Текст книги "Игра на своем поле"

Автор книги: Говард Немеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Майра, прошу тебя, перестань! – сказал Солмон, но на нее это не подействовало.

– Погляди, как мы живем! – кричала она. – Этот хлев никогда не будет иметь приличного вида, сколько бы я ни положила на него сил! Вот чего ты добился своей распрекрасной честностью – и тут и в трех прежних колледжах! – Она потрясла тремя растопыренными пальцами, словно число «три» имело какое-то особое значение. – Там ты тоже ходил праведником, этакий Сократ с Грэнд-Конкорса (Улица в одном из жилых районов Нью-Йорка), оскорблял всех направо и налево, прикрываясь Ветхим заветом, как щитом! Эх, ты!

Она шумно перевела дыхание. Чарльзу было неловко, что он оказался свидетелем этой сцены. Солмон побледнел, но молчал. «Привык, – подумал Чарльз, – но, видно, сильно у нее накипело, если она подняла такой скандал».

– И все это я терпела, – продолжала она уже тише, с отчаянием в голосе, но и не без язвительности, – мало сказать, терпела – поддерживала, и не только потому, что ты мой муж, но и потому, что восхищалась тобой, как идиотка, как мать, души не чающая в своем сыночке: поглядите, мол, на моего Леона, опять его выгнали с работы! Такой тонкий ум, такой талант! Такая честность! Видит всех насквозь! А теперь, когда уже поздно, когда дела не исправишь, когда ты так кругом себе напортил, что у тебя никогда не будет положения… теперь ты вдруг говоришь: «Беру назад свои слова, забудем все, дружба дороже всего…» Когда я выходила за тебя замуж, у тебя было будущее, мой вечно юный гений… А теперь уж не осталось ничего, кроме твоей восхитительной честности, которая стоила мне столько пота и крови… И, видит бог, я заставлю тебя ее сохранить! Она вдруг повернулась к Чарльзу:

– Нам не нужна ваша дружба на таких условиях, мистер Осмэн! На таких условиях вы не должны были ее предлагать. Он не переменит своего решения; мне этот день стоил уже и стонов, и слез, и таблеток от головной боли. Я знать не желаю, что он вам обещал, я никому ничего не обещала! И если я услышу еще хоть одно слово, пойду и сообщу куда следует о вашем футболисте!

– Вы этого не сделаете, я надеюсь, – сказал Чарльз.

– Я знаю, на что вы надеетесь… – вырвалось у нее с горечью.

– Мне очень неприятно, Осмэн, что вам пришлось все это выслушать, – сказал Леон.

Она тут же подхватила:

– Вот видите, какой он надежный друг?

У входа позвонили.

– Майра, посмотри, кто там! – сказал Леон жене.

– Не пойду! Даже если это ангел божий, по мне, он может остаться за дверью!

– Тогда я пойду сам. – Солмон запахнул халат и, решительным движением затянув пояс, направился в переднюю. Чарльз и Майра молча переглянулись. Звонок задребезжал еще настойчивее. Солмон отпер дверь и отступил назад, и Чарльз понял, что случилось то, чего он со страхом ждал вот уже минут пятнадцать: Герман Сэйр и сенатор Стэмп, потеряв терпение, решили взять инициативу в свои руки. За ними, как сократовский возничий, с трудом сдерживающий двух взнузданных коней души (Мифологический образ Платона: «колесница души», запряженная парой коней – «пылким» и «вожделеющим» – и управляемая возничим – разумом), шел ректор Нейджел с таким выражением муки на лице, словно его тошнило.

Чарльз с сердитой усмешкой посмотрел на Майру Солмон.

– Спадите, засовы, распахнитесь, врата вечности, ибо грядет царь вселенной!

– Кто этот царь? – в тон ему насмешливо спросила Майра.

– Тот, кто на стороне больших батальонов! – ответил Чарльз.

2

Приход сенатора и Сэйра в сопровождении ректора к Солмону можно было объяснить их беспокойством и растущим нетерпением; однако основным побудителем явилось, вернее всего, виски. Чарльз видел, что оба лидера сильно пьяны (очевидно, по милости Нейджела, несколько перестаравшегося в своем гостеприимстве). Оставалось выяснить, какие они во хмелю: свирепые или добрые, хотя, судя по их виду, первое предположение было более чем вероятно.

Началось с того, что Леон Солмон встретил гостей отнюдь не любезно, едва не захлопнув дверь перед их носом. Но они налегли на дверь и оттеснили его в сторону.

– Мы все равно войдем! – произнес мистер Сэйр тоном шерифа из ковбойского фильма.

А сенатор Стэмп прибавил:

– И вам будет полезнее, если вы посторонитесь, молодой человек!

Они быстро прошли в переднюю, где на миг столкнулись с Чарльзом и Май-рой, и, обменявшись с ними хмурыми взглядами, направились в гостиную. Туда же последовали все остальные. Ректор Нейджел, задержавшись в дверях с Солмоном, сделал жалобную мину и повел плечом, как бы принося извинения.

– Это мой дом, – сумел выговорить, наконец, Леон, – вы не имеете никакого права врываться сюда! – закончил он почти с криком.

«Она права, – подумал Чарльз, – он и в самом деле истерик».

– Дом принадлежит не вам, а колледжу! – сказал Сэйр.

– И я буду вам признателен, если вы перестанете топтать игрушки моих детей! – вне себя от бешенства выкрикнул Леон. – Клянусь богом, вы мне заплатите по десять центов за каждый пластмассовый «кадиллак»! Я не шучу! – добавил он неизвестно зачем.

Как ни комично, но это явилось нешуточным предупреждением, ибо присесть в комнате было негде. Никто не решался воспользоваться плетеными стульями из риска потерять собственное достоинство, и, как в головоломке с волком, козлом и капустой, ни одного из присутствующих нельзя было посадить с двумя другими на кушетку. Ходить по комнате или даже сделать лишний шаг по полу, заваленному одеждой и игрушками, тоже казалось небезопасным, поэтому все стояли, словно восковые фигуры в паноптикуме, и злобно взирали друг на друга.

Вдруг миссис Солмон бросилась на колени и с яростью принялась сгребать в кучу игрушки и детскую обувь.

– Не трогай ничего, Майра! – закричал Леон, и она опустила руки, но с пола не поднялась.

– Ну и жилье… – пробормотал мистер Сэйр, осматриваясь по сторонам.

– Хотите меня пристыдить? Что ж, любуйтесь! – вскричала Майра.

– Нет, это не тебе должно быть стыдно! – проговорил с каким-то неистовством ее муж. – Они знают, почему мы так живем. Мы так живем потому, что мы – обслуживающий персонал. Им должно быть стыдно!

– Перестаньте! – беспомощно взмолился ректор, и все сразу посмотрели на него, а он не знал, что сказать еще.

– Сударыня, позвольте мне, – галантно молвил сенатор, кланяясь с преувеличенной важностью. Он рыгнул и, сев на пол, стал медленно собирать автомобильчики, самолеты и детские носки. Но – увы! – бедняга не рассчитал своих возможностей: пьяный вдрызг, он не сумел осуществить свое рыцарское намерение и, не в силах уже подняться, сидел, с глупейшим видом тараща на всех глаза.

Леон Солмон внезапно разразился громким смехом, похожим на ржание, и Чарльз решил, что у него начинается истерика.

– Вы смеетесь над сенатором Соединенных Штатов, – прошипел Сэйр. – Ну-ка, попробуем встать, Джози, вот так, молодец! Хармон, помогите… И слушайте, – заорал он, – если вы будете так на меня глядеть, будто мы незнакомы, я порву к чертям ваш контракт!

Вдвоем с Нейджелом они подняли сенатора с пола и подвели к кушетке, куда он свалился, как мешок.

– Вы раздавили четыре автомобиля, я сосчитал, – угрожающе произнес Леон. – Вставай, Майра! Несчастные игрушки, они-то в чем виноваты? – Казалось, он вот-вот заплачет.

Майра вскочила на ноги и вплотную подошла к мужу.

– Не смей плакать! Не смей даже слезинку проронить! – сказала она сквозь зубы.

Леон промолчал. Он решительным шагом вышел из комнаты и через минуту вернулся со стаканом, на две трети наполненным неразбавленным виски. Он пил, почти не отрываясь, маленькими, осторожными глотками.

– Ну хватит, это надо кончить! – громко сказал Чарльз, стараясь придать своему голосу повелительность.

– Это кто так заявляет? – спросил Сэйр, оторвавшись от созерцания сенатора.

– Я так заявляю! – ответил Чарльз, и оба воинственно, как мальчишки, посмотрели друг на друга.

– Вы так заявляете? – сказал Сэйр после короткой паузы. – Вы… так… заявляете… Не думайте, мистер, что я вас забыл!

– Вот так приобретается известность! – презрительно бросил Чарльз.

– Вы это еще узнаете! Когда я с вами разделаюсь, вы пожалеете о своей известности! Я вас так распишу, что вас ни в одном колледже держать не будут!

– Начиная с этого?

– Да, начиная с этого.

– Представляю себе это вполне!

– Со мной так никто не смеет разговаривать, и уж, конечно, не такие личности, как вы, профессор!

– Тем более вам должно быть приятно получить в моем лице такого зятя! – и Чарльз обворожительно улыбнулся.

– Что, что такое? – Мистер Сэйр даже потерял равновесие и откачнулся назад. – Не смешите меня! – пробормотал он наконец.

– Можете плакать, – сказал Чарльз.

– Господа, – подал голос Нейджел, – если так будет продолжаться, право, мы же сами потом пожалеем. Прошу вас, вспомните, зачем мы пришли.

– Не ваше дело, зачем! – оборвал его Сэйр и, повернувшись к Чарльзу, заговорил, еле ворочая языком: – Если вы хоть пальцем тронули мою дочь… – Он побагровел, запнулся и намеренно грубо бросил Нейджелу: – Я не знал, профессор, что вы поощряете заигрывание вашего персонала с теми, кого они обслуживают.

– Я готов обсудить этот вопрос с любыми заинтересованными лицами, но только в другом месте и в другое время, – сказал Чарльз. – А сейчас предлагаю всей вашей троице как лучший выход из положения извиниться перед мистером Солмоном и его супругой и покинуть их дом.

– Извиниться? – простонал сенатор, держась обеими руками за голову.

– Извиниться? – зарычал Сэйр. – Извиниться… перед кем? Перед заговорщиком, перед этим ничтожеством, этим сионским мудрецом?!

– Теперь уж и это не поможет, – сказал Чарльз ровным голосом, – потому что ваше поведение непростительно. Мистер Нейджел, вы, кажется, единственный нормальный человек из всей вашей компании. И я скажу вам, что визит этот был излишним. Мистер Солмон согласился в виде личного одолжения мне разрешить вашему драгоценному футболисту завтра играть.

– Неправда! – вскричала миссис Солмон, а ее муж, оторвавшись от стакана, сказал:

– Теперь-то уж нет, Осмэн.

– Не смею вас осуждать, – сказал Чарльз. – Не смею нисколько.

– Теперь мне все стало ясно, – сказал Леон. – Они послали вас вперед, чтоб вы меня обработали по-дружески. А если вы ничего не добьетесь, тогда уж будет пущена в ход тяжелая артиллерия. Они просто испугались, что я не клюнул, вот и все. Маленькая осечка, верно? Уйди вы отсюда на пять минут раньше, вы бы сообщили по телефону хозяевам, что взяли меня голыми руками.

– Еще бы! Вы же видите, какая у нас спайка! Еще бы! – сказал Чарльз.

– Неужто вы станете все отрицать? Отрицать этого Чарльз не мог.

– Дайте и мне сказать, – неожиданно вмешалась миссис Солмон.

– Не надо! – предостерегающе крикнул Чарльз.

– Дорогая, ведь я дал слово, – сказал Леон, – а мы свое слово обязаны держать, иначе, когда нас задушат в газовой камере, мы не попадем в рай.

– Ваш футбол, – не слушая, продолжала миссис Солмон, – ваш любимый, драгоценный футбол – сплошное жульничество! Вот и все, что я хотела вам сообщить, господа. Смех один!

Тут поднял голову сенатор.

– Сударыня, это очень серьезное заявление. Вам следует быть поосторожнее в выражениях.

С лестницы донесся детский голосок, сперва тихий, потом более громкий и настойчивый :

– Мамочка, папа! Мамочка, папа!

– Ну вот, теперь еще разбудили детей! – Леон был совершенно взбешен.

– Что случилось, Дебби? – крикнула миссис Солмон, выбегая в переднюю.

– Мы проснулись. Там какие-то люди светят в комнату и поют.

Чарльз шагнул к окну и отдернул штору. Сообщение малыша точно соответствовало действительности. На улице перед домом собралась толпа с зажженными факелами; поперек дороги стояла автомашина, мощные фары были направлены на входную дверь и окна Солмонов; слышалось пение, правда, недружное, и слов разобрать было нельзя.

Из-за слепящего света фар Чарльз не мог разглядеть все в подробностях. Люди с факелами передвигались с места на место, и пламя выхватывало из темноты молодые лица – скорее глупые, чем страшные, и некоторые из них показались Чарльзу знакомыми. Толпа была не очень велика, в ней находилось несколько музыкантов в форме – двое из них с тупой настойчивостью колотили в барабаны – и те два парня на ходулях, только без стяга.

В отдалении полыхало багровое зарево костра. Чарльз снова задернул штору и повернулся к присутствующим в комнате.

– Ну, Макиавелли, что вы теперь порекомендуете?

Ректор тоже подошел к окну. Он несколько раз откашлялся, прежде чем сказать:

– Я уверен, что они не хотят ничего дурного. Просто балуются ребята…

– Уж не для того ли они пришли, чтобы пропеть рождественский гимн? – сказал Чарльз. – Только ведь сегодня не рождество…

Майра Солмон вернулась в комнату с малышом на руках. Старшие – девочка и мальчик, сонные и испуганные, цеплялись за ее юбку. Эта маленькая группа казалась как бы сошедшей с плаката «Неделя американского материнства».

– Делайте что-нибудь! – с ненавистью в голосе сказала Нейджелу Майра. – Делайте, ну!

– Леон, пойдите позвоните в полицию! Нечего ждать! – сказал Чарльз.

Но Солмон не двинулся с места, словно не в силах уразуметь, что происходит. Чарльз догадывался, какие страшные, бредовые образы возникают сейчас в его мозгу. Если бы Леон заговорил, то, наверное, о гестапо и газовых камерах, а не о той реальной опасности, которая нависла над ним и, приняв форму пародии на фашистские зверства, несомненно, могла иметь, как ни странно, сходные последствия. «Ничто так сильно не парализует волю, – подумал Чарльз, – как бредовая переработка фактов, представляющих прямую угрозу».

– Если вы не пойдете, должен буду пойти я, – сказал Чарльз. – Где у вас телефон?

Леон кивком указал на переднюю, и Чарльз направился было туда, но Герман Сэйр преградил ему дорогу.

– Да успокойтесь вы все! Не делайте из мухи слона! Это же всего-навсего кучка ребят! Хармон, выйдите к ним и велите разойтись!

В это время в толпе стали громко хлопать в ладоши и скандировать:

– Дай-те Блен-ту иг-рать! Дай-те Блен-ту иг-рать!

Сенатор Стэмп, не поднимаясь с кушетки, тупо огляделся.

– Что происходит? – спросил он. Ректор Нейджел уже овладел собой, но все-таки неуверенно топтался на месте.

– Что мне им сказать? Насчет этого… насчет завтрашнего дня?

Сэйр с нескрываемым презрением смерил его взглядом:

– Чего вы испугались, революции? Пустите, я сам с ними справлюсь! – И он с решительным видом направился в переднюю. Было слышно, как он отпер наружную дверь. В ту же минуту пение на улице смолкло, поднялся свист и вой, и мистер Сэйр поспешил обратно в дом.

– Они закидали меня сосисками, – пожаловался он, вытирая лицо носовым платком. – Небось решили, что это вы, Солмон.

– Я вызову полицию, – повторил Чарльз, но на этот раз его остановил ректор Нейджел:

– Пожалуйста, не надо! Это моя обязанность, я не могу от нее уклониться. Не надо впутывать полицию, пока прямой надобности в этом нет.

– Будет, когда придется пересчитать трупы, – сказал Чарльз. – Ладно, действуйте сами, только поскорее!

Нейджел вышел на крыльцо. Крики возобновились с новой силой и сразу стихли, как только студенты узнали ректора.

– Сейчас же перестань реветь! – цыкнул Леон на своего ребенка, но тут же стал гладить его по головке, приговаривая: – Ну полно, полно… Теперь и на улице и в комнате было тихо, если не считать всхлипываний малыша. Все отчетливо слышали, что говорил Нейджел:

– Немедленно прекратите эту позорную демонстрацию! Вы ведете себя как дикари. Мы живем в цивилизованном обществе, и я ничего подобного не допущу. Опомнитесь! Вы же леди и джентльмены, а не гориллы. Позор! Из-за такого пустяка, как футбольный матч, вы подняли форменный бунт. Стыдитесь!

– А как будет с Блентом? – крикнул кто-то из толпы.

– Молодой человек, я вас не вижу… Эй, выключите там фары! Я не знаю, кто вы, молодой человек, но одно я знаю точно: ректор этого колледжа я, а не вы!

Послышались редкие смешки, и Нейджел продолжал уже спокойнее и увереннее. Он напомнил Чарльзу эстрадного комика, которому удалось с трудом овладеть своей аудиторией.

– Запомните, молодой человек и все остальные тоже: не вы здесь делаете политику. Политику делаю я, и я не обязан перед вами отчитываться и ждать вашего одобрения моих действий, которые я нахожу нужными. Быть может, кто-нибудь желает это оспорить?

Толпа глухо зашумела и стихла. Никто не пожелал заговорить.

– Я вижу, что разногласий по главному вопросу у нас нет. Итак, прошу не забывать того, что я сказал. Я верю, что если бы не естественная забота о товарище, вы не устроили бы этого позорного спектакля, но имейте в виду, что только в соответствии с политикой нашего учебного заведения, а вовсе не в угоду вам мы пересмотрели дело, которое привело вас сюда, и нашли возможным решить его положительно.

Возможно, до студентов не вполне дошел смысл изысканной речи ректора, ибо желаемой реакции не последовало, и тогда Нейджел добавил еще более официальным тоном:

– Вас, несомненно, обрадует, что Реймонду Бленту разрешено принять участие в завтрашнем матче.

Из толпы послышалось довольно жидкое «ура!» и, непонятно почему, недовольные крики. Вероятно, кое-кто предпочитал шумные беспорядки мирному разрешению конфликта.

«Ну и демагог!» – подумал Чарльз и вдруг почувствовал ужасную усталость.

– Выражайте свои радостные чувства, оставаясь в рамках приличия, – продолжал ректор. – И, пожалуйста, помните, что это решение не бросает тени на кого-либо из наших преподавателей. А теперь, леди и джентльмены, желаю вам спокойной ночи и советую скорее разойтись, так как любой студент или студентка, обнаруженные здесь по истечении пяти минут, будут записаны и исключены из колледжа. Надеюсь, вам все ясно?

В ответ послышался гул голосов, радостных и сердитых, громкая барабанная дробь и одинокий звук трубы. Ректор Нейджел вошел обратно в дом, возбужденный и продрогший, но, видимо, довольный собой.

– Вот это дело! – бодро сказал Сэйр. – Молодчина, Хармон! Видите, раскачались и сумели навести порядок. А то мы бы здесь грызлись до самого утра!

– По крайней мере обошлось без полиции и репортеров, – ответил ректор, бросая ласковый взор в сторону окна. – В сущности, они еще дети и ни на какое зло не способны, просто избыток сил, ну и немного распущенные…

В этот момент раздался треск разбитого стекла, качнулась штора, и какой-то предмет упал на пол. Чарльз нагнулся и поднял камень.

– Да, на зло они не способны, – сказал он, взвешивая этот метательный снаряд на ладони.

Стоявший посреди комнаты Солмон в упор поглядел на ректора.

– Я ухожу из колледжа.

– Очень жаль, если вы так настроены, – хмурясь, ответил Нейджел, – очень жаль. Но утро вечера мудренее, Солмон. Сейчас ничего не решайте. Мы все устали.

– Пускай уходит, – обрадовался Сэйр. – Самое лучшее… Скатертью дорога…

– Считайте, что я тоже ухожу, – сказал Чарльз, – у меня нет другого выбора.

– Подумаешь, какой герой! Поостыньте сначала! – сказал Сэйр.

– Чарльз, я надеюсь, что вы это не всерьез говорите, – сказал ректор. – Вы, наверное, не согласны с моей тактикой, даже, может быть, считаете ее деляческой, но по крайней мере с этой историей покончено. Надеюсь, что, успокоившись, вы передумаете. Очень надеюсь.

– Ничего не покончено! – вскричала миссис Солмон. – Запомните, что я вам скажу: весь ваш футбол – чистое жульничество и вашего Блента подкупили!

– Миссис Солмон, – важно сказал ректор, – я понимаю, вы возбуждены, так же как и все мы. Никто из нас в данный момент не в состоянии разбирать подобное обвинение. Притом, возможно, завтра, когда вы будете не так взволнованы и еще раз все продумаете, вы поймете, что ошиблись. И, вероятно, даже откажетесь от своего заявления, что, как я думаю, будет очень благородно с вашей стороны…

– Не хочу вас пугать, господа, – сказал Чарльз, – но не кажется ли вам, что здесь пахнет гарью? Вроде бы горелой краской?

Все принялись усердно принюхиваться, а Чарльз, сорвав с кушетки одеяло и чуть не сбросив на пол задремавшего сенатора, побежал к выходу.

На деревянном крыльце пылал брошенный кем-то факел. Чарльз кинул на него одеяло и стал изо всех сил топтать ногами, пока не погасил начинавшийся пожар. На обгоревших досках осталось черное пятно. Студентов поблизости не было.

Все выбежали из дому и столпились у двери, наблюдая за Чарльзом, и он сказал, обращаясь ко всем сразу:

– И это от избытка сил, так по-вашему? То-то обрадуются местные газеты!

«Бунт студентов! Преподавателя забрасывают камнями! Горящий факел на крыльце дома!»

– Газеты не должны ничего узнать, – испугался Нейджел.

– Я сам готов им все сообщить, – с горячностью ответил Чарльз, выпрямился и посмотрел сначала на Нейджела, потом на Сэйра. – А впрочем, стоит ли связываться? – сказал он устало. – Надоели вы мне. Все вы жулики, мелкие жулики! Как всегда, ваша взяла, но такая победа и плевка не стоит. Я вижу по вашим лицам, что вы довольны. Может, чуть-чуть встревожены: вас поймали с поличным, но все-таки вы довольны – победители! Капитан корабля дураков («Корабль дураков» – книга сатирических стихов немецкого писателя Себастьяна Бранта (1458-1521). В ней высмеиваются бесчестные правители, ростовщики, рыцари, промышляющие разбоем) и его первый помощник! Плывите дальше, плывите!

– Пожалуй, нам пора, – сказал Нейджел, обращаясь к Сэйру. – Мистер Солмон, я глубоко удручен поведением наших студентов. Приношу свои извинения. Разумеется, колледж возместит вам все убытки – стоимость одеяла, красок, оконного стекла. Я распоряжусь об этом в понедельник утром. И прежде чем подавать заявление об уходе, зайдите ко мне, потолкуем. И вы тоже, Чарльз. Подумайте хорошенько.

– Придется нам с вами подтащить Джози к машине, – сказал Нейджелу Сэйр и вдруг, повернувшись к Леону и Чарльзу, заявил: – Вы храбрые люди. Люблю таких. Не обращайте внимания на то, что я тут говорил. Это у меня бывает, когда я напьюсь, и всем это известно. Но каждый вам скажет, что старик Сэйр не такой уж скверный человек. Из-за меня вы не должны уходить. – И, обращаясь уже к одному Чарльзу, он добавил : – А что касается ваших отношений с моей Лили, профессор Осмэн, то я вас предупреждаю: не принимайте ее всерьез. Она довольно своенравная девица. Она то и дело собирается за кого-нибудь замуж.

Он протянул руку, но Чарльз не подал ему своей. Леон тоже отвернулся.

– Ладно, – сказал Сэйр, – вы, ученые, народ гордый. А что толку?

Вместе с ректором он стащил с крыльца сенатора Стэмпа. Остальные молча следили за ними.

– Ну вот и все, – сказал Чарльз Майре, когда машина отъехала. – Видите, никто не поверил вашим разоблачениям.

Она сердито взглянула на него и сказала:

– Пойду уложу детей спать. Чарльз и Леон остались одни и отправились на кухню выпить.

– «Удалились капитаны, короли» (Строка из стихотворения Редьяра Киплинга «Уход»), – продекламировал Чарльз. – Интересно, что будет дальше.

– Это правда, что вы уйдете? – спросил Леон.

– Похоже, что так.

– Из-за меня не стоит. Хотя вам-то, наверно, нетрудно будет найти работу в другом месте.

– Я не из-за вас. Я тоже из-за проклятых принципов…

– Вы действительно женитесь на этой девушке?

– Понятия не имею. Но попытаюсь.

– Давид и Вирсавия…

С улицы донесся автомобильный гудок.

– Это, наверное, Лили, – сказал Чарльз. – Я должен идти. А почему Давид и Вирсавия, что вы имеете в виду?

– А то, что сказал Натан-пророк: «Ты – тот человек. Урию Хеттеянина ты поразил мечом» (По библейскому преданию, царь Давид послал на смертную битву Урию Хеттеянина, чтобы завладеть его женой Вирсавией, и бог покарал его за это) и так далее…

Чарльз пытливо взглянул на него:

– Ого! Неужто такая аналогия? Леон нервно хохотнул:

– Да нет!

Гудок повторился, и Чарльз поспешно допил свой стакан.

– Спасибо за очень интересный вечер, коллега Солмон, – сказал он. – Не беспокойтесь, я сам найду свое пальто.

– Не вижу особых перспектив для нашей дружбы, если мы разъедемся в разные стороны. Я простил вас, Осмэн, но какой-то неприятный осадок у меня остался. Может, я вам завидую. Какая же при этом дружба?

– Ну, знаете, это можно решить без парламента, – пошутил Чарльз. – Но я не понимаю, чему завидовать?

– Вы знаете жизнь. Вам всегда будет сопутствовать удача!

– Еще бы! Пример тому – спектакль, который я тут у вас устроил, и все то, что произошло со мной за день. Nihil humanum a me alienum puto… (Ничто человеческое мне не чуждо (лат.)) Да, этот человек был исключительно удачлив, но сохранил доброе сердце и истинную порядочность, а когда загорался гневом, его жертвы трепетали, точно их укусил хомяк… Ладно, Леон, забудем. Скажу вам в утешение, что в наше время удачу трудно отличить от провала…

Они простились, не без сентиментальности пожав друг другу руки, и Чарльз вышел на улицу в тот момент, когда настойчивый сигнал автомобиля в третий раз напомнил ему, что его ждут.