Текст книги "Иные боги и другие истории (сборник)"

Автор книги: Говард Филлипс Лавкрафт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Вард привел родителей, чтобы те полюбовались на открытую им диковину, и отец тотчас же решил приобрести картину, хотя она и была выполнена на вделанной в стену панели. Бросавшееся в глаза сходство с юношей, несмотря на то что изображенный на портрете человек смотрелся несколько старше, казалось чудом; какая-то странная игра природы создала точного двойника Джозефа Карвена через полтора столетия. Миссис Вард совершенно не походила на своего отдаленного предка, хотя она могла припомнить нескольких родственников, которые имели какие-то черты, общие с ее сыном и давно умершим Карвеном. Она не особенно обрадовалась находке и сказала мужу, что портрет лучше было бы сжечь, чем привозить домой. Она твердила, что в портрете есть что-то отталкивающее, он противен ей и сам по себе, и особенно из-за необычайного сходства с Чарльзом. Однако мистер Вард, практичный и властный бизнесмен, владелец многочисленных ткацких фабрик в Ривер-Пойнте и долине Потаксета, не склонен был прислушиваться к женской болтовне и потакать суевериям. Портрет поразил его сходством с сыном, и он полагал, что юноша заслуживает такого подарка. Не стоит и говорить, что Чарльз горячо поддержал отца в его решении. Через несколько дней мистер Вард, найдя владельца дома и пригласив юриста – маленького человечка с крысиным лицом и гортанным акцентом, – купил весь камин вместе с верхней панелью, на которой была написана картина, за назначенную им самим немалую цену, назвав которую он разом положил конец торгу.

Оставалось лишь снять панель и перевезти ее в дом Вардов, где были сделаны приготовления для окончательной реставрации портрета и установки его в кабинете Чарльза на третьем этаже, над электрическим камином. На Чарльза возложили задачу наблюдать за перевозкой, и 28 августа он привел двух опытных рабочих из отделочной фирмы Крукера в дом на Олни-Корт, где камин и панель были очень осторожно разобраны для погрузки в машину, принадлежащую фирме. После этого в стене остался кусок открытой кирпичной кладки у начала трубы; там молодой Вард заметил углубление величиной около квадратного фута, которое должно было находиться прямо за головой портрета. Заинтересовавшись, что могло означать или содержать это углубление, юноша подошел и заглянул внутрь. Под толстым слоем пыли и сажи он нашел какие-то разрозненные пожелтевшие листы бумаги, толстую тетрадь в грубой обложке и несколько истлевших кусков ткани, в которую, очевидно, были завернуты эти документы. Вард сдул пыль и золу с бумаг, взял тетрадь и увидел надпись на ее обложке, сделанную почерком, который он научился хорошо разбирать еще при работе в Эссекском институте. Тетрадь была озаглавлена «Дневник и заметки Джозефа Карвена, джентльмена из Провиденса, родившегося в Салеме».

Вард пришел в неописуемое волнение и показал тетрадь рабочим, стоявшим возле него. Ныне они клянутся в подлинности найденных бумаг, и доктор Виллет полностью полагается на их слова, доказывая, что юноша в ту пору не был безумным, хотя в его поведении уже были заметны некоторые странности. Все другие бумаги также были написаны почерком Карвена, и одна из них, может быть самая важная, носила многозначительное название: «Тому, Кто Придет Позже: Как Он Сможет Преодолеть Время и Пространство Сфер». Другая была написана шифром – возможно, тем же, что и манускрипт Хатчинсона, который Вард до сих пор не смог разгадать. Третья, к радости молодого исследователя, судя по всему, содержала ключ к шифру; а четвертая и пятая были адресованы соответственно «Эдварду Хатчинсону, эсквайру» и «Джедедии Орну, эсквайру» либо их «Наследнику или Наследникам, а также Лицам, их Представляющим». Шестая, и последняя, называлась: «Джозеф Карвен, Его Жизнеописание и Путешествия; Где Он Побывал, Кого Видел и Что Узнал».

3

Сейчас мы подходим к тому периоду, с которого, как утверждают психиатры консервативной школы, началось безумие Чарльза Варда. Найдя бумаги своего прапрапрадеда, Чарльз сразу же просмотрел некоторые места и, по всей вероятности, нашел что-то крайне интересное. Но, показывая рабочим заголовки, он старательно прикрывал рукой сам текст и проявлял беспокойство, которое едва ли можно было объяснить исторической и генеалогической ценностью находки. Возвратившись домой, он сообщил эту новость с каким-то рассеянным видом, не скрывая необычайной важности найденных документов, но при всем том явно не горя желанием продемонстрировать их родителям. Он даже не упомянул их названия, сказав только, что нашел кое-какие записи Карвена, большей частью зашифрованные, которые нужно тщательно изучить, чтобы понять, о чем там говорится. Вряд ли он показал бы рабочим даже заголовки, если бы не их откровенное любопытство. Во всяком случае, он не желал проявлять особую скрытность, которая могла бы вызвать подозрения родителей и заставить их специально обсуждать эту тему.

Всю ночь Чарльз Вард просидел у себя в комнате, читая найденные бумаги, и с рассветом не прервал своего занятия. Когда мать позвала его, чтобы узнать, что случилось, он попросил принести завтрак наверх. Днем он показался лишь на короткое время, когда пришли рабочие устанавливать камин и портрет Карвена в его кабинете. Следующую ночь юноша спал урывками, не раздеваясь, так как продолжал лихорадочно биться над разгадкой шифра, которым был написан манускрипт. Утром его мать увидела, что он работает над фотокопией Хатчинсоновой рукописи, которую раньше часто ей показывал, но, когда она спросила, не может ли ему помочь ключ, данный в бумагах Карвена, он ответил отрицательно. Днем, оставив труды, он, словно зачарованный, наблюдал за рабочими, завершавшими установку портрета в раме над хитроумным устройством в камине, где бутафорское бревно весьма реалистично пылало электрическим огнем, и подгонявшими боковые панели камина, чтобы они не особенно выбивались из общего оформления комнаты. Передняя панель, на которой был написан портрет, была подпилена и установлена так, что позади нее образовалось что-то вроде стенного шкафа. По завершении работ Чарльз окончательно переселился в кабинет и расположился там, поглядывая то на разложенные перед ним бумаги, то на портрет, который в свою очередь взирал на юношу подобно состарившему его облик зеркалу, напоминая о прошедших столетиях.

Родители Чарльза, размышляя позднее о поведении сына в тот период, сообщают интересные детали относительно его стараний скрыть предмет своих исследований. В присутствии слуг он редко прятал какой-либо из документов, который изучал, ибо совершенно справедливо предполагал, что они все равно ничего не поймут в сложных и архаичных письменах Карвена. Однако в обществе родителей он проявлял большую осторожность, и хотя упомянутый манускрипт был написан шифром, являя собой сочетание загадочных символов и неведомых идеограмм [50]50
  Идеограмма– письменный знак (условное изображение или рисунок), соответствующий не звуку речи, а целому слову или морфеме – например, древнеегипетские, шумерские, китайские иероглифы.


[Закрыть](как и рукопись, озаглавленная «Тому, Кто Придет Позже…»), он спешил накрыть его первым попавшимся листом бумаги. На ночь юноша запирал все бумаги в старинный шкафчик, стоявший у него в кабинете. Так же он поступал всякий раз, выходя из комнаты. Постепенно он вернулся к более регулярному образу жизни, работая только в дневные часы, но долгие прогулки по городу прекратились, видимо, больше его не привлекая. Начало занятий в школе, где Чарльз учился в выпускном классе, было для него лишь помехой, и он неоднократно заявлял, что не намерен в дальнейшем поступать в колледж. Он говорил, что должен заняться чрезвычайно важными исследованиями, которые дадут гораздо больше знаний, чем все университеты мира.

Все это уже тогда могло бы обеспокоить окружающих, если бы Чарльз и ранее не проявлял склонности к уединению и долгим научным штудиям. Он был ученым-отшельником по складу характера, поэтому родители не столько удивлялись, сколько сожалели о его строгом затворничестве и скрытности. В то же время они сочли странным, что он не показывал им ни одного листочка из найденного сокровища и ничего не сообщал о ходе и результатах своих исследований. Эту таинственность Вард объяснял желанием подождать до тех пор, пока он не сможет оформить свое открытие как нечто цельное, но недели проходили без видимого прогресса, и в его отношениях с родными росла напряженность, тем более что миссис Вард с самого начала не одобряла всю эту возню с бумагами Карвена.

В октябре Вард снова начал посещать библиотеки, но теперь он искал не исторические документы, а литературу по колдовству и волшебству, оккультизму и демонологии. Если нужных ему материалов не оказывалось в Провиденсе, он отправлялся на поезде в Бостон, в большую библиотеку на Копли-Сквер, в гарвардскую библиотеку Вайденера или в Сионскую библиотеку в Бруклине, где хранились редкие труды по библейской тематике. Он покупал много необычных книг, быстро заполнив ими несколько новых полок, сооруженных в его кабинете. Во время рождественских каникул он предпринял ряд поездок по ближайшим городам, включая посещение Салема, где он сверялся с некоторыми материалами в архивах Эссексского института.

В середине января 1920 года Вард, судя по его торжествующему виду, добился определенных успехов, но и теперь не дал никаких объяснений. С той поры он уже не корпел часами над шифром Хатчинсона, а вместо этого приступил к химическим экспериментам, параллельно занимаясь изучением демографической статистики Провиденса. Под лабораторию был приспособлен чердак дома. Опрошенные впоследствии местные аптекари и фармацевты представили длинный список веществ и инструментов, им приобретенных. В то же время показания служащих мэрии, ратуши и различных библиотек сходились на том, что второе направление его деятельности имело целью обнаружение могилы Джозефа Карвена, с надгробья которой в свое время было предусмотрительно стерто имя покойного.

Постепенно в семье Вардов пришли к выводу, что с их отпрыском происходит что-то неладное. Небольшие странности, и ранее отмечаемые в поведении Чарльза, сменились растущей скрытностью и уже явно нездоровой увлеченностью какими-то непонятными исследованиями. Он только делал вид, что учится, и, хотя ни разу не провалился на экзаменах, было очевидно, что круг его интересов сильно изменился: он целыми днями колдовал в своей химической лаборатории среди старинных трудов по алхимии, рылся в записях захоронений во всех церквях города или сидел, уткнувшись в книги по оккультным наукам, в своем кабинете, где удивительно – и, можно сказать, все более и более – похожее на него лицо Джозефа Карвена бесстрастно разглядывало своего потомка с панели на северной стене.

В конце марта к архивным изысканиям Варда прибавились таинственные вылазки на заброшенные городские кладбища. Впоследствии от клерков мэрии стало известно, что он, по всей видимости, нашел ключ к разгадке в старых регистрационных книгах. Помимо могилы Джозефа Карвена его интересовало погребение некоего Нафтали Филда. Причина этого интереса выяснилась позже, когда в бумагах Варда была найдена копия краткой записи о похоронах Карвена, чудом избежавшей уничтожения и сообщающей, что загадочный свинцовый гроб был закопан «в 10 футах к югу и 5 футах к западу от могилы Нафтали Филда в…». Отсутствие в уцелевшем отрывке указания на кладбище, где находилась упомянутая могила, сильно осложнило поиски, и могила Нафтали Филда казалась такой же призрачно-неуловимой, как и место погребения самого Карвена, но в случае с первым не существовало общего заговора молчания и можно было с полной уверенностью ожидать, что рано или поздно найдется надгробный камень с надписью, даже если все записи окажутся утерянными. Отсюда и скитания Чарльза по всем кладбищам, исключая лишь то, что находилось при церкви Святого Иоанна (бывшая Королевская церковь), и погребения конгрегационалистов на кладбище Сван-Пойнт, так как ему стало известно, что усопший в 1729 году Нафтали Филд был баптистом.

4

В мае доктор Виллет по просьбе Варда-старшего серьезно поговорил с его сыном, предварительно ознакомившись со всеми сведениями о Карвене, которые Чарльз сообщил родителям, когда еще не хранил в такой строгой тайне свои исследования. Эта беседа не привела к каким-либо ощутимым последствиям – ибо Виллет убедился, что Чарльз пребывает в здравом уме и целенаправленно занят делом, которое считает очень важным, – но она по крайней мере заставила юношу дать некоторые рациональные объяснения своим поступкам. Вард, принадлежавший к типу сухих и бесстрастных людей, которых нелегко смутить, с готовностью согласился рассказать о характере своих поисков, однако умолчал об их конечной цели. Он признал, что бумаги его прапрапрадеда содержат некоторые секреты ученых далекого прошлого, большей частью зашифрованные, важность которых сравнима только с открытиями Бэкона [51]51
  … с открытиями Бэкона… – Речь идет о Роджере Бэконе.


[Закрыть], а может быть, даже превосходит их. Но для того чтобы полностью постигнуть суть этих тайн, необходимо соотнести их с теориями того времени, многие из которых уже полностью устарели или забыты, так что если рассматривать их в свете современных научных концепций, то они покажутся лишенными всякой реальной значимости. Чтобы занять достойное место в истории человеческой мысли, такие открытия должны быть представлены на фоне соответствующей эпохи, и Вард посвятил себя именно этой задаче. Он стремился как можно скорее постигнуть забытые знания и искусства древних для уяснения сути работ Карвена и надеялся когда-нибудь сделать полное сообщение о предметах, представляющих необычайный интерес для всего человечества, и прежде всего для науки. Даже Эйнштейн, заявлял он, не смог бы глубже изменить понимание сущности мироздания.

Что же касается походов на кладбище, то он заявил – не посвятив, впрочем, доктора в детали своих поисков, – что надеется отыскать на изуродованном могильном камне Джозефа Карвена определенные мистические символы, выгравированные согласно его завещанию и оставшиеся нетронутыми, когда стирали его имя. Эти символы, по его словам, совершенно необходимы для окончательной разгадки теории Карвена. Этот последний, как понял доктор из рассказа Варда, желал как можно тщательнее уберечь свою тайну и причудливым образом скрыл результаты открытий в разных местах. Когда же Виллет попросил юношу показать ему документы, найденные за портретом, тот выразил недовольство и попытался отделаться от дальнейших расспросов, подсунув доктору фотокопию манускрипта Хатчинсона и диаграммы Орна, но в конце концов показал издали часть своей находки: «Записи» (название было также зашифровано), содержащие множество формул, и послание «Тому, Кто Придет Позже», куда он позволил заглянуть, так как оно все равно было написано непонятными знаками.

Он также открыл дневник Карвена, тщательно выбрав самое невинное место, и позволил Виллету ознакомиться с почерком. Доктор очень внимательно рассмотрел неразборчивые и вычурные буквы и отметил, что и почерк, и стиль характерны для семнадцатого столетия, хотя автор дневника дожил до восемнадцатого века, так что с этой точки зрения подлинность документов не вызывала сомнений. Сам по себе текст был довольно обычным, и Виллет запомнил только фрагмент:

«Пятн. 16 окт. 1754. Мой шлюп „Уэйкфул“ отчалил сего дня из Лондона, имея на Борту двадцать новых Людей, набранных в Вест-Индии, испанцев с Мартиники и голландских подданных из Суринама. Голландцы, сдается мне, склонны Дезертировать, ибо услышали нечто устрашающее о сем Предприятии, но я пригляжу за тем, чтобы заставить их Остаться. Для мистера Найта Декстера в Массачусетсе 120 штук камлота [52]52
  Камлот– плотная грубая ткань из черных и коричневых нитей; обычно предназначалась для пошива крестьянской одежды.


[Закрыть], 100 штук тонкого камлота разных цветов, 20 штук синей фланели, 50 штук каламянки [53]53
  Каламянка– прочная льняная ткань.


[Закрыть], по 300 штук чесучи и легкого шелку. Для мистера Грина из „Слона“ 50 галлонов сидра, 20 больших кастрюль, 15 котлов, 10 связок копченых языков. Для мистера Перриго 1 набор столярных инструментов. Для мистера Найтингейла 50 стоп лучшей писчей бумаги. Прошлой ночью трижды произнес САВАОФ [54]54
  Саваоф(букв. «воинственный») – в иудаизме одно из имен бога Яхве, в христианстве – первое лицо Троицы, Бог Отец.


[Закрыть], но Никто не явился. Мне нужно больше узнать от Мистера X., что в Трансильвании [55]55
  Трансильвания– историческая область, долгое время находившаяся в составе Венгрии, а в 1920 году перешедшая к Румынии. Кроме румын и венгров в этих краях проживало также значительное число немецких колонистов. Об уединенных замках и хуторах Трансильвании издавна ходили легенды, так или иначе связанные с привидениями, оборотнями, вампирами, ожившими мертвецами и прочими потусторонними явлениями.


[Закрыть], хотя и весьма трудно добраться до него, и еще более странно, что он не может научить меня употреблению того, что так изрядно использовал в последние сто лет. Саймон не писал мне все эти пять недель, но я ожидаю вестей от него вскорости».

Когда, дочитав до этого места, доктор Виллет перевернул страницу, его немедленно прервал Вард, который почти выхватил дневник из его рук. Все, что доктор успел увидеть на открытой странице, была пара коротких фраз, но они почему-то врезались ему в память. Там говорилось: «Стих из Книги Проклятого был прочтен пять раз в Страстную Пятницу и четыре раза в канун Праздника Всех Святых, и я надеюсь, что сия Вещь зародится во Внешних Сферах. Это привлечет Того, Кто Придет, если быть уверенным, что таковой будет, и станет помышлять он лишь о Прошлых вещах и заглянет назад через Все прошедшие годы, так что я должен иметь готовые Соли либо то, из чего приготовлять их».

Виллет ничего больше не увидел, но беглого взгляда на страницу дневника было достаточно, чтобы ощутить смутный ужас перед изображенным на портрете лицом Карвена, который, казалось, насмешливо смотрел на него с панели над камином. Долгое время после этого его преследовало странное чувство, бывшее, как он понимал, не более чем игрой воображения: ему казалось, что глаза портрета живут собственной жизнью и имеют обыкновение поворачиваться в ту сторону, куда движется юный Чарльз Вард. Перед уходом доктор остановился перед изображением, чтобы рассмотреть его поближе, поражаясь сходству с Чарльзом и запоминая каждую деталь этого загадочного облика. Он отметил даже небольшой шрам или углубление на гладком лбу над правым глазом. «Художник Космо Александер был достоин своей славной родины Шотландии, взрастившей Реборна [56]56
  Реборн, Генри (1756–1823) – известный шотландский художник-портретист.


[Закрыть], а учитель достоин своего знаменитого ученика, Джилберта Стюарта», – заключил доктор по завершении осмотра.

Получив уверения от доктора, что душевному здоровью Чарльза ничто не угрожает и что он занят исследованиями, которые могут принести удивительные результаты, родители Варда отнеслись сравнительно спокойно к тому, что в июне юноша решительно отказался посещать колледж. Он заявил, что должен заняться гораздо более важными вещами, и выразил желание отправиться на следующий год за границу, чтобы найти кое-какую информацию о Карвене, отсутствующую в американских источниках. Вард-старший, отклонив это желание как абсурдное для молодого человека, которому едва исполнилось восемнадцать лет, нехотя согласился с тем, что Чарльз не будет продолжать систематическое образование. Итак, после далеко не блестящего окончания школы Чарльз в течение трех лет занимался оккультными науками и поисками на городских кладбищах.

Его считали эксцентричным, а он по-прежнему старался избегать встреч со знакомыми и друзьями родителей и лишь изредка совершал поездки в другие города, чтобы прояснить те или иные не вполне понятные ему записи. Однажды он отправился на юг, чтобы поговорить с чудаковатым стариком-мулатом, обитавшим в хижине среди болот, о котором газеты напечатали статью, заинтересовавшую Варда. Он также посетил одно небольшое горное селение, откуда пришли вести о совершающихся там удивительных ритуалах. Но его родители все еще не разрешали ему совершить путешествие в Старый Свет, чего он так страстно желал.

Став совершеннолетним в апреле 1923 года и получив до этого наследство от дедушки с материнской стороны, Вард наконец-то смог отправиться в Европу. Он ничего не говорил о предполагавшемся маршруте, кроме того, что его исследования требуют посещения разных мест, но обещал регулярно и подробно писать родителям. Видя, что переубедить сына невозможно, они перестали препятствовать его намерениям и, напротив, помогли по мере сил. И вот в июне молодой человек отплыл в Ливерпуль под прощальные благословения родителей, которые проводили его до Бостона и махали платками на пирсе до тех пор, пока пароход не скрылся из виду. Письма сына сообщали о его благополучном прибытии и о том, что он нашел хорошую квартиру на Рассел-стрит в Лондоне, где и намеревался проживать, пока не изучит все интересующие его источники в Британском музее. О своей повседневной жизни он писал очень мало, очевидно, потому, что писать было нечего. Чтение и химические опыты занимали все его время, и он упоминал в письмах лабораторию, которую устроил в одной из своих комнат. Он ничего не сообщал о своих прогулках по этому замечательному городу и не описывал лондонские пейзажи с древними куполами и колокольнями, с манящей перспективой сплетающихся аллей и улиц, где за каждым поворотом можно открыть новый потрясающий пейзаж. Родители сочли его молчание на сей счет добрым знаком, указывающим на то, в какой степени их сын был увлечен новым объектом исследований.

В июне 1924 года Вард сообщил о своем переезде из Лондона в Париж, куда он пару раз ненадолго выбирался и до этого, чтобы ознакомиться с материалами, хранящимися в Национальной библиотеке. Следующие три месяца он посылал лишь открытки с адресом на улице Сен-Жак, коротко сообщая, что занимается изучением редких рукописей в одной из частных коллекций. Он избегал знакомых, и ни один из побывавших там американских туристов не передавал Варду-старшему известий о его сыне. Затем наступила пауза, а в октябре Варды получили цветную открытку из Праги, извещавшую, что Чарльз находится в этом древнем городе, чтобы побеседовать с неким человеком весьма преклонного возраста, который предположительно был последним живым носителем уникальных сведений об открытиях средневековых ученых. Далее Чарльз отправился в Нойштадт и оставался там до января, затем прислал несколько открыток из Вены, сообщая, что находится здесь проездом по пути на восток, в небольшой городок, куда его пригласил один из корреспондентов и коллег, также изучавший оккультные науки.

Следующая открытка пришла из Клаузенбурга в Трансильвании; в ней Чарльз сообщал, что почти добрался до цели. Он собирался посетить барона Ференци, чье имение находилось в горах восточнее Ракуса, и просил писать ему туда на имя этого благородного дворянина. Еще одна открытка была получена из Ракуса, куда, по словам Варда, барон прислал за ним свой экипаж, чтобы перевезти из города в горы. Затем наступило длительное молчание. Он не отвечал на многочисленные письма родителей вплоть до мая, когда сообщил, что вынужден расстроить планы матери, желающей встретиться с ним в Лондоне, Париже или Риме в течение лета, – Варды решили также совершить поездку в Европу. Его работа, писал Чарльз, занимает так много времени, что он не может оставить имение барона Ференци, а замок находится в таком состоянии, что вряд ли родители захотят его посетить. Он расположен на крутом склоне в горах, заросших густым лесом, и простой люд избегает этих мест, так что любому посетителю поневоле станет не по себе. Более того, сам барон не такой человек, чтобы понравиться благопристойным, консервативным пожилым жителям Новой Англии. Его вид и манеры могут внушить отвращение, и он невероятно стар. Было бы лучше, писал Чарльз, если бы родители подождали его возвращения в Провиденс, что произойдет в скором времени.

Однако вернулся он лишь в мае 1926 года. Заранее предупредив родителей несколькими открытками о своем приезде, молодой путешественник с комфортом пересек океан на корабле «Гомер» и проделал неблизкий путь из Нью-Йорка до Провиденса в автобусе, упиваясь зрелищем невысоких зеленых холмов, жадно вдыхая благоухание цветущих садов и любуясь белыми зданиями провинциальных городков Коннектикута. Впервые за последние годы он снова ощутил прелесть сельской Новой Англии. Автобус катил по Род-Айленду в золотом свете весеннего дня, и сердце молодого человека радостно забилось при въезде в Провиденс по улицам Резервуар и Элмвуд. С площади у вершины холма, там, где сходятся улицы Броуд, Вейбоссет и Эмпайер, он увидел внизу, в огненном свете заката, знакомые уютные дома, купола и острые кровли старого города. У него закружилась голова с приближением конечной станции, когда за рекой на холме показались высокий купол и зелень садов, испещренная яркими пятнами крыш, а далее – высокий шпиль старой баптистской церкви, светящийся розовым отблеском в волшебном вечернем свете на фоне едва распустившейся листвы.

Старый Провиденс! Таинственные силы долгой и непрерывной истории этого места сперва произвели его на свет, а потом заставили оглянуться в прошлое, чтобы познать удивительные, безграничные тайны жизни и смерти. В этом городе было скрыто нечто чудесное и пугающее, и все долгие годы прилежных изысканий, все странствия явились лишь подготовкой к возвращению и долгожданной встрече с Неведомым. Такси провезло его мимо почтовой площади и старого рынка к месту, где начиналась бухта, а затем вверх по крутому извилистому подъему, к северу от которого засверкали в закатном зареве ионические колонны и огромный купол церкви «Христианской науки». Вот показались уютные старые имения, знакомые ему с детских лет, и причудливо выложенные кирпичом тротуары, по которым он ходил еще совсем маленьким. И наконец он увидел справа белые стены старой фермы, а слева – классический портик и фасад большого кирпичного дома, где он родился. Так, с наступлением сумерек, Чарльз Декстер Вард вернулся в отчий дом.

5

Психиатры менее консервативной школы, нежели та, к которой принадлежит доктор Лайман, связывают начало подлинного безумия Варда с его путешествием по Европе. Допуская, что Вард был совершенно здоров, когда покинул Америку, они полагают, что возвратился он уже пораженным болезнью. Однако доктор Виллет не согласен и с этим утверждением. Что-то произошло позже, упрямо твердит доктор, приписывая известные странности юноши в данный период тому, что за границей он приучился совершать определенные ритуалы, безусловно необычные, но ни в коем случае не говорящие о психических отклонениях. Чарльз Вард, значительно возмужавший и окрепший, был на первый взгляд совершенно нормальным, а при общении с Виллетом проявил самообладание и уравновешенность, которые ни один безумный – даже при скрытой форме душевной болезни – не смог бы демонстрировать в течение долгого времени, как бы он ни желал притвориться здоровым. На мысль о безумии наводили лишь звуки, которые в разное время суток можно было услышать из лаборатории Чарльза, помещавшейся на чердаке. Это были монотонные заклинания, напевы и громкая декламация в необычных ритмах. И хотя все это произносилось голосом самого Варда, в характере звуков, интонациях и словах было нечто такое, отчего у невольного слушателя кровь стыла в жилах. Было замечено, что черный кот Ниг, всеми любимый и уважаемый обитатель их дома, шипел и испуганно выгибал спину, услышав определенные сочетания звуков.

Запахи, которые временами проникали из лаборатории, также были в высшей степени необычны: иногда едкие и ядовитые, они порой сменялись маняще-неуловимыми ароматами, которые, казалось, обладали какой-то волшебной силой и вызывали в уме фантастические образы. Вдыхавшие их люди говорили, что перед ними вставали, как миражи, великолепные виды – горы странной формы либо бесконечные ряды сфинксов [57]57
  Сфинкс– в Древнем Египте статуя фантастического существа с телом льва и головой человека, реже – животного (сокола или барана).


[Закрыть]и гиппогрифов [58]58
  Гиппогриф– крылатый конь, образ, получивший широкое распространение в искусстве многих стран Древнего мира.


[Закрыть], исчезающие в необозримом пространстве. Вард больше не предпринимал, как прежде, прогулок по городу, целиком отдавшись изучению экзотических книг, которые он привез домой, и не менее экзотическим занятиям в своем кабинете. Он объяснял, что европейские источники дали ему новый импульс и предоставили новые возможности, и обещал вскоре потрясти мир великими открытиями. Изменившееся и как-то постаревшее лицо Варда превратилось в почти точную копию портрета Карвена, висевшего в библиотеке. После разговоров с Чарльзом доктор Виллет часто останавливался перед камином, удивляясь феноменальному сходству юноши с его отдаленным предком и размышляя о том, что единственным различием между давно усопшим колдуном и молодым Вардом осталось небольшое углубление над правым глазом, хорошо заметное на картине.

Любопытны были беседы доктора с его молодым пациентом, которые велись по просьбе отца Чарльза. Вард никогда не отказывался встречаться и говорить с доктором, но последний так и не смог добиться полной искренности от молодого человека: его душа была как бы замкнута в себе. Часто Виллет замечал в комнате странные предметы: небольшие изображения из воска, которые стояли на полках или на столах, полустертые остатки кругов, треугольников и пентаграмм, начерченных мелом или углем на полу в центре просторной комнаты. И по-прежнему каждую ночь звучали заклинания и напевы со странными ритмами, так что Вардам стало все труднее удерживать у себя прислугу, равно как и пресекать разговоры о безумии Чарльза.

В январе 1927 года произошел необычный инцидент. Однажды, когда около полуночи Чарльз произносил заклинание, гортанные звуки которого угрожающе звучали во всех комнатах, со стороны бухты донесся сильный порыв ледяного ветра, и все, включая соседей Вардов, ощутили слабую дрожь, сотрясавшую землю вокруг их дома. Кот метался по комнатам в ужасе, и на милю вокруг жалобно выли собаки. Это явление стало как бы прелюдией к сильной грозе, необычной для зимнего времени года, а в конце ее раздался такой грохот, что мистер и миссис Вард подумали, что в их дом ударила молния. Они бросились наверх, чтобы посмотреть, какие повреждения нанесены кровле, но Чарльз встретил их у дверей чердака, бледный, решительный и серьезный. Его лицо казалось жуткой маской, выражающей насмешливое торжество. Он заверил родителей, что гроза обошла дом стороной и ветер скоро утихнет. Они немного постояли рядом с ним и, посмотрев в окно, убедились, что Чарльз прав: молнии сверкали все дальше, и деревья больше не клонились под порывами ледяного ветра, насыщенного водяными брызгами. Гром, постепенно стихая, превратился в глухой рокот, похожий на сатанинский смех, и в конце концов замер вдали. На небе снова показались звезды, а торжество на лице Чарльза Варда сменилось иным, очень странным выражением.

В течение двух месяцев после этого Чарльз проводил в своей лаборатории значительно меньше времени. Он проявлял доселе ему не свойственный интерес к погоде и без особых причин расспрашивал, когда в этих местах оттаивает земля. Однажды ночью в конце марта он ушел из дома после полуночи и вернулся только утром. Его мать, не спавшая все это время, услышала звук мотора у задней двери, где обычно сгружали провизию. Можно было различить спорящие голоса и приглушенные ругательства; миссис Вард, встав с постели и подойдя к окну, увидела четыре темные фигуры, под присмотром Чарльза снимавшие с грузовика длинный и явно тяжелый ящик, который они внесли в заднюю дверь. Она услышала тяжелое дыхание грузчиков, гулкие шаги и, наконец, глухой удар на чердаке, словно на пол поставили что-то очень тяжелое; после этого шаги раздались снова, и четверо мужчин, выйдя из дома, уехали на своей машине.