Текст книги "Пробный камень"

Автор книги: Глэдис Лайне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

У лейтенанта Файруэлла шерсть встает дыбом при одном моем имени.

– И ты сдался?.

– Отступил, скажем там. У меня ведь нет гарантий, что вся история – не плод больного воображения О'Мура... И решил посоветоваться с тобой.

Олаф не первый раз прибегал к помощи могучего компьютера, скрытого под черепной коробкой Мак-Мануса.

Со стороны, возможно, такой альянс и мог показаться странным – частный детектив и профессор-антрополог. Но Мак-Манус не был заурядным ученым. И не только в том смысле, что как ученый он был незауряден, – это само собой. Но к тому же он обладал феноменальной памятью, острым мышлением и искренним интересом к любым загадкам– будь то поиски снежного человека или раскрытие какой-нибудь криминальной истории, на которой многие уже сломали себе зубы. Более того, Олаф был одним из немногих, кто знал, что за псевдонимом Эллери Стаут, которым был подписан не один десяток нашумевших детективов, скрывался на самом деле Магнус Мак-Манус.

Он был вхож в самые неожиданные крути, обладал самыми непредсказуемыми связями, и потому их союз с Олафом Вестманом, постепенно превратившийся в дружбу, был вполне естественным и органичным. В наиболее сложных случаях, когда Олаф готов был уже спасовать, он превращался просто в руки, управлял которыми мозг МакМануса. И при этом в Олафе не возникало даже тени зависти, такое положение не порождало у пего даже намека на комплекс неполноценности, потому что... Нет, не мог он рационально объяснить, почему. Потому, что это был Магнус. И все тут.

– Плохо, – помолчав, констатировал Магнус.

– Сам знаю.

– Очень плохо,– медленно повторил Мак-Манус.Видишь ли, Олаф, похоже, что все рассказанное тебе О'Муром – правда.

– Правда?

– Я не случайно переспросил, когда ты впервые упомянул о Санта-Нинье. Не впервые всплывает это райское местечко... И Интернат имени Флоранс Найтингейл тоже упоминался... Было года три-четыре назад такое... Тебе ничего не говорят фамилии Крайнджер и Хотчич?

Олаф добросовестно порылся в памяти.

– Нет.

– Была статья Эллен Хилл в "Инкуайер". Об этих двоих и об этом самом интернате. Сенсация! Но... Все както тихо и незаметно увяло. Опытной рукой было сделано, чисто, аккуратно. Так что, друг мой, ты вышел на чужие следы. И горячие. Будь у нас документы О'Мура... Да и то не уверен.

– Так что же, лапки задрать?

– Зачем? Ты знаешь теперь, что Дорис Пайк не могла убить. И хотя на сегодня это недоказуемо – это уже немало. Остается найти подлинного убийцу. Ведь твое дело– защита Дорис Пайк, не так ли?

– Так. Но где искать, Магнус? Я переворошил все. Никакого третьего, неизвестного, в этом деле нет.

– Нет... – протянул Магнус. – Нет... Ну и правильно, что нет.

– То есть?

– Господи, Олаф, но сколько же можно бродить с завязанными глазами? Сними ты повязку, черт возьми!

Приложил-таки его Магнус. И, возможно, за дело. Но – легче-то не стало!

– Я бы и рад, Магнус, но как?

– Если А не может быть убийцей В, а С не существует в природе, то логично предположить...

"Где были мои глаза", – подумал Олаф...

– Ты хочешь сказать?..

– Да.

– Фанни Флакс? Но зачем, почему?

– Это как раз просто. Даже слишком просто. Но только сейчас нам нужны не психологические изыски. Нам нужны доказательства. Согласен?

– Еще бы.

– А вот с этим дело у нас обстоит худо. Из рук вон худо. Не задевая наших добрых самаритян, доказать существование двойника Дорис Пайк невозможно. А ведь только наличие двойника объясняет все. Пожар нужен был не для того, чтобы замести следы преступления. Ведь его трактовали именно так. И я сначала думал о том же. И еще о том, что преступнику не повезло пожарники приехали слишком быстро, труп не успел сгореть. Но ведь этого и не требовалось! Преступнику удалось все, чего он добивался: труп стал неузнаваемым, никто не нашел бы сходства в чертах Фанни Флакс и Дорис Пайк. А обгоревшие пальцы не давали возможности установить идентичность отпечатков. И керстограммы в мажордоме были уничтожены как свидетельство полной идентичности их голосов. Так что, положа руку на сердце, я не представляю себе, как пробить стену улик, воздвигнутую Фанни Флакс. Если только-нам не поможет чудо...

– Ну, с чудесами в наш век небогато... Если не говорить о чудесах науки.

– Чудеса науки? – Магнус задумался. – Постой-ка... Черт возьми! Слушай, Олаф, что важнее: буква или дух?

– Не понимаю. – Хорошо, сформулируем иначе: торжество справедливости или способ, которым она восторжествует?

– Справедливость, конечно, – чуть пожал плечами Олаф. – Ради справедливости я могу поступиться совестью. С ней я сговорюсь. Но что ты задумал?

– Подожди немного, – сказал Магнус, – я сейчас.

Он вернулся в кабинет минут через десять – довольный донельзя, улыбающийся, хлопнул Олафа по плечу:

– Ну, давай расплачивайся – и вперед. К чудесам науки и техники.

V

Назвать скорость, с какой примчался Лаверкрист, рекордной– значило ничего не сказать.

– Вы гений, мистер Вестман, клянусь! – чуть ли не закричал Лаверкрист, едва оказавшись на пороге кабинета Олафа.

Олаф улыбнулся.

– То есть?

– Губернатор подписал месячную отсрочку.

– Прекрасно.

– И Айрин утверждает, что пересмотр дела гарантирован и что Дорис будет освобождена за отсутствием состава преступления не позже чем через две недели.

– Что ж, я был бы последним идиотом, если б не согласился с миссис Даблуайт, – снова улыбнулся Олаф.

Айрин Даблуайт была адвокатом Дорис Пайк, и не далее как четверть часа назад Олаф имел с ней весьма основательную беседу по телефону, беседу, закончившуюся к обоюдному удовлетворению.

– Мистер Вестман, вы сказали, что полиция обнаружит дневник Фанни Флакс,– и полиция нашла его. Вы сказали, что на этом основании можно будет добиться отсрочки, – и отсрочка подписана. Но...

– Что?

– Что там, в дневнике? Вы знаете?

– На что бы я годился, если б не знал?

– Значит, это вы первым нашли дневник?

– Конечно.

– Тогда при чем здесь полиция?

– Видите ли, мистер Лаверкрист, всегда лучше, если улики находит сама полиция. Правда, иногда ей приходится подсказывать – что ж, для того и существуют такие, как я.

– И спасибо вам за это! Но... Скажите... Айрин еще не видела дневника, она только говорила с инспектором Древверсом, и он заверил ее... Что там, в дневнике?

– Вы хотите знать это? Зачем? Разве не главное для вас – жизнь Дорис Пайк? Какое вам дело, мистер Лаверкрист, зачем и почему решила покончить с собой незнакомая вам больная женщина?

– Но ведь это касается Дорис... И к тому же – я должен знать это. В конце концов, для меня это и профессиональный интерес...

– Ах так,– Олаф постарался виду не подать, несколько ему противен такой поворот. – В сущности, после того как аутентичность текста установлена экспертизой и свидетельскими показаниями...

– Как?

– Видите ли, мистер Лаверкрист, Фанни Флакс уничтожила керстограмму своего голоса, заложенную в мажордом, как, впрочем, и все остальные. Но не бывает идеальных преступлений. Она забыла о своей машине. Знаете, такой специальный форд-универсал для инвалидов, куда можно въехать сзади на кресле-каталке и зафиксировать ее на водительском месте. Часть команд в таких машинах подается голосом. Уничтожить керстограмму в машине миссис Флакс забыла, как полиция забыла машину проверить. И мисс Зайак сразу же узнала голос Фанни Флакс. Так вот, поскольку аутентичность текста не вызывает никаких сомнений, инспектор Древверс, я думаю, предоставит в распоряжение адвоката копию. Вы сможете с ней ознакомиться – дня через два-три.

– Только? А раньше?

– Раньше? – Олаф задумался. А черт с ним, решил он вдруг, в конце концов, он немногим рискует. Зато любопытно будет посмотреть... – Что ж, можно и раньше.

Он подошел к маленькому стенному сейфу, достал оттуда коробочку стандартный сафьянопластовый футляр для кассет кристаллопамяти. Несколько секунд Олаф подержал футляр в ладони, потом повернулся и протянул его Лаверкристу. – Прошу. Только учтите – копию я снимал на свой страх и риск. Так что помалкивайте об этом, идет?

– Конечно! – Лаверкрист схватил футляр, раскрыл.

Зеленый кристалл искристо вспыхнул в солнечном луче. – Я могу воспользоваться вашим кристаллофоном?

– Пожалуйста.

– Хотя нет, постойте. Это... Это надо отметить. Нетнет, по-настоящему мы отметим потом, вместе с Дорис. А сейчас – давайте мысленно выпьем. За ваш успех и за...

– Ну зачем же мысленно, – перебил Олаф. Высокопарные излияния Лаверкриста раздражали, но вместе с тем занимали его. Он подошел к бару, открыл.

– Что вы предпочитаете, мистер Лаверкрист?

– Джин, если не возражаете.

Хоть что-то мужское в этом человеке! Даже странно – он должен бы предпочесть какую-нибудь коктейльную бурду... Олаф плеснул в стаканы на два пальца "гордона", добавил горького индийского тоника.

– Прошу.

– Мистер Вестман, когда я впервые шел к вам, у меня не было даже тени надежды. Все кончено, считал я, и хотел лишь успокоить совесть, чтобы знать, что сделано все, не упущен ни малейший шанс, самая ничтожная вероятность. Мир казался мрачным и безнадежным. Потому что из него уходила – навек, а это страшное слово, клянусь,Дорис. Ее красота. Ее обаяние. Ее талант. Вы даже представить себе не можете, что это такое – талант Дорис Пайк. Ее дар перевоплощения. Дар понимания... Я писал для нее тринадцать лет. Все лучшее, что я сделал, – было для нее. И теряло без нее смысл. Вы не просто вернули мне Дорис, женщину, которую я люблю, вы вернули мне смысл и цель жизни, мистер Вестман! И я хочу выпить за вас, маг и волшебник!

Ну и ну, подумал Олаф, вот это фонтан! Однако он выпил и, поставив стакан, стал смотреть, как Лаверкрист чуть подрагивающими от волнения руками вставляет зеленый синтетический камешек в гнездо кристаллофона.

– Действуйте, – сказал Олаф Лаверкристу. – А я с вашего позволения покину вас ненадолго.

Сценарист молча кивнул.

Когда сорок минут спустя Олаф вернулся в свой кабинет, Лаверкрист сидел перед кристаллофоном. В руке у него был пустой стакан, а рядом стояла бутылка "гордона", позаимствованная ив бара Олафа. Бутылка была уже на треть пустой. Вот и доверяй этим писателям, подумал Олаф, внутренне улыбаясь. Всякую восторженность с Лаверкриста как рукой сняло.

– Это... правда, мистер Вестман? – медленно спросил он, не поднимая глаз.

– Что именно? – поинтересовался Олаф, сделав вид, что не понял. Играть-так играть до конца.

– Эта больница... Двойники... Моя Дорис – чудовище Франкенштейна?!!

– Ну уж и чудовище... А в остальном, по-видимому, правда.

– Боже мой...– Лаверкрист налил себе, выпил залпом.– Если бы я знал, если бы я только знал...

– И что было бы? Вы не стали бы спасать Дорис Пайк?

– Спасать? Нет... То есть, да. Конечно, стал бы. Но... С ума сойти!..

Лаверкрист встал.

– Чек на столе, мистер Вестман. Вы свое дело сделали. Спасибо. Я выписал на двадцать пять тысяч, а счет за расходы пришлите, я оплачу. Да... А вот как теперь жить?..

Олаф долго смотрел ему вслед. Вот так-то. Маленький зеленый камешек оказался пробным камнем. И со всей безжалостной очевидностью продемонстрировал, кто чего стоит.

Чего стоит этот... король киносценаристов, например.

Он мог любить Дорис Пайк, восхищаться ею, а стоило ему узнать – и притом вот так, из исповеди женщины, которая вполне могла оказаться душевнобольной, например,– узнать, что Дорис Пайк человек, но не рожденный женщиной, и она сразу же стала для него чудовищем Франкенштейна. Киноштамп. И все кончено. Как, оказывается, это просто!..

Или чего стоит Магнус. Наверное, ему это тоже далось непросто. Сложнее даже, чем Олафу, потому что плох тот частный сыщик, которому ни разу не доводилось вступать в конфликт с законом. В конце концов, сколько раз проникал он в чужие дома без благословения прокурора или выуживал из человека сведения вопреки пятой поправке к конституции... Магнус – иное дело... И тем не менее именно ему первому пришел в голову этот фокус воспользоваться тем же оружием, что Фанни Флакс.

В который уже раз Олаф внутренне содрогнулся, пытаясь представить себе путь, приведший Фанни Флакс к преступлению. Сколько же ненависти должно было скопиться в ее душе! И то сказать – десять лет в кресле на колесах. Потеряно все – слава, любовь, преклонение, которым была она окружена, даже собственное имя, наконец. Но и с этим она бы смирилась, претворись в реальность тот мираж, которым поманили ее в Госпитале Добрых Самаритян. Если бы смогла она вести по жизни, наставляя и подобно богу лепя из глины образ и подобие свое, ту, новую Дорис Пайк! Но в этом не было нужды.

Ведь не только весь талант, но и опыт, все знания и умения унаследовала от нее Дорис Пайк. И в жизни новоявленной Дорис Пайк не было места для Фанни Флакс, не продолжением, дочерью-сверстницей которой она стала, а заменой, полным аналогом. И Фанни Флакс оставалось лишь со стороны наблюдать, как постепенно становится ее двойник всем, чем могла бы стать она сама. Десять лет смотреть на чужой успех и думать: "Это могла быть я!.. "И вот–итог. Самоубийство, самоубийство, продуманное и артистически, исполненное,– талантлива, талантлива была Дорис Пайк, Фанни Флакс или ее еще назвать!– превратившееся по сути дела в убийство, ибо неумолимо должно было повлечь за собой казнь Дорис Пайк. И еще вопрос, что лучше – пуля "люггера" или высокогуманный зомбинг, триумф психотехники XXI века.

Но при всей своей артистичности Фанни Флакс не могла предусмотреть всего. Того, например, что ситуацию можно вывернуть наизнанку, что полное подобие Фанни Флакс и Дорис Пайк можно использовать для создания доказательства невиновности Дорис.

Именно создание: тридцать один час провели они втроем – Олаф, Мак-Манус и один из бесчисленных его приятелей, Джерри Новак, аттестованный Магнусом как лучший звукооператор если не континента, то уж Ю-БИСИ наверняка. Тридцать один час в маленькой облицованной мягкими панелями, словно палата для буйнопомешанных, студии. Слава богу, что Дорис Пайк была актрисой и из множества фонограмм ее ролей можно смонтировать практически любой текст! В том числе – исповедь Фанни Флакс. Славный удар по добрым самаритянам!

С покойницы взятки гладки, ее уже не постигнет судьба Пэдди О'Мура. Дорис Пайк лишь привлечет к себе еще больше внимания, получит дополнительную рекламу, которая и не снилась никому ив ее коллег. И если рядом с ней будет человек, способный внушить, что ничем не отличается она от остальных людей, что судьба ее, может быть, исключительна, но отнюдь не чудовищна,– что ж, тогда и за нее можно быть спокойным. Лаверкрист, правда, на такую роль не годится, но... Посмотрим.

Не заботили Олафа и добрые самаритяне. Пусть ими занимается Магнус, если уж ему это необходимо. В конце концов, прогресс чуть ли не каждый день подсовывает нам все новые и новые свои данайские дары. Позавчера это была нейтронная бомба, вчера – зомбинг, сегодня – репликаты добрых самаритян, и кто знает, что принесет с собою завтрашний день. Мир усложняется, и никакими силами нельзя превратить вечное его движение в мертвую неподвижность остановленного мига. Есть лишь один способ решать любые проблемы в этом движущемся мире – оставаться человеком, действуя в ладу с собственной совестью. Если совесть Магнуса требует битвы с самаритянами-что ж, пусть его. И если нужна будет ему помощь – Олаф встанет с ним плечом к плечу. С самого же Олафа пока достаточно одного – честно выполнить свой долг. И когда. Дорис Пайк покинет степы СанДорварда, он будет вполне удовлетворен. На сегодня.

А завтрашние проблемы и решать надо завтра.

А сейчас надо было еще подкинуть кассету кристаллопамяти в тайник, обнаруженный в свое время Олафом при повторном осмотре квартиры Фанни Флакс. Полиция прохлопала его, иногда и такое случается, но в то время это казалось неважным, и лишь теперь оказалось, что и тайнику отведена своя роль. Предстояло и заложить керстограмму в командный механизм машины Фанни Флакс – самое простое дело, потому что машина преспокойно стояла в подвальном гараже Добни-Хауса, а керстограммой могла послужить любая фраза, произнесенная голосом Дорис Пайк. И, наконец, последнее – звонок инспектору Древверсу. Бедняга придется долго ломать голову, чей мелодичный женский голос сообщил о существовании тайника в квартире Фанни Флакс и посоветовал поинтересоваться его содержимым, но вряд ли придет ему в голову мысль поинтересоваться об этом у почетной миссис Мак-Манус... Вот, собственно, и все.

Хотя нет, осталось еще кое-что. Олаф подошел к столу и набрал телефонный номер. Лео Коллинз, заведующий отделом хроники "Аргуса", откликнулся сразу же.

– Лео,– сказал Олаф,– у меня к тебе маленькая просьба.

– Пожалуйста, старина,– радушно пробасил тот. – Ты самый честный из поставщиков информации, когда не молчишь. В чем дело?

– Я сказал тебе вчера, что дело Дорис Пайк будет пересмотрено...

– Было. С меня причитается. – ...так вот, когда узнаешь точно, в какой день ее выпустят,– свистни мне. Договорились?

– И всего-то?

– Точно.

– Будет исполнено.

– Спасибо, Лео. И еще надо будет купить цветы.

VI

Дорис сидела на койке и сосредоточенно научала себя.

Зеркала в камере не было – еще бы, не дай бог, заключенный разобьет его и, осколком вскрыв себе вены, уйдет таким образом от уготованной ему казни. Поэтому она рассматривала свои руки, ноги – так, словно играла в очередном научно-фантастическом фильме космического пришельца, разум которого вселился в тело земного человека и теперь постигает новую оболочку.

Но она не постигала – прощалась. Смотрела и не могла насмотреться на собственное тело, которое останется жить, когда ее, Дорис Пайк, уже не будет на свете.

Как-то не укладывалось это в сознании – зомбинг.

Древнее африканское поверье о зомби – мертвецах, оживленных темным колдовством, покорно выполняющих волю своего повелителя,– обрело ныне страшную реальность.

Исчезает память, душа, сознание – можно называть это как угодно, но за любыми словами скрывается то, что делает человека человеком. Говорят, это совсем не больно. Кто может знать? Ведь память исчезает вместе с человеком... Магнитные импульсы, градиенты, гауссы – ей приходилось слышать всю эту тарабарщину в связи с зомбингом. Но разве важно – как? Важно, что ее тело, прекрасное, тренированное, с пластичными, отточенными движениями, станет телом идиотки. Младенчество в сорок три года – что может быть страшнее?! И даже новейшими ускоренными методами к пятидесяти его, это тело, смогут обучить лишь настолько, чтобы женщина, феникс, возражденный из пепла Дорис Пайк, смогла обслужить себя и, может быть, выполнять какую-то примитивную, не требующую квалификации работу...

Уж лучше бы унести свое тело с собой в могилу, как в прежние времена, чем отдавать его на такое поругание!

Дорис Пайк сидела, рассматривая свои руки, пошевеливая узкими, тонкими пальцами, когда за ее спиной беззвучно отворилась дверь и на пороге, улыбаясь, появилась Айрин Даблуайт. Адвокат дважды окликнула Дорис, чтобы вырвать ее из состояния углубленного и полубессмысленного созерцания, в которое она была погружена.

Дорис слушала, но ей все время казалось, что в воздухе бессмысленно витает великое множество слов. Слова, слова, слова... Зачем быть такой многословной, Айрин? "Отсрочка", "пересмотр"... Похоже, в этом был какой-то смысл, может быть, даже очень для нее важный, но Дорис никак не могла его постичь. Она чувствовала, что у нее нет сил ни на что-ни радоваться, ни скорбеть.

Душа ее была выжжена, словно луг после пала.

И Дорис не приходило в голову, что зола лишь удобряет почву для всходов новой весны.