Текст книги "Сказка про котика Шпигеля"

Автор книги: Готфрид Келлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Я хочу сказать, – пояснил чернокнижник, – не хватает только той, что должна получить эти десять тысяч золотых гульденов в приданое, чтобы доставить мне этим радостную неожиданность в день свадьбы, и, сверх того, должна обладать всеми теми приятными свойствами, которые ты расписал!

– Гм! – возразил Шпигель. – Дело обстоит не совсем так, как вы говорите. Клад налицо, это вы правильно заметили, девица, прекрасная как день, у меня, по правде сказать, тоже на примете; а вот найти мужчину, который при этих сложных обстоятельствах захочет на ней жениться, – в этом-то и загвоздка! Ибо в наши дни красота впридачу должна быть еще позолочена, точно орехи на рождественской елке, и чем пустопорожнее становятся головы у мужчин, тем больше им охота заполнить эту пустоту жениным добром, чтобы с большей приятностью провести время: то муж с важным видом осматривает лошадь, то покупает кусок бархата, то, после долгой суеты и беготни, заказывает хороший самострел и у него безвыходно сидит оружейник; только и слышишь: надо мне собрать мой виноград и вычистить мои бочки, заняться прививкой моих деревьев, заново покрыть мою крышу, послать мою жену на воды – она прихварывает и стоит мне больших денег; надо вывезти мои дрова из лесу; надо взыскать с моих должников все, что мне причитается; я купил пару борзых; я выменял моих гончих; я сторговал массивный выдвижной дубовый стол и отдал впридачу мой большой ореховый ларь; я подвязал мои бобы на жерди; я продал мое сено; я посадил в моем огороде салат; словом, с утра до вечера разговор все один – про мое да про мое. А есть и такие, что говорят: на будущей неделе у меня стирка, мне пора проветрить мои перины, мне нужно нанять служанку, нужно переменить мясника, прежним я недоволен; я по случаю купил прехорошенькую вафельницу и продал мой серебряный ларчик для пряностей, он мне был ни к чему… Все это, разумеется, по праву принадлежит жене, и вот эдаким манером лежебока проводит время и крадет у господа бога один день за другим, перечисляя свои хлопоты, а на самом деле – палец о палец не ударяя. В крайнем случае, если бездельник смекнет, что надо сбавить спеси, он, пожалуй, скажет: «Наши коровы и наши свиньи», но все же…

Тут Пинайс, дернув привязь так сильно, что Шпигель жалобно замяукал, в ярости закричал:

– Замолчи, пустобрех! И скажи немедля: где та, которая у тебя на примете? – Ибо перечисление всех этих благ и занятий, связанных с приданым жены, еще больше разохотило тощего чернокнижника.

– Неужели вы действительно хотите взяться за это дело, господин Пинайс? – с удивлением спросил Шпигель.

– Разумеется, хочу! Кому же за него взяться, как не мне? А посему – выкладывай! Где некая особа…

– Чтобы вы могли пойти и посвататься к ней?

– Разумеется!

– Ну, так знайте – без меня вам не обойтись! Вы должны обратиться ко мне, если хотите заполучить жену и деньги! – с невозмутимым видом заявил Шпигель и начал прилежно водить обеими лапками по ушам, всякий раз предварительно слегка смачивая их. Пинайс призадумался, покряхтел и молвил:

– Я вижу, ты хочешь расторгнуть наш договор и спасти свою шкуру!

– А по-вашему, это так уж странно и противоестественно?

– Выходит, ты меня морочишь и лжешь мне, как первейший плут?

– И это возможно, – отозвался Шпигель.

– А я тебе говорю: не морочь меня! – повелительно крикнул Пинайс.

– Ладно, значит, я вас не морочу, – ответил Шпигель.

– Посмей только!

– А вот посмею!

– Не мучь меня, милый Шпигель! – сказал Пинайс плаксивым тоном, а Шпигель ответил, теперь уже серьезно:

– Удивительный вы человек, господин Пинайс! Вы держите меня на привязи, дергаете ее так, что у меня дыхание спирает, более двух часов – да что я говорю! Более полугода назад вы занесли надо мной смертоносный меч, а теперь просите: «Не мучь меня, милый Шпигель!» Так вот, если вам угодно, я вкратце скажу вам: мне может быть только приятно выполнить, наконец, долг признательности в отношении покойной и найти для некой особы подходящего супруга, а вы действительно, думается мне, удовлетворяете всем требованиям. Оно кажется нехитрым, а все-таки мудреное это дело – хорошо пристроить женщину, и я снова говорю: я рад, что вы на это согласны! Но даром дается только смерть! Прежде чем вымолвить еще хоть слово, сделать еще хоть шаг, прежде чем хотя бы рот раскрыть еще раз – я хочу сначала получить свободу и быть спокойным за свою жизнь! Поэтому уберите эту веревку и положите договор сюда, на закраину колодца, вон на этот камень, или же отрежьте мне голову – одно из двух!

– Ах ты, бесноватый, ах ты, зазнайка! – сказал Пинайс. – Уж очень ты горяч, сразу так взъерепенился! Надо все это толком обсудить и уж во всяком случае – заключить новый договор.

На этот раз Шпигель ничего не ответил: он сидел неподвижно – одну минуту, две минуты, три минуты. Тут уж чернокнижнику стало не по себе. Он вынул бумажник, тяжко вздохнув, достал оттуда договор, перечел его и не без колебаний положил перед котиком. Едва бумага оказалась перед ним, как Шпигель схватил и проглотил ее. Он жестоко давился при этом, но все же проглоченный документ показался ему самым вкусным и питательным кушаньем, каким он когда-либо лакомился, и у него явилась надежда, что оно надолго пойдет ему впрок и поможет снова стать кругленьким и веселым.

Покончив со своей приятной трапезой, кот, учтиво поклонившись чернокнижнику, сказал:

– Я всенепременно дам вам знать о себе, господин Пинайс; жена и деньги – за вами. Но вы, со своей стороны, приготовьтесь изображать страстную влюбленность, чтобы вы могли клятвенно подтвердить известное вам условие самозабвенной преданности женщине, которая, можно сказать, уже ваша! А пока что разрешите поблагодарить вас за радушие и угощение и откланяться.

С этими словами Шпигель удалился, потешаясь над глупостью чернокнижника, воображавшего, будто ему удастся обмануть самого себя и весь свет, хотя он собирается жениться на желанной невесте отнюдь не бескорыстно, из одной любви к ее красоте, а заранее зная, как обстоит дело с десятью тысячами гульденов. К тому же котик уже присмотрел особу, которую он думал навязать глупому чернокнижнику в благодарность за всех его жареных дроздов, мышей да колбаски.

Против дома господина Пинайса находился другой дом, фасад которого был тщательнейшим образом выбелен, а окна вымыты до блеска. Скромные белоснежные занавески всегда казались только что выутюженными, и такой же ослепительною белизной сияли одежда, головной платок и косынка престарелой бегинки [4]4
  Бегинки – полумонашеский женский орден.


[Закрыть], жившей в этом доме; полумонашеский убор ниспадал на грудь такими безупречными складками, будто был сделан из тончайшей писчей бумаги; казалось, только вздумай – и можно писать на нем; во всяком случае это было весьма удобно сделать на ее груди, плоской и жесткой, словно гладильная доска. Столь же остры, как тугие белые кантики и отвороты одеяния бегинки, были и ее длинный нос, и подбородок, и язык, и злобный взгляд ее глаз; но она мало болтала языком и редко расходовала по пустякам зрение, потому что, ненавидя мотовство, все пускала в ход только в урочное время и весьма осмотрительно. Бегинка неукоснительно три раза в день ходила в церковь, и когда она в своем свежевыстиранном, белом, хрустящем от крахмала наряде шла по улице, внюхиваясь в воздух белым заостренным носом, дети пугливо разбегались, да и взрослые рады были укрыться, если успевали, за дверью дома. Однако благодаря своему благочестию и отшельническому образу жизни бегинка пользовалась доброй славой, в частности – большим уважением среди духовенства, но даже попы охотнее сносились с ней письменно, нежели устно, а когда она исповедовалась, священник всякий раз выскакивал из исповедальни весь в поту, словно из раскаленной печи.

Итак, богомольная бегинка, с которой шутки были плохи, жила в мире и спокойствии, и никто ее не тревожил. Да она и не водилась ни с кем, не вмешивалась в чужие дела, если только люди не вмешивались в ее собственные. Но к соседу Пинайсу она, повидимому, питала лютую ненависть: стоило ему только показаться у своего окошка – и она тотчас, метнув на него через улицу злобный взгляд, задергивала белые занавески; что до Пинайса, то он боялся ее как огня и осмеливался позубоскалить на ее счет только в самой что ни на есть отдаленной каморке своего дома, запершись на все замки и засовы.

Но насколько белым и светлым был дом бегинки с фасада, настолько же черным, закопченным, таинственным и необычайным он казался с противоположной стороны, которую, однако, вряд ли кто-нибудь мог видеть, кроме птиц в облаках да кошек на крышах, так как сторона эта выходила в темный тупик, окруженный высокими, до неба, глухими стенами, без единого окна, и никогда там не показывалось человеческое лицо. Под крышей дома бегинки висели разодранные нижние юбки, корзины, мешки с целебными травами; на крыше росли деревца тиса да кусты терновника и зловеще торчала огромная, черная от сажи дымовая труба. А из этой трубы темной ночью зачастую, верхом на помеле, вылетала ведьма – молодая, прекрасная, нагая, какою господь создал женщину и какою дьяволу приятно ее видеть. Вылетев из трубы, она тоненьким своим носиком и вишнево-красными губками жадно вдыхала свежий ночной ветерок и мчалась вдаль; сияние ее ослепительно белого тела освещало ей путь, длинные, черные как вороново крыло волосы развевались, словно ночное знамя.

В дыре возле этой трубы сидела старая сова; к ней-то и направился теперь освобожденный Шпигель, держа в зубах жирную мышь, пойманную им по дороге.

– Добрый вечер, любезная госпожа сова! Все так же исправно сторожите? – сказал он, на что сова ответила:

– Приходится! Добрый вечер и вам! Давно вас не видать было, господин Шпигель!

– На это были свои причины, потом расскажу. Вот я вам принес мышку – не ахти какую, по времени года, – надеюсь, не побрезгуете! А что хозяйка – уже вылетела?

– Нет еще, она хочет под утро прогуляться часок-другой. Спасибо вам за славную мышку! Вы, как всегда, учтивы, Шпигель! У меня тут припасен тощий воробышек, очень уж близко от меня он пролетел сегодня! Сделайте милость, закусите! А как вам жилось это время?

– Чего-чего только не было! – ответил Шпигель. – С меня хотели голову снять! Вот послушайте, если вам угодно!

И за вкусным ужином Шпигель рассказал внимательно слушавшей сове все, что с ним случилось, и как он ускользнул из рук Пинайса. Сова на это сказала:

– Поздравляю вас тысячу раз! Теперь вы опять сам себе господин и можете, приобретя богатый опыт, идти, куда вам вздумается!

– Я с этим делом еще не развязался, – возразил Шпигель. – Пинайс должен получить и обещанную жену и обещанные золотые гульдены!

– Вы, видно, рехнулись? Хотите оказать благодеяние негодяю, который едва не содрал с вас шкуру?

– Ну что ж, он мог это сделать по праву, на основании нашего соглашения, и раз я могу ему отплатить той же монетой, то почему бы мне не сделать этого? А кто говорит, что я хочу оказать ему благодеяние? Вся эта история – чистейшая выдумка. Моя хозяйка – да почиет она с миром! – была простая душа, никогда в жизни не влюблялась, никогда не была окружена поклонниками, а пресловутый клад – не что иное, как неправедно нажитое добро, которое она когда-то получила в наследство и, чтобы оно не принесло ей несчастья, бросила в колодец со словами: «Будь проклят тот, кто его вытащит и воспользуется им!» Как видите, не такое уж это благодеяние!

– Тогда, разумеется, это совсем другое дело! А где же вы думаете раздобыть подходящую жену?

– Вот здесь, в этой самой трубе. Я для того и пришел, чтобы поговорить с вами начистоту! Неужели вам не хочется, наконец, освободиться из тяжкой неволи у этой ведьмы? Подумайте, как бы нам ее словить и сосватать старому лиходею!

– Шпигель, вам стоит только приблизиться ко мне, и у меня сразу появляются дельные мысли!

– Я давно знал, что вы – умница! Я старался, как только мог, а если и вы еще приложите руку к этому делу, взявшись за него со свежими силами, – оно, наверно, выгорит!

– Уж если все так удачно складывается, мне незачем долго раздумывать, у меня давным-давно есть свой план!

– Чем мы ее поймаем?

– Новехонькой сетью для куликов, сплетенной из добротной, крепкой конопляной бечевы; сплести ее должен двадцатилетний юноша, сын охотника, никогда еще не взглянувший на женщину, и уже трижды на эту сеть должна была пасть ночная роса, но ни один кулик не должен был попасться в нее, а причиной тому трижды должен был явиться праведный поступок. Такая сеть достаточно крепка, чтобы ведьма в нее поймалась.

– Любопытно узнать, где вы достанете такую сеть, – заметил Шпигель, – ведь я знаю, что вы никогда не бросаете слов на ветер!

– Она уже найдена, как бы нарочно для нас сплетена; в лесу неподалеку отсюда живет девятнадцатилетний юноша, сын охотника, никогда еще не взглянувший на женщину, так как он слеп от рождения; поэтому он годен только на то, чтобы плести сети, и несколько дней назад закончил новую, превосходную сеть для ловли куликов; но когда старик-охотник, его отец, впервые пошел расставить ее, навстречу ему попалась женщина, которая стала склонять его на грех; а была она так безобразна, что старик в страхе бежал, оставив сеть на траве. Поэтому на нее пала ночная роса и не поймалось ни одного кулика, и причиной этому явился праведный поступок. Когда охотник на другой день снова пошел расставлять сеть, ему повстречался всадник с тяжелой дорожной сумкой на седле; в этой сумке была дыра, из которой время от времени на землю падала золотая монета. Тут охотник снова бросил сеть на землю, рысцой побежал за всадником и давай подбирать червонцы да бросать их в свою шапку, пока всадник не обернулся, не увидел, чем старик занят, и, придя в ярость, не нацелился на него копьем. Тогда охотник в страхе поклонился всаднику, подал ему шапку и молвил: «Ваша милость, вы здесь обронили много монет, я для вас подобрал их все до одной!» Это опять-таки был праведный поступок; ведь честно вернуть находку – дело чрезвычайно трудное и похвальное; но в погоне за червонцами охотник успел уйти так далеко от сети для куликов, что оставил ее в лесу на вторую ночь и ближней тропкой вернулся домой. Наконец, на третий день – было это вчера, – когда он снова пустился в путь, навстречу ему попалась миловидная кумушка, которая давно уже обхаживала старика и не одного зайчика получила от него в подарок. Из-за нее он совсем забыл о куликах, а на другое утро сказал: «Я даровал жизнь бедным пташкам; всякая тварь заслуживает милосердия!» Поразмыслив над этими тремя праведными поступками, он решил, что стал слишком хорош для мирской суеты, и сегодня спозаранку ушел в монастырь. Вот как случилось, что сеть, ни разу не употребленная, все еще лежит в лесу, и мне только нужно слетать за ней туда.

– Сделайте это поскорее, – воскликнул Шпигель, – она нам очень пригодится!

– Мигом слетаю, – отозвалась сова, – только вы покамест посторожите за меня у этой дыры и, если хозяйка снизу кликнет в трубу: «Чист воздух?» – отвечайте, подделываясь под мой голос: «Нет, в фехтовальной школе еще не воняет!»

Шпигель забрался в выбоину, а сова бесшумно полетела над городом к лесу. Вскоре она вернулась с сетью и спросила:

– Ну как, хозяйка не кликала?

– Нет еще, – ответил Шпигель. Они вдвоем натянули сеть над трубой и тихонько, чинно уселись возле нее; вокруг было темно, дул легкий предрассветный ветерок, в небе слабо мерцали звезды.

– Вот увидите, – прошептала сова, – как ловко она умеет вылетать из трубы, нисколечко не замарав сажей свои белоснежные плечи.

– Я никогда еще не видал ее так близко, – шепнул в ответ Шпигель, – только бы она нас не сцапала!

Тут ведьма снизу кликнула:

– Чист воздух?

А сова ответила:

– Совершенно чист, в фехтовальной школе чудесно воняет!

Ведьма тотчас поднялась из трубы и запуталась в сети, которую кот и сова быстрехонько стянули и завязали.

– Держи покрепче! – командовал Шпигель.

– Стяни потуже! – кричала сова.

Ведьма билась и бесновалась, но не издала ни звука, словно рыба в неволе. Все было тщетно, сеть показала себя на славу. Только помело торчало из петель. Шпигель хотел было потихоньку вытащить его, но получил такой щелчок по носу, что едва не лишился чувств и понял – львицу нельзя дразнить, даже если она в сети. Наконец, ведьма утихомирилась и спросила:

– Чего вы от меня хотите, чудн ы е вы звери?

– Хочу, чтобы вы меня уволили со службы и вернули мне свободу! – сказала сова.

– Столько шуму из-за такого пустяка! – вскричала ведьма. – Ты свободна, развяжи-ка сеть!

– Погодите малость! – вмешался Шпигель, все еще потирая нос. – Вы должны клятвенно обязаться выйти замуж за вашего соседа, городского чернокнижника Пинайса, в точности следуя при этом нашим указаниям, и никогда уже с ним не разлучаться!

Тут ведьма опять стала трепыхаться и фыркать, словно сам черт, и сова сказала:

– Она не согласна!

Но Шпигель заявил:

– Если вы мигом не успокоитесь и не будете слушаться нас во всем, мы оставим вас в сети и повесим у фасада на драконовой голове сточного желоба; наутро все вас увидят и признают ведьмой! Вот и выбирайте, что вам больше по вкусу: чтобы вас изжарили под председательством господина Пинайса или чтобы вы, став его супругой, сами жарили его на медленном огне?

Тут ведьма ответила со вздохом:

– Скажите, что же вы задумали?

Шпигель учтиво изложил ей, что именно они задумали и что она должна делать.

– Ну, это в крайнем случае еще можно вытерпеть, если уж никак нельзя иначе! – сказала она уступая и поклялась самыми страшными клятвами, какими только может связать себя ведьма. Тогда кот и сова открыли темницу и выпустили ее. Она тотчас села верхом на метлу, сова – за ней, а Шпигель примостился совсем назади, на помеле, крепко держась за него; так они понеслись к колодцу, ведьма спустилась туда и достала клад.

Поутру Шпигель явился к господину Пинайсу и сообщил ему, что он может посмотреть на известную ему особу и посвататься к ней, но она, дескать, настолько обнищала, что сидит, всеми покинутая, отверженная, под деревом у городских ворот и плачет горючими слезами. Господин Пинайс тотчас облачился в потертый камзол из желтого бархата, который надевал только в высокоторжественных случаях, нахлобучил лучшую свою мохнатую шапку, к поясу прицепил шпагу, взял старую зеленую перчатку, флакончик из-под бальзама, еще слегка благоухавший, да бумажную гвоздику, после чего направился со Шпигелем к городским воротам на смотрины. Там он застал под ивой горько плакавшую девушку такой красоты, какой он никогда не видел; но одета она была в рубище столь убогое и разодранное, что как стыдливо она ни куталась в него, все же то здесь, то там просвечивало белоснежное тело. Пинайс вытаращил глаза и от неожиданного восторга едва мог сказать красавице, зачем он пришел. Та тотчас утерла слезы, с чарующей улыбкой протянула ему руку, звонким ангельским голосом поблагодарила его за великодушие и поклялась вечно хранить ему верность. В ту же минуту Пинайс преисполнился такой ревности к своей невесте, что поклялся никогда никому не показывать ее. Он тайно обвенчался с ней у престарелого отшельника и устроил свадебный пир у себя дома, причем единственными гостями были Шпигель и сова, которую Шпигель, с разрешения молодожена, привел с собой. Десять тысяч золотых гульденов лежали на столе в миске, время от времени Пинайс запускал туда руку и перебирал монеты; он глаз не сводил с красавицы, восседавшей за столом в синем бархатном платье; волосы у нее были перевиты золотой сеткой и убраны цветами, на шее блистало жемчужное ожерелье. Пинайс то и дело тянулся поцеловать ее, но она стыдливо и целомудренно отстранялась с обольстительной улыбкой и клялась, что никогда на это не согласится при свидетелях и до наступления темноты. Это еще усугубляло его блаженство и влюбленность, а Шпигель уснащал трапезу цветистыми речами, на которые красавица отвечала столь приятно, разумно и вкрадчиво, что чернокнижник так и млел от удовольствия. Когда стемнело, сова и кот откланялись и степенно удалились. Господин Пинайс проводил их со свечой до самого крыльца и еще раз поблагодарил Шпигеля, назвав его достойнейшим и учтивейшим существом, а когда он вернулся в комнату – за столом сидела его соседка, старая бегинка, в белом одеянии и смотрела на него злыми глазами. Пинайс в ужасе уронил подсвечник и, весь дрожа, прислонился к стене. От страха он высунул язык, лицо у него стало такое же бледное и заостренное, как у самой бегинки. Что до нее – она встала, вплотную подошла к Пинайсу, погнала его перед собою в брачную комнату и, пользуясь своим колдовским искусством, подвергла его таким мукам, каких еще не знал ни один смертный. Итак, Пинайс был отныне связан со старухой неразрывными узами, и когда об этом проведали в городе, только и слышно было: «Смотрите-ка, в тихом омуте черти водятся! Кто бы подумал, что благочестивая бегинка и господин городской чернокнижник в таком возрасте еще поженятся! Ну, что ж – почтенная и праведная чета, хоть и не очень приятная!»

А Пинайсу с той поры житья не стало. Жена немедля завладела всеми его тайнами и стала им верховодить. Она не давала ему ни отдыха, ни покоя, заставляла его колдовать с утра до вечера что было сил, а Шпигель, проходя мимо и видя все это, ласково спрашивал его:

– Все трудитесь, все трудитесь, господин Пинайс?

С этого времени в Зельдвиле и стали говорить: «Сторговал у кота сало», особенно ежели кто из корысти женится на сварливой, противной женщине.

1856.