Текст книги "Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством"

Автор книги: Глеб Павловский

Соавторы: Михаил Гефтер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

71. Был ли Ульянов ставленником Чаадаева? Философская катастрофа польской войны. Мировая революция в одной стране

– Был человек, которого по требованию общества официально объявили сумасшедшим. Человек, который посмел в России, после победы над Наполеоном, Польшей и Турцией напечатать «Философические письма», пометив их как написанные в Некрополисе, городе мертвых. Этот человек Чаадаев, в том единственном из философических писем, которое ему удалось опубликовать, поставил страшный вопрос.

Вопрос Чаадаева внешне выглядит утверждением, и весьма категорическим: Россия находится вне истории. Ее положение срединно, не похожее ни на что на свете. Есть народы, которые путем долгих злоключений, войн, революций вошли в историю, сформировав ее самое как всемирную. Есть народы (полагал он, оглядываясь на Восток), которые в истории не нуждаются, – они вне ее и имеют на это право. И есть Россия, которая не принадлежит, утверждал Чаадаев, ни к Западу, ни к Востоку. Она не проделала тех мучительных возвышающих катаклизмов, которые сделали западные народы историческими. К Востоку она не принадлежит потому, что, будучи вне истории, ею больна. Те, что вне, здоровы, а Россия этим больна.

Как это вышло? Чаадаев, что естественно для человека западнического строя мысли, да и для русского мыслителя вообще, высоко ценил Петра Великого. Мысль его, однако, сводилась к следующему. Петр пытался стремительно, в самые уплотненные сроки втолкнуть Россию в историю. И то, что Россия сейчас вне истории и болеет этим состоянием, – результат того, как ее туда насильственно втягивали. Русская проблема, переформулируя ее вольно, как чаадаевский вопрос, в том, чтобы изнутри себя и в общении с другими народами, изменить способ вхождения России в историю. Высвободиться из пограничного состояния вне истории, приобщиться к ней самой.

Если вдуматься, Ленин задавался этим самым чаадаевским вопросом и попытался его решить. Правда, его при жизни не объявили сумасшедшим, как Чаадаева, но некоторое безумие в его проекте было. И его конец в Горках схож с положением запертого в «палате № 6».

Ленин весь состоит из апокрифов, легенд, полумифов всякого свойства. В их числе стойкая легенда о «ленинском завещании»: якобы, предчувствуя смерть, Ленин надиктовал нечто вроде завещания своим продолжателям. Притом, как утверждали даже лучшие из них – скажем, Бухарин в последнем докладе о Ленине апреля 1929 года, – ленинское завещание представляет якобы логически упорядоченное, стройное и законченное целое. Уверен, что это не так. Отличительная черта предуходных диктовок – незавершенность и незавершаемость. Не только несведенность ни к чему цельному, но и несводимость.

Собственно, на какой вопрос пытался ответить этот человек, уйдя в глубокую болезнь, но все еще думая перебороть свою смерть? Ленин полагал, что Россия призвана открыть собой эпоху мировой социальной революции. Это общее место, его незачем разъяснять. Даже в коротенькой речи на знаменитом броневике у Финляндского вокзала Ленин провозгласил здравицу в честь международной революции. Но человек, который в декабре 1922 года диктовал то, что, как считают, входит в его завещание, – этот человек уже понимал, что мировая революция по меньшей мере отсрочена! Но сказать так – значит мало сказать.

Была женщина, покойная Полина Семеновна Виноградская, – вдова знаменитого Преображенского, сотрудника Ленина и сподвижника Троцкого. Как-то мы с ней заговорили о Ленине, которого она близко знала, и она сказала: после 1920 года Владимир Ильич был уже не тот человек!

Ленин, который не дотянулся штыком до Варшавы, чтобы пробиться к Берлину с верой в европейскую революцию, стал терять себя самого. Метроном судьбы для него отсчитывал явственные удары. Да, после этого был нэп, было еще многое. Был 3-й конгресс Коминтерна, на котором Ленин говорил: уезжайте домой, оппортунисты! Тем не менее метроном в нем уже стучал. Ему стало ясным, что оттяжка в сроках революции, явно превышая срок его собственной жизни, стала фактором, меняющим государственный быт России. Ленин был близок к тому, чтоб понять – мировой революции вообще не будет. Та мировая революция, на которую он рассчитывал, идя к Октябрю, вокруг идеи которой собралось руководящее ядро интеллигентов, эмигрантов и подпольщиков, – мировая революция в той форме, которую ждали, состояться не может.

Как Ленин определял теперь место России в международной революции? Опять вернусь к чаадаевской теме: место России в Мире и место Мира внутри России. Ибо чаадаевский вопрос двузначен, и русская мысль двузначна в ее коренных интенциях. Двузначно и ленинское мышление. Всюду, где речь идет о месте России в Мире, встает встречный вопрос: а чем быть Миру внутри России? Вместим ли он в нее, и впустит ли его она? Что Россия сотворит с мировой универсальностью, когда та ворвется в нее – либо ее втеснят в Россию?

Ленину принадлежит крылатая фраза, емкая по сути. Он сказал однажды: тогда мы снова станем отсталыми. Фраза очень характерна. То есть Россия, раскачав маятник мировой революции, раскачает эту систему. Мы, большевики, работой внутри России – не одноактным взрывом, но все же сдвинем остальной Мир с места. А далее музыку станут заказывать другие – те, кто ушел вперед. Мир-Европа-Германия – вот кто поведет всех путем более цивилизованным, более отвечающим нормам европейского Мира и учению Маркса, как они его понимали и принимали.

Но ничего не вышло. Явным стало, что Европа не хочет идти этим путем. Немецкая революция, на которую Лениным делалась основная ставка, провалилась. Большинство бунтующих людей в Германии не пошли дальше общедемократических требований и не нуждались в социализме. Оказалось, те, кому наречено было «стать отсталыми», более нуждались в утопии, чем те, кто по всем показателям цивилизованности шел впереди.

Мировая революция не удалась – где же выход? Раз нельзя стать «законноотсталыми», то что же – России в одиночку проламываться вперед? Чаадаевский вопрос постучался в дверь к Ленину. Ответ Ленина на него, сокращая до телеграммы, можно выразить словами – мировая революция в одной стране. Формулой, настолько противоречивой, что она не поддается ни развертыванию, ни осуществлению.

Но Ленин рассчитывал, что ему удастся соединить две вещи – уходящий, он все еще на это рассчитывал. Что прорыв, совершенный в России, ее скоротечный и скоропостижный социализм, можно употребить для отвоевания, как он стал говорить, «элементарных предпосылок цивилизации».

– Тезис знаменитый, но как его понимать? Чего только не называют «цивилизацией»!

– Кстати, о словах. Ленин – человек много пишущий. У него, как у любого много пишущего, есть очень интересные статьи и есть неинтересные. Но Ленин всегда был строг при использовании терминов. Скажем, он ни разу в положительном смысле не употребил слово «патриотизм». Есть только одна маленькая запись, где, выступая на крестьянской фракции съезда Советов, он похвалил крестьян за «патриотическое поведение» в годы гражданской войны; но нет ни одного письменного текста в этом духе. Или другой пример. Когда Ленин пришел к мысли, что в России после революции 1905 года старую власть в ее новом виде самодержавием называть нельзя, он ни разу после этого не употребил слово «самодержавие».

К чему я это говорю? К тому, что Ленин и либеральный термин «цивилизация» тоже не употреблял до того в ответственном, категорийном смысле. А в конце жизни на это понятие стал делать главный акцент. Что такое будущее России? Строй цивилизованных кооператоров!

То есть мы куда-то прорвались, возможно, вперед, и теперь обратим свой прорыв в заботу о том, чего не имеем. На подходе могучий союзник – Азия. Сотни миллионов людей, которые впервые пробуждаются, как верил Ленин, к буржуазно-демократическим преобразованиям.

Утопия продлеваемого начала – вот ленинское последнее слово. Кто-то должен изнутри остановить далеко зашедший социализм, употребив его как цивилизующий инструмент и протянув руку Азии, где только приближаются к буржуазно-демократическим преобразованиям. Но чем это будет вместе?

Утопия продленного начала незавершаема. Кто именно превратит скороспелые завоевания военно-коммунистического социализма в основы будущей российской цивилизации – начальной, азбучной? Кто именно протянет руку народам, на самом старте буржуазно-демократических перемен в Азии?

Предмет будущего преобразования был нов и непонятен. О реализме его по сей день судить нелегко, хотя утопизм не означает чего-то запретного разумению и политическому действию. Только кто субъект утопии?

Кто тот могучий, отступая, вместе с тем опережающий время субъект-преобразователь, способный удержать Россию в Мире, – кто он? Насадить мировую цивилизацию внутри России, а затем и в Азии, – кто на это способен? Кому уходящий Ленин передаст свои мысли – партии? Но тогда представителем мирового процесса в России станет та самая РКП(б), что из малозаметной группы единодумцев превратилась в военно-бюрократического колосса, вкусившего власти, не собираясь ни с кем эту власть делить. «Военно-коммунистическая партия» настолько отождествила себя с властью, что уже не мыслит никакую власть без себя. Как она может осуществлять проект перезапуска мирового начала в России?

Перед последней чисткой в РКП(б) Ленин наперед давал указания: вычистить половину членов партии! Он не мыслил ее большой, видимо, соразмерив тяготу новой цели с многочисленностью и властолюбием партийного множества. Но вне партии – кто? Вне партии для Ленина ничего дееспособного в России не существовало.

– Ты начал с Ленина как мыслителя, идущего вслед Чаадаеву. И заканчиваешь его крахом в роли чаадаевского ставленника?

– Вообще говоря, не очевидно – можно ли считать Ленина мыслителем? Кто он по отношению к марксизму? Для меня Ленин олицетворяет неклассический марксизм, но что это? Долгий разговор. Для этого надо заглянуть вглубь того, что происходило с марксизмом с того самого времени, когда Маркс, объявив свой вопрос, заявил ответ.

У всякого большого духовного течения есть свои эпигоны и свои ревизионисты. Ревизионист и эпигон – понятия не ругательные. Из проповеди Иисуса прямо вытекала идея человечества, но не Иисус же сказал: нет ни эллина, ни иудея. Это сказал апостол Павел, христианский ревизионист. Христос не перешагнул за пределы еврейского Мира, хотя обращался к каждому в отдельности так, будто имеет дело с ним, как со всем человечеством. Но движение так не создашь – кто-то должен был людей в это русло подвинуть.

Люди исповедуют христианство потому, что человек Павел придумал организацию, которой люди могли войти в это русло. И если иметь в виду идею человечества, то полагаю, что без первой ревизии Павлом эта великая Иисусова идея потонула б в песках. Ревизия Маркса Лениным была мотивирована его желанием ответить на чаадаевский вопрос о России. Ленин на него не ответил, но в какой-то степени он этот вопрос снял.

72. Ленин внутри и вовне капитализма по Карлу Марксу. «Манифест коммунистической партии» отменяется

– Меня зря учили, что «ленинизм – это марксизм ХХ века»?

– Трафарет сопоставлений Ленина с Марксом исходно ложен. Ленин мог стать его продолжателем в ХХ веке, только ничем Маркса не повторяя. Вопрос о близости Ленина к Марксу лишь вопрос о профиле неповторения.

Конечно, люди они разные. Трудно представить себе Ленина читающим Шекспира в подлиннике, и невозможно вообразить Маркса с ружьецом на охоте. Образованность Маркса с образованностью Ленина несопоставима. Люди разного склада, они шли от разных традиций. Маркс – от древних, Гегеля и Шекспира, от европейской культуры в первоисточниках. Ленин классическую европейскую культуру знал фрагментарно, и только через русскую культуру. И русскую культуру воспринял в окоеме разночинца: сквозь Чернышевского, Писарева и считаных других.

Ленин не был догматиком, хотя крайне настороженно относился к отходу от Маркса. Я позволю себе назвать Ленина еретиком, не сознавшимся в своей истинной вере. Но что значила ленинская ересь антидогматизма по отношению к целостной теории, какую создал Маркс?

Антидогматизм относится к теории как к целому. Человек, движимый вопросами, на которые не находит ответа, пересоздает целое, даже если прямо так не ставит свою задачу. В этом смысле Ленин антидогматик. И главное отличие между ним и Марксом состоит в разных образах Мира. Для Маркса и для Ленина Мир был высшим критерием и единственным предметом мысли, но Мир они видели по-разному.

Есть вещи, эпатирующие марксоведа. Я подозреваю, что Маркс изучал не реальный капитализм, а нечто совершенно иное. Капитализм Маркса – это развернутая им на экономическом материале голограмма идеального. Поскольку Маркс рассматривает капитализм как обладающий идеальной способностью к самопреодолению на любом витке циклов своего восхождения, то, исследуя капитализм, он изучает нечто, находящееся за его пределами, но вместе с тем остающееся еще в пределах истории. Я беру такую его формулу: «всякий предел есть подлежащее преодолению ограничение» – Марксов капитализм действует по этому правилу. Здесь я ставлю вопрос: тогда само преодоление – беспредельно? Следовательно, и капитализм вечен.

Тогда под сомнение подпадает идея коммунистической революции и понятие пролетариата – в чем, собственно говоря, теперь состоит миссия пролетариата? Самопреодоление капитала идет в рамках мировой истории, и его преодоление в том, чтобы покончить с историей. Итак, коммунистической революции нужно выйти за пределы истории, однако всех остальных ей нужно заставить в эти пределы войти!

– Может быть, тут другая последовательность? Сначала заставим всех войти в дело, а потом выйдем за пределы, все вместе?

– Да, прекрасно. Но если так, возникает чудовищный логический переход. В том, что неисполнимое, подобно древнему идолу, нуждается в человеческих жертвах, оставаясь при этом все-таки неисполнимым, – что за безумная мысль!

– Но зачем же так сразу говорить про неисполнимость? Вот план: всех втягиваем в капитализм, подравниваем строй и идем дальше. Правда, не знаю, какое отношение к этому плану имеют коммунизм и социализм.

– Социализм для Маркса лишь заключительная фаза капитализма, если вдуматься. Но вопрос в том, что в Мире Маркса означает самопреодоление? Буржуазное общество или Мир как единое общество капитала, если логически довести до конца, – что такое тогда движение его самопреодоления? Капитализм при этом – уже не капитализм?

Тут личная трудность: самопреодоление – это прекрасно, однако и Маркс – автор «Коммунистического манифеста» никуда не ушел. «Пролетариат-могильщик», революция и всё прочее остаются.

В 1960-е годы любили говорить: гуманистический Маркс открыл отчуждение, а отчуждение бесчеловечно. Но что значит отчуждение по Марксу? Синоним прогресса. Человек отчуждается от непосредственных форм деятельности, он им уже не хозяин. Этой ценой он включается в универсальный процесс, охватывающий всех на земле. Чем масштабней отчуждение, тем выше универсальность включения каждого человека в процесс. И только на высоте отчуждения может произойти коммунистическое превращение во что-то, что будет принципиально отличаться от старой цивилизации, но чего Маркс, конечно, не знал. Поэтому выдумывал «черты коммунизма», о которых написана уйма макулатуры: что досуг будет занимать гигантское место, а человек будет то землепашцем, то композитором – чушь собачья! Просто его прижимали социалисты-агитаторы, и он им объяснял коммунизм на пальцах. Что, вообще говоря, Марксу не свойственно.

Вот Маркс открывает материалистическое понимание истории. Он уже не «молодой гуманистический» Маркс, а зрелый стоик. Он пишет свои исторические работы: дилогию «Классовая борьба во Франции» и «18-е брюмера Луи Бонапарта». С точки зрения того, что вообще называть марксистским видением истории, здесь его высшая точка. Как плоть понимания ничего нет выше «18-го брюмера», это шедевр. Зрелый Маркс во всей силе и славе своих открытий проверяет и доказывает их гениальным текстом. Казалось бы, вот Маркс зрелый и окончательный. Ему уже безразлична политэкономия, она ему не нужна. Как вдруг происходит нечто – и остаток жизни Маркс посвящает написанию «Капитала».

Почему? Политэкономия, безразличная ему до 1857–1859 годов, вдруг отодвинула прочее, заставив целиком сосредоточиться на ней. Поздний Маркс вступает в спор с Марксом – автором «Манифеста коммунистической партии».

Только тут мы начинаем входить в подлинную историю Маркса. Причем это страшно интересная история.

– История о написании «Капитала»?

– Нет, история о том, как рухнул в одночасье «Манифест» Карла Маркса. Хотя многое готовилось исподволь. К середине XIX века концепция «Манифеста» обросла необъяснимой конкретикой. Например, в мировые чемпионы развития вдруг вырвалась Англия – которая в «Манифесте» еще выглядит сгустком непримиримых противоречий.

– То есть конкретика плохо объясняла события? Какие именно?

– Вернемся к исходной Марксовой схеме революции, как она вытекает из «Манифеста». Капитализм сделал свою работу, и теперь он сам себе в тягость, он помеха собственному результату. Надо изъять у него этот универсальный результат, покончив с ним самим как с системой, – что и есть коммунистическая революция. Дальнейшее – вопрос конкретики: откуда она может начаться?

– Есть варианты?

– Возможна революционная война Европы против России при участии Англии. Возможен экономический кризис с развалом буржуазной власти и социальным отчаянием масс, переходящим в революцию. И тут как раз на подходе очередной кризис 1857 года! Маркс с Энгельсом просто помешались на этом кризисе. Энгельс извещает его о всех банкротствах, даже об актах разбоя: тоже хорошо – революция на подходе! Маркс даже завел журнал, куда всю эту белиберду заносил.

Нарастают приметы революционного Dies irae – банкротства, нападения, забастовки. Вот-вот всё пойдет согласно «Манифесту» – с поправками, которые Маркс внес за эти годы. А тут кризис вдруг взял и рассосался!

Казалось бы, что положено делать ортодоксу из коммунистической «палаты номер 6»? Вскричать: ура – готовимся к будущему кризису! Что бы сделала наша академик Панкратова? Испекла пирог в память ушедшего кризиса и дожидалась будущего. Но Энгельс растерян. Он спрашивает Маркса: ведь кризису надлежало перерасти в европейскую революцию, а это не сработало! Маркс отвечает ему письмом, столь же странным, как его истинно потрясающие «Тезисы о Фейербахе». Отвечает письмом, в итоге которого у него самого меняется всё.

Вывод Маркса – капитализм пережил свой «второй XVI век» и теперь начался сызнова. Значит, капитализм обладает неизвестным коммунистической теории ресурсом – за счет чего? За счет пространства планеты. Капитал распространяется вширь, его масштаб меняется. У Маркса появляется политически богатый вопрос: если даже социалистическая революция победит на «ничтожном клочке Европы», не будет ли та раздавлена восходящим развитием буржуазного общества других континентов?

Короче – «Манифест» отменяется! Встает другая задача: капитализм может быть преодолен только капитализмом же – и Маркс уходит заниматься политэкономией.

Для автора «Манифеста коммунистической партии» естественно было не интересоваться политэкономией богатства – раз капитализм уже выполнил историческую роль, почему я должен им заниматься? Но для человека, который понимает, что его роль теперь в чем-то другом, весь процесс видится иначе. Правда, встает вопрос: как быть с курсом на революцию пролетариата – не делать революции? Нет, и от этого Маркс отказаться не может.

– Смог себя всего пересмотреть, а через любимую идею переступить не смог?

– Разве Иисус смог?

73. История с «Всемирной историей»

– Решили издавать «Всемирную историю» – первую советскую и первую марксистскую; начали ее делать. Собрали лучших историков, по каждому региону мира, заказали тексты, сводим под один переплет. Как вдруг обнаружилось, что каждый пишет об «особенностях развития» своей группы стран. При сравнении оказывается, что никакие это не особенности, всюду то же самое – а вместе не лезет. Либо идти по странам, страна за страной – от Англии до Японии. В конце концов, когда я уже вышел из дела, они на этот путь встали. Но сперва мы искали концепционные рамки для истории всемирного целого.

Я занимался русской историей, и поначалу в редакции «Всемирной истории» был куратором истории России и СССР. Все настаивают – пусть русская история с самого начала излагается как история СССР. Я спрашиваю – это как? Раз Индия – колония Великобритании, то и в древней истории мы ее введем в английскую историю – и такую чушь назовем марксистской всемирной историей? Сделал доклад: понятие «формации» не подходит, нет синхронности. Нам нужны естественные синхронности, и для этого есть понятие эпохи.

Сопротивление было бешеное, Сталин тогда только умер, а я выглядел космополитом, который вдруг ожил и поднял голову. Пришлось утвердить инструкцию редакциям всех томов, за четырьмя подписями: вице-президент Академии наук, директор института, главный редактор «Всемирной истории» и я. Ею предписывалось, смешно сказать, что все части истории СССР в каждом томе должны находиться в историческом соответствии с тем, чем они были в данный отрезок времени.

Боже, какое озлобление! С каким неистовством одними утверждалось, что в Древнем Египте было рабство, а другими, что его там нет! Это же советская наша повадка: расстрелять или оставить в живых? Дать или не дать? – вопрос жизни и смерти. И когда я в роли модератора сказал: «Напишите просто, есть две точки зрения», – спорщики глядели на меня как на кретина! Как так – на одну историю две точки зрения?