Текст книги "Тарас Шевченко - крестный отец украинского национализма"

Автор книги: Глеб Бобров

И еще одно предсказание, оно же угроза:

 
… Няньки,
Дядьки отечества чужого!
Не стане ідола святого,
І вас не стане, – будяки
Та кропива – а більш нічого
Не виросте над вашим трупом.
І стане купою на купі
Смердячий гній… (1860)
 

Таким образом, вопрос «кто виноват» решен. На очереди вопрос «что делать». Вернее, не вопрос, а его «окончательное решение».

IV. Что делать

Образцовое решение вопроса Шевченко видит в деятельности гайдамаков. Так же, как они в 18 веке, нужно восстать против новых палачей. Палачи – это паны и новые ляхи (т.е. москали). В стихотворении «Холодный Яр» (1845) читаем:

 
В Яру колись гайдамаки
Табором стояли,
Лагодили самопали,
Ратища стругали.
У Яр тоді сходилися,
Мов із хреста зняті,
Батько з сином і брат з братом -
Одностайно стати
На ворога лукавого,
На лютого ляха.
Де ж ти дівся, в Яр глибокий
Протоптаний шляху?
Чи сам заріс темним лісом,
Чи то засадили
Нові кати? Щоб до тебе
Люди не ходили
На пораду: що їм діяти
З добрими панами,
Людоїдами лихими,
З новими ляхами?
Не сховаєте! над Яром
Залізняк витає.
І на Умань позирає,
Гонту виглядає.
 

Кобзарю необходимы новые Гонта и Железняк (предшественник матроса Железняка). Ему нужны новые гайдамаки. Тем, кто считает старых гайдамаков разбойниками и ворами, Шевченко дает достойный отпор:

 
Не ховайте, не топчіте
Святого закону,
Не звіте преподобним
Лютого Нерона.
Не славтеся царевою
Святою війною.
Бо ви й самі не знаєте,
Що царики коять.
А кричите, що несете
І душу, і шкуру
За отечество!… Єй-богу,
Овеча натура;
Дурний шию підставляє
І не знає за що!
Та ще й Гонту зневажає,
Ледаче ледащо!
"Гайдамаки не воины -
Разбойники, воры.
Пятно в нашей истории…"
Брешеш, людоморе!
 

Чтобы «людомор не брехав», дадим слово другому – самому автору поэмы «Гайдамаки» (1841). Шевченко позже вспоминал о том, как в Академии художеств в мастерской Карла Брюллова «задумывался и лелеял в своем сердце Кобзаря и своих кровожадных гайдамаков». Эти последние убивали поляков и евреев, мужчин и женщин, маленьких детей и стариков. Их «подвиги» описаны в разделе поэмы «Бенкет в Лисянці»:

 
Найшли льохи, скарб забрали,
У ляхів кишені
Потрусили та й потягли
Карати мерзенних
У Лисянку…
… Смеркалося. Із Лисянки
Кругом засвітило:
Ото Гонта з Залізняком
Люльки закурили.
Страшно, страшно закурили!
І в пеклі не вміють
Отак курить. Гнилий Тікич
Кров'ю червоніє.
Шляхетською, жидівською;
А над ним палають
І хатина, і будинок;
Мов доля карає
Вельможного й неможного.
А серед базару
Стоїть Гонта з Залізняком,
Кричать: "Ляхам кари!
Кари ляхам, щоб каялись!"
І діти карають.
Стогнуть, плачуть; один просить,
Другий проклинає;
Той молиться, сповідає
Гріхи перед братом,
Уже вбитим. Не милують,
Карають завзяті.
Як смерть люта, не вважають
На літа, на вроду;
Шляхтяночки й жидівочки.
Тече кров у воду.
Ні каліка, ані старий,
Ні мала дитина
Не остались, – не вблагали
Лихої години.
Всі полягли, всі покотом;
Ні душі живої
Шляхетської й жидівської.
А пожар удвоє
Розгорівся, розпалався
До самої хмари.
А Галайда, знай, гукає:
«Кари ляхам, кари!»
Мов скажений, мертвих ріже,
Мертвих віша, палить.
"Дайте ляха, дайте жида!
Мало мені, мало!
Дайте ляха, дайте крові
Наточить з поганих!
Крові море…мало моря…"
 

Или раздел «Гонта в Умані»:

 
Минають дні,минає літо,
А Україна, знай, горить;
По селах голі плачуть діти -
Батьків немає. Шелестить
Пожовкле листя по діброві;
Гуляють хмари; сонце спить;
Ніде не чуть людської мови;
Звір тільки виє по селу,
Гризучи трупи. Не ховали,
Вовків ляхами годували,
Аж поки снігом занесло
Огризки вовчі…
Не спинила хуртовина
Пекельної кари:
Ляхи мерзли, а козаки
Грілись на пожарі.
…Не спинила весна крові,
Ні злості людської.
Тяжко глянуть: а згадаєм -
Так було і в Трої.
Так і буде.
Гайдамаки
Гуляють, карають;
Де проїдуть – земля горить,
Кров'ю підпливає.
 

Ну уж, если в Трое «так було», то нам не годится отставать от эллинов-язычников. У нас будет так же. Или похуже (страшен украинский бунт, бессмысленный и беспощадный). Хотя куда уж хуже? В Умани, например, была католическая школа. Так

 
…гайдамаки
Стіни розвалили, -
Розвалили, об каміння
Ксьондзів розбивали,
А школярів у криниці
Живих поховали.
До самої ночі ляхів мордували
Душі не осталось…
В общем, на славу
…погуляли гайдамаки,
Добре погуляли:
Трохи не рік шляхетською
Кров'ю напували
Україну, та й замовкли -
Ножі пощербили.
Нема Гонти; нема йому
Хреста, ні могили.
Буйні вітри розмахали
Попіл гайдамаки,
І нікому помолитись,
Нікому заплакать.
Розійшлися гайдамаки,
Куди який знає:
Хто до дому, хто в діброву,
З ножем у халяві,
Жидів кінчать. Така й досі
Осталася слава.
 

Та еще слава… Каково же отношение автора к тем событиям?

 
Гомоніла Україна,
Довго гомоніла,
Довго, довго кров степами
Текла – червоніла.
І день і ніч ґвалт, гармати;
Земля стогне, гнеться;
Сумно, страшно, а згадаєш -
Серце усміхнеться.
 

Общий итог «гайдамаччини» положительный: сердце кобзаря улыбается.

 
Теперь не то – тяжко стало:
А унуки? Їм байдуже,
Панам жито сіють.
Багато їх, а хто скаже,
Де Гонти могила,
Мученика праведного
Де похоронили?
Де Залізняк, душа щира,
Де опочиває?
Тяжко! Важко! Кат панує,
А їх не згадають.
 

В чем же причина тех рек крови?

 
Болить серце, як згадаєш:
Старих слов'ян діти
Впились кров'ю. А хто винен?
Ксьондзи, єзуїти.
 

Сердце улыбалось, теперь болит. В сумме получается какая-то болезненная улыбка. Виноваты во всем католики (ксендзы, иезуиты, униаты). Но не поляки (хотя как отличить поляка от католика?).

В 1847 году написано обращение "Полякам":

 
Ще як були ми козаками,
А унії не чуть було,
Отам-то весело жилось!
Братались з вільними ляхами…
… Отак-то, ляше, друже, брате!
Неситії ксьондзи, магнати
Нас порізнили, розвели,
А ми б і досі так жили.
Подай же руку козакові
І серце чистеє подай!
І знову іменем Христовим
Ми оновим наш тихий рай.
 

До унии и следующей за ней освободительной войны с Польшей украинцы жили под властью Речи Посполитой, а казачество мечтало попасть в реестр, чтобы быть частью «ясновельможного панства» и таким образом брататься «з вольними ляхами» за счет труда украинских холопов. Это и был тот «тихий рай», по которому тоскует наш герой.

Странное дело. Русские – тоже "старих слов'ян діти ";такие же православные, как и украинцы; никогда не навязывали им чужой веры; не было у них ни иезуитов, ни униатов. И тем не менее в стихах Тараса Шевченко не только выражения "друже, брате москалю", но и слова доброго о русских не найти.

Русские – это недоумки, которые даже солнцем недовольны (по словам ненавидящего их кобзаря):

 
Сини мої, гайдамаки !
Світ широкий, воля, -
Ідіть, сини, погуляйте,
Пошукайте долі.
Сини мої невеликі,
Нерозумні діти,
Хто вас щиро без матері
Привітає в світі?
Сини мої! орли мої!
Летіть в Україну, -
Хоч і лихо зустрінеться,
Так не на чужині.
Там найдеться душа щира,
Не дасть погибати,
А тут…а тут…тяжко, діти!
Коли пустять в хату,
То, зустрівши, насміються, -
Такі, бачте, люди:
Все письменні, друковані,
Сонце навіть гудять:
"Не відтіля, – каже, – сходить,
Та не так і світить;
Отак, – каже, – було б треба… "
Що маєш робити?
Треба слухать, може, й справді
Не так сонце сходить,
Як письменні начитали…
Розумні, та й годі!
А що ж на вас вони скажуть?
Знаю вашу славу!
Поглузують, покепкують
Та й кинуть під лаву.
 

Русские, наверное, рассказывали ему про Коперника и гелиоцентрическую систему. А он не поверил. Но мы видели, что есть и украинцы, у которых многие «подвиги» гайдамаков ничего, кроме отвращения, не вызывают. Однако кобзарю они не указ. Он советуется ни больше ни меньше, как с самой Украиной:

 
А ти, моя Україно,
Безталанна вдово,
Я до тебе літатиму
З хмари на розмову…
Порадимось, посумуємо,
Поки сонце встане:
Поки твої малі діти
На ворога стануть.
 

А иначе

 
За що ж боролись ми з ляхами?
За що ж ми різались з ордами?
За що скородили списами
Московські ребра?
…заснула Вкраїна…
… в болоті серце прогноїла
І в дупло холодне гадюк напустила…
Я посію мої сльози,
Мої щирі сльози.
Може, зійдуть і виростуть
Ножі обоюдні,
Розпанахають погане,
Гниле серце, трудне,
І вицидять сукровату,
І наллють живої
Козацької тії крові,
Чистої, святої!!!
…Нехай гинуть
У ворога діти… (1844)
 

Желать смерти не только врагам, но и их детям… И это писал христианин? Вместо "возлюбите врагов своих "– «уничтожайте врагов своих вместе с детьми.» Такое было у него «христианство.»

 
У всякого своя доля
І свій шлях широкий:
Той мурує, той руйнує…
…А той нишком у куточку
гострить ніж на брата. (1844)
 

Последние слова, судя по всему, автобиографичны. Без устали внушает он землякам:

 
…вражою злою кров'ю
волю окропіте…
 

Кто были эти враги – мы уже видели. Впрочем, и среди земляков многие достойны истребления:

 
А у селах у веселих
І люди веселі.
Воно б, може, так і сталось,
Якби не осталось
Сліду панського в Украйні. (1848)
 

Ну и не осталось. Давно уже не осталось. А где же они, веселые люди в веселых селах? Вопрос, конечно, риторический, ибо отвечать некому. У Шевченко же сомнений не было: истребление помещиков – это благо. Поэтому все сцены кровавых расправ у него звучат мажорно:

 
Пани до одного спеклись,
Неначе добрі поросята,
Згоріли білії палати… (1848)
 

 
Ой не п'ється горілочка,
Не п'ються й меди.
Не будете шинкувати,
Прокляті жиди.
Ой не п'ється теє пиво,
А я буду пить.
Не дам же я вражим ляхам
В Україні жить…
…Подивися, що той Швачка
У Фастові діє!
Добре діє! У Фастові,
У славному місті,
Покотилось ляхів, жидів
Не сто і не двісті,
А тисячі. А майдани
Кров почервонила…
…Має погуляти…
…Потоптати жидівського
й шляхетського трупу. (1848)
 

«Добре діє!» Наверное, потому что «добродій»…

 
А потім ніж – і потекла
Свиняча кров, як та смола,
З печінок ваших поросячих. (1849)
 

Вот задушевная поэтическая сцена: один солдат жалуется другому на обидчика-помещика. В конце говорит: «А знаєш, його до нас перевели із армії…» И слышит в ответ: «Так что же? Ну, вот теперь и приколи!» Какую же еще сцену мог воссоздать первый украинский приколист Тарас Шевченко?

Или еще образец гражданской лирики. Оказывается, у товарища маузера был предок:

 
Ой виострою товариша,
Засуну у халяву
Та піду шукати правди
І тієї слави.
Ой, піду я не лугами
І не берегами.
А піду я не шляхами,
А понад шляхами.
Та спитаю в жидовина,
В багатого пана,
У шляхтича поганого
В поганім жупані.
І у ченця, як трапиться, -
Нехай не гуляє,
А святе письмо читає,
Людей поучає.
Щоб брат брата не різали,
Та не окрадали,
Та в москалі вдовиченка
Щоб не оддавали. (1848)
 

Мы помним, как любимые кобзарем гайдамаки расходились – «хто додому, хто в діброву, з ножем у халяві, жидів кінчать…» Еврей, пан, шляхтич, монах – ответят все. Тише, ораторы, ваше слово, товарищ из-за халявы!

Основные и любимые свои идеи Шевченко пронес через всю жизнь. В 1857 году он писал: "Все это неисповедимое горе, все роды унижения и поругания прошли, как будто не касаясь меня. Малейшего следа не оставили по себе. Опыт, говорят, есть лучший наш учитель. Но горький опыт прошел мимо меня невидимкою. Мне кажется, что я точно тот же, что был и десять лет тому назад. Ни одна черта в моем внутреннем образе не изменилась. Хорошо ли это? Хорошо. По крайней мере, мне так кажется. И я от глубины души благодарю моего всемогущего создателя, что он не допустил ужасному опыту коснуться своими железными когтями моих убеждений, моих младенчески светлых верований. Некоторые вещи просветлели, округлились, приняли более естественный размер и образ…"

Одно из главных его убеждений и младенчески светлых верований формулируется просто: «повбивав би» . Его мечта– кровопролитие от Украины до Китая (т. е. перманентная мировая революция – как у Льва Троцкого):"В капитанской каюте на полу увидел я измятый листок старого знакомца «Русского инвалида», поднял его и от нечего делать принялся читать фельетон. Там говорилось о китайских инсургентах и о том, какую речь произнес Гонг, предводитель инсургентов, перед штурмом Нанкина. Речь начинается так: «Бог идет с нами. Что же смогут против нас демоны? Мандарины эти – жирный убойный скот, годный только в жертву нашему небесному отцу, высочайшему владыке, единому истинному богу». Скоро ли во всеуслышание можно будет сказать про русских бояр то же самое?" (1857)

Да, уже скоро. Осталось лет 50-60.

А вот еще одна форма социального протеста, близкая нашему кобзарю: дать в морду. И не просто абы где, а в Храме Божьем:

 
… А меж вами
Найшовсь – таки якийсь проява,
Якийсь дурний оригінал,
Що в морду затопив капрала,
Та ще й у церкві, і пропало,
Як на собаці. Так-то так!
Найшовсь таки один козак
Із міліона свинопасів,
Що царство все оголосив:
Сатрапа в морду затопив. (1857)
 

Любит он также поджоги:

"Пролетаем мы мимо красивого по местоположению села помещика Дадьянова и замечательного по следующему происшествию. Прошедшего лета,когда поспело жито и пшеница, мужиков выгнали жать, а они, чтобы покончить барщину за один раз, зажгли его со всех сторон при благополучном ветре. Жаль, что яровое не поспело, а то и его бы за один раз покончили. Отрадное происшествие. Так вот, летим мы во весь дух мимо этого замечательного села…". (1857)

Через 50 лет будут пылать тысячи помещичьих имений. А сейчас приветствуется и повешение эксплуататоров:

"Крестьяне помещика Демидова, того самого мерзавца Демидова, которого я знал в Гатчине кирасирским юнкером в 1837г. и который тогда не заплатил мне деньги за портрет своей невесты, теперь он, промотавшийся до снаги, живет в своей деревни и грабит крестьян. Кроткие мужички, вместо того, чтобы просто повесить своего грабителя, пришли к губернатору просить управы… " (1857)

Кобзарь о коммунистах:

"…На правом берегу Волги лоцман парохода показал мне бугор Стеньки Разина…славного лыцаря Стеньки Разина, этого волжского барона и наконец пугала московского царя и персидского шаха. Открытые большие грабители испугались скрытого ночного воришки!

…По словам того же рассказчика, Разин не был разбойником, а он только на Волге брандвахту держал, и собирал пошлину с кораблей, и раздавал ее неимущим людям. Коммунист, выходит". (1857)

Выходит, коммунист. Так сказать, экспроприатор экспроприаторов. Шевченко, как и коммунисты, всегда был сторонником радикальных решений:

 
…Добра не жди,
Не жди сподіваної волі -
Вона заснула: цар Микола
Її приспав. А щоб збудить
Хиренну волю, треба миром,
Громадою обух сталить;
Та добре вигострить сокиру, -
Та й заходиться вже будить… (1858)
 

Кобзарь начал будить «хиренну волю» при Николае Первом, а его наследники-кобзарята закончили дело при Николае Втором. Разбудили ее – и стали воспитывать нового человека. А он никак не воспитывается. Тогда они воспользовались радикальными рекомендациями Т. Шевченко по воспитанию и перевоспитанию человека: «Тюрьма, кандалы, кнут и неисходимая Сибирь.» Вот какими были педагогические воззрения нашего Макаренки:

"Сегодняшним же числом мне хочется записать или, как зоологи выражаются, определить еще одно отвратительное насекомое. Но как бы не напичкать мой журнал этой негодной тварью до того, что и порядочному животному в нем места не останется. А впрочем, ничего, это миниатюрное насекомое места немного требует. Это двадцатилетний юноша, сын статского советника Порциенка. Следовательно, тоже птица не низкого полета. Все эти конфирмованные, так называемые господа дворяне, с которыми я теперь представлялся перед лицом отца-командира, все они люди замечательные по своим нравственным качествам, но последний субъект, под названием Порциенко, всех их перещеголял. Все их отвратительные пороки вместил в своей подлой двадцатилетней особе. Странное и непонятное для меня явление этот отвратительный юноша. Где и когда успел он так глубоко заразиться всеми гнусными нравственными болезнями? Нет мерзости, низости, на которую бы он не был способен. Романы Сю с своими отвратительными героями – пошлые куклы перед этим двадцатилетним извергом. И это сын статского советника, следовательно, нельзя предполагать, чтобы не было средств дать ему не какое-нибудь а порядочное воспитание. И что же? Никакого. Хорош должен быть и статский советник. Да и вообще должны быть хороши отцы и матери, отдающие детей своих в солдаты на исправление. И для чего, наконец, попечительное правительство наше берет на себя эту неудобоисполнимую обязанность? Оно своей неуместной опекой растлевает нравственность простого хорошего солдата, и ничего больше. Рабочий дом, тюрьма, кандалы, кнут и неисходимая Сибирь – вот место для этих безобразных животных, но никак не солдатские казармы, в которых и без них много всякой сволочи. А самое лучшее – предоставить их попечению нежных родителей, пускай потешаются на старости лет своим собственным произведением. Разумеется, до первого криминального поступка, а потом отдавать прямо в руки палача.

До прибытия моего в Орскую крепость я и не воображал о существовании этих гнусных исчадий нашего православного общества. И первый этого разбора мерзавец меня поразил своим зловредным существованием. Особенно когда мне сказали, что он тоже несчастный, такой же, как и я, разжалованный, и, следовательно, мой товарищ по званию и по квартире, т.е. казармам. Слово "несчастный" имело для меня всегда трогательное значение, пока я его не услышал в Орской крепости. Там оно для меня опошлело, и я до сих пор не могу возвратить ему прежнего значения. Потому что я до сих пор вижу только мерзавцев под фирмою несчастных.

По распоряжению бывшего генерал-губернатора, я имел случай просидеть под арестом в одном каземате с колодниками и даже с клейменными каторжниками и нашел, что к этим заклейменным злодеям слово "несчастный" более к лицу, нежели этим растленным сыновьям безличных эгоистов родителей". (1857)

Вот те на. А говорил (обвиняя императора Николая и Господа Вседержителя):

 
Ні, то люди, живі люди,
В кайдани залиті.
Із нор золото виносять,
Щоб пельку залити
Неситому!…То каторжні.
А за що? Те знає
Вседержитель… а може, ще
Й він недобачає. (1844)
 

Теперь же: «Рабочий дом, тюрьма, кандалы, кнут и неисходимая Сибирь-вот место для этих безобразных животных…». Вот и верь после этого кобзарям. Получается так: что дозволено Юпитеру (Тарасу Первому), то запрещено быкам (Николаю Первому и Господу Богу).

Но если это так, то ему подсудны все. Он же – никому. Его суд – это абсолютный, или страшный суд. А он, соответственно, будет называться "страшный" судия. Это потому, что для такой роли (судить всех, начиная с Бога) от человека требуются совершенно особые качества. (И.А.Крылов их увековечил в басне "Слон и моська"). Ниже мы увидим, что Шевченко такими качествами обладал в высшей степени. Его деформированная личность искажала картину мира систематически и настойчиво.

V. Страшный суд «страшного» судии

1. Ближние – это змеи

Мы рассмотрели три сквозные идеи Шевченко:

– " І тут, і всюди – скрізь погано";

– во всем виноваты нелюди – враги;

– их нужно истребить.

Фундаментом этого "мировоззрения" являются "религиозные" взгляды кобзаря, если можно так выразиться. Первая и наибольшая заповедь христианина – любовь к Богу. Об этом можно прочитать в первой части. Вторая заповедь – "Возлюби ближнего своего, как самого себя". Но для этого нужно доброе сердце. А не то, о котором написано:

 
Чого мені тяжко, чого мені нудно,
Чого серце плаче, ридає, кричить,
Мов дитя голодне? Серце моє трудне,
Чого ти бажаєш, що в тебе болить?
Чи пити, чи їсти, чи спатоньки хочеш?
Засни, моє серце, навіки засни,
Невкрите, розбите, – а люд навісний
Нехай скаженіє… Закрий, серце, очі.
(1844)
 

Шевченко признается, что в его сердце – пустыня:

 
Невеликії три літа
Марно пролетіли…
А багато в моїй хаті
Лиха наробили.
Опустошили убоге
Моє серце тихе,
Погасили усе добре,
Запалили лихо… (1845)
 

Особенно трудным выдалось, как мы видели во второй части, лето 1843 года, когда Шевченко входил в «товариство мочемордів» со всеми вытекающими из этого членства обязанностями, а параллельно «скрізь був й все плакав: сплюндрували нашу Україну катової віри німота з москалями – бодай вони переказилися». Плюс ресторан Излера, плюс Адольфинки из дома терпимости и т.д.и т.п. Какое же сердце выдержит такие перегрузки? В итоге– наступила развязка:

 
Серце люди полюбило
І в людях кохалось,
І вони його вітали,
Гралися, хвалили…
А літа тихенько крались
І сльози сушили,
Сльози щирої любові;
І я прозрівати
Став потроху… Доглядаюсь, -
Бодай не казати.
Кругом мене, де не гляну,
Не люди, а змії…
І засохли мої сльози,
Сльози молодії.
І тепер я розбитеє
Серце ядом гою,
І не плачу, й не співаю,
А вию совою.
 

Так Шевченко познал истину: люди – это змеи. Он стал лечить свое разбито сердце ядом и начал выть совой. Такая вот самохарактеристика. Дальше – больше:

 
… Люде, люде!
За шмат гнилої ковбаси
У вас хоч матір попроси,
То оддасте…
 

 
Не так тії вороги,
Як добрії люди -
І окрадуть жалкуючи,
Плачучи осудять,
І попросять тебе в хату
І будуть вітати,
І питать тебе про тебе,
Щоб потом сміятись,
Щоб с тебе сміятись,
Щоб тебе добити…
Без ворогів можна в світі
Як-небудь прожити.
А ці добрі люде
Найдуть тебе всюди,
І на тім світі, добряги,
Тебе не забудуть.
 

 
Мені не жаль, що я не пан,
А жаль мені, і жаль великий,
На просвіщенних християн.
… І звір того не зробить дикий,
Що ви, б'ючи поклони,
З братами дієте… Закони
Катами писані за вас,
То вам байдуже; в добрий час
У Київ їздите щороку
Та сповідаєтесь, нівроку
У схимника!… (1848)
 

Затем у мыслителя рождается концепция перевоплощения душ:

 
Мені здається, я не знаю,
А люде справді не вмирають,
А перелізе ще живе
В свиню абощо та й живе,
Купається собі в калюжі,
Мов перш купалося в гріхах.
І справді так. (1850)
 

В конце жизни делается обобщение:

 
Мій Боже милий, як то мало
Святих людей на світі стало. (1859)
 

Ой, мало…Твоя правда.

 
Один на другого кують
Кайдани в серці. А словами,
Медоточивим устами
Цілуються і часу ждуть,
Чи швидко брата в домовині
З гостей на цвинтар понесуть.
 

Неужели Шевченко занялся самокритикой? Да нет, показалось. Это он не о себе (он скромный). Таким образом, мы видим, что и со второй заповедью обстоит не лучше, чем с первой.

2. Гордыня

В течение всей жизни кобзарь был уверен, что он всеведущ:

 
Я тайну жизни разгадал
Раскрыл я сердце человека,
И не страдаю, как страдал,
И не люблю я: я калека!
Я трепет сердца навсегда
Оледенил в снегах чужбины,
И только звуки Украины
Его тревожат иногда…
… Но глухо все в родном краю
Я тщетно голос подаю…
… Пустота
Растила сердце человека,
И я на смех покинут веком -
Я одинокий сирота! (1842)
 

 
Неначе праведних дітей,
Господь, любя отих людей,
Послав на землю їм пророка;
Свою любов благовістить,
Святую правду возвістить! (1848)
 

Кто бы это мог быть? Как фамилия пророка? Догадайтесь сами с трех раз:

 
Неначе наш Дніпро широкий,
Слова його лились, текли
І в серце падали глибоко!
Огнем невидимим пекли
Замерзлi душі. Полюбили
Того пророка, скрізь ходили
За ним і сльози, знай, лили
Навчені люди. І лукаві!
Господнюю святую славу
Розтлили… І чужим богам
Пожерли жертву! Омерзились!
І мужа свята… горе вам!
На стогнах каменем побили.
 

И получают за это по заслугам:

 
І праведно Господь великий,
Мов на звірей тих лютих, диких,
Кайдани повелів кувать,
Глибокі тюрми покопать.
І роде лютий і жестокий!
Вомісто короткого пророка…
Царя вам повелів надать!
 

А вот наш скромный пророк в 1849 году:

 
Хіба самому написать
Таки посланіє до себе
Та все дочиста розказать,
Усе, що треба, що й не треба.
А то не діждешся його,
Того писанія святого,
Святої правди ні од кого,
Та й ждать не маю од кого,
Бо вже б, здавалося, пора:
Либонь, уже десяте літо,
Як людям дав я «Кобзаря»,
А їм неначе рот зашито,
Ніхто й не гавкне, не лайне,
Неначе й не було мене…
… я – неначе лютая змія
Розтоптана в степу здихає,
Захода сонця дожидає.
Отак-то я тепер терплю
Та смерть із степу виглядаю,
А за що, ей-богу, не знаю!
 

Он находит себе точную характеристику («неначе лютая змія»), а в конце дает себе установку:

 
Нічого, друже, не журися!
В дулевину себе закуй,
Гарненько Богу помолися,
А на громаду хоч наплюй!
Вона – капуста головата.
 

Разумеется, если здесь пророк, то общество – просто качаны капусты. Их дело – слушать, что он скажет. А его слово – это слово святое: божье кадило, кадило истины:

 
…Ридаю,
Молю ридаючи: пошли,
Подай душі убогій силу,
Щоб огненно заговорила,
Щоб слово пламенем взялось.
Щоб людям серце розтопило
І на Украйні понеслось,
І на Україні святилось
Те слово, божеє кадило,
Кадило істини. Амінь.
 

И он не только пророк, но и более того:

 
О горе, горенько мені!
І де я в світі заховаюсь?
Щодень пілати розпинають,
Морозять, шкварять на огні.
 

Кого обычно распинают Пилаты – всем известно. Непомерная гордыня ведет и к несуразной торговле с Богом:

 
Як понесе з України
У синєє море
Кров ворожу… отойді я
І лани, і гори -
Все покину, і полину
До самого Бога
Молитися… а до того
Я не знаю Бога. (1845)
 

Такие предложения уместно делать только врагу рода человеческого. Равно как и обращать следующую просьбу:

 
Доле, де ти? Доле, де ти?
Нема ніякої!
Коли доброї жаль, Боже,
То дай злої! злої!
Не дай спати ходячому,
Серцем замирати
І гнилою колодою
По світу валятись,
А дай жити, серцем жити
І людей любити,
А коли ні… то проклинать
І світ запалити! (1845)
 

Шевченко готов мир поджечь, лишь бы не спать на ходу, лишь бы не скучно было. А недоразумение по поводу адресата таких диких просьб скоро разрешилось: был найден другой.

 
Я так її, я так люблю
Мою Україну убогу,
Що проклену святого бога,
За неї душу погублю! (1845)
 

Имеющий уши да услышит. Найден еще один способ погубить бессмертную душу. Такие заявления, думается, не остаются без внимания со стороны заинтересованного лица. А как любят народ проклинающие Святого Бога, нам хорошо известно из истории XX века.

3.Славолюбие

Еще одна вещь, за которую он был готов продать душу врагу рода человеческого – это слава:

 
О думи мої! о славо злая!
За тебе марно я в чужому краю
Караюсь, мучуся… але не каюсь!…
Люблю, як щиру, вірну дружину,
Як безталанную свою Вкраїну!
Роби що хочеш з темним зо мною,
Тілько не кидай, в пекло з тобою
Пошкандибаю… (1847)
 

А далее идет привычное богохульство:

 
… Ти привітала
Нерона лютого, Сарданапала,
Ірода, Каїна, Христа, Сократа,
О непотребная! Кесаря-ката
І грека доброго ти полюбила
Однаковісінько!… бо заплатили.
 

Спаситель помещен в ряду перед Сократом после Нерона, Сарданапала, Ирода и Каина. Как будто слово «слава» вообще приложимо к Нему. Но для Тараса Шевченко слава – это предел мечтаний. В 1857 году он написал цикл из трех стихотворений: 1 – Доля, 2 – Муза, 3 – Слава. В дневнике им предшествует запись: «После беспутно проведенной ночи я почувствовал стремление к стихословию, попробовал и без малейшего усилия написал эту вещь. Не следствие ли это раздражения нервов?»

Возможно. Вот он обращается к судьбе:

 
Ми не лукавили з тобою,
Ми просто йшли; у нас нема
Зерна неправди за собою,
Ходімо ж, доленько моя,
Мій друже щирий, нелукавий!
Ходімо дальше, дальше слава
А слава – заповідь моя.
 

Придумана новая заповедь, которой нет ни в Ветхом, ни в Новом Завете. А вот на что он готов ради славы:

 
А ти, задрипанко, шинкарко,
Перекупко п'яна!
Де ти в ката забарилась
З своїми лучами?
У Версалі над злодієм
Набор розпустила.
Чи з ким іншим мизкаєшся
З нудьги та похмілля?
Горнись лишень коло мене
Та витнемо з лиха,
Гарнесенько обіймемось,
Та любо, та тихо
Пожартуєм, чмокнемося
Та й поберемося,
Моя крале мальована.
Бо я таки й досі
Коло тебе мизкаюся.
Ти хоча й пишалась,
І з п'яними королями
По шинках шаталась,
І курвила з Миколою
У Севастополі…
Та мені про те байдуже.
Мені, моя доле,
Дай на себе надивитись,
Дай і пригорнутись
Під крилом твоїм, і любо
З дороги заснути.
 

Это уже славоблудие какое-то…

Славы ему хотелось любой, даже славы Герострата ("проклинать і світ запалити"). Дурная слава лучше, чем никакой. Невыносимо было одно: когда "ніхто й не гавкне, не лайне, неначе й не було мене ". Пусть гавкают, пусть лают, пусть ругают. Лишь бы обратили внимание, лишь бы заметили.

4. Без покаяния

Читаем предсмертные стихи:

 
Втомилися і підтоптались
І розума таки набрались… (1861)
 

Набрались ли? А если набрались, то неужели той мудрости, начало которой есть страх Божий? Без покаяния это невозможно. А покаяние оказалось невозможным для Шевченко. Он прожил под девизом:

 
Караюсь, мучуся… але не каюсь!…
 

Слово «раскаяние» происходит от имени первого братоубийцы.

Раскаиваться – значит осуждать в себе грех Каина и другие грехи. Того же, кто от греха Каина не отрекается (а даже – напротив) называют окаянным, как например, Святополка Окаянного, убившего своих братьев Бориса и Глеба, первых русских святых.

Абсолютно справедливы поэтому слова Кобзаря:

 
Тілько я, мов окаянний,
І день і ніч плачу…
 

Ведь он всю жизнь, как окаянный, призывал к братоубийству.

Сознание же своей собственной греховности не посещало его:

 
Які ж мене, мій Боже милий,
Діла осудять на землі? (1847)
 

 
Тяжко, брате мій добрий, каратися і самому не знати за що.
За грішнії, мабуть, діла
Караюсь я в оцій пустині
Сердитим Богом. Не мені
Про теє знать, за що караюсь,
Та й знать не хочеться мені.
 

Для правдоподобия, впрочем, признается один малюсенький давний грех:

 
Давно те діялось. Ще в школі,
Таки в учителя-дяка,
Гарненько вкраду п'ятака -
Бо я було трохи не голе,
Таке убоге-та й куплю
Паперу аркуш. І зроблю
Маленьку книжечку. Хрестами
І візерунками з квітками
Кругом листочки обведу
Та й списую Сковороду. (1850)
 

За такой грех впору награждать. А рассказано про него затем, чтобы контрастнее представить всю несправедливость Господа:

 
… І не знаю,
За що мене Господь карає?
 

 
…А все за того п'ятака,
Що вкрав маленький у дяка,
Отак Господь мене карає.
 

И далее читатель от имени оскорбленной невинности предупреждается:

 
Слухай, брате, та научай
Своїх малих діток.
Научай їх, щоб не вчились
Змалку віршовати.
Коли ж яке поквапиться,
То нищечком, брате,
Нехай собі у куточку
І віршує й плаче
Тихесенько, щоб бог не чув,
Щоб і ти не бачив,
Щоб не довелося, брате,
І йому каратись,
Як я тепер у неволі
Караюся, брате.
 

Впрочем, и в этой малости, писании стихов (не говоря уже о других грехах), виноваты враги, т. е. люди (они же – змеи):

 
Чи то недоля та неволя,
Чи то літа ті летячи
Розбили душу? Чи ніколи
Й не жив я з нею, живучи
З людьми в паскуді, опаскудив
І душу чистую?… А люде!
Звичайне, люде, сміючись.
Зовуть її і молодою,
І непорочною, святою,
І ще якоюсь… Вороги!!
І люті! люті!Ви ж украли,
В багно погане заховали
Алмаз мій чистий, дорогий,
Мою колись святую душу!
Та й смієтесь. Нехристияни!
Чи не меж вами ж я, погані,
Так опоганивсь, що й не знать,
Чи й був я чистим коли-небудь.
Бо ви мене з святого неба
Взяли меж себе-і писать
Погані вірші научили.
Ви тяжкий камень положили
Посеред шляху… і розбили
О його… Бога боячись!
Моє малеє, та убоге,
Та серце праведне колись!
Тепер іду я без дороги,
Без шляху битого…а ви!
Дивуєтесь, що спотикаюсь.
Що вас і долю проклинаю,
І плачу тяжко, і, як ви…
Душі убогої цураюсь,
Своєї грішної душі!
 

 1850. Не знаю, чи каравсь ще хто на сім світі так, як я тепер караюсь? І не знаю за що.

 1856. До тяжкого горя привів мене Господь на старість, а за чиї гріхи? Єй же Богу, не знаю.

Христианство призывает к покаянию и обещает прощение. Следовательно, ему нечего сказать людям, которые считают, что им не в чем каяться, и не чувствующих никакой нужды в прощении.

Нигде и никогда Шевченко не написал ничего, хотя бы отдаленно напоминающего по силе покаяния пушкинские строки: