Текст книги "Путь всех призраков"

Автор книги: Грег Бир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Такой, как я знал, нет. Ее развитие пошло по хлорофилловому пути – и она теперь совсем не та, что прежде, да и все равно – врата туда разрушены, попасть с Пути на Ламаркию теперь нельзя.

– Досадно. Похоже, что смертность – великая трагедия, к которой мы никогда не сумеем возвратиться. С другой стороны, мой муж… С тех пор как я улетела из «Редута», он семь раз посещал меня. – Пласс улыбнулась. – Наверное, мне не следует радоваться его посещениям. Он несчастен, но я становлюсь счастливее, когда его вижу и слышу… – Она съежилась, будто ожидала удара. – Он-то меня не слышит, не может.

Олми кивнул. Непонятно, но выслушать надо вежливо.

– Он говорит, что в «Редуте» ничего не пропало. Интересно, откуда он это знает? Может, он там? Или наблюдает за ними? Трагедия неконтролируемого порядка состоит в том, что прошлое изменяется – и посещается – столь же легко, как и будущее. В последний раз, когда муж вернулся, ему было очень больно. Он, сказал, что новый Бог проклял его за контрреволюционную деятельность. Окончательный Разум. Он сказал, что Око Наблюдателя следило за ним всю дорогу сквозь вечность, на всех мировых линиях, и где бы он ни пытался остановиться, его пытали и превращали во что-нибудь новое. – Лицо Пласс озарилось почти сладострастным ожиданием, она внимательно следила за Олми.

– Вы же отрицали то, что говорили близнецы, – напомнил он, – что это просто отголоски эха вдоль мировых линий.

– Это не просто отголоски. Наши мировые линии – это мы и есть, сер Олми. Призраки – просто измененные версии оригиналов. Их происхождение неясно. Они приходят из многих различных будущих, однако обладают реальностью, независимостью. Я это чувствую… когда он со мной говорит.

Олми поморщился.

– Не могу себе представить. Я думал, порядок – это простота и покой, а не мучения, искажение и насилие. Вселенная полного порядка должна быть похожа на рай в христианском понимании этого слова. – Он указал на древнюю книгу, покоившуюся на коленях у женщины.

Пласс шевельнулась, и Библия взлетела на несколько сантиметров в воздух. Она поймала ее и снова уложила на колени.

– В раю нет изменения, нет смерти. Смертные полагают, что это приятно, но они ошибаются. Ничто хорошее не может длиться вечно, иначе оно станет непереносимым. Представьте себе силу, требующую, чтобы что-либо существовало вечно, более того – превратилось в квинтэссенцию того, чем было, силу, не принимающую ничего меньшего, нежели полное согласие, но не способную ни с кем общаться.

Олми потряс головой.

– Не могу.

– И я не могу, но мой муж говорит именно об этом. Несколько секунд Пласс молча постукивала пальцем по

обложке, книги.

– Давно он в последний раз вас посещал? – спросил Олми.

– Недели три назад. Перед тем как мне сказали, что я могу вернуться в «Редут», все было спокойно. – Она спрятала лицо в ладонях. – Я верила в то же, во что верила Енох – что порядок нарастает. Вечно. Я верила, что мы сотворены с недостатками и что вселенная наша тоже имеет пороки. Думала, что мы станем прекраснее, когда…

Из каюты вылетели Карн и Расп и повисли в воздухе возле Пласс. Та смолкла и вместо приветствия слегка вздрогнула.

– Возможно, мы нашли разгадку дилеммы, – сказала Карн.

– Наша родная геометрия – та, что существует вне Пути, – определяется вакуумом, имеющим бесконечный потенциал, – подхватила Расп с чувством, похожим на ликование. – Мы не можем подключаться к его энергии, поэтому в нашем мире пространство имеет форму, а время – направление и скорость течения. Во вселенной, к которой подключилась Енох, существует постоянный доступ к энергии вакуума. Время, пространство и эта энергия, потенциал вакуума, сплетены в маленький тугой узелок, имеющий невероятную плотность. Очевидно, именно его ваш муж называет Окончательным Разумом, а наша гостья – альтингом.

Пласс безразлично покачала толовой.

– Это должно быть восхитительно! – воскликнула Карн. – Вселенная, в которой в первые наносекунды после творения закрепился порядок, управляющий всеми очагами первоначального расширения, всеми формами и константами бытия…

– Интересно, что стала бы Енох делать с таким миром, если бы сумела получить над ним контроль, – сказала Расп, пролетая над Пласс и глядя на нее сверху вниз. Та взмахнула рукой, будто пытаясь прихлопнуть муху, и Расп, улыбаясь, отлетела в сторонку. – Наш мир по сравнению с тем – просто бледный огонек свечи.

Все должно стремиться к Окончательному Разуму. Эта сила распустилась в конце Времени, словно цветок, и стебель его идет сквозь все события, все жизни, все мысли. Это предок не только всех живых существ, но и вообще всех взаимодействий материи, пространства и времени, всего собрания вещей, стремящихся к цветку.

Олми часто вспоминал этот отрывок из записок Коженовского. Изобретатель Пути составил весьма оригинальную космографию, однако никогда не пытался распространить ее среди своих соратников. Оригинал имел статус общественного достояния и хранился в Библиотеке Коженовского, но туда тетерь редко кто приходил.

Пласс в кают-компании читала Библию, а Олми заглянул к Расп и Карн. Близнецы уставили каюту проекциями произведений геометрического искусства и яркими, непонятными математическими символами. Он спросил, верят ли они в возможность существования такого вот альтинга, идеально упорядоченного разума.

– Боже мой, нет, конечно! – засмеялась Карн.

– Впрочем, Бог тут ни при чем, – добавила Расп. – Даже если бы мы в него верили. В энергию, импульсы – да. В конец – возможно. Но не в разум.

– Как бы вы это ни называли, в бреши оно может существовать и быть не таким, как здесь, так?

– Конечно, оно там существует. Просто это не разум, только и всего. Существование разума невозможно без наличия нервной системы, без позитивных и негативных связей между узлами. Если мы мыслим правильно, мир порядка должен прийти к своему завершению в первые же несколько секунд существования: все просто замерзнет, остановится. Порядок с самого начала получит контроль над всеми энергиями, мгновенно проработает все возможные варианты, и мир станет цельным блоком, монолитом, имеющим неизменную идеальную форму. В нем не будет времени. Это не вечность, а безвременье.

– Наша вселенная, наш мир, может раскручиваться еще многие миллиарды или даже триллионы лет, – продолжила Карн. – В ней существование Окончательного Разума, итога всех нервных процессов за все время, вполне возможно. Но Дейрдре Енох нашла нечто отвратительное. Если бы это был разум – подумайте! – постоянное творение, никаких противоречий, полное незнание. Ему ничто никогда бы не препятствовало, не останавливало его, не учило, не укрощало. Он был бы незрел, как новорожденный ребенок, и сложен…

– И изобретателен, – вставила Расп.

– …как сам дьявол, – закончила Карн.

– Пожалуйста, – закончила Расп неожиданно тихо, – если даже существование чего-нибудь подобного возможно, пусть это будет не разум.

Последний миллион километров они летели среди следов сражения. Чтобы выбить яртов из их крепостей, пришлось заплатить жизнями десятков тысяч защитников Пути. Высвободившиеся энергии изменили Путь, и он здесь до сих пор слегка светился, пронзенный пульсирующими лучами и протуберанцами. Вихрелет чуть заметно дрожал; несмотря на компенсацию, пришлось снизить скорость до нескольких тысяч километров в час.

До «Редута» оставалось меньше десяти тысяч километров.

Карн и Расп вынули свои ключи из футляров и усердно пытались разобраться в состоянии Пути.

В пяти тысячах километров от «Редута» на стенах Пути появились следы бывших здесь огромных конструкций – магистралей, соединявших, наверное, связанные между собою врата. Однако самих врат не было. Магистрали были разрушены и превратились в полосы мелкой пыли, похожей на порох.

Олми смятенно покачал головой.

– Ничего похожего на то, о чем докладывали всего несколько недель назад.

– Я тоже наблюдаю нечто необычное, – сказала Расп.

– Что-то, имеющее отношение к наступлению яртов, – добавила Карн.

– Что-то, о чем нам не сказали? – удивилась Пласс. – Погибшая колония?

– Наша или яртская? – спросил Олми.

– Ни то, ни другое, – ответила Карн, оторвавшись от своего ключа.

Она подняла ключ – небольшой, с кулак размером, шарообразный аппарат на двух рукоятях – и повернула дисплеем к Олми и Пласс. Олми и раньше видел, как работают открыватели врат, и неплохо разбирался в изображениях на дисплее, хотя сам пользоваться ключом не умел.

– Здесь никогда не открывались ни одни врата. Это все – подделка.

– Приманка возле капкана, – сказала Пласс.

– Хуже. Врата возле «Редута» искажают вероятности и изгибают мировые линии. Здесь отлагается осадок реальностей, которые никогда не существовали.

– Путь разговаривает во сне. Это ночные кошмары нашей не-истории, – сказала Карн. На этот раз близнецы, казалось, были подавлены, более того, испытывали полное отчаяние. – Не понимаю, как можно работать, оказавшись на такой изогнутой линии.

– Так что же это? – спросил Олми, указывая на остатки разрушенных магистралей, городов, дорог между призрачными вратами.

– Будущее, – ответила Карн. – Возможно, это то, что будет, если мы не сумеем сделать того, что должны.

– На человеческие строения не похоже, – высказала свое наблюдение Пласс. – Архитектор-человек никогда не проложил бы магистрали так, как здесь. И ярт, насколько мы можем судить, тоже.

Олми сосредоточенно нахмурился.

– Если бы Путь создал кто-нибудь другой, это могли бы быть их развалины, следы их гибели.

– Чудесно, – нервно засмеялась Карн. – Именно на это мы и надеялись! Если здесь открыть врата, к чему бы это могло привести?

Пласс схватила Олми за руку.

– Сообщите в Шестиединый, что эта часть Пути должна быть закрыта. Здесь нельзя открывать врата!

– Почему? – спросила Карн. – Подумайте, сколько нового мы могли бы узнать. Новые миры…

– Я согласна с сер Пласс, – сказала Расп. – Наверное, есть варианты и хуже, чем найти вселенную чистого порядка. – Она выпустила ключ и взялась за голову. – Здесь больно даже держать в руках инструменты. Мы бесполезны… если здесь открыть врата, они поглотят нас быстрее, чем те, что возле «Редута»! Согласись, сестра.

Но Карн была упряма.

– Не вижу причин. Думаю, это было бы очень интересно. Даже восхитительно.

Пласс вздохнула.

– Этот ящик открыл для нас Конрад Коженовский, – объяснила она Олми. – Испорченные дети-гении тянутся к злу, как насекомые – к трупу.

– Я думал, зло – это беспорядок.

– Теперь вы поняли, что это не так, – возразила Пласс, Расп посмотрела на нее и Олми. Ее глаза были прищурены, а мысли, судя по взгляду, самые неприятные.

Олми дотянулся до ее ключа и взял так, чтобы тот не ударился о переборки. Карн немедленно отобрала инструмент и сунула его сестре, процедив:

– Ты забываешь о своей ответственности. Можно либо бояться нашего задания, либо принимать его с отвагой и радостью. Если поджать хвост, ничего хорошего не получится.

– Да, сестричка, ты права – по меньшей мере в этом. – Расп засунула ключ в футляр, одернула одежду и отерла платком лицо. – В конце концов, мы все направляемся туда, куда всегда направлялись и всегда будем направляться.

– Вот что бывает, когда попадаешь туда, где все постоянно меняется, – сказала Карн.

Пласс побледнела.

– Мой муж всякий раз приходит не таким, как раньше. Сколько же адов вокруг него?

– Вокруг каждого лишь один, – сказала Расп. – К вам возвращаются разные мужья.

Столь далеко от «Пушинки» никогда такого не встречалось, но Олми разглядел обломки яртских укреплений – разрушенных, мертвых и пустых. Дальше Путь был затянут вихрями черного с красным песка – в нем висела и извивалась, словно клубок змей, целая пустыня. Ничего подобного раньше тоже никто не видел. Олми почувствовал если не желание жить, то по меньшей мере какую-то искру жизни, а потом – признательность судьбе за столь необычайное зрелище.

На Ламаркии он был свидетелем причудливейших капризов биологии. Здесь, возле «Редута», сама реальность изменялась и отрицала самое себя.

– Тот, кто окажется здесь после нас, увидит совсем другое, – сказала Пласс. – Нас занесло в изогнутую мировую линию Пути, может быть, вовсе и не нашу.

– Ни за что бы не поверила, что такое возможно, – промолвила Расп, и Карн нехотя согласилась. – Нас учили не такой физике.

– Оно может создавать любую физику, какую пожелает. Любую реальность. У него есть столько энергии, сколько угодно.

– Ему ведомо лишь единство. – Карн положила Пласс руку на плечо. Той, похоже, было все равно.

– Оно не знает никакой большей силы, чем его собственная. Но может разделять свою волю на иллюзорные части. – Пласс указала рукой на тысячи километров кружащегося в вихрях песка. – Это – момент спокойствия, прочного сосредоточения. Если я правильно помню, если личность моего мужа… личности моего мужа, возвращаясь, говорят правду, обычно оно неистовствует куда сильнее. Куда изобретательнее.

Карн состроила рожицу, потерла ладони друг о друга и взялась за рукояти ключа. От сосредоточения ее лицо сделалось как каменное.

– Я чувствую. Брешь все еще существует.

Расп взяла свой инструмент и тоже сосредоточилась.

– Да, – подтвердила она, – брешь существует. Плохо. Она парит над самым Путем. Должно быть, снизу она выглядит, как звезда злосчастья…

Они пролетели сквозь тонкий голубоватый туман, поднимавшийся с северного конца песчаной пустыни. Вихрелет слегка зазвенел.

– Вот она, – сказала Пласс. – Точно, ее ни с чем не спутаешь.

Врата, пробитые Исой Данной, расширились и поднялись над дном Пути – именно это Расп и Карн почувствовали при помощи своих инструментов. Теперь, когда до пункта назначения оставалась всего сотня километров, круглая брешь была хорошо видна. Вокруг нее плескался ореол цвета птичьей крови, рубинов и магии. Черная сердцевина была с этого расстояния не больше ногтя, но Олми казалось, что он видит только ее.

Его молодое тело решило, что двигаться дальше ему совершенно не хочется. Он сглотнул и поборол страх, до крови закусив губу.

Вихрелет накренился. Голос бортового компьютера произнес:

– Получено сообщение от инструкционного маяка. Менее чем в десяти километрах от нашего местонахождения находятся люди. Согласно сообщению, мы будем направлены к ним.

– Они по-прежнему там, – сказала Пласс.

Сквозь прозрачную носовую часть корабля, сквозь огненно-розовый цвет Пути и обвивавшие его слои голубого и зеленого тумана, в двадцати пяти километрах под ними среди грубых камней можно было разглядеть темный отблеск металла.

«Редут» лежал в сумеречном полумраке, который пронзали алые вспышки ауры-бреши.

– Я чувствую, как бьются чужие мировые линии, – одновременно сказали Карн и Расп.

Олми оглянулся и увидел, что их ключи касаются друг друга. Шары ключей трещали, как погремушки. Карн повернула свой инструмент так, чтобы Олми видел дисплей. По экрану бежали длинные столбцы мировых констант – число «пи», константа Планка… – искажавшиеся под влиянием обычного зашумления внутри вихрелета.

– Здесь нет ничего стабильного!

Олми бросил взгляд на полученное из «Редута» сообщение. Это были навигационные инструкции для посадочного аппарата: как отстыковаться от вихрелета, опуститься, пройти проверку и быть принятым внутрь пирамиды. В завершение говорилось: «Мы определим, не являетесь ли вы иллюзиями или аберрациями. Если вы того же происхождения, что и мы, вас примут. Возвращаться слишком поздно. Покиньте корабль прежде, чем он приблизится к альтингу. Пославший вас сюда обрек вас на бесконечный плен».

– Очень вдохновляюще, – сказал Олми. Их лица озаряли жутковатые вспышки.

– Мы всегда направлялись сюда, – тихо произнесла Расп.

– Вынуждена согласиться, – сказала Пласс. – Больше нам лететь некуда.

Они перешли в корму вихрелета и влезли в люк маленького остроносого посадочного аппарата. Кресла прогнулись по форме тел. Олми и Пласс заняли места пилотов, Расп и Карн поместились сзади.

Олми отстыковался от корабля и нацелил аппарат на маяк пирамиды. В широком окне кабины было видно, как клочок земли вокруг «Редута» стремительно приближается.

Лицо Пласс исказилось, как у ребенка, готового разреветься.

– Звезда, Рок и Дух, будьте милостивы ко мне! Я вижу голову открывателя. Вон она!

В бессильном ужасе, равно испуганная и зачарованная, она указывала рукой туда, где на низком широком холме, служащем опорой «Редуту», высилась отвесной скалой огромная темная голова. Ее кожа была словно серый камень, один глаз смотрел на юг, другой озирал местность перед повернутой к нему стеной пирамиды. Глаз был, пожалуй, метров сто диаметром и светился зловещим цветом морской волны, пронзая долгим лучом тяжелые витые столбы тумана.

Пласс сорвалась на крик:

– Звезда и Рок!..

Над «Редутом» вихрем кружились лучи мировых линий, исходивших из черного центра бреши. С каждым движением они изменяли ландшафт, сдвигая его черты на десятки метров, увеличивая, их или уменьшая, так что вся земля была покрыта рябью.

Олми такого себе и представить не мог. «Редут» покоился посреди детского кошмара – холмы были усажены, как деревьями, человеческими руками и ногами, отделенными от тел; их пальцы судорожно сжимались и разжимались. На одном холме стоял замок, сложенный из зеленых стеклянных кирпичей, с одной огромной распахнутой дверью и окном. В дверях стояла фигура, похожая на человеческую – должно быть, статуя, – в несколько сот метров высотой, стояла и размеренно кивала головой, как идиот. Во дворе перед замком толпились сотни других фигур, гораздо меньше той, но все равно гигантских. Они отбрасывали красные и черные тени, развевавшиеся по непрестанному ветру изменяющихся вероятностей.. Олми подумал, что это, возможно, огромные псы или бесхвостые ящерицы. Однако Пласс сказала:

– Мой муж рассказывал об ассистенте Исы Данны, Рэме Чако… Его размножили и заставили бегать на четвереньках.

Великан, стоявший в дверях замка, медленно поднял огромную руку, и ящерицы, давя друг друга, выбежали со двора и принялись прыгать, будто пытаясь ухватить зубами пролетавший над ними посадочный аппарат.

Олми услышал, как кровь бьется у него в висках. Он не мог заставить себя поверить, что все это – реальность. Собственно, не было никакой причины считать это реальностью в каком-либо смысле, понятном для его тела. Расп и Карн, в свою очередь, растеряли прежнюю уверенность и сидели, прижавшись друг к другу. Ключи на тесемках болтались у них на запястьях.

Аппарат развернулся контактными точками навстречу тяговым полям «Редута». В кабину хлынул, словно струя крови, яркий свет. Олми приказал компьютеру вывести широкоугольное изображение «Редута» и окрестностей. Изображение медленно развернулось в тесноте кабины.

Казалось, изменения никогда не прекратятся. Что-то не только рассекло на части человеческое тело – или много тел – и немыслимо исказило эти части, но и с мыслями и желаниями человеческими сделало то же самое, а то, что получилось в результате, рассеяло вокруг, не придерживаясь никакого видимого порядка.

В долине – именно такой, как описывала Пласс, – сидела на корточках возле колыбели, в которой копошились сотни голых людей, огромная, вровень с фигурой в дверях замка, синекожая женщина. Она медленно опустила руку в котел человеческой плоти и стала ее перемешивать. Длинные волосы женщины превратились в лучи и залили все вокруг густым, тяжелым зеленым свечением.

– Матерь геометрий, – прошептала Карн и спрятала лицо в ладонях.

Олми не мог отвернуться, но все, что в нем было, желало уснуть, умереть, а не признавать то, что он видел.

Пласс заметила его мучения. Каким-то образом она нашла силы оторвать взгляд от непостижимого зрелища.

– Нет нужды это понимать. – Ее тон был как у ворчливой школьной учительницы. – Оно поддерживается благодаря неиссякающему источнику энергии и монолитной, лишенной сознания воле. Здесь нет ничего нового, ничего…

– Я и не хочу понимать, – перебил ее Олми. – Мне нужно знать, что за этим кроется.

– Соответствующая сила, будучи правильно направлена, способна создать все, что лишь может себе представить разум… – начала Карн.

– Больше, чем может представить себе какой-либо разум, подобный нашему, – сказала Расп. – Это единство, а вовсе не разум.

На мгновение гнев захлестнул Олми, он хотел заорать, но глубоко вдохнул, взял себя в руки и спросил у Пласс:

– Разум, не имеющий целей? Если здесь чистый порядок… Карн перебила его, пропев чистым высоким голосом:

– Подумайте о мирах порядка. Перед нами лишь систематизация, низшая форма порядка, здесь нет ни мотива, ни направления. Дальше бывает самосоздание – порядок может перерабатывать ресурсы и воспроизводить сам себя, распространяться. Потом начинается творчество, воспроизведение, при котором материя превращается во что-то новое. Но когда творчество буксует, когда разума нет, а есть лишь сила, оно становится просто усложнением, бесконечной спиралью переделывания созданного. Что же мы видим внизу? Пустое усложнение. Ничего нового. Никакого понимания.

– В этом есть некая мудрость, – нехотя признала Пласс. – Но все же альтинг должен существовать.

– А все это… усложнение? – спросил Олми.

– Оно испорчено бессмертием, – сказала Пласс, – бесконечными запасами сырья. В своей сущности оно никогда не обновляется. Порядок без смерти, искусство без критики и обновления, окончательный разум вселенной, где существует лишь изобилие, возможна лишь радость, а разочарование неведомо.

Посадочный аппарат все время дрожал. Система инерционного контроля не могла справиться с постоянно изгибавшимися лучами многих мировых линий.

– Похоже, речь идет об избалованном ребенке, – сказал Олми.

– Куда хуже, – ответила Карн. – Это мы с Расп – избалованные дети. Своевольные и, наверное, глуповатые. Люди глупы, неразвиты, все время учатся, никогда у них ничего не получается. А там, за брешью, по ту ее сторону…

– Постоянный успех, – усмехнулась Расп. – Полный и подлинный. Оно не умеет учиться, а способно только изменяться.

– Дейрдре Енох никогда не нравились ограничения, – сказала Пласс, глядя на Олми в поисках поддержки. – Она отправилась искать настоящий рай.

Ее глаза блестели от возбуждения, вызванного непосильным страхом и отчаянием.

– Возможно, она его нашла, – сказала Карн.