Текст книги "Вихрь преисподней"

Автор книги: Глеб Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава XVI
«Сделайте меня Пензой!»

Не-Маркетинг вышел из здания офисов и тут, шагая по территории бизнес-центра, он увидел – «пазик», – да-да, кажется, это был именно тот самый пазик, на котором они со знакомым незнакомцем прикатили сюда, – как-то странно стоит посреди дороги. Не сразу он разглядел за автобусом задетую им маленькую легковушку. Впрочем, кто кого задел, не определить. Возле машины нервно прохаживалась женщина. Водителя автобуса нигде не было – Не-Маркетинг посмотрел во все стороны. Может быть, все-таки не тот «пазик»?!.. Хотя такие автобусики к их бизнесцентру никогда не подъезжали – здесь привыкли к машинам попрестижней. Так что вряд ли мог сюда заехать какой-то другой «пазик». Неужели автобусника все-таки угораздило попасть в аварию?!.. Воображение нарисовало его: вот он говорит «Мужики, день сегодня какой-то очень странный. Все водители просто обалдевшие!» Не-Маркетинг продолжал смотреть по сторонам.

Вдруг в его голове всё перевернулось – из нее вылетел «пазик», шофер, авария: вдалеке, через улицу, на другой ее стороне он увидел... точь в точь себя с фотографии, выставленной в витрине старого фотоателье. Подросток стоял возле машины, из нее вылезал господин, без сомнения, тот самый, с которым Не-Маркетинг видел его утром. Господин закрыл дверь, подросток о чем-то заговорил с ним, – так определил для себя Не-Маркетинг – расстояние до них было значительным и наверняка определить ничего было нельзя. Вдруг подросток как-то слишком эмоционально взмахнул руками, резко развернулся и зашагал прочь. Господин остался возле машины, глядя вслед, видимо чем-то сильно пораженный.

Не-Маркетинг кинулся за подростком, но пока на перекрестке ждал окна в плотном потоке машин, парень успел исчезнуть во дворе. Через пару минут перебежавший улицу Не-Маркетинг очутился в том же дворе, но подростка нигде не было. Длинный двор оказался пуст... Вдруг Не-Маркетинг передумал и кинулся обратно...

Господин все еще стоял на обочине и дожидался, когда можно будет перейти улицу. Рассеянно глядя на мчавшиеся мимо машины, он, похоже, мог простоять так довольно долго...

– Послушайте, что это за мальчик? Что вас с ним связывает? – воскликнул Не-Маркетинг подскочив в господину.

Господин странно посмотрел на Не-Маркетинга и проговорил (он явно не расслышал первого вопроса):

– Вы его папа? Брат?..

– Почему вы так решили?! – опешил Не-Маркетинг.

– Да так... Не знаю... Вы чрезвычайно похожи.

– Да. Я его родственник...

Господин опять странно посмотрел на Не-Маркетинга.

– Я – его дяд я! – проговорил, наконец, Не-Маркетинг более решительно.

– Я так и подумал! Я почему-то так сразу и подумал! Я уже видел вас сегодня утром! И я почему-то сразу подумал, что вы – с ним, а он – с вами. Итак, он вам, наверняка, ничего толком не рассказал?

– Да. Ничего толком не рассказал, – согласился Не-Маркетинг. Сердце у него заныло от предчувствия близящейся развязки.

– Он обуян информациями... – проговорил господин.

– Да?! – едва слышно прошептал Не-Маркетинг.

– Да, а что тут удивительного? Никакой загадки нет. Сейчас все охвачены информациями...

– Неужели?! – опять едва слышно прошептал Не-Маркетинг.

– Ну по крайней мере, многие... Это уж точно, это без всяких сомнений: если не все, то многие охвачены информациями. Но дело не в этом. Видите ли, я невропатолог. Он проник однажды ко мне в кабинет, он сказал, что всё, что он мне будет говорить, должно остаться секретом, но во-первых, я в тот момент так и не пообещал ему хранить секрет, а во-вторых, для его же пользы, мне кажется, я просто обязан рассказать всё вам – как я понимаю, родственнику, проявляющему о нём заботу. А такая забота, сам знаю, ему сейчас очень нужна! Поэтому таить и скрывать что-то, и отказаться от разговора, не вижу никакого смысла. Наоборот, хочу выговориться, потому что меня самого эта история уже начинает тяготить.

– Так что же, что же он вам сказал? – поторопил его Не-Маркетинг.

Они стояли на тротуаре, мимо них проезжали машины; неподалеку строили дом, и огромная бетономешалка, остановившись напротив них на красный сигнал светофора, оглашала всю округу рыком мотора. Не-Маркетинг морщился, напрягался, стараясь не пропустить ничего из рассказа господина. Тот же, напротив, перекричать уличный шум не пытался, голос его был достаточно глух и тих, некоторые фразы Не-Маркетинг не разбирал.

– Подросток сразу начал говорить о том, что оказать помощь школьнику, который находится во мраке – это моя священная обязанность. Мол, пребывание во мраке – это ужасная мука, сравнимая, разве что, с самыми изощренными пытками. Эта мука длится для него слишком долго, столь продолжительный период, на который он обречен страдать, безусловно, является ошибкой природы, период мог бы быть короче, гораздо короче. Тогда подростку не пришлось бы испытать такие невероятно длительные душевные боли, от которых у него уже запали глаза. И он сказал мне: «Вот, посмотрите, как у меня запали глаза, какая под ними ужасная чернота, – это от слишком затянувшегося страдания. Но всё ещё можно исправить, страдание можно, наконец, прекратить, это под силу вам, сделать это – ваша священная обязанность. Нет ничего более святого для вас сейчас, чем сделать это!»

– Он – верующий?.. – спросил Не-Маркетинг. Бетономешалка, наконец, покинула перекресток.

– Да. Тоесть, нет. Он не верующий. Я тоже сначала не мог понять: о каком мраке он говорит? Мне, было, тоже подумалось, что речь идет о чём-то, связанным с верой, с мраком безверия, – о чём-то таком... Тем более он сказал «священная обязанность»...

– А на самом деле?

– На самом деле, мрак, о котором он говорил, это, как я понял, не мрак безверия, а некая атмосфера страдания, тоски, дурного настроения, неудач. Отчаяния, наконец... Он начал лепетать какую-то полную чушь, какое-то полное детство, про то, что раньше, когда он мечтал стать разведчиком или специальным агентом, всё было чётко и ясно. Но потом он вырос и получил от окружавшей его жизни набор информаций. И тут же свет вокруг него померк, наступил мрак. Таким образом, рай был утерян, а он с тех пор всё время живёт в кромешном мраке. Он говорил, что получил столько информаций от мира, что теперь он переполнен чужой, большей частью враждебной ему информацией, теперь ему необходимо восстановить информационный баланс – ситуация, когда информация шла только извне к нему, но никакой информации от него не попадало в мир, должна быть изменена, ему надо наладить равноценный информационный обмен с окружающим его миром. И его внешний вид должен стать тоже информацией, но у него не получается стать таким же ярким и нарядным, как Пенза. И сил у него не хватает. Тут он опять начал про священную помощь таким, как он, школьникам, которые находятся во мраке, про то, как мучительно подростку разбираться в информациях, и это разбирательство затягивается и затягивается, а эту муку давно пора сократить... И сокращение продолжительности этой муки – священная задача взрослых, опытных людей. Всё в таком духе...

– Подождите-подождите, вы упомянули Пензу. Это тот самый журналист? Я думаю, вы знаете...

– Да, да, именно тот самый! Пенза – его кумир. Даже если на самом деле всё обстоит и не так возвышенно, даже если и не кумир в полном смысле этого слова, то, по крайней мере, уж точно некоторый, пусть и временный, образец для подражания. Во всяком случае, фамилия Пенза и фразы «как это делает Пенза», «как это получается у Пензы», «как в таких случаях любит говорить Пенза» звучат в его речи постоянно.

– Вот как! Значит, Пенза – его кумир, – точно бы про себя проговорил Не-Маркетинг.

– Да, он его кумир, как он выразился «кумир, если говорить об умении создавать собственные информационные потоки и обрушивать их на окружающих». Что же касается того, почему ему так понравился именно Пенза – не знаю... Хотя, конечно, определенные объяснения тут тоже очевидны: Пенза – яркий, бойкий, успешный журналист. Подросток может хотеть стать таким же. Но если бы только это... Постоянно упоминая Пензу, он несколько раз говорил о том, что «Пенза по сравнению со всеми остальными журналистами выглядит очень браво, но по сравнению с ним, с подростком, Пенза – лишь жалкий дурак. Пройдет неделя-другая, и всем станет очевидно, что он, подросток – способен создавать гораздо более насыщенные и невероятные информационные вихри, чем Пенза». Именно так он и выразился.

– Вот тебе и на! Так, значит, Пенза для него все-таки не такой уж и авторитет!

– Видите ли, я же не случайно сказал, что Пенза для подростка не кумир в полном смысле этого слова, и если и образец для подражания, то лишь на время: непрерывно восторгаясь Пензой и постоянно думая о нём, он тут же выискивает его недостатки и всерьез планирует затмить, если можно так выразиться, его славу. Пенза для него нечто вроде направления движения, но сам он, подросток, полагает, что может пройти по этому направлению гораздо дальше и успешней, чем это сделал сам Пенза. Но вот беда, вот проблема (вы понимаете, я передаю вам это с его слов, я его буквально цитирую): вот уже неделю он движется по этому пути, но до сих пор не достигнуто никакого, даже малейшего результата. Его охватывает жуткая тоска и ужас, потому что он никак не имеет права проиграть. Весь этот разговор он перемежал напоминаниями о том, что взрослые, опытные люди обязаны оказывать помощь, о том, как невыносимо подростку столь долго в кромешном мраке разбираться во всех этих информациях, что этот период мрака необходимо каким-то искусственным способом, с чьей-то священной помощью сократить.

– Но всё же я не понимаю, что это за помощь. Если он обратился к вам, как к врачу, то стало быть... Нет, непонятно... Но и не просто же поговорить про Пензу он к вам пришел!

– Да, да, мне тоже было всё непонятно. Скажите, вы действительно ничего не знаете про... про переживания этого подростка? Или, быть может, вы просто хотите послушать мою версию? Ну, неважно, неважно... Я вижу, вы ничего не знаете... Но тогда, что заставило вас...

Очередная бетономешалка подъехала к светофору.

– Дело в том, что мальчик обратился ко мне со странным вопросом... – отчаянно напрягая голосовые связки, ответил Не-Маркетинг, шум от мотора бетономешалки стоял невообразимый. – Потом я случайно увидел его в вашем обществе.

– А-а, вот как!.. Ну что ж, странные вопросы – это на него похоже, – нашел подтверждение каким-то собственным мыслям этот господин. – Он постоянно находится в состоянии эмоционального перенапряжения. Его мучают головные боли, каждый раз после того, как он понервничает, его мучают нешуточные головные боли. Собственно говоря, из-за них-то он ко мне на прием и попал... Подростка привела жена вашего бр ата, его мать – она моя очень-очень дальняя родственница, прежде я с ней ни разу не виделся. Она связалась со мной через других наших родственников, с которыми я общаюсь достаточно часто.

– Вы же вначале сказали, что он «проник» к вам в кабинет! – скептически заметил Не-Маркетинг.

– Именно так всё и было, – подтвердил господин. – Но это была уже моя вторая встреча с подростком. А во время первой встречи у меня на приеме, когда он был с матерью, подросток вёл себя чрезвычайно скованно, за него говорила мамаша: головные боли... Я осмотрел его, подробно расспросил о его ощущениях, но никакой патологии не нашел. Конечно, я дал определенные рекомендации, но достаточно общие, посоветовал пройти обследование – иногда головные боли свидетельствуют о каком-то другом, незамеченном заболевании. Ещё до приёма, пока мать и сын ждали меня в моём кабинете, – я усадил их в кабинете, а сам отлучился буквально минут на десять, – подросток взял случайно лежавшую на журнальном столике листовку с описанием одного нового, недавно запущенного в продажу лекарства, но, как только я вернулся в кабинет, положил ее обратно. Тогда я, честно говоря, не обратил на этот факт никакого внимания. Да и на что тут было обращать внимание! Подумаешь, взял листовку!

Господин сделал паузу.

– И что же произошло потом? – подтолкнул его Не-Маркетинг.

– Потом (а это было уже буквально неделю тому назад) он неожиданно появился у меня в кабинете и, под разговоры про то, что подросткам, которые находятся во мраке, надо оказывать помощь, и помощь эта священна, он начал уговаривать меня «дать ему в долг это лекарство, поскольку именно в данный момент он в нём крайне нуждается, а денег у него нет, да и лекарства этого в широкой продаже пока не появилось». Почему-то, он вообразил, что это лекарство обязательно есть у меня, хотя я, на самом деле, не имею ничего, кроме рекламной листовки. Подросток сказал, что для него наступает решительный момент, что ему предстоит участие в какой-то передаче на телевидении, но нервы его при этом в ужасном состоянии, поскольку вот уже неделю, как он осуществляет своё намерение затмить Пензу, а обнадеживающих результатов нет, напротив, в школе его уже пару раз жестоко осмеяли со всеми его информациями, в том числе осмеяла парня и его тайная страсть – первая школьная красавица, и появились другие очень отрицательные моменты, и теперь он просто не в состоянии преодолевать собственные тоску и волнение, и напряженное ожидание будущих «битв», как он выразился, которые, возможно, закончатся ещё большим ударом по его самолюбию. В данный момент, ему, как никогда, необходимы крепкие нервы, необходима некоторая устойчивость психики, твёрдость духа, но их нет, а потому ему нужна лекарственная помощь, те самые таблетки, которые, как он полагает, как раз и могут укрепить его силы. Он плакал, – да, вы знаете, ведь он, при всём при том, очень слезлив, – рассказывал о себе, расписывал ужасающий сумрак и сумбур и информационную путаницу, в которых он уже так ужасно долго находится, впрочем, всё сводилось к какой-то невнятной мути про выбор жизненного пути, про школьную интернет-газету, про лидерство в их классе, про внимание девочек, особенно одной – той самой школьной королевы красоты, которая, как я говорил вам, его осмеяла, и умолял меня дать ему это лекарство, напирая на священность помощи подросткам, которые, как вы уже поняли, находятся во мраке, и не помочь им – значит не совершить «священного» дела.

– Вы отказали ему?

– Разумеется! Потому что этого препарата я ему никогда не выписывал, и не хотелось бы мне когда-нибудь быть вынужденным сделать это. Дело в том, что лекарство обладает весьма выраженным наркотическим воздействием! Поначалу я даже заподозрил его кое в чём, но это было напрасно, так как он, на самом деле, как я теперь понимаю, в своем рассказе был абсолютно искренен, и лекарство интересовало его только потому, что он, будучи всё-таки маленьким, глупым и неопытным ребенком, прочитав рекламную аннотацию, поверил в то, что эти новые таблетки, в которые лично я, кстати, совершенно не верю, станут для него некой волшебной панацеей, и употребив её, он раз и навсегда перестанет нервничать, волноваться, переживать и прочая чушь в таком же духе...

– Ясно. А как он отнесся к вашему отказу?

– Понимаете, всё дело в том, – и тут мы возвращаемся к вашему вопросу о том, что ему было от меня нужно, – нужны ему были не таблетки. То есть, может быть он и рассчитывал их получить, и полагал, что они ему помогут, но пришел он ко мне не только из-за таблеток и не столько из-за таблеток...

– В таком случае, из-за чего? Значит, вы знаете, зачем он приходил! Скажите скорей! – голос Не-Маркетинга дрожал от нетерпения.

– Не торопите, прошу вас, я вам всё сейчас скажу, я и сам хочу поскорей добраться до развязки, но, тут важно передать весь разговор, передать его так, как сам подросток подводил его к самому главному, к цели своего визита... Это очень важно! Поймите! Поймите! – чуть ли не с отчаянием проговорил господин. – Я спешу, спешу выдать вам всю эту историю до конца!..

Господин замолчал. Чувствовалось, что он пытается взять себя в руки. Наконец, это, похоже, ему удалось – он продолжил, но уже отчетливо торопливо и более тихим голосом:

– Итак, подросток вновь и вновь рассказывал о себе: кромешный мрак, невозможность разобраться в информациях, путаница в мыслях, тоска, подавленность... Он постоянно повторял, что хочет стать известным журналистом, как Пенза, хочет уже сегодня начать так же ловко, как и Пенза, оперировать информациями, но у него ничего не получается. От себя добавлю: и не может получиться, потому что он начисто лишён способностей Пензы, у которого, насколько я представляю, язык подвешен прекрасно и который никогда не лезет в карман за словом, который легко обрабатывает, сочиняет и комбинирует всевозможные информационные потоки. Подросток же при разговоре постоянно испытывает трудности: он не знает ни что сказать, ни как сказать, мне кажется, в его голове постоянный информационный вакуум. Так что ваша се стра...

– Я не могу вам поверить! – вдруг достаточно резко оборвал его Не-Маркетинг. – Вы сами себе противоречите: с одной стороны – «информационный вакуум, не знает, что сказать», с другой стороны, подросток явился к вам без приглашения и, судя по всему, достаточно долго рассказывал вам свою историю!.. Вы говорите, что он подводил рассказ к главному, но всё это означает, что ему не только было, что сказать, но и он умело вёл свой рассказ.

– Да нет же, то, что он рассказывал нельзя воспринимать, как серьезную информацию! – начал опять горячиться господин. – Конечно, это тоже информация, но это не та информация, которую можно было бы рассматривать, как проявление способностей к ловкому оперированию информационными вихрями, это просто подростковая дичь, которая со временем пройдет. А то, что он повел рассказ умело... Что ж, да я слушал его с интересом, но это... Как вам сказать... Это не свидетельствует о его мастерстве рассказчика, тут всё приложилось: неожиданность визита, некоторая странность речей, одна священная обязанность чего стоит!.. Ваша с естра... – он задумался. – Видите ли...

– А что моя сестра?.. При чём здесь моя сестра?! – агрессивно спросил Не-Маркетинг.

– Да нет, не при чём, просто я считаю, что она полностью права! Я знаю, что она хочет, чтобы он уже сейчас начал последовательно готовить себя к будущей профессии, она видит его будущее в профессии экономиста, а все эти подростковые глупости... Она права, сегодня учащиеся начинают специализироваться всё с более и более раннего возраста, так что, когда она ему говорит про необходимость более серьезного и взвешенного отношения к жизни – это полностью верно, хотя, отчасти и запоздало и бессмысленно. Но ей не стоит так беспокоиться – зачем? Он не станет никаким Пензой! Что вы!

– Откуда у вас такая уверенность?!

– Просто я видел некий черновой набросок его статьи в школьную интернет-газету!.. Там был какой-то полный бред, тарабарщина, бессвязная околесица. Он сам показал мне этот набросок, и тут же признался, что над статьей, которая из наброска вышла, в школе все очень сильно смеялись, – её читали на уроках под партами, точно это некий анекдот, некое забавное свидетельство слабоумия, – а на школьный сайт её, конечно, не повесили. В общем, хотя, конечно, вам должно быть очень неприятно это слышать, подросток – ваш родственник, и, естественно, вы хотите иметь повод гордится им, но на те способности, которые так развиты у Пензы, у него нет и малейшего намека. Для меня это даже несколько загадочно, потому, что при его мечте «обогнать по силе информационных потоков самого Пензу», при таких намерениях от него логично было бы ожидать пусть не выдающихся, но хотя бы каких-нибудь способностей к оперированию информациями, хоть какой-нибудь фантазии, но у него не то, что нет особенных способностей, – он даже не дотягивает до нормы, которой обладает в этом смысле самый заурядный человек! Странно! Не знаю, может быть, эти способности скрыты в нём где-то очень глубоко, и он ещё их обнаружит, но мне кажется, что вероятность этого ничтожна. Да и потом, он сам говорил мне, что у него ничего не получается «с созданием информационных потоков». Опять-таки, не получаться – не получается, но при этом, как это следует из его рассказа, он упорно заставляет себя «обгонять Пензу». Кроме того, вы знаете (вы извините меня за такие слова о вашем племяннике, но в данном случае просто невозможно говорить иначе, кроме как начистоту и без всяких церемоний) он ужасно нескладен, бесцветен, безвкусен, а в своих мечтах он видит себя таким же уверенным и разнаряженым, как журналист Пенза. И что самое ужасное: он настолько твердо и решительно поставил себе цель стать «больше, чем Пенза», именно «перещеголять Пензу», что у меня есть серьезные опасения и я даже испытываю, не побоюсь этих слов, суеверный ужас по поводу того, чем всё это может закончится: я вижу в этом подростке такие чудовищные залежи упорства, и такую феноменальную неспособности сдаваться и признавать своё поражение, что мне, честное слово, просто хочется попросить вас, и вашу сес тру, его мать, присматривать за ним как можно внимательнее, можно сказать, просто следить за ним... В данном случае, это оправдано. Эта дорога никуда привести его не может, но и свернуть он с неё не в состоянии... Что-то будет...

– Эта дорога его никуда привести не может, но и свернуть он с неё не в состоянии, – повторил за господином Не-Маркетинг.

– Да, понимаете, это ужас, ужас, ненормальное состояние, какой-то дикий фанатизм в достижении бредовой цели, неминуемо переходящий в крайнее отчаяние, с которым он начинает бороться за недостижимую победу. И при этом представьте себе, в ком такие жуткие страсти бушуют: подросток ещё, маленький худенький мальчик, бедный, запутавшийся ребенок... Мне, когда я его слушал, хотелось только одного – иметь в ящике стола какую-нибудь интересную игрушку, чтобы дать её ему, отвлечь его от его кошмарных переживаний, вернуть его обратно в его спокойное, счастливое детство, которое у него, безусловно, было еще совсем недавно, может быть, еще меньше года тому назад, прочь от всех этих «во мраке», «священной помощи» и прочей белиберды, от которой он и сам ужасно устал.

– Да-да, именно, именно! Вернуть прошлое, вернуть спокойное, счастливое детство! – вдруг начал горячиться Не-Маркетинг. – Мне кажется, это именно то, что необходимо сделать! Но как?.. Как преодолеть всю эту дикую запутанность мыслей? Я не знаю, и это ужасно!

– Именно, ужасно! Черт возьми, да я ведь с ним чуть было сам не прослезился! – страстность Не-Маркетинга передалась и господину, рассказывавшему историю подростка. Впрочем, он и без того говорил достаточно эмоционально. – Кстати, во время всего нашего разговора, чем больше он со мной откровенничал, тем сильнее глаза его оказывались на мокром месте. Он говорил, что был совсем недавно ещё счастлив, но вот он познал тоску и уныние и необходимость во что бы то ни стало добиться результата, добиться которого ему пока не удается. Но что больше всего меня поразило... Тут он меня просто убил!

Господин опять сделал многозначительную паузу, и Не-Маркетинг опять подтолкнул его:

– Что произошло? Что он сказал?

– Он опять произнес свои «оказать помощь школьнику, который находится во мраке – это ваша (то есть моя) священная обязанность. Пребывание во мраке – это ужасная мука, сравнимая, разве что, с самыми изощренными пытками. Долгий период муки – ошибка природы, но страдание можно прекратить, это под силу сделать вам (то есть мне), сделать это – ваша (то есть моя) священная обязанность. Нет ничего более святого для вас (то есть для меня), чем сделать это!» Потому что он больше не в силах «бесконечно разбираться с информациями», и тут я опять подумал, что ему очень хочется получить от меня лекарство.

– И всё?! Этим он вас, как вы говорите, убил?!

– Нет, убил он, сказав, что нынешнему ужасному периоду в своей жизни он поставил памятник: выбил на большом куске тротуарной плитки слова «Суровым дням, родившим крепкое», и поздно вечером положил его в глухом углу Измайловского парка. Он сказал, что когда суровые дни будут уже позади, и когда «крепкое» уже родится – то есть, когда он обгонит Пензу, «крепкое», как вы понимаете, это он сам в новом качестве, – он будет приходить к своему тайному памятнику и поклонятся своим страданиям.

– Вот как?! – поразился Не-Маркетинг.

– Да-а!.. Я пришел в окончательный ужас и сказал ему, что это уже нездоровое с точки зрения нормальной психики поведение: человек должен забывать о плохом, иначе жить будет невозможно.

– Да-а... – протянул Не-Маркетинг. – Однако!.. Памятник собственным страданиям! Однако!..

– Слушайте дальше... После этого моего замечания про нездоровое поведение он, даже, кажется, неожиданно успокоился. По крайней мере, мне показалось, что слезы у него из глаз перестали течь ручьем, хотя тут уже трудно было определять, потому что к этому моменту он уже был весь красный, опухший и зарёванный, так вот, на моё замечание, он достаточно спокойно сказал, что плохого и печального люди никогда не забывают, в противном случае не было бы кладбищ с их могильными плитами, мемориалов на месте концлагерей и братских могил, и затем, сколько я ни говорил ему о разнице между памятью исторической и памятью одного отдельного человека, он оставался непоколебим и даже поставил меня в тупик, сказав, что память об умершем ребенке не служит матери никаким назиданием для будущей жизни, однако она трогательно оберегает плиту на его последнем пристанище, и приходит к нему, и разговаривает с ним, и любит его, и видит его иногда в своем воображении, как живого, хотя никакого практического смысла в этом нет, более того, такая мать выглядит в глазах людей гораздо более человечной, чем та, которая забыла о своей дорогой могилке. А верность вдовы умершему мужу – какой в ней практический смысл, разве эта верность – лишь следствие неспособность найти нового спутника жизни?! «Почему же, – сказал он. – я должен забывать себя сегодняшнего?!» В общем, какие-то вредные шестеренки сцепились в его голове очень крепко, какие – непонятно, но крутятся они с завидным упорством и останавливаться не собираются: он поставил памятник нынешнему периоду своей жизни, он мучается, он читает всякие статьи и книги про искусство речи, про журналистику, наблюдает за Пензой, заставляет себя вновь и вновь «оперировать информациями», у него ничего не получается, но он бросается в бой заново и заново.

– Но что он подразумевал, когда говорил вам, что он во мраке, и вы должны оказать ему священную помощь?! Это так и осталось неясным? Или что же: неужели он имел ввиду одни лишь таблетки?!

– Не-ет! Нет! Не таблетки, это стало совершенно ясно... Вот мы подходим к главному, к главному, за чем он пришел!

– Да-да! Говорите же скорей, наконец!.. Не тяните! – воскликнул Не-Маркетинг в страшном нетерпении. Меж тем, в который уж раз за этот день он оконча тельно забыл о распоряжении Главы представительства ехать в фирму, которая организовывала фестиваль фильмов ужасов.

– Он опять заплакал, да как заплакал: пуще прежнего – навзрыд! Потом, еле-еле справляясь с собой, через какую-то икоту, он сказал: «Помогите мне!» Тут уж я не выдержал! Я знаете, человек тоже достаточно впечатлительный, и хоть я привык ко всякого рода отклонениям пациентов, но он знаете, всё так это, как бы это сказать... не по-сумасшедшему, а по-здоровому говорил, говорил, как человек, у которого, действительно, какое-то настоящее горе, какая-то нешуточная беда, за всем этим разговором такая серьезность сквозила, а уж в том месте, где про памятник, тут уж, вы знаете, он меня просто сразил!.. В общем, не помню как я выскочил из-за стола, а до этого мы сидели, как врач и пациент – через стол, не помню, как я оказался возле него, обнял его, как сына, как сына!.. «Миленький, – говорю, – мальчик мой, да что с тобой?!» Начал его гладить по головке, сопли ему вытирать собственным платком... В общем, сцена, отчасти, идиотская. Но знаете, чувства его выглядели настолько искренними, и несумасшедшими, нет, так что невозможно было принять его за пациента! Я и сейчас думаю, что он не болен, не болен, он психически вполне здоров и полноценен, просто такой странный характер, просто такая неожиданная для мальчика, подростка, эмоциональность, и что самое странное, способность вдруг раскрыться, знаете, ведь они обычно скованные, зажатые в этом возрасте... Знаете, это было так невероятно, что у меня даже в какую-то секунду мелькнула дикая мысль, что он не с журналиста Пензы пример берет, не-ет! Он с какого-нибудь драматического артиста себя пишет, и это всё репетиция, и я присутствую при первом проявлении гениального таланта, при первых шагах будущего великого трагика... Такое, знаете ли, невероятное «быть или не быть» во всём этом сквозило! У меня даже волосы на голове зашевелились! Но дальше совершилось ещё более невероятное – он начал валиться на колени (я, как мог, удерживал его) и целовать мне руки. «Помогите мне, помогите мне, помогите!» – повторял он, как какая-нибудь обезумевшая баба, которая молит царя не казнить её сына-преступника. «Да чем помочь?!» – закричал я. – «Хватит! Скажи, чем помочь!» Я встряхнул его...

– Встряхнули?.. – не понял Не-Маркетинг.

– Ну... Да нет, ну... Не то, чтобы я сделал ему больно, но я уже, честно скажу, сам себя не помнил... Я – врач, взрослый мужчина, а он меня доконал! Да как доконал! В общем, я схватил его за плечи и потряс так, что у него голова замоталась. «Чем помочь?! Говори! Я помогу, помогу, если это в моих силах!» – кричу ему. Сцена была, скажу я вам, непередаваемая! Слава богу, что никто в это время ко мне в кабинет не заглянул!.. Дальше он упал на колени, он принялся целовать мне руки, – я больше его не удерживал – он говорил: «Вы – мой родственник, хоть и дальний, вы – успешный, известный человек, и про вас все говорят, что вы сделали себя сами. Вы – self made man. Но если человек может сделать себя сам, то точно так же можно сделать другого, чтобы тот не мучался, чтобы дни того не тянулись в ужасном мраке. Каждый день, что я не Пенза, для меня ужасная пытка и мрак. Сделайте, слепите меня Пензой. Да, я знаю, на то, чтобы сделать себя, вы потратили полжизни, а до этого тоже были на вашем пути и ужасные пытки, и мрак, и страдания, но ведь на то и прогресс, на то и современные технологии, чтобы то, что раньше занимало полжизни, сегодня происходило бы всего за несколько часов! Слепите меня из той гадкой и противной глины, из которой я состою, слепите меня Пензой, а я уж потом сам смогу, постараюсь стать больше, чем Пенза! Я хочу стать Пензой не завтра, не потом, а сегодня, чтобы глина больше не мучалась, не страдала во мраке собственной бесформенности! Сделайте меня Пензой, вы можете, можете, я уверен! Сделайте меня! – закричал он в еще более ужасном отчаянии, чем прежде».