Текст книги "Курако"

Автор книги: Глеб Григорьев

Соавторы: И. Александров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Директор разговаривал сухо, барабаня пальцами по столу. Так мог обращаться хозяин с приказчиком, банкир со своим клерком. Самолюбие Курако было задето.

– Хорошо, разгоню. Но одно условие. Когда печь пойдет, вы напишете на бланке завода аттестат. Такой-то доменный мастер ликвидировал на «Русском провидансе» «козла».

Директор вскипел. В голосе, в словах Курако ему почудилась издевка. На самом деле, выдать подобный аттестат, да еще русскому мастеру – это позор для бельгийцев.

– Две тысячи без аттестата!

– Нет! – решительно отвечает Курако и уходит.

Однако через несколько дней Курако зовут снова.

– Начинайте! Тысячу рублей и аттестат.

Недолго Курако провозился у печи. Он знал «секрет», за обладание которым бельгийцы заплатили бы гораздо больше. «Козел» был успешно ликвидирован. Выговоренный аттестат лежал в кармане:

«Выдано доменному мастеру Мариупольского завода Михаилу Константиновичу Курако в удостоверение того, что на заводе «Русский провиданс ему поручена была печь с «козлом» и благодаря его умению через три дня пошла нормально...»

Это был триумф Курако. Наступил, наконец, момент, когда он мог насладиться победой над невежественными, но не в меру заносчивыми иностранными мастерами. «В Мариуполе, – вспоминал Емельянов, один из друзей Курако, – он так научился расплавлять «козлы», что, когда уехали американцы, только он один и обладал этим искусством. За ним часто приезжали с других заводов. Как только где-нибудь застыла печь, посылают за Курако. За то, что приводил печь в порядок, платили ему по тысяче и две тысячи рублей. Вообще зарабатывал Курако очень много, но деньги у него не держались. Сколько ни получит – все раздаст. Брали у него в долг – кто двадцать пять рублей, кто пятьдесят. Обратно их Курако не принимал. Не надо, мол, и только. Особенно помогал он при несчастьях. Обгорит, например, человек или случится что в семье. Так все деньги у него и расходились. Кроме того, Курако любил погулять с нашей доменной компанией. Тут уж он за всех платил. Шикарничать он не стремился. Одевался просто, по-рабочему...»

Все заводы Донбасса знали Курако, как непревзойденного победителя «козлов», К нему, как к последней надежде, обращались, когда другие мастера отступали от, казалось бы, погибшей домны.

Курако был окружен вниманием заводских хозяев, завоевал почет и славу. Он не нуждался в деньгах, имел даже больше, чем это вызывалось его потребностями. Он мог помещать излишки в банк и понемногу сколачивать капитал. Так обычно и делали люди его ранга. Но Курако не свойственны были стяжательство, страсть к наживе. Он видел свою основную цель – цель конструктора, изобретателя. Уатт, Фультон, Бессемер... они совершали, каждый по-своему, переворот в технике, и он, Курако, окажет влияние на технический прогресс в своей стране.

Курако вынашивает идею гигантской домны, которая перекроет своей производственной мощью и механическими устройствами все существующие домны мира. Свободные часы он просиживает дома за письменным столом: вычисляет, делает чертежи, наброски печей, планы доменных цехов. Оставленные ему Кеннеди чертежи новых конструкций – пройденный этап. Он должен дать свою конструкцию. В этом сейчас главная его цель, к этому направлены все помыслы.

Экономический подъем в России продолжался. Кривая его быстро шла вверх. -Строились десятки заводов, задувались новые домны. По равнинам, по бескрайным степям огромной страны мчались поезда с углем, с металлом, с машинами, с зерном и лесом.

К самому концу столетия на юге России было уже одиннадцать металлургических заводов, выплавлявших 74 миллиона пудов чугуна. Это составляло около половины всей продукции чугуна, выпускавшегося в стране. За один лишь 1899 год южные заводы увеличили производство на 17 миллионов пудов чугуна, в то время как прирост продукции по всем вместе взятым российским чугуноплавильным заводам равнялся 29 миллионам пудов.

Количество горнопромышленных обществ и компаний росло с каждым месяцем. В 1899 году цифра их дошла уже до 29. Эти общества и компании владели основным капиталом в 80 миллионов рублей. Правительством было разрешено открыть операции в России 25 новым иностранным обществам, в том числе 14 горнопромышленным.

Предприниматели, промышленники, финансисты, люди, находившиеся у кормила власти, жили иллюзиями, что так счастливо начавшийся экономический подъем будет продолжаться нескончаемые годы. Казалось, никакие внешние бури не угрожали капиталистической экономике.

Эти иллюзии не могли не питать и Курако, соприкасавшегося с представителями промышленных и финансовых кругов. И ему казалось, что еще долго будут строиться и расширяться заводы и, может быть, на одном из них ему удастся соорудить по своим чертежам мощную печь. Ход истории вскоре развеял его надежды...

В 1900 году подъем сменился жесточайшим кризисом, перешедшим в длительный затянувшийся на полтора десятилетия промышленный застой.

В ГОДЫ КРИЗИСА

Накануне XX столетия деловые круги России были потрясены неожиданными событиями. 22 сентября 1899 года мир промышленных дельцов и финансистов был внезапно охвачен биржевой паникой. Акции железнодорожных, угольных и металлургических обществ резко упали. В течение нескольких часов люди, исчислявшие свои капиталы сотнями тысяч рублей, лишались всего состояния. Два крупнейших «короля» железнодорожного строительства – фон-Дервиз и Мамонтов – оказались банкротами.

В одной из крупнейших газет о крахе Мамонтова сообщалось так:

«Во всех слоях московского общества, в торгово-промышленном мире и особенно на бирже громадную сенсацию произвел арест известного капиталиста, железнодорожника, заводчика и мецената, Саввы Ивановича Мамонтова... Поводом к аресту послужило возникшее против г. Мамонтова обвинение в позаимствовании из кассы Московско-Архангельской железной дороги 800 тысяч рублей. Так как относительно этих денег г. Мамонтов своевременно отчета не дал, то «позаимствование» и получило характер растраты».

Вскоре после этой скандальной истории финансовые и правительственные круги облетела весть о бегстве за границу знаменитого «швейцара Донецкого бассейна» – миллионера Горяйнова. Нашумело и загадочное самоубийство на рельсах Николаевской железной дороги. Из-под колес паровоза извлекли окровавленное тело старика Алчевского, владельца Донецко-Юрьевского металлургического завода. Таинственный покров, которым пытались облечь эту смерть, быстро, однако, был сорван. Нашли даже символической гибель Алчевского на рельсах – на тех самых рельсах, которые обогатили и прославили его. Эпизод этот раскрывал одну из любопытных страниц истории российского капитализма.

С судьбой Алчевского связаны первые этапы развития промышленности в Донбассе. Крупный чаеторговец, он неожиданно проявил интерес к донецким угольным пластам. В 70-х годах он построил рудники при станции Изюм (впоследствии Алмазной). Когда же начался быстрый подъем южной металлургии, энергичный Алчевский соорудил при станции Юрьевка Донецко-Юрьевский завод и при нем поселок, названный его именем.

Алчевский – один из немногих русских предпринимателей – не допускал в свое дело иностранных капиталов. Французы и бельгийцы надоедали ему бесконечными предложениями о продаже или акционировании на выгодных условиях его рудника и завода. Он упорно отказывался от подобных сделок, суливших огромные богатства. Его предприятие называлось громко акционерным обществом, но почти единственным акционером являлся сам Алчевский.

Донецко-Юрьевский завод выпускал рельсы для строящихся железных дорог. Из года в год увеличивалось его производство. Алчевский богател. Но внезапно заказы на рельсы почти прекратились. На складах стали скапливаться большие запасы не проданных рельсов. Чтобы поддержать завод на ходу, Алчевский попробовал воспользоваться средствами Харьковского земельного банка, председателем правления которого он состоял. Делал он это неоднократно и всегда сходило благополучно. Теперь, когда рельсы оставались на заводе, деньги не поступали, вся его банковская афера могла обнаружиться. Наступит неизбежный крах. Единственное спасение– мчаться в Петербург и искать финансовой поддержки у всесильного министра Витте, покровителя промышленности. За эту последнюю надежду и ухватился Алчевский. Но «свой» министр встретил его ледяным пожатием плеч и категорически отказал в субсидии. После этой неудачи разорившемуся миллионеру оставалось только броситься под поезд.

Витте отказал в поддержке крупнейшему заводчику не случайно. Именно к этому времени внезапно обнаружилось, что Россия, в течение десятилетия находившаяся в состоянии небывалого экономического расцвета, вконец истощена, безнадежно опутана заграничными займами и стоит на краю государственного банкротства.

Витте сыграл главнейшую роль в создании промышленного подъема 90-х годов. Взлелеяв мысль, что «Россия должна стать проезжей», он направил государственные средства казны, а также импортируемый капитал на железнодорожное строительство. Возникновение в одно десятилетие множества металлургических заводов обязано главным образом огромному спросу на рельсы для строящихся дорог. Иностранные капиталисты вытягивали соки из России не только как обладатели государственных долговых обязательств. Они владели крупнейшими металлургическими и угольными предприятиями, имевшими обеспеченные казенные заказы. Эти предприятия давали исключительно высокие прибыли.

Постройку Сибирской магистрали, открывшей доступ к новым богатствам и китайскому рынку, начали в 1891 году и закончили в 1900 году. Обошлась она невероятно дорого: по 153 тысячи рублей за версту. Столь высокой цифры не знало еще ни одно железнодорожное строительство. За это десятилетие множество дельцов стало миллионерами. В Париже по русским акциям уплачивались неслыханно большие дивиденды. И столь же неслыханно нищал русский народ.

К 1900 году дела государственного казначейства оказались настолько расстроенными, что Витте, едва завершив постройку Сибирской магистрали, – дело, в которое им, по собственному признанию, «было вложено столько труда и сердечных забот, как ни в одну из возлагавшихся на него государственных задач», – едва дождавшись открытия сквозного движения от Москвы до Владивостока, круто изменил финансовую политику.

Железнодорожное строительство резко сократилось. Потребность в рельсах уменьшилась в несколько раз. Акционерные общества, опиравшиеся на заказы казны, зашатались. Так создались предпосылки для возникновения кризиса 1900 года.

В пору, когда рушились состояния, закрывались предприятия и тысячи рабочих выбрасывались на улицу, Курако продолжал жить в солнечном городе у Азовского моря.

Наступившие кризис и застой не могли не затронуть и Мариупольский завод. Сразу померкли еще недавно столь радужные перспективы сбыта железа. Курако видел все более усиливавшееся уныние заводчиков. Свалившиеся на их головы беды разбили и его мечту о создании мощной домны. Кому она могла бы понадобиться, когда не стало нужды в чугуне?

В чаянии лучших времен, он забросил свои чертежи в глубокий ящик письменного стола. Ему оставалось сейчас жить доменными буднями, и единственный интерес его был в выездах от случая к случаю на «гастроли» для борьбы с «козлами». Одна из таких «гастролей» подняла его на новую ступень славы.

Летом 1902 года, в один из знойных дней, когда люди изнывали у горна, к воротам Мариупольского завода подкатил фаэтон. Из него вылез седенький старичок и направился к конторе. Скоро он вышел на литейный двор.

– Где у вас Курако?

Такие визитеры появлялись нередко. «Опять зовут подумал Курако», направляясь к старику.

– Я директор Краматорского завода, Томас. Домну надо спасать. Едем немедленно. Условиями останетесь довольны.

На следующий день Курако с несколькими рабочими несся по Донецкой железной дороге на очередную «гастроль» для спасения «закозлившейся» домны. Специальный поезд состоял из паровоза и одного вагона. Жестикулируя и отплевываясь, старик Томас рассказывал Курако:

– Есть у меня начальник цеха, Мак. Почему, черт побери, домны плохо работают? Мак отвечает: «Машины сплоховали». Отдаю приказ срочно отремонтировать машины. «Ну как теперь, машины не мешают?» спрашиваю Мака. «Машины не мешают, но кокс, видите ли, плохой». Хорошо. Покупаю партию кокса. Ханжонковский кокс – самый лучший на юге России, знаете вы это, Курако? И что же вы думаете? Мак, чорт побери, сажает «козла». Мне ничего не оставалось, как...

– Прогнать Мака?..

– Вы угадали, молодой человек. Уже третьего начальника цеха выпроваживаю. А где найти четвертого?.. – Старик остановил долгий взгляд на Курако и прекратил беседу.

Достаточно было Курако ступить на территорию Краматорского завода, чтобы сразу составить себе картину его полного запустения и развала.

Только три года прошло, как был создан этот завод в центре угольных месторождений. Его строила прославленная немецкая фирма «Борзиг». В Германии Борзиг – влиятельная фигура. Крупные машиностроительные заводы в Германии – фирмы «Борзиг». Специальное оборудование для металлургических заводов – доменные конструкции, прокатные станы, подъемные краны, ковши для разливки чугуна – носило знаменитое клеймо: «Борзиг».

Россия ввозила металлургическое оборудование из-за границы. Фирма «Борзиг», основывая в Донбассе завод для производства этого оборудования, рассчитывала вытеснить своими изделиями всех конкурентов с русского рынка. По образцу немецких машиностроительных заводов, кроме механических цехов, на станции Краматорской соорудили и металлургические цехи, чтобы иметь свои чугун, железо и сталь. Как известно, заграница выбрасывала в Россию наименее удачных техников, не нашедших применения на родине. И на это предприятие слетелись самые бездарные инженеры – немцы и поляки. Они повели две новые домны. Неудивительно, что через два года после пуска домен, в разгар промышленного кризиса, завод пришел в состояний полного развала.

На огромном дворе высились горы чугунных чушек. Это был брак – унылая печать хозяйничания немецких мастеров. По скромным подсчетам, валялось миллиона два пудов негодного чугуна. Брак продолжала увеличивать одна из заводских печей с расстроенным ходом. Другая печь была совсем парализована. Уродливо выпирала из нее наружу глыба застывшего чугуна. Оказалось» что немцы, стремясь выпустить чугун во что бы то ни стало, -взорвали стенку домны. С таким варварским приемом Курако еще не приходилось встречаться. «Сломать бы эту развалину, – думал он, – а на ее месте построить новую». Но его пригласили не ломать домну, а вдохнуть в нее жизнь.

Курако в своей практике познакомился с различными видами расстройств и аварий домен. Он разработал особую классификацию «козлов» и применительно к каждому типичному случаю – свой прием лечения. Новый, сложный вид «закозления», который демонстрировала краматорская домна, выпадал из его классификации.

Как всегда, Курако прибегнул к нефтяной форсунке и продувке фурм. Но при этом нужно было проявить подлинный талант доменщика и способности хорошего организатора. На главных производственных участках Курако расставил своих людей, прибывших вместе с ним куракинцев. Он взял под контроль каждую мелочь, влияющую на технологический процесс. Он спасал сразу две домны. На ноги был поднят весь завод. Лаборатория делала непрерывные анализы, катали тщательно отбирали руду, неусыпно следили за сходами шихты горовые. Много раз на день Курако поднимался на колошники, бежал от горна к воздуходувкам, оттуда к воздухонагревательным приборам. На три-четыре часа он засыпал в конторе цеха и снова мчался от домны к домне.

Когда гляделки фурмы загораются ослепительно белым светом и вместо тягучей массы из летки вырывается живая струя металла, доменщик может торжествовать. Так торжествовали на Краматорском заводе спустя три дня после приезда Курако и его товарищи: обе домны стали выдавать прекрасный чугун.

Старик Томас жмет руку Курако.

Останьтесь у меня на заводе. Даю вам должность обер-мастера и хорошее жалованье.

Курако, в войлочной шляпе доменщика, в измазанном рабочем костюме из синей парусины, вскинув голову, дерзко глядит на директора завода.

– Могу у вас остаться на должности начальника цеха.

Директору завода не нравятся манеры Курако, тон его разговора – он привык к почтительности. Здесь почтительности нет, и едва ли он встретит ее когда-либо в самоуверенном доменщике. Дело, однако, идет о прибылях, на карту поставлено самое существование завода.

– Будь по-вашему. – И переходя на торжественный тон: – Итак, новый начальник, вам устанавливается месячный оклад в пятьсот рублей.

Пришла очередь задуматься Курако. В голове быстро составился план. Он начал его выкладывать по пунктам:

– Первое условие – полторы тысячи в месяц, Не хочу терять своего достоинства. Сколько платили немцам, платите и мне.

Второе требование – свой штат. Право приема и увольнения рабочих доменного цеха должно принадлежать ему, Курако, и никому другому. Все мастера-немцы будут рассчитаны. Вместо них новый доменный начальник возьмет свою армию из Мариуполя.

И последнее требование – перестройка печей по чертежам Курако, механизация работ.

Старик Томас потрясен. Этот парень в войлочной шляпе, вчера еще горновой, требует у него невозможного, а расстаться с ним нельзя. Совершенно неприемлемо последнее требование – завод не осилит сейчас больших расходов на перестройку домен. Томас доказывает несвоевременность механизации, ненужность, нерентабельность ее. Курако опровергает его доводы.

Происходит небывалый случай: недавний рабочий получает приглашение стать начальником цеха. Он диктует свои условия, его слушают, с ним считаются.

Нетрудно опьянеть от счастья. Нет, у Курако не вскружилась голова: он знал, чего хотел. Впрочем, по третьему пункту Курако был вынужден пойти на компромисс.

После долгих препирательств Томас согласился на перестройку лишь одной печи и то за счет будущей прибыли. Этой прибыли обязан был добиться Курако в своем доменном цехе. Перестройка, таким образом, обусловливалась результатами работы нового начальника.

Старый немец сумел задеть в Курако самолюбие техника – самую чувствительную его струнку. Соглашение достигнуто. Его скрепили подписями и печатью.

Через несколько дней Курако привез свою «армию». По заводам юга России разнеслась весть: русский рабочий, без всякого образования и университетского диплома, занял пост начальника цеха крупного завода.

ПУТЬ К СЛАВЕ

Год 1903-й в жизни Курако был знаменательным. Наконец-то пришло время, когда могла осуществиться его давнишняя мечта. Впервые он выходил на заманчивую арену конструкторской деятельности. Но старик Томас, директор, скрепя сердце принявший тяжелый для него пункт контракта о перестройке одной из печей, под всякими предлогами откладывал эту самую перестройку. Неблагожелательно относились к затее Курако и инженеры. Они, правда, скоро вынуждены были признать организаторские способности нового начальника доменного цеха: за короткий срок Курако привел в идеальный вид доменное хозяйство, запущенное его предшественниками – немцами. Домны, руководимые Курако, перестали давать бракованный чугун, завод получал уже прибыль, а это главное. Но в конструкторские способности Курако инженеры не хотели верить: он представлялся им прекрасным практиком, обуреваемым, однако, честолюбивыми желаниями и непонятными для них устремлениями, которые неизвестно к чему могли привести.

– Не надо экспериментов! – приходилось слушать Курако. – Время не такое. На наш век хватит и того, что есть.

Курако отчаянно спорил, называл их реакционерами в технике, приводил в качестве аргументов опыт американцев, добившихся подлинных чудес на своих заводах благодаря развитой механизации.

«Русский лапоть – самая дешевая механизация».

Эта крылатая фраза, ставшая доктриной многих русских горных деятелей и инженеров, приводила Курако в неистовство. Он наседал на Томаса. Он требовал выполнения скрепленного печатью контракта.

Осуществлению замыслов Курако способствовало некоторое изменение общей экономической конъюнктуры в стране. Казалось, небо очищалось от черных туч тяжелого промышленного кризиса. Наступило временное оживление горной деятельности. Барометр биржи показывал улучшение экономической погоды. В высших правительственных кругах шла подготовка к войне с Японией. В воздухе запахло порохом. Это сулило военные заказы. Металл потребуется для пушек, снарядов, брони военных кораблей. Горнозаводчики уже могли подсчитывать близкие барыши. Значит, домны нужно подготовить к высокой производительности.

Курако пригласили к директору. Старик Томас был в хорошем расположении и встретил его словами, которые прозвучали для Курако, как музыка:

– А что, если нам сломать печь?..

– И построить новую?

Директор утвердительно закивал головой. Этого Курако ждал давно. В тот же день он уселся за свои чертежи, всецело его поглотившие, оторвавшие на время даже от «куракинского братства» и от семьи.

«...В Краматорске наша квартира превратилась в какой-то склад или в часть доменного цеха, – вспоминает жена Курако. – Михаил Константинович притащил железные модели. В его кабинете были навалены кучи угля и руды; все это ногами растаскивалось по всей квартире, везде приходилось наталкиваться на куски железа. Не помогали никакие уборки. Мне все время казалось, что завод вступил в нашу квартиру и нет ни одного уголка, где можно было бы от него спастись. Меня это давило. Я решила уехать с дочерью к своей матери».

Действительно, квартира Курако при заводе стала напоминать не то испытательную мастерскую, не то лабораторию, не то конструкторское бюро. Столы завалены чертежами, циркулями, линейками. Рисунки с изображением профилей доменных печей, леточных пушек разных конструкций и колошниковых устройств облепили все стены. На полу громоздились кучи руды, флюса и кокса. Самым примечательным в этой хаотической обстановке были железные модели. Они представляли в больших и малых масштабах аппарат для механической загрузки печи: загрузочный аппарат Курако считал центром своей изобретательской деятельности.

Без конца он ссыпал в особые лотки этого механизма материалы и следил, как падают и ложатся кусочки руды, известкового камня и кокса. Он изменял высоту падения варьировал угол наклона лотков. Часами сидел у моделей, совершенствуя механизм попеременно открывавшихся перемычек. И снова сыпал камни, следя за их падением. Потом делал записи в тетради и результатами опыта корректировал чертежи. Оригинальный загрузочный аппарат был первым изобретением, детищем конструкторской мысли Курако.

Прототипом своей конструкции Курако взял мариупольскую домну. Это и понятно. Ее строили американцы. А Курако был убежденным «американистом». Он видел преимущества американских печей, с их очень широкими и емкими горнами, с их невысокими заплечниками, с железной арматурой шахт, с их фурменными устройствами и механической загрузкой, системой охлаждения, правда, не вполне еще совершенной. Значительно помогла Курако коллекция чертежей, подаренная ему Кеннеди при отъезде в Америку. Но если в своем проекте домны Курако был проводником американских конструкций, что являлось прогрессом в русской действительности, то в конструкции загрузочного механизма он – подлинный новатор. Он хотел дать нечто свое, оригинальное по технической выдумке и производственному эффекту, оставляющее далеко позади все, что он в этом отношении знал до сих пор.

Все свои конструкторские усилия, свой опыт и изобретательский ум Курако сосредоточил на решении проблемы загрузки домны. Для постройки своих моделей он привлек заводского механика Никиту Еременко, способнейшего мастера-самоучку, много лет спустя ставшего механиком на гиганте социалистической индустрии – металлургическом заводе у горы Магнитной.

Невежественные техники старой России; горнозаводчики, равнодушные к судьбе любой технической идеи, если она не служила непосредственному повышению процентов на капитал; тысячи рабочих, каждую минуту подвергающихся опасности в копях, в рудниках и у домен; тысячи людей, используемых, как «дешевый русский лапоть», заменяющий механизмы. О них, о судьбе своей страны думал Курако, готовя свое изобретение.

Старая Горловка.

Одна из улиц в Новой Горловке.

Правильная засыпка материалов – вот основное в доменном деле. Однако еще приходится доказывать пользу автоматической завалки, устраняющей ручной труд на колошнике. Преимущество механической завалки не только в правильном распределении материалов в печи. Трудом горовых – рабочих на колошнике – никогда нельзя добиться загрузки такого количества материалов, как механизмами. Можно ли, наконец, закрывать глаза на гибель людей у доменной шахты от угара и ожогов? «Механизмы поставить на службу человеку, механизмами победить еще господствующую косность» – эти мысли вдохновляют Курако, конструктора и изобретателя.

Он великолепно овладел доменным искусством. Аналитический ум его проник в тонкости, в детали плавильного процесса. Курако ярко представлял себе научные задачи которые должен разрешить конструируемый им засыпной аппарат.

Материалы должны равномерно ложиться по всему сечению печи, иначе неизбежен боковой ход. Но, достигнув этой равномерности, доменщик сталкивается с новым затруднением. Внизу домны пылает кокс, выше медленно сползает столб материалов: кусков руды, известняка и того же кокса. Ураган газов проносится сквозь этот столб. Встречая сопротивления на своем пути между отдельными кусками, газы совершают зигзагообразное движение. Что произойдет с потоком газов при совершенной равномерности расположения материалов? Они устремляются по самому короткому и легкому пути – вдоль гладких стенок печи. Равномерность, следовательно, может привести к тому, что материалы, находящиеся в центре, опустятся в горн не подготовленными к плавке, «сырыми». Как этого избежать? Как затруднить движение газов вдоль стенок и облегчить им путь в сердцевину столба? Этого можно добиться таким распределением материалов, при котором .крупные куски ложатся в центр, а мелочь остается у стенок. Чем мельче куски, тем труднее и поэтому зигзагообразнее путь, который должны совершить газы.

Перед конструктором, завалочного механизма стоит, таким образом, двойная задача: обеспечить засыпку материалов ровным слоем но при этом так, чтобы крупные куски ложились в центр, а мелкие по краям. Эта задача осложняется еще тем, что необходимо тщательно перемешивать руды с флюсами, располагать плавильные материалы и горючее перемежающимися слоями. Кроме того, герметический затвор в загрузочном устройстве должен преграждать доступ наружу ценному горючему – доменным газам, направляемым по трубам в кауперы, под паровые котлы.

Всю эту важную работу должен выполнить загрузочный аппарат. В конечном счете от загрузочного устройства зависит производительность печи, количество чугуна, выпускаемого через летку.

Таковы были теоретические предпосылки, которые привели Курако к конструкции его загрузочного механизма.

– Кончено, Еременко. Модель готова! Зови инженеров.

На демонстрацию модели загрузочного устройства, кроме инженеров, явился и директор завода.

Курако приступил к опыту. Перед членами комиссии он произвел операцию загрузки, которую совершал уже тысячи раз. Он бросал камни в лотки, манипулировал затворами. Все шло идеально.

– Ну как? Замечательно, не правда ли? – обратился он к комиссии после окончания демонстрации.

Инженеры воздерживались от оценки. Наконец, один из них решил прервать тягостное молчание.

– Аппарат хорош. Выдумка интересная. Только в натуральную величину действовать не будет.

Остальные глубокомысленно согласились с этим заявлением. Курако был взбешен.

– Как же это не будет действовать? А мои точные расчеты? Да вы, милостивые государи, ничего не понимаете.

Инженеры, ни слова не говоря, повернулись к двери.

– Невежды! Тупицы! – кричал Курако, оставшись вдвоем с Еременко. – Я им докажу еще, кто прав – они или я!..

Не внося больше никаких поправок в конструкцию, он распорядился сделать по модели окончательные чертежи.

Печь воздвигалась быстро, хотя Курако приходилось вести споры из-за каждого рубля, потраченного на строительство. Нехватка денег, отпущенных Томасом на новую домну, заставила отказаться от некоторых новшеств, запроектированных Курако. Да и по размерам печь уступала мариупольской, повторяя, правда, все ее конструктивные особенности. Но гордость Курако – загрузочный механизм.

На колошнике установлено несколько желобов (лотков) с большим углом наклона. Вагончики с материалами поднимались механической тягой. Наверху они автоматически опоражнивались, заполняя шихтою приемную чашу. При этом открывался один из лотков, и материалы со значительной -скоростью скатывались по нему в доменную печь. Лотки открывались поочередно, благодаря чему материалы равномерно распределялись по всему сечению домны.

Падая в печь, куски ударялись о стенки и, соответственно своей массе, крупные отлетали к центру, мелкие ложились у стенок. Так Курако добился и нужного распределения кусков плавильных материалов по величине.

Заканчивались последние приготовления к пуску.

Перед задувкой печь наполнили коксом. Оставалось впустить для его воспламенения струю горячего воздуха через фурму. Но тут разыгралась сцена, характеризующая бесстрашие и решительность Курако. Среди собравшихся инженеров и техников возник спор, не получится ли выхлопа при впуске газа в трубы газопровода.

– Хлопка не будет, – безапелляционно заявил Курако.

– Как не будет?

– Раз я сказал, значит не будет.

– Почему вы так уверены?

– Я исследовал газопровод и проверил все соединения.

– Ну, этого недостаточно. Чем вы докажете, что где-либо не досмотрели?

Курако выходил из себя.

– Вот что... Когда будем пускать печь, я встану на предохранительный клапан.

К ужасу окружающих, Курако стал на место. Пустили газ. Случись выхлоп – его разорвало бы в клочья.

Результаты первых плавок оказались отличными. Курако поздравляли с несомненной победой. Загрузочный аппарат работал безукоризненно. Анализы шлака не внушали никаких подозрений. Но спустя три недели Курако обнаружил на своей новой печи признаки бокового хода.

Он видел, как тускнели фурменные глазки и чугун начинал вытекать лениво. Зная по опыту, как прихотливы и случайны причины расстройства печи, Курако несколько дней мучительно бился, исследуя каждую деталь. Все казалось в порядке: шихта составлялась правильно, газовщики внимательно следили за регуляторами, печь получала нужное количество дутья. Оставалось искать причину бокового хода в действии засыпного аппарата.