Текст книги "Камелии высокого и низкого полета (С приложением «Записок петербургской камелии»)"

Автор книги: Граф Кисету

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Граф Кисету
КАМЕЛИИ
высокого и низкого полета

КАМЕЛИИ
высокого и низкого полета

Глава I
НА КУЗНЕЦКОМ И В ЭРМИТАЖЕ

На дворе стоял теплый весенний день. Снег уже давно сошел с главных улиц Москвы, хотя в переулках его оставалось еще порядочно: и там и сям еще виднелись большие несвезенные глыбы наколотого льда. В воздухе веяло свежестью и теплотой. Лучи солнца, еще не жгучие и палящие, как во время лета, только слегка согревали. По улицам бежали ручьи, стекая все в громадный резервуар, Москву-реку, которая посинела и надулась, но лед еще стоял и не ломался.

Новомодная коляска, запряженная парой отличных вороных лошадей в шикарной сбруе, быстро мчалась в гору по Кузнецкому мосту.

В коляске сидели две женщины. Одна из них была блондинка с тонкими и изящными чертами лица. Насмешливая улыбка играла на ее тонких губах. Она была, бесспорно, очень хороша собой, но в чертах ее уже проглядывало утомление, пресыщение, а может быть, и скука.

Подруга ее представляла собой тип совершенно противоположный: это была маленькая, сухощавая брюнетка с острым носиком, большими черными, веселыми глазами и пикантной улыбкой. Вся фигурка ее, живая и маленькая, производила славное, веселое впечатление: чувствовалась, что это не статуя, а женщина, что она молода, полна силы и огня, что она еще хочет жить, жить и жить.

Вы спросите меня, быть может, читатель, как одеты были обе женщины?

О, одеты они были безукоризненно; элегантно сидели на них белые воздушные шляпочки с белыми лентами и черные бархатные кофточки. Шикарный тигрового цвета плед покрывал их ноги, а потому и мешал рассмотреть цвет платья.

Коляска на самой крутизне горы поехала несколько потише; в это самое мгновение щегольская эгоистка[1]1
  …эгоистка – легкий рессорный экипаж на одного человека.


[Закрыть], с толстым бородатым кучером и подбоченившимся франтом в сером пальто и черной шляпе, как молния пронеслась мимо.

– Это он, это Мащокин, – крикнула белокурая.

– Да, да, это он, – рассеянно отвечала ее подруга.

Эгоистка, промчавшись шагов сорок, круто повернула назад и скоро поравнялась с коляской. Наружность господина, сидевшего в ней, была довольно замечательна. Это был здоровенный, тучный блондин с крупными, топорными чертами лица. На этом лице, открытом и честном, так и виднелись доброта и простосердечие, хотя длинные усы и придавали ему несколько суровый вид; это был вполне тот оригинальный, в настоящее время почти вымерший, тип старинных дворян-помещиков, засидевшихся в деревне, где они проводили время на славу, а затем приезжавших в Москву хорошенько повеселиться и, что называется, пустить в глаза пыль.

Господин, поравнявшись с коляской, чуть-чуть дотронулся пальцами до шляпы. «Адель, Соничка», – прошептал он. Сидевшие в коляске улыбнулись. Коляска, взъехав на гору, опять повернула вниз и с громом и треском подкатила к магазину Фульда.

– Дайте мне браслет, только поновее, – обратилась белокурая к приказчику.

– Tout de suite, madame[2]2
  Tout de suite, madame – Немедленно, мадам (фр.).


[Закрыть], – произнес тот с достоинством.

Браслеты были принесены. Белокурая начала их рассматривать один за другим.

– Нет у вас лучше? – обратилась снова к приказчику белокурая.

Приказчик опять отправился за браслетами.

В это время к магазину подлетела знакомая уже нам эгоистка с сидевшим на ней тучным блондином. Через минуту он, пыхтя и отдуваясь, уже входил в магазин.

– Que faites vous ici, mesdames?[3]3
  Que faites vous ici, mesdames? – Что вы здесь делаете, дамы? (фр.).


[Закрыть] – произнес он хриплым голосом, пожимая руки дамам.

– Вы видите – покупаем браслеты, – довольно сухо отвечала ему черноволосая.

Блондин на минуту замолчал.

В это время воротился приказчик, держа в руках несколько коробочек с браслетами.

– Ах, как хорош! – вскрикнула белокурая, выбрав великолепный литой браслет с небольшими изумрудами. – Что стоит?

– Триста рублей.

– Вот деньги, – и Адель небрежно бросила на прилавок три смятые сторублевые.

– Что же вы себе ничего не купите, m-lle Sophie? снова вмешался блондин, обращаясь к черноволосой.

Та пожала плечами.

– У ней чахотка, – захохотала белокурая.

– А у меня есть против нее верное лекарство, – засмеялся блондин. – Что стоит? – обратился он к приказчику, показывая на великолепный фермуар, лежавший за стеклом в ящике.

– Восемьсот рублей.

– Хорошо.

Блондин вытащил из бокового кармана сюртука полновесный бумажник и отсчитал требуемые деньги.

– Надеюсь, болезнь ваша прошла? – сказал он любезно черноволосой, передавая ей фермуар.

– Merci, – улыбнулась Sophie, принимая подарок и пожимая руку блондину.

Адель с завистью посмотрела на подарок.

– А так как ваша болезнь, милая Соничка, прошла, и вы находитесь в вожделенном здравии, то я прошу сегодня вас, а также и m-lle Адель позавтракать вместе со мной в Эрмитаже. Там сегодня получены самые свежие фленсбургские устрицы.

Блондин раскланялся с дамами и, так же пыхтя и отдуваясь, вышел из магазина.

Обе дамы следовали за ним.

Ровно в 2 часа к подъезду Эрмитажа подъехал знакомый уже читателю блондин. Вместе с ним, немного погодя, приехал и другой господин. Это был также блондин довольно высокого роста, одетый очень щеголевато. Лицо новоприбывшего, смолоду, вероятно, очень красивое, теперь производило не совсем приятное впечатление. Это была сильно потертая и истасканная физиономия, на которой легко можно было видеть следы веселой жизни и разгульных, бессонных ночей. Небольшие белокурые усы его были слегка закручены, большие, серые, навыкате глаза смотрели лениво и немного самодовольно.

– Отдельную комнату, получше, – скомандовал тучный блондин кланявшимся официантам.

– Пожалуйте-с, направо-с.

Оба новоприбывшие взошли в небольшую комнату, посередине которой стоял накрытый снежной белизны скатертью стол с несколькими приборами.

– Подай карточку, да когда приедут сюда две дамы и будут нас спрашивать, то проводи их прямо сюда. Затем дай водки и принеси закусить икры, балыка и там чего-нибудь получше.

– Слушаю-с.

Официант исчез.

Оба блондина прошлись по рюмочке, затем тучный блондин стал обдумывать завтрак. В это время появились Адель и Соня.

– Позвольте представить вам, m-lle Адель, одного из наших общих знакомых, Николая Семеновича Орсохова, – смеясь, рекомендовал тучный блондин своего знакомого.

– А! мы уже знакомы, – улыбнулась Адель.

– Быть может, не довольно близко? – настаивал тучный блондин.

– Мы не могли счесть отделявшего нас расстояния, – ответил Орсохов, пожимая руку Адель и Соне.

Адель засмеялась. Соня вспыхнула.

– Вы очень мило острите, m-r Орсохов, – заметила она.

– Очень рад, если вы это находите.

Разговор завязался живой и бойкий.

– Ну уж ножик, – говорила Адель, разрезывая дымящийся ростбиф, приготовленный a l’anglais[4]4
  …а'l anglais – в английской манере (фр.).


[Закрыть].

– А что?

– На нем можно доехать верхом до Петербурга и не обрезаться.

– Значит, он все таки острее языка m-r Орсохова, – вставила Соня.

– Во всяком случае, им удобнее зарезаться, чем вашими остротами, – быстро ответил Орсохов.

Все засмеялись.

Пенистый портер полился в стаканы. Затем последовали устрицы с рейнвейном. Добрались и до шампанского.

– Господа, – провозгласил Орсохов, – тост за здоровье всех цветов.

– И камелий в особенности, – добавил другой блондин.

– За поощрителей садоводства, – ответила Соня.

– За здоровье их карманов, – добавила Адель.

Все выпили.

Исчезли еще две бутылки. Разговор становился живее и откровеннее. Парочки разместились: Адель о чем-то шепотом разговаривала с Орсоховым, толстый блондин сидел рядом с Соней, обняв ее за талию.

– Господа, поедемте в парк, – предложила Адель.

– Что же мы там будем делать? – рискнул заметить Орсохов.

– Поедемте, поедемте, – крикнула Соня.

Четверо собеседников поднялись с мест и, расплатившись, направились к выходу.

В то время, когда Соня, которая шла последней, выходила из дверей гостиницы, по тротуару проходил очень молодой человек, так лет двадцати с чем-нибудь, с очень живой и выразительной физиономией; увидя Соню, он остолбенел и остановился на месте.

– Неужели это вы? – тихо спросил он.

Соня подняла глаза и яркая краска залила все лицо ее. На минуту она было остановилась, видно было, что в ней происходила некоторая борьба, но в это время тучный блондин обернулся, раздался голос Адели; Соня потупила глаза и, не поднимая их, решительным шагом пошла к коляске мимо молодого человека.

Кучер ударил по лошадям, коляска полетела, только один молодой человек долго еще стоял на одном месте и смотрел вслед экипажам, хотя они давно уже скрылись из виду.

Глава II
КАМЕЛИЯ И ЛЮБОВЬ

Фамилия молодого человека была Посвистов. Звание – студент. С первого взгляда физиономия Посвистова не представляла ничего особенного. Это был молодой человек немного повыше среднего роста, темноволосый и черноглазый. Черты лица его были неправильны: немного вздернутый нос и несколько толстый подбородок, покрытый юношеским пушком, вовсе не представляли собой особенного изящества; только вглядевшись попристальнее, вы могли бы заметить и ум, сверкавший в его черных глазах, и эту добрую, необыкновенно симпатичную улыбку. Словом, в Посвистове не было ничего особенного: в герои французского романа он бы не годился. – Что же за человек был Посвистов? А человек он был так себе, пожалуй, и недурной. Был сын довольно зажиточных родителей, в месяц получал когда рублей пятьдесят, когда и больше, а потому и мог жить, сравнительно с другими студентами, довольно безбедно; впрочем, так как он еще в гимназии считался душой своего кружка, то и теперь небольшой тесный круг гимназических товарищей постоянно был сплочен около Посвистова. На квартире его постоянно пребывали двое-трое товарищей победнее. С ними слушались и проходились лекции, с ними же происходили и кутежи, которые так часты у студентов первого курса. Шальной и беззаботный малый был Посвистов. Не знал он цены ни деньгам, ни здоровью. Сегодня, например, кутеж и ужин в лучшем трактире, назавтра неслось в заклад все скудное имущество студента и вся компания гуртом отправлялась обедать в какую-нибудь греческую кухмистерскую, где за двадцать копеек получали удовлетворение своему неприхотливому аппетиту.

Познакомился Посвистов с Соней довольно оригинальным образом. Июнь был на исходе и погода стояла удушливо-жаркая. Посвистов, в этот день только получивший от родных деньги и выкупив заложенное платье и часы, от скуки решился отправиться в Петровский парк.

Это было время процветания домино-лото. Посвистов, забравшись в Немецкий клуб, засел играть в лото. Сначала дело шло так себе: он играл больше вничью. Затем небольшого роста, хорошенькая брюнетка, сидевшая как раз напротив Посвистова, начала выигрывать самым ужасающим образом. Дело кончилось тем, что Посвистов проиграл решительно все свои деньги, что-то рублей около сорока, и остался только с одним рублем. Он встал из-за стола.

– Что же вы не продолжаете? – заметила Посвистову брюнетка, которая во время игры несколько раз на него поглядывала. – Отыграйтесь.

– К несчастью, – смеясь, ответил ей Посвистов, – у меня в кармане только один рубль.

– Э, полноте, не хотите ли? – и брюнетка протянула Посвистову изящный портмоне, битком набитый ассигнациями.

– Благодарю вас, я никогда не беру денег от женщины, – вспыхнув отвечал Посвистов.

Брюнетка, в свою очередь, закусила губы.

Поужинав и выпив бутылку пива, Посвистов с философическим спокойствием отправился пехтуром восвояси.

Был час второй ночи. Чуть-чуть начинало светать. Посвистов по холодку шел быстро. Расстояние неприметно сокращалось. Ему ужасно захотелось курить.

– Папиросы, кажись, есть, – проговорил вслух Посвистов, шаря в карманах.

Папиросы точно оказались, но спичек не было.

В это время Посвистова быстро обогнала коляска, запряженная парой в дышло. В коляске сидела женщина; она курила папиросу.

– Остановитесь на минутку, – громко крикнул Посвистов.

Сидевшая в коляске женщина с удивлением обернулась, затем она что-то тихо сказала кучеру. Коляска остановилась.

Посвистов подошел.

– Что вам угодно? – вежливо спросила сидевшая в коляске женщина.

– У меня нет спички. Позвольте закурить у вас папиросу, – отвечал, приподняв шляпу, Посвистов.

Дама засмеялась и протянула Посвистову папиросу.

Посвистов стал закуривать. При свете раскуриваемой папиросы Посвистов узнал в сидевшей в коляске ту самую брюнетку, которая предлагала ему денег в Немецком клубе. Со своей стороны, брюнетка также узнала Посвистова.

– Что это вам вздумалось в Москву пешком идти? – смеясь, спросила брюнетка Посвистова. Тот комически махнул рукой.

– Проигрались? – допрашивала брюнетка.

– До копейки.

– Ну так садитесь, я вас подвезу.

– Благодарю вас.

Посвистов полез было на козлы к кучеру.

– Куда вы? – крикнула брюнетка. – Садитесь сюда, рядом со мной.

Посвистов сел и они покатили.

Брюнетка довезла Посвистова до самой квартиры.

– Прощайте, – говорила она Посвистову, крепко пожимая ему руку, – заходите ко мне. Я живу там-то.

– Непременно.

Оригинально начатое знакомство продолжалось. Посвистов на другой день отправился к Софье Семеновне (так звали брюнетку), затем он продолжал туда ходить чуть не каждый день.

Молодые люди сошлись. В любви их было много молодого, теплого, горячего чувства (впрочем, и сами-то они были почти что дети: Посвистову было двадцать, а Соне семнадцать лет), особенно Соня страстно привязалась к Посвистову.

Посвистову не нравилось в Соне одно: он знал жизнь ее. Много труда и много слов употреблял он, чтобы отвлечь ее от этой жизни.

– Милый ты мой, – говорила ему Соня, – неужели ты думаешь, что эта жизнь мне по вкусу? Неужели ты думаешь, что мне не лучше, не веселее любить одного тебя?

– Ну так что же, за чем же дело? – спрашивал Посвистов.

– А чем же я жить-то буду?

– Живи со мной, у нас на двоих хватит, – говорил обыкновенно Посвистов.

– Не могу я жить так, пригожий мой, – говорила Соня, разбирая рукой его густые темно-русые волосы и ласкаясь к Посвистову, – не привыкла я так жить.

Между ними поднимались бесконечные споры. Посвистов под конец уступал.

Из-за чего же поссорилась Соня с Посвистовым?

Виновницей этому была Адель.

Это была удивительно странная женщина: капризная до невозможности, иногда злая до жестокости, в другой раз добрая до глупости, она не раз смеялась Соне над страстью, питаемой последней к «прогорелому студентишке», и не раз убеждала Соню бросить Посвистова. Долгое время это ей не удавалось. Наконец она как-то увезла Соню к себе, где и продержала ее целую неделю; прислуге Сони, по распоряжению Адель, не велено было говорить, куда уехала барышня. Таким-то образом Посвистов, не видавший Соню целую неделю, так неожиданно для себя и для нее встретил ее у подъезда Эрмитажа.

Глава III
НА ЧУЖБИНЕ ОТЦВЕТАЮЩАЯ КАМЕЛИЯ

Грустный и задумчивый после свидания с Соней, шел к себе домой Посвистов. Удар по плечу вывел его из оцепенения. Перед Посвистовым стоял молодой человек в золотых очках, в черном пальто, с опухшей от пьянства физиономией. На ногах он стоял не совсем твердо.

– Голубчик Посвистов, здравствуй, – крикнул опухший господин и бросился обнимать Посвистова.

Вглядевшись пристальнее в незнакомца, Посвистов узнал в нем своего старого гимназического товарища – ужасного враля, кутилу, но за всем этим очень доброго малого.

– Здравствуй, Чортани, – ответил Посвистов, несколько уклоняясь от его объятий.

– Здравствуй, здравствуй, голубчик, – продолжал Чортани, – уж как я рад, что тебя встретил. Скука такая – страсть.

– Ну, кажется, тебе не очень скучно, – заметил Посвистов.

– А что? Выпил-то я? Это, брат, ничего, это для препровождения времени.

– Ну-ну, ладно. Прощай.

– Прощай, – крикнул Чортани, – как же, так ты от меня и отделался. Слушай, голубчик, – продолжал он, обращаясь к Посвистову, – я стою у Дюссо, поедем туда, пожалуйста.

– Ну вот, зачем я еще туда поеду?

– Зачем, ах ты, вандал, поедем – я тебя угощу обедом.

Посвистов засмеялся.

– Что, ты разбогател, что ли?

Чортани свистнул.

– Еще бы! Ну, поедем.

Поехали. Чортани фертом взошел в ресторан.

– Пюре из шампиньонов, лангет де бёф соус пикант, жаркое – цыплята и мороженого, – заказывал Чортани официанту, – согреть бутылку лафита, подать водки и заморозить шампанского.

– Слушаю-с, – отвечал официант.

– Дюссо дома?

– Никак нет.

– Позвать, как приедет.

Обед был принесен. Чортани ел необыкновенно медленно. Он все посматривал по сторонам, как будто ища кого-нибудь.

– Что, у тебя есть с собой деньги? – неожиданно огрел он Посвистова.

Посвистов оторопел.

– Рублей пять есть, – отвечал он.

– А, ну хорошо. Ты, надеюсь, не думаешь, что я попрошу тебя заплатить здесь? – и Чортани насильственно засмеялся.

– Нет, не думаю.

– Ну, то-то.

Беспокойство Чортани начало усиливаться. Под разными предлогами, он вставал несколько раз с места и все кого-то высматривал.

Взошел Дюссо. Чортани просиял.

– Bonjour, m-r Dusseaux[5]5
  Bonjour, m-r Dusseaux – Здравствуйте, месье Дюссо (фр.).


[Закрыть], – подлетел он к ресторатору, и взяв его под руку, повел в соседнюю залу.

Посвистову послышался несколько крупный разговор, выразительный шепот Чортани и сердитый, громкий голос ресторатора. Затем все смолкло. Чортани вышел из залы, обтирая платком с лица пот, но веселый и торжествующий.

– Деньги за мной, – крикнул он официанту. – Посвистов, зайдем на минутку ко мне.

– Спасибо, мне некогда.

– Куда еще тебе?

– Нужно домой.

– Домой, вот вздор, я сам тоже не пойду домой, поедем лучше, я тебя представлю одной барыне.

Как ни упирался Посвистов, Чортани настоял на своем. Извозчик повез их на Трубу в дом Ломакина.

– Дома барыня? – спросил Чортани у довольно грязно одетой девки, попавшейся им в одном из длиннейших коридоров Ломакинского дома.

– Дома, пожалуйте.

Посвистов и Чортани взошли сперва в темную и не совсем чистую переднюю, затем взошли в небольшую комнату с известною обстановкою всех chambres garnies[6]6
  …chambres garnies – меблированные комнаты, на арго номера, снимавшиеся проститутками (фр.).


[Закрыть], то есть клеенчатым диваном у стены, двумя столами и несколькими стульями; в одном углу стояло старинной работы фортепиано.

Навстречу им поднялась высокого роста женщина, одетая очень просто, в холстинковое платье, но с большим вкусом. Лицо этой женщины, обрамленное каштановыми, немного растрепанными волосами, нельзя было назвать особенно красивым: это было лицо, носившее на себе следы забот и волнений, сильно пожившее и усталое. Оно могло показаться болезненным от его необыкновенной бледности; губы были также бледны; одни только глаза, большие и выпуклые, какого-то странного, серого, почти железного цвета, опушенные большими черными ресницами, были великолепно хороши. Они смотрели каким-то болезненным, не то грустным, умоляющим взглядом. При первом взгляде на эту женщину, всякий невольно бы подумал, что место ее не здесь, в этой грязной комнате, и назначение ее не то, чтобы удовлетворять страстям грубым, диким и невежественным.

– M-lee Hortense[7]7
  M-lle Hortense – мадемуазель Гортензия (фр.).


[Закрыть] – мой приятель Посвистов! – познакомил Чортани. – Впрочем, предупреждаю вас, Hortense, что он по-французски не говорит.

– Очень рада, – сказала Hortense с сильным иностранным акцентом. – Угодно вам чаю, господа?

– Позвольте. Да кстати, будьте так добры, распорядитесь и насчет рома и там еще чего-нибудь.

Чортани вынул из кармана десятирублевую ассигнацию и передал Hortense.

Та вышла.

– Что за женщина, брат, – обратился Чортани к Посвистову, – прелесть, восхищенье. Не правда ли, а?

– Барыня хорошая, – просто отвечал Посвистов.

В это время вошла Hortense.

Разговор, с помощью Чортани, довольно порядочно владевшего французским языком, кое-как завязался. Hortense отвечала бойко и довольно неглупо. По всему было видно, что она на своем веку таки видала виды.

Принесли самовар, бутылку рома и еще кое-какие закуски и вино.

Разговор пошел поживее. Hortense раскраснелась и начала петь какие-то французские песни весьма пикантного содержания.

Вдруг дверь с треском отворилась и в комнату влетела новая собеседница.

Это была совсем молодая девушка, лет семнадцати – не более. Ее необыкновенно смуглое лицо с густыми, черными курчавыми волосами, небрежно разбросанными по плечам, давало ей вид какой-то негритянки. Очень некрасивое, но выразительное лицо дышало злостью и гневом.

Вслед за ней ворвался господин с усами, одетый в высшей степени неряшливо и пьяный вдребезги.

– Что он со мной делает, Боже мой, – обратилась чернолицая девушка к Hortense.

– Пойдем, пойдем со мной, – кричал усатый господин, хватая ее за руку.

– Оставьте, оставьте, Боже мой, – кричала та. В голосе ее слышались непритворные слезы и отчаяние.

Посвистов встал.

– Что вам угодно от нее? – обратился он в упор к усатому господину.

– Оставь его, не трогай, что тебе за дело? – тихо говорил на ухо Посвистову Чортани.

– Что вам от нее надо? – повторил угрожающим тоном Посвистов.

Чернолицая девушка замолкла и с каким-то тупым недоумением смотрела на всю эту сцену.

Усатый господин оторопел.

– Мне надо, чтобы она шла со мной: я заплатил ей деньги, – спустил он тоном пониже.

– Не пойду, – отрезала чернолицая. – Возьмите ваши деньги. Вот, – и она выкинула на стол пятирублевую ассигнацию.

Усатый господин побагровел от досады.

– Мне не деньги нужно, – отрезал усатый. – Иди со мной.

Он снова схватил ее за руку.

– Оставьте ее, – крикнул Посвистов.

Он побледнел как смерть, глаза его загорелись опасным огнем.

Усатый продолжал тащить девушку за собой.

Раздался глухой удар. Усатый господин выпустил из рук девушку и тяжело повалился на пол. Щека его была разбита в кровь.

– Выбросьте отсюда эту падаль! – крикнул Посвистов вошедшему на шум номерному.

Номерной поднял усача, ошеломленного ударом и падением, подал ему в руку шляпу, положил в карман пальто брошенную девушкой пятирублевую и под руки вывел из комнаты.

Чернолицая бросилась благодарить Посвистова.

Вечер, прерванный таким неожиданным пассажем, продолжался. Чортани, похлебывая то того, то сего, натянулся преисправно. Он совсем лег на диван, обнял Hortense за талию и стал ей что-то шептать на ухо, за что получал названия: polisson, fripon et cetera[8]8
  …polisson, fripon et cetera – проказник, шалунишка и так далее (фр., лат.).


[Закрыть], a иногда легкий удар по щеке или дранье за волосы.

Со своей стороны чернолицая девушка, которую, как оказалось, звали Agathe, также, видно, не хотела оставаться в долгу перед Посвистовым; она подсела к нему, завела разговор о театрах, о маскараде, гуляньях и тому подобном, затем она съехала на разговор о чувствах и заявила, что она вообще любит брюнетов, а в особенности смелых и сильных мужчин.

Подвыпивши, Agathe стала еще бесцеремоннее: она уже напрямки объявила Посвистову, что он ей очень нравится, все порывалась поцеловать его и звала его посмотреть свою комнату.

Посвистова давно начинало коробить. «Рожа этакая, а еще любезничает», – думалось ему, и он вспомнил о хорошенькой, маленькой Соне. Наконец он не выдержал, когда Чортани, нимало не стесняясь, стал обнимать Hortense уже чересчур подозрительно. Он плюнул, взял шляпу и, несмотря на все удерживания Чортани, Hortense и назойливые просьбы Agathe, почти выбежал из комнаты.

Свежая апрельская ночь так и обдала его и ярким светом луны, и своей пахучей прохладой. Немного морозило и тонкий лед, за ночь покрывший ручьи и лужи, так и хрустел под ногами. Посвистов бульварами отправился к себе домой.

На Тверском бульваре, неподалеку от кофейной, к нему неожиданно подошла какая-то женщина.

При ярком свете луны увидал Посвистов существо в грязных, отрепаных лохмотьях, с лицом, до того искаженным болезнями и страданиями, до того увядшим и поблекшим, что он почувствовал невольное сострадание.

– Барин, не хотите ли меня с собой взять? – прошептала она голосом, осиплым от холода и болезней.

Посвистов вздрогнул. Поспешно схватился он рукой за карман, вынул рубль и отдал его женщине. Затем еще поспешнее бросился прочь от нее.

– Бедные женщины! Бедная Соня! что-то с нею будет? – твердил он всю дорогу.