Текст книги "Аттила"

Автор книги: Глеб Благовещенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Для этого гадания снова были необходимы вареные бараньи кости.

Такую кость шаманы брали и подносили к огню.

Бытовали следующие приметы:

– если при поднесении косточки пламя начинало неистово трещать – нужно было готовиться к серьезным денежным потерям;

– если кость начала крошиться – семье Вопрошавшего суждено было претерпеть в ближайшем будущем какое-либо умаление (например, кто-то надолго или навсегда уедет, может сложить голову в сражении и т. д.);

– при появлении на кости черных разводов – имущество семьи Вопрошавшего должно было подвергнуться разграблению.

Конкретное подтверждение использования гуннами гадательных практик может быть обнаружено и в ряде письменных источников. Историк Джон Мэн, уже упоминавшийся нами, приводит любопытное свидетельство: «В 439 г. перед битвой с вестготами под Тулузой римский полководец Литорийрешил задобрить гуннов, входивших в состав его армии, проведяаруспикацио, церемонию гадания».

Ученый Отто Менхен-Гельфен полагает, что гунны вполне могли принять христианство: «Если бы их королевство так внезапно не пало, то гунны могли быть охвачены рано или поздно арианским христианством. Арианские готы были намного ближе к ним, чем римляне. По сравнению с закоренелыми католиками в умирающих городах Паннонии, не говоря уже о пленниках войны, готские вожди были почти равными к гуннской аристократии. Однако двух поколений медленно вырастающего симбиоза высшего слоя гуннского и германского обществ было недостаточно для того, чтобы перевести гуннов в религию готов».

Так что можно сделать вывод: гунны были реальным народом, со своей культурой и верованиями, и, конечно же, обладали суммой практических навыков и специальных познаний, позволявших им успешно обитать в довольно-таки непростых природных условиях. Вместе с тем именно гуннам было суждено стать легендарной силой, которая смела множество иных народов и позволила захватить новые, поистине необъятные территории.

Как же им это удалось?

И почему именно им, а не аланам, например, или вестготам?

Ответ на эти вопросы вы найдете в следующей главе.

Глава 3

Откуда пришли предки Аттилы и куда они стремились

Гунны вынужденно мигрировали на запад из понтийских и каспийских степей. Именно степь формировала их характер и боевые навыки. Сегодня благодаря инновационным методикам окультуривания земель былая среда обитания гуннов совершенно преобразилась. Иной пейзаж, иной воздух... Оказавшись там, решительно невозможно представить себе гуннскую степь. А без этого представления будет крайне сложно понять душу гуннов. А ведь их душа – ключ к пониманию того феномена, каким образом горстка кочевников, оставив степь, превратилась в самую мощную силу Европы.

Итак, как мы уже сказали, той первозданной степи, где некогда обитали гунны, уже нет. Однако у нас есть прекрасное средство, с помощью которого мы все-таки сможем в этой степи побывать!

Какое, спросите вы?

Что ж, все очень просто!

Давайте обратимся к литературной классике. А именно к первой повести А. П. Чехова, которая так и называется: «Степь». Писатель ведет рассказ, основываясь на восприятии ребенка, мальчика Егорушки. Это довольно-таки большое произведение, но внимательное прочтение его позволяет выписать ряд цитат, необходимых для нашего повествования. Мы приводим их ниже.

«...Между тем перед глазами ехавших расстилалась уже широкая, бесконечная равнина, перехваченная цепью холмов. Теснясь и выглядывая друг из-за друга, эти холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо от дороги до самого горизонта и исчезает в лиловой дали; едешь-едешь и никак не разберешь, где она начинается и где кончается... Солнце уже выглянуло сзади из-за города и тихо, без хлопот принялось за свою работу. Сначала, далеко впереди, где небо сходится с землею, около курганчиков и ветряной мельницы, которая издали похожа на маленького человечка, размахивающего руками, поползла по земле широкая ярко-желтая полоса; через минуту такая же полоса засветилась несколько ближе, поползла вправо и охватила холмы; что-то теплое коснулось Егорушкиной спины, полоса света, подкравшись сзади, шмыгнула через бричку и лошадей, понеслась навстречу другим полосам, и вдруг вся широкая степь сбросила с себя утреннюю полутень, улыбнулась и засверкала росой.

Сжатая рожь, бурьян, молочай, дикая конопля – всё, побуревшее от зноя, рыжее и полумертвое, теперь омытое росою и обласканное солнцем, оживало, чтоб вновь зацвести. Над дорогой с веселым криком носились ласточки, в траве перекликались суслики, где-то далеко влево плакали чибисы. Стадо куропаток, испуганное бричкой, вспорхнуло и со своим мягким „тррр“ полетело к холмам. Кузнечики, сверчки, скрипачи и медведки затянули в траве свою скрипучую, монотонную музыку.

Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски...

Как душно и уныло! Бричка бежит, а Егорушка видит всё одно и то же небо, равнину, холмы... Музыка в траве приутихла. Старички улетели, куропаток не видно. Над поблекшей травой, от нечего делать, носятся грачи; все они похожи друг на друга и делают степь еще более однообразной.

Летит коршун над самой землей, плавно взмахивая крыльями, и вдруг останавливается в воздухе, точно задумавшись о скуке жизни, потом встряхивает крыльями и стрелою несется над степью, и непонятно, зачем он летает и что ему нужно. А вдали машет крыльями мельница...

Для разнообразия мелькнет в бурьяне белый череп или булыжник; вырастет на мгновение серая каменная баба или высохшая ветла с синей ракшей на верхней ветке, перебежит дорогу суслик, и – опять бегут мимо глаз бурьян, холмы, грачи...

Опять тянется выжженная равнина, загорелые холмы, знойное небо, опять носится над землею коршун.

...Через минуту бричка тронулась в путь. Точно она ехала назад, а не дальше, путники видели то же самое, что и до полудня. Холмы всё еще тонули в лиловой дали, и не было видно их конца; мелькал бурьян, булыжник, проносились сжатые полосы, и всё те же грачи да коршун, солидно взмахивающий крыльями, летали над степью. Воздух всё больше застывал от зноя и тишины, покорная природа цепенела в молчании... Ни ветра, ни бодрого, свежего звука, ни облачка.

Но вот, наконец, когда солнце стало спускаться к западу, степь, холмы и воздух не выдержали гнета и, истощивши терпение, измучившись, попытались сбросить с себя иго. Из-за холмов неожиданно показалось пепельноседое кудрявое облако. Оно переглянулось со степью – я, мол, готово – и нахмурилось. Вдруг в стоячем воздухе что-то порвалось, сильно рванул ветер и с шумом, со свистом закружился по степи. Тотчас же трава и прошлогодний бурьян подняли ропот, на дороге спирально закружилась пыль, побежала по степи и, увлекая за собой солому, стрекоз и перья, черным вертящимся столбом поднялась к небу и затуманила солнце. По степи, вдоль и поперек, спотыкаясь и прыгая, побежали перекати-поле, а одно из них попало в вихрь, завертелось, как птица, полетело к небу и, обратившись там в черную точку, исчезло из виду. За ним понеслось другое, потом третье, и Егорушка видел, как два перекати-поле столкнулись в голубой вышине и вцепились друг в друга, как на поединке.

...Всё, что было кругом, не располагало к обыкновенным мыслям. Направо темнели холмы, которые, казалось, заслоняли собой что-то неведомое и страшное, налево всё небо над горизонтом было залито багровым заревом, и трудно было понять, был ли то где-нибудь пожар или же собиралась восходить луна. Даль была видна, как и днем, но уж ее нежная лиловая окраска, затушеванная вечерней мглой, пропала, и вся степь пряталась во мгле...

В июльские вечера и ночи уже не кричат перепела и коростели, не поют в лесных балочках соловьи, не пахнет цветами, но степь всё еще прекрасна и полна жизни. Едва зайдет солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забыта, всё прощено, и степь легко вздыхает широкою грудью. Как будто от того, что траве не видно в потемках своей старости, в ней поднимается веселая, молодая трескотня, какой не бывает днем; треск, подсвистыванье, царапанье, степные басы, тенора и дисканты – всё мешается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить. Однообразная трескотня убаюкивает, как колыбельная песня; едешь и чувствуешь, что засыпаешь, но вот откуда-то доносится отрывистый, тревожный крик неуснувшей птицы, или раздается неопределенный звук, похожий на чей-то голос, вроде удивленного „а-а!“, и дремота опускает веки. А то, бывало, едешь мимо балочки, где есть кусты, и слышишь, как птица, которую степняки зовут сплюком, кому-то кричит: „Сплю!сплю!сплю!“, а другая хохочет или заливается истерическим плачем – это сова. Для кого они кричат и кто их слушает на этой равнине, бог их знает, но в крике их много грусти и жалобы... Пахнет сеном, высушенной травой и запоздалыми цветами, но запах густ, сладко-приторен и нежен.

Сквозь мглу видно всё, но трудно разобрать цвет и очертания предметов. Всё представляется не тем, что оно есть. Едешь и вдруг видишь, впереди у самой дороги стоит силуэт, похожий на монаха; он не шевелится, ждет и что-то держит в руках... Не разбойник ли это? Фигура приближается, растет, вот она поравнялась с бричкой, и вы видите, что это не человек, а одинокий куст или большой камень. Такие неподвижные, кого-то поджидающие фигуры стоят на холмах, прячутся за курганами, выглядывают из бурьяна, и все они походят на людей и внушают подозрение.

А когда восходит луна, ночь становится бледной и томной. Мглы как не бывало. Воздух прозрачен, свеж и тепел, всюду хорошо видно и даже можно различить у дороги отдельные стебли бурьяна. На далекое пространство видны черепа и камни. Подозрительные фигуры, похожие на монахов, на светлом фоне ночи кажутся чернее и смотрят угрюмее. Чаще и чаще среди монотонной трескотни, тревожа неподвижный воздух, раздается чье-то удивленное „а-а!“ и слышится крик неуснувшей или бредящей птицы. Широкие тени ходят по равнине, как облака по небу, а в непонятной дали, если долго всматриваться в нее, высятся и громоздятся друг на друга туманные, причудливые образы... Немножко жутко. Авзглянешь на бледно-зеленое, усыпанное звездами небо, на котором ни облачка, ни пятна, и поймешь, почему теплый воздух недвижим, почему природа настороже и боится шевельнуться: ей жутко и жаль утерять хоть одно мгновение жизни. О необъятной глубине и безграничности неба можно судить только на море да в степи ночью, когда светит луна. Оно страшно, красиво и ласково, глядит томно и манит к себе, а от ласки его кружится голова.

Едешь час-другой... Попадается на пути молчаливый старик-курган или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда, бесшумно пролетит над землею ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и всё то, что сам сумел увидеть и постичь душою. Итогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в глубоком небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей. Ив торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее тоскливый, безнадежный призыв: певца! певца!».

Поразительное описание, не правда ли?

Можно представить себе, как влияла степь на формирование характера гуннов, откуда взялись суровый нрав, железная воля, изощренное умение преодолевать жизненные препятствия...

Кроме того, становится понятно, почему в итоге гуннам пришлось сняться с насиженных мест.

Недостаток продовольствия, отсутствие должного комфорта – все это и многое другое требовало наличия реальной базы.

У гуннов ее не было.

Поэтому ее требовалось завоевать.

В этом уже была разница между гуннами и прочими народами, обитавшими в более цивилизованных областях. Те просто жили, а гуннам грозила смерть. Именно поэтому решительность гуннов была беспредельна.

Первыми жертвами гуннов стали аланы.

Как пишет Аммиан Марцеллин: «...Гунны, пройдя через земли аланов, которые граничат с гревтунгами и обычно называются танаитами, произвели у них страшное истребление и опустошение, а с уцелевшими заключили союз и присоединили их к себе. При их содействии они смело прорвались внезапным нападением в обширные и плодородные земли Эрменриха, весьма воинственного царя, которого страшились соседние народы, из-за его многочисленных и разнообразных военных подвигов».

Царство Эрменриха (Эрманариха) не представляло собой монолита, будучи раздробленным. Границы его между тем простирались от Черного до Балтийского моря. И вот теперь Эрменриху предстояло дать отпор гуннским ордам, которые возглавлял Баламбер, первый из гуннских вождей, вошедших в историю. Именно Баламбер был тем, на кого впоследствии равнялся сам Аттила.

Согласно «Истории» Марцеллина:

«...пораженный силой этой внезапной бури, Эрменрих в течение долгого времени старался дать им решительный отпор и отбиться от них; но так как молва все более усиливала ужас надвинувшихся бедствий, то он положил конец страху перед великими опасностями добровольной смертью».

Надо заметить, что к тому моменту от некогда грозного владыки остготов осталась, пожалуй, лишь его репутация. К тому же он был весьма стар годами. В то время как раз случилось происшествие, которое прямо затронуло Эрменриха. Ходили слухи, что он был вероломно предан одним из собственных вассалов. Тот успел сбежать, однако не успел захватить с собой супругу. Эрменрих, разъяренный изменой вассала, приказал предать Сунильду (таково было имя жены изменника) жестокой казни. Тело несчастной на глазах толпы народа было разорвано пополам лошадями. За гибель невинной Сунильды вознамерились отомстить двое ее братьев. Они хотели убить Эрменриха, но юркому старику удалось спастись. Впрочем, братья серьезно его ранили. Последствия этого ранения оказались катастрофическими для предводителя остготов. Он словно разом постарел на двадцать лет и влачил жалкое существование, почти не покидая одра болезни. Сообщение о нашествии рати гуннов до такой степени потрясло его, что он предпочел свести счеты с жизнью. Естественно, войска остготов, уже зная о смерти Эрменриха, были психически надломлены и совершенно не настроены не то что на победу, но даже на мало-мальски серьезное противостояние.

Для гуннов это был легкий трофей!

Однако судьба остготского царства еще не была окончательно решена. Преемник Эрменриха Витимир, понимая, что напрямую ему с гуннами не совладать, решил прибегнуть к помощи интриги. Правда, это ему не сильно помогло. Обратимся вновь к Аммиану Марцеллину:

«Витимир, избранный после его (т. е. Эрменриха.–Примеч. составителя) кончины царем, оказывал некоторое время сопротивление аланам, опираясь на другое племя гуннов, которых он за деньги привлек в союз с собою. Но после многих понесенных им поражений он пал в битве, побежденный силой оружия. От имени его малолетнего сына приняли управление Алафей и Сафрак, вожди опытные и известные твердостью духа; но тяжкие обстоятельства сломили их, и, потеряв надежду дать отпор, они осторожно отступили и перешли к реке Данастию, которая протекает по обширным равнинам между Истром и Борисфеном».

Вот так перекраивалась карта Европы...

Какой-то миг, и картина стала иной.

Естественно, случившееся с остготами не стало тайной для других народов. Находим этому подтверждение все у того же Аммиана Марцеллина:

«Когда слухи об этих неожиданных событиях дошли до Атанариха, правителя тервингов (вестготов.—Примеч. составителя/, ...онрешил попытаться оказать сопротивление и развернуть все свои силы, если и на него будет сделано нападение, как на остальных. Он разбил большой лагерь на берегах Данастия в удобной местности поблизости от степей гревтунгов и в то же время выслал на 20миль вперед Мундериха (который был впоследствии командиром пограничной полосы в Аравии) с Лагариманом и другими старейшинами, поручив им высматривать приближение врага, пока он сам беспрепятственно занимался приготовлениями к битве.

Но дело вышло совсем не так, как он рассчитывал.

Гунны со свойственной им догадливостью заподозрили, что главные силы находятся дальше. Они обошли тех, кого увидели, и, когда те спокойно расположились на ночлег, сами при свете луны, рассеявшей мрак ночи, перешли через реку вброд и избрали наилучший образ действий. Опасаясь, чтобы передовой вестник не испугал стоявших дальше, они ринулись быстрым натиском на Атанариха.

Ошеломленный первым ударом, Атанарих, потеряв кое-кого из своих, вынужден был искать убежища в крутых горах. От неожиданности этого события и еще большего страха перед будущим он стал воздвигать высокие стены от берегов Гераза (Прута) до Дуная поблизости от области тайфалов. Он полагал, что, быстро и основательно соорудив это прикрытие, он обеспечит себе полную безопасность и спокойствие. Пока работа велась со всей энергией, гунны теснили его быстрым наступлением и могли бы совершенно погубить его своим появлением, если бы не оставили этого дела вследствие затруднительного положения, в которое их поставило обилие добычи».

Вчитайтесь в последние слова: «...затруднительного положения, в которое их поставило обилие добычи».

Каково?!

Они еще только разогревались, а триумф их был настолько невероятен, что количество военных трофеев, по сути, уже не поддавлось учету. И ведь что удивительно: Атанарих – это вам не Эрменрих! Опытный, целеустремленный военачальник, он сумел даже договориться с римлянами, убедив императора Валента признать независимость вестготов, находившихся под его началом. Забавно, что Атанарих гарантировал Валенту абсолютную защиту от любых варварских орд, могущих появиться в подвластном ему регионе. Более того, он настолько уверовал в свою безнаказанность, уповая на союз с Римом, что дерзнул объявить себя противником и искоренителем христианства! Для того чтобы его демарш увенчался успехом, Атанарих решил возродить древнюю религию готов, базировавшуюся на поклонении Нерфус, женскому божеству земли и плодородия. Отныне участь всех тех, кто исповедывал христианство и волею судьбы оказался на территории вестготов, находилась под угрозой. Им следовало забыть об Иисусе и поклоняться отныне отвратительным и жутким деревянным изваяниям богини Нерфус. Противящихся ожидала смерть.

Атанарих, как можно сделать вывод, был слишком уверен в своих силах. Он, скорее всего, и мысли не допускал о том, что его военный гений уступит степным инстинктам банды кочевников. И вот смотрите, чем все кончилось...

Не стало Атанариха, и начался хаос.

Наверное, самые мудрые люди среди готов уже тогда поняли, что возврата к прежнему больше не будет.

Никогда.

С гуннами придется считаться или... умереть.

Но не зря возникла поговорка: «Нет пророка в своем отечестве».

Большая часть готов поначалу полагала случившееся досадной случайностью и намеревалась собраться с силами и разнести гуннов в пух и прах. Однако по зрелом размышлении готы в итоге решили просто-напросто... задать стрекача!

Спастись – вот и все, чего они желали.

А осуществить это они могли только при помощи Рима. Каким образом – вы узнаете из следующей главы.

А что же гунны?

Какая-то их часть осталась в регионе театра боевых действий. Судя по всему, именно им предстояло в скором времени войти в союз... с аланами и готами, чтобы совместно бороться с Римом.

Основные же их силы последовали за Дунай.

Оставив за собой украинские степи, гунны стремительно преодолели 75 км, пройдя Карпатские горы. От Яблуницкого перевала они двинулись вдоль реки Тиса, минуя находившееся по левую сторону Трансильванское нагорье. И вскоре подошел к финалу последний этап их грандиозного марша от каспийских и понтийских степей.

Гунны спустились на Венгерскую равнину!

Именно ей после степи предстояло стать для гуннов второй родиной...

И именно на территории Венгерской равнины (а отнюдь не в степи, как многие ошибочно полагают) суждено было впоследствии родиться Аттиле – великому вождю гуннов.

Глава 4

Влияние нашествия гуннов на положение Римской империи, или варвары и Рим

Каким же образом разворачивались далее события в Европе?

Итак, не встречая серьезного сопротивления, гунны покоряли один народ за другим, а слухи об их чудовищных деяниях облетали окрестные земли с невероятной быстротой. Послушаем Марцеллина.

«...Среди остальных готских племен широко распространилась молва о том, что неведомый дотоле род людей, поднявшись с далекого конца земли, словно снежный вихрь на высоких горах, рушит и сокрушает все, что попадается навстречу. Большая часть племен, которая оставила Атанариха вследствие недостатка в жизненных припасах, стала искать место для жительства подальше от всякого слуха о варварах. После продолжительных совещаний о том, какое место избрать для поселения, они решили, что наиболее подходящим для них убежищем будет Фракия; в пользу этого говорили два соображения: во-первых, эта страна имеет богатейшие пастбища, и, во-вторых, она отделена мощным течением Истра от пространств, которые уже открыты для перунов чужеземного Марса. То же самое решение как бы на общем совете приняли и остальные...

И вот под предводительством Алавива готы заняли берега Дуная и отправили посольство к Валенту со смиренной просьбой принять их; они обещали, что будут вести себя спокойно и поставлять вспомогательные отряды, если того потребуют обстоятельства».

Что ж, удивляться не приходится.

Авторитет Атанариха покоился на договоре с Римом. Как еще могли поступить уцелевшие готы?

Конечно же, прибегнуть к защите великого и, как им казалось, непоколебимого Рима. Валент, на свою голову, согласился их принять. Он не был достаточно прозорлив. Вместе с тем хаос в Европе нарастал.

«Пока происходили эти события за пределами империи, расходились грозные слухи о том, что среди северных народов совершаются новые движения в необычайных размерах, и шла молва, что на всем пространстве от маркоманнов и квадов до самого Понта множество неведомых варварских народов, будучи изгнано из своих обиталищ внезапным натиском, подошло к Истру с женами и детьми. Сперва это известие принято было нашими с пренебрежением по той причине, что в тех пределах вследствие отдаленности театра военных действий привыкли получать известия, что войны или закончены, или, по крайней мере, на время успокоены. Но когда дело стало выясняться в его истине, и слухи были подтверждены прибытием посольства варваров, которое настойчиво просило о принятии бездомного народа на правый берег реки, приняли это скорее с радостью, чем со страхом. Поднаторевшие в своем деле льстецы преувеличенно превозносили счастье императора, которое предоставляло ему совсем неожиданно столько рекрутов из отдаленнейших земель, так что он может получить непобедимое войско, соединив свои и чужие силы, и государственная казна получит огромные доходы из военной подати, которая из года в год платилась провинциями. С этой надеждой отправлены были разные лица, чтобы устроить переправу диких полчищ. Принимались тщательные меры для того, чтобы не был оставлен никто из этих будущих разрушителей римского государства, пусть даже он был поражен смертельной болезнью. Получив от императора разрешение перейти через Дунай и занять местности во Фракии, переправлялись они целыми толпами днем и ночью на кораблях, лодках, выдолбленных стволах деревьев. А так как река эта – самая опасная из всех и уровень воды был выше обычного вследствие частых дождей, то много народа утонуло, как те, кто при крайней переполненности судов слишком решительно плыли против течения, так и те, кто бросался вплавь.

Так прилагали все старания навести гибель на римский мир. Хорошо известно, что злосчастные устроители переправы варваров часто пытались определить их численность, но оставили это после многих безуспешных попыток... »

Можно сказать, что «старания навести гибель на римский мир», о которых повествует Аммиан Марцеллин, почти увенчались успехом. В последовавших далее жестоких схватках с племенами варваров было суждено погибнуть самому императору Валенту и множеству римских воинов.

Более того: в рядах римских войск было немало представителей как готов, так и гуннов. Некогда Валента, как вы помните, убедили пойти навстречу беженцам и тем самым заполучить рекордное количество вполне боеспособных рекрутов для армии. Незадачливый Валент, явно не оценив всех последствий своего решения, дал на это согласие. В итоге действия армии римлян могли быть просто-напросто парализованы благодаря распространению внутреннего мятежа!

Добавьте еще к этому чудовищную коррупцию, поразившую верхушку римской армии. Аммиан Марцеллин сообщает удивительные детали.

«Первыми были приняты Алавив и Фритигерн, император приказал выдать им пока провиант и предоставить земли для обработки. В то время как открыты были запоры на нашей границе и варвары выбрасывали на нас толпы вооруженных людей, как Этна извергает свой пылающий пепел, и трудное положение государства требовало прославленных военными успехами командиров, именно тогда, словно по вмешательству разгневанного божества, во главе военных сил стояли как на подбор люди с запятнанным именем.

На первом месте были Лупицин и Максим, первый – комит во Фракии, второй – командир, вызывавший к себе ненависть, оба они могли соперничать между собою в неосмотрительности.

Их зловредное корыстолюбие было причиной всех бед. Оставляя в стороне другие проступки, которые названные командиры или другие при их попустительстве позволили себе самым позорным образом в отношении переходивших к нам иноземцев, ничем до этого не провинившихся, я расскажу об одном столь же постыдном, сколь и неслыханном деянии, которое не могло бы быть признано извинительным, даже в глазах судей, замешанных в этом деле.

Пока варвары, переведенные на нашу сторону, терпели голод, эти опозорившие себя командиры завели постыдный торг: за каждую собаку, которых набирало их ненасытное корыстолюбие, они брали по одному рабу, и среди взятых уведены были даже сыновья старейшин».

Вот такие творились безобразия!

А тут еще и новая проблема подоспела.

Если вы помните, Алафей и Сафрак, опытные предводители поверженных остготов, отчаявшись изыскать средство успешно противостоять гуннам, предпочли отойти к обширным равнинам у Истра. Там они и пребывали все это время, покуда не услышали о том, что Рим взял вестготов на довольство. Остготы мигом сообразили, что им светит, если удастся договориться с римскими властями. Все-таки, что ни говорите, а равнины, пусть даже обширные и плодородные, не слишком надежное убежище от гуннов. Что делать, если те вдруг вздумают двинуться в те края? А бастионы Великого Города – это же твердыня неприступная! Патронаж Рима – верная гарантия безопасности. И вот остготы мигом снялись с места и устремились по пути вестготов. Да только напрасными были их хлопоты. Как сказано у Марцеллина: «Между тем приблизился к берегам Истра и Витерик, царь гревтунгов, вместе с Алафеем и Сафраком, которые были его опекунами, а также Фарнобий. Спешно отправив посольство, царь просил императора оказать ему столь же радушный прием. Послы получили отказ, как того, казалось, требовали государственные интересы; и гревтунги находились в тревожной нерешительности относительно того, что им предпринять. (Этот отказ, пусть и блестяще мотивированный, еще дорого обойдется римлянам. Но в тот момент они, естественно, этого даже не подозревали.– Примеч. составителя.)

Атанарих, боясь получить такой же отказ, отступил в отдаленные местности: он помнил, что некогда презрительно отнесся к Валенту во время переговоров и заставил императора заключить мир на середине реки, ссылаясь на то, что заклятие не позволяет ему вступить на римскую почву. Опасаясь, что неудовольствие против него осталось до сих пор, он двинулся со всем своим народом в область Кавкаланда, местность недоступную из-за высоких поросших лесом гор, вытеснив оттуда сарматов». Казалось бы, все само собой утряслось.

Но какое там!

Аммиан Марцеллин горестно свидетельствует:

«А тервинги, принятые до этого в пределы империи, все еще скитались возле берегов Дуная, так как их угнетало двойное затруднение вследствие подлого поведения командиров: они не получали провианта, и их намеренно задерживали ради позорного торга. Когда они это поняли, то стали горячо говорить, что они примут свои меры для отвращения бедствий, причиняемых им предательством; и Лупицин, опасаясь возможного бунта, подошел к ним с военной силой и побуждал их скорее выступать.

Этим удобным моментом воспользовались гревтунги: они заметили, что солдаты заняты были в другом месте и что переплывавшие с одного берега на другой суда, которые препятствовали их переходу, остаются в бездействии, они сколотили кое-как лодки, переправились и разбили свой лагерь вдалеке от Фритигерна.

Фритигерн с прирожденной ему предусмотрительностью старался обеспечить себя на всякий возможный случай в будущем, чтобы и императору выказать повиновение, и с могущественными царями быть в союзе; он медленно продвигался вперед и небольшими переходами подошел, наконец, к Маркианополю. Тут случилось еще одно тяжкое событие, которое воспламенило факелы Фурий, загоревшиеся на гибель государства.

Лупицин пригласил на пир Алавива и Фритигерна; полчища варваров он держал вдалеке от стен города, выставив против них вооруженные караулы, хотя те настойчиво просили разрешить им входить в город для покупки необходимых припасов, ссылаясь на то, что они теперь уже подчинены римской власти и являются мирными людьми. Между горожанами и варварами, которых не пускали в город, произошла большая перебранка, и дело дошло до схватки. Рассвирепевшие варвары, узнав, что несколько их земляков захвачено, перебили отряд солдат и обобрали убитых.

Секретным образом был об этом оповещен Лупицин, когда он возлежал за роскошным столом среди шума увеселений, полупьяный и полусонный. Предугадывая исход дела, он приказал перебить всех оруженосцев, которые, как почетная стража и ради охраны своих вождей, выстроились перед дворцом.