Текст книги "Город (СИ)"

Автор книги: Глеб Белянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Чтобы было удобнее, люди протоптали и огородили прямую дорогу прямо от поста добычи до самого Генератора. Ныне эта дорога начиналась всё также с Генератора, но вот заканчивалась постом добычи, перестроенным в подобие вокзала и второго выхода из Города. Там было начало пути, там стоял вагон, который доставлял осуждённых на Чернодобывающую станцию.

Люди, копошащиеся на этом грубом мазке и снующие то тут, то там, оборачивались на ворота, которые вели на Чернуху – это добавляло им сил и рвения продолжать работать и при возможности всегда перевыполнять поставленный руководством план. И оборачивались они часто.

Вот и Паша, внезапно для себя осознавший, что его ранее никогда не интересовала судьба всех этих заключённых, стоял как вкопанная статуя, чего-то ожидая.

Люди начали подозрительно озираться и на него, а это могло привлечь лишнее внимание, которое в этом месте всегда оборачивалось против человека.

Но Паша не мог и двинуться. Он всё смотрел и смотрел. Над Чернухой вилась чёрная-чёрная лента дыма – там тоже топили, но как-то по своему. Город же напротив погряз во влажном горячем пару, который из-за своего веса оседал на улицах и крышах домов, образуя вокруг всего Города тяжёлый пузырь липкого пара.

Охотники, которые выходили за стены, чаще всего по графику два через два, вечно подмечали тот факт, что на пустошах холоднее раза в полтора, чем в Городе; всё из-за этого пара, который густо оцеплял и доходил до самых стен. Часто он затруднял дыхание и загораживал объекты, клубясь вокруг зданий целыми облаками газообразной воды.

Поэтому и Павел видел лишь краюху ворот, и даже если бы их открыли, он всё равно ничего не увидел бы по ту сторону. Но чёрная-чёрная, вечно встревоженная, лента дыма, исходящая от Чернодобывающей станции, пробивалась силуэтом сквозь пар и врезалась в глаза каждому жителю Города.

Паша продолжал смотреть, гадать и загадывать. Люди бросали всё более и более настороженные взгляды.

Скрипач бросил на уходящую в небо ленточку последний взгляд и обернулся.

Позади него высилась громадная металлическая башня, вокруг которой был построен Город. С самой её вершины густо опадали облака горячего томного пара, он струился вниз, падал на головы людей, и если бы не достаточно низкая температура, то кипячённая вода бы обжигала и ошпаривала кожу людей.

Механизм гудел и всем своим видом показывал, что работает, защищает, но защищает покуда люди сами хотят этого, покуда они готовы сделать всё, ради того, чтобы эта громадина не прекращала свою работу.

Павел поспешил убраться с открытого пространства, сунулся в очередную узкую улочку и зашагал вдоль покосившихся зданий – признак нового квартала.

Большая дорога – грубый мазок небрежного художника от Генератора к воротам – разделяла два квартала: Белый и Муравьиный.

Белым называли квартал, который имел форму прямоугольника и который был от конца до конца забит зданиями с белыми крышами и большими красными крестами. Люди в Городе, как уже говорилось ранее, болели так часто, что отельный для них квартал был просто необходим.

Белый квартал граничил с Пепельным и Муравьиным кварталами.

Во второй как раз таки и направлялся Павел.

Строгие и более менее ухоженные ряды больничных пунктов, госпиталей и лазаретов закончились на большой дороге, твёрдо стояли на берегу, словно старики, которым нельзя было спрыгивать с берега и идти купаться.

Зато начался другой квартал, самый большой в Городе, – Муравьиный – один из контрольных постов которого будет за следующим углом. Бараки очень тесно жались друг к другу, взбирались друг на друга точно тараканы в ведре, дабы зацепиться хотя бы за краюху свежего воздуха(или пара). Патрульные вышки и охранные пункты выскакивали тут и там волдырями, покрывая весь кожный покров Города какой-то странной липкой кожно-венерологической болезнью. Потому квартал и назвали Муравьиным, потому что он был одним большим ульем, где людям снаружи места практически не было; вот только тараканов и Тараканий квартал по аналогии Капитан отклонил, а поэтому в народе его назвали просто и ясно – Муравейником. Здесь же располагались и бараки, и недавно отстроенный паб, и бордель, и другие места, заставляющие людей копить на них талоны и ходить раз в месяц развлекаться, чтобы снять стресс и напряжение. Все здания в Городе были какими-то низкими, скособоченными, будто на них что-то давило – ни одно здание не имело более трёх этажей, чаще всего один. У бараков крыши менялись каждые несколько метров, так семьи делили территорию. На одном участке найденная в экспедиции черепица, где-то просто наваленные рядами доски, а где-то и вовсе найденный на улицах Города хлам. Похоже это было действительно на муравьиные панцири. Предметы в бараках чаще всего стояли на полу – ввинтить их в стены было некому, да и стены еле держались, поставить тоже некуда. Кто мог, брал их с собой на работу, чтобы не украли, кто не имел такой возможности, прятал. И не всегда удачно. Из-за чего перед сон-часом нередко устраивались драки за немногочисленный, но кем-то ловко утащенный скарб.

Идя по Городу, можно было услышать отовсюду доносившиеся раструбы граммофонов:

– Век трудись, век учись как правильно трудиться!

– Вперёд, товарищи! Мы – последняя надежда человечества!

– Хвала нашему Капитану! Хвала его твёрдой руке, которой он ведёт нас в лучшее будущее!

Вышки с граммофонами были раскиданы всюду по Городу, точно также как и блокпосты патрулей.

Патрульные в чёрной одежде с чёрными кепи на голове, у одного из которых на груди покоился свисток, очень строго проверили документы и пропуск. Так же строго как они смотрели на Павла, положив свободные ладони на свои оскаленные в ремешках дубинки, ведь любые рабочие прогулы или нахождение вне положенных мест строго наказывалось.

Порой было совершенно непонятно, охрана защищает людей от власти, или власть от людей.

Главный проверяющий рявкнул что-то сквозь сомкнутые губы и чиркнул что-то в пропуске.

– Что случилось? – Паша попытался выяснить причину.

– Проход в Пепельный квартал вам ныне закрыт на неопределённый срок, – зарапортовал он монотонно. – К воротом на Чернодобывающую станцию ближе чем на двадцать пять метров не подходить.

– Что? Почему?

Человек с гранеными скулами и хмурыми бровями, с острыми расщелинами вместо глаз и строгими губами, впихнул пропуск с документами, подтверждающими личность, в грудь скрипачу. Тот несколько отпрянул, схватился за свои бумажки и корочки, открыл и проверил: квартал Пепельный на карте Города был яростно заштрихован. Паша снова взглянул в глаза проверяющему, пытаясь найти в них желанные ответы, но не нашёл ничего кроме презрения и ненависти.

Ветер задул ещё сильнее, разгоняя тяжелые клубы пара и дыма, юноше стало совсем холодно, и он не стал более задерживаться – пошёл туда, куда изначально держал путь: через широкую дорогу, точно кисточкой мазок, сквозь узкие улочки тараканий бараков, чтобы вывалиться к знакомому и родному месту. В паб.

* * *

Ветер завывал на пустошах с удвоенной силой, взрывал взъерошенные шапки гор, врезался в них и уносил далеко-далеко.

Несмотря на тяжёлую порывистую бурю, в воздухе царило безмолвие, и солнце в этом безмолвии медленно зарывалось в пепельные тучи; точно ребёнок укутывается в одеяло.

Харчок золота в небе не грел и не тух, но был как-то совершенно безразличен к судьбе человека и к судьбе этой группы из четырёх человек.

Рыжий, Щека, Лавина и Предатель.

Такими их не знали матери, но узнали товарищи, такими их запомнит эта Новая земля.

Белоснежная пустыня недовольно ершилась, казалось, даже она пыталась спрятаться от вездесущей и назойливой, точно комариха, погоды.

Ещё некоторое время назад они шли порознь, дабы охватить глазами большую территорию, но сейчас сгруппировались, чтобы не потерять из виду не то что бы путь или цель, а хотя бы друг друга. Случалось, кто-то из них падал, но другой поднимал. Сплотившись, они шли напролом, навстречу и назло всем бурям и ветрам.

Вьюга широкими волнами снега вырывалась из неоткуда, слепила их, колола глаза иголочками снега.

Они дрожали всем телом, но продолжали идти. Лагерь был уже слишком далеко, чтоб к нему возвращаться, да и незачем – уж очень это была плохая примета у охотников и исследователей; никто и никогда не ночевал в пустошах в одном и том же месте дважды.

Метель свистела сотнями трелей, выла глотками тысячи волков, мёртвый и холодный оркестр впивался в душу, заставлял её забиваться в угол, кричать, визжать, молить о пощаде.

Повсюду вздымались величественные верхушки гор и холмов, сверху донизу покрытых бесконечными буграми снегов, громадные и недосягаемые вершины злостно, но как-то безразлично, подглядывали на путников, путники не знали в верном ли направлении они сейчас идут, но не было сил и не было возможности свериться с картой.

Они вышли к широкой дуге, опоясывающей глубокую котловину, которая была похожа на место падения большущего астероида, двинулись вдоль неё, обходя заметные и не заметные провалы снега, преодолевая обломки льдов, похожих на кости какого-то давно погибшего гиганта.

Четвёрка запятых пунктиром обходила дугу.

Эмиль вдруг упал, снег посыпался вниз, он у края обрыва оказался внезапно очень мягким – его нога соскочила, тело качнулось, и он целиком повалился вниз.

Щека оказался ближе всех: среагировал. оказался рядом в пару шагов и прихватил его за край рюкзака; Эмиль повис на краю пропасти.

Рыжий и Пётр, которые шли позади, даже не успели понять, что происходит, но чувствовали всем телом что-то неладное. У Пётра перехвалило дыхание раньше всех, его интуиция уже была отработана на подобные случаи.

Всё вокруг затряслось, задребезжало, полетело с обрыва вниз.

Петя ринулся в сторону от котловины, подальше от смертельной дуги.

Рыжий поскакал следом за ним.

А большущий кусок, точно от торта из белого шоколада, надломился под Щекой и Предателем, покатился вниз медленно-медленно цельной скалой. Щека потянул своего товарища на себя, они вдвоём побежали от котловины к ещё не отколовшемуся краю, но эта часть, на которой они стояли, была лишь малой частью по сравнению с той, которая сейчас неумолимо шла ко дну разинутой пустошами пасти.

Пётр и Рыжий были в метрах десяти от них, но также как они чувствовали расслоение этой стороны разлома.

Рыжий опередил Лавину, понёсся вниз сломя голову, прорезая коленями белоснежную пушнину. Снег комьями выскакивал из под его пяток, слепил Петра, и тот, обессилев и не удержав равновесия, позволил снегу под ногами заглотнуть его слишком глубоко – он провалился под снег по пояс, зацарапал беспорядочно руками, борясь за жизнь, пытаясь вырвать ещё хоть кусочек. Он обернулся и увидел, что Щека и Эмиль тонули в этом потопе, они скребли ручонками как могли, словно лягушки в молоке, но их силы были на исходе. Эмиль выхватил крюк и беспомощно вбивал его в слишком мягкий для создания зацепа снег. Пётр смёл с лица льняные хлопья, вгляделся вперёд: Рыжий бежал не оборачиваясь.

Вдруг Пётр почувствовал как вокруг него что-то треснуло, он ощутил это так, будто затвердевшие пласты снега сдавили и сломали ему кости, но снег наоборот внезапно проступил весь широкими и большими трещинами, словно кожа, выпустил Петра из своих тисков, давая ему шанс отплатить своим спасителям.

Он ударил локтями под себя, вытолкнул тело наружу и побежал из последних сил навстречу водопаду.

Снег уже огромными комьями опадал на дно котловины, сжираемый там зубчатым ртом матери-пустоши.

Эмиль чуть отстал, поднялся с колен и врезался в Щеку, толкая его вперёд. Топливо последнего было на исходе, он почти не двигался, не пытался больше спастись.

Лавина неслась вниз и Пётр не успевал.

Эмиль и Щека, медленно отползая от обрыва, всё равно были обречены ввергнуться в пропасть.

Пётр подоспел к ним, дух у него перехватило от того, как близко к нему была смерть, даже ближе чем на том холме и в ту бурю. Невероятно близко. Он чувствовал её удивительно чистое, ни разу не зловонное дыхание. Она уже была в нём в виде веры в собственную кончину, и эта вера пропитывала его насквозь, заставляя внутри гибнуть что-то нечеловеческое, а человеческое заставляло выйти наружу человеческим способом.

Он хватанул их обоих за куртки, потянул на себя, пока бесконечные потоки снега не смели их с ещё едва ли твёрдой поверхности.

Эм поднял глаза, взглянул на своего спасителя, тот взглянул на него, вдвоём они замотали лягушачьими лапками, толкая вперёд самого тучного члена команды.

Мясной шарф слетел с лица Петра, игольчатый снег рвал потрескавшиеся губы и слепил глаза.

Ткань сорвалась с лица, отлетела в лицо Щеке, обвилась вокруг его шеи удушающей лозой, мертвой хваткой вцепляясь в осипшее горло.

Щека бессильно повалился набок, Эмиль вместе с ним. Они остановились, рухнув медными статуями друг на друга, теряя свой последний шанс на выживание.

Поток снега безжалостно сносил их к самому дну.

Дну, из которого уже нельзя было выбраться.

* * *

Павел вошел в паб, устало повёл глазами-кузнечиками, пробежавшись, проскакавши вдоль всех столов и стульев; середина дня, а значит всего несколько посетителей, освобождённых от работы, или тех, кто работал здесь. Помимо самого Хозяина – управляющего пабом – здесь работает и его помощник, мальчик лет девяти, который умеет легче лёгкого пробиваться сквозь толпу людей, просто напросто проскакивая у людей под ногами. Куда бы мальчик не пошёл, через пару минут Хозяин снова окликает его:

– Мальчик! Мальчик!

Столов было мало, стульев ещё меньше, особенно целых, а в углу у стены покоился совсем недавно отстроенный бильярдный стол. Павел занимал очередь на него ещё позавчера, но поскольку очередь его пришла, а его самого в нужный момент не было, то заняв место на игру сейчас, он мог оказаться на месте так сотом. И то, в порядке исключения.

Краска полопалась и обветшала на потрёпанных досках.

Если бы паб подожгли, он бы вспыхнул как спичка: объятый пламенем пол, перед свой огонь на стены, а с него языки пламени дотянулись бы до потолка, который как и во всех строениях в Городе был очень низким и давящим. Возможно, только в здании администрации, где жил Капитан, он не вдавливал твою голову в плечи, а тебя самого в пол, но там Скрипачу побывать не удалось.

Хотя Павел уже не считал себя Пашей Скрипачом. Музыкант без своего инструмента не музыкант, как-бы с головой не выдавали человека его худощавые, тонкие, костлявые пальцы. Инструмент сломан, а значит парень потерял свою работу. Даже если бы он смог вызволить из Чернухи своих родителей, ему нечем бы было их кормить и не на что было бы содержать. Куда бы они отправились? Его отец за стену, а мама в бордель? Именно так. И хорошо если отец за стену всего лишь патрульным, а мать на панель обычной служанкой, но такие места выдавались лишь закоренелым жителям Города. И никак иначе.

Паша ещё раз пробежался глазами по пабу в поисках чего-то, что могло бы помочь ему решить, что делать дальше, на минуту он даже подумал, что, возможно, не стоит рисковать своим статусом, а его родителям будет лучше на Чернодобывающей станции, ведь ему даже неизвестно какие там условия содержания и труда, но абсолютно внезапно он наткнулся глазами на того, кто был главной причиной, почему его тут держали, кормили, поили и выдавали талоны.

Фёдор Абросимов, такой же ветреный как и он человек, такой же шаткой на заработок профессии, сидел за тем самым столом, за которым они сидели вчера.

Писатель, завидев знакомого музыканта, распустился подобно цветущему бутону в мае года так пятого. Абросимов, как и тот доктор, тоже был стариком, но почему-то совсем другим – ему хотелось верить. От его стеклянных кругляшков в оправе очков не веяло холодом, от них шла особая энергия проницательности, которая перемешивалась с его извечно пытливым и любопытным до каждой мелочи взглядом, в результате чего создавало впечатление не только приятного собеседника, но и хорошего человека.

Фёдор улыбнулся, помахал музыканту рукой.

С кухни потянуло варёным мясом и пряностями.

Павел Скрипач ответил ему улыбкой, быстро добрался до нужного стола, протиснувшись меж узко поставленных столов и уселся напротив старика, чуть не сбитый с ног мальчишкой-помощником.

– Ну что, как твоя голова? – Поздоровался вопросом Фёдор.

– Нормально, жить буду, – неловко бросил парень и заёрзал на стуле в ожидании других неудобных вопросов.

– Я думаю, это из-за спёртого воздуха, в пабе ближе к вечеру постоянно много народу, а мне ещё и пришлось тебя будить, вырывать из плохого сна.

– Да не переживайте, дядь Федь, из таких снов лучше вырывать и вырывать вместе с корнем.

– Это ты хорошо сказал, надо будет записать. Вырывать, хм, вырывать вместе с корнем, – задумчиво произнёс старик.

Паша молчал. Он знал, что дай дяде Феде волю, разговори, того уже будет не остановить.

– А скрипку мы тебе в случае чего новую найдём, не переживай, а то вид у тебя угрюмый совсем. Плохо без музыки?

– Ну…

– Да, признаюсь честно, и мне плохо. Это ведь искусство. Показатель нашей человечности. Это то, что отличает нас от животных. Не все эти черно-красные флаги на Генераторе, зданиях и фонарных столбах. Собаки тоже метят свою территорию, и ничего, мы называем это кланами или стаями, а не государствами. Музыка, книги – это всё то, что необходимо сохранить. Ибо если мы упустим возможность, не сохраним это, то какой вообще смысл выживать? Ну выжили мы и что? А если катаклизм сойдёт на нет и мир начнёт теплеть? Что мы принесём своим потомкам в новый мир, когда они вернуться обратно в свои города, которые принадлежат им как и нам по праву, что мы им расскажем?

– Вам повезло, у вас есть книга. В этом плане вы уже добились своей цели.

– Эх, Паша, Паша, ничего у меня нету. Новейшая История Замёрзшего Мира, то бишь НИЗМа, это ведь только задумка.

– А как же тетрадь, которую вы с собой вечно носите?

– Тетрадь, Паш, это тетрадь. Это ещё не книга. И вообще всё сложно, – он посерьёзнел, уткнул глаза в стол и продолжил. – Я не знаю, что в ней писать. Сначала я хотел отобразить в ней прямую статистику, рассказать о каждом прожитом дне в Городе и том, как люди живут в этом мире. Но Капитан почти ничего мне не рассказывает, или рассказывает, но только когда пройдёт время и его уже никто не осудит за проступки прошлого. Но тогда я подумал написать художественную книгу. Рассказ сразу о нескольких героях с ветвистым сюжетцем, история противоречивых людей в противоречивом мире, которую не стыдно донести до людей. Однако, однажды я проснулся, встал с постели и понял, что у меня нет никакого вдохновения заниматься этим. Не произошло ещё в моей жизни чего-то такого, от чего я бы мог отталкиваться. Не встречал я таких людей, с которых мог бы срисовать персонажей. Поэтому и книги то толком нету, лишь заметки на полях, да всяческие наработки. Мне вообще кажется, что меня здесь всерьёз не воспринимают.

Павел вопросительно поднял на него брови.

– Да, именно так. Я вроде как официально считаюсь помощником Капитана, но толку от этого никакого. Всем своим помощникам он всё рассказывает, а мне вообще ничего. Видимо, не доверяет. А я даже не знаю как заполучить его доверие. Вот и получается, что в узких кругах меня считают слишком ненадежным человеком, мол, я их секреты запишу на бумаге, а в широких кругах меня вообще за дурачка с тетрадочкой принимают, – он оторвал свой взгляд от стола, покосился на скрипача, вперил язык в зубы и заговорил. – Да уж, прямо как в той статье.

– В какой статье?

– В той, которую один мой завистник написал ещё в старом мире. Капитан мне её недавно приносил, ребята вычитали случайно, и она оказалась у меня.

– Так что же, дядь Федь, в твоей книге совсем-совсем ничего нету?

– Ну как же нету, я ж говорю. Наброски всякие, заметочки там…

– А вот, ну, чисто к примеру, есть там что-нибудь про Чернодобывающую станцию?

– Нет, мой мальчик, нету. Хотя и хотелось бы. А почему эта тема тебя так интересует?

Павел замялся на пару мгновений, Фёдор заскрёб его глазами, и он решился:

– Понимаете, я…

– Ваш обед, господа! – Проголосил мальчишка-помощник, невероятным образом оказавшись буквально из неоткуда у их стола.

– Мальчик! Мальчик! – Позвал его Хозяин.

Парнишка побежал дальше по своим делам, а на столе у Фёдора и Павла покоился поднос с двумя глубокими тарелками похлёбки с мясом. От неё тянуло дивным ароматом грубо помолотых трав и варёным мясом. От посуды исходили ленты горячего пара, вихрились, взвивались к их носам и потолку.

Павел, прерванный мальчишкой, растерял всю свою уверенность и не мог больше заговорить.

– Ну так, что ты хотел мне сказать?

Паша молчал, бросаясь то к одному выбору, то к другому. Никому нельзя было доверять, люди доносили друг на друга при каждой возможности, за это их награждали. Павел знал, что Фёдор хороший человек, но не хотел искушать его на такие уродские поступки; он обернулся, осматриваясь, нет ли рядом кого, кто мог подслушивать – никого рядом не было, паб был почти пустой.

Скрипач думал, что потянет немного времени, и это добавит ему уверенности, но теперь ему казалось, будто за ним кто-то наблюдает и он не сможет вымолвить и слова.

– Я…

* * *

Они вжались в друг друга точно дикие звери, шёпотом замаливали свои грехи. Всё вокруг утихло и лавина сошла, уснула, но возможно только пока. Прошло много времени, прежде чем троица смогла придти в себя и обнаружить, что полулёжа полусидя находится на спасительном островке – громадном осколке льда, который зубилом вонзился в край обрыва. Падая, они свалились на него, и так и остались на нём сидеть, пока снежные потоки обмывали их точно волны обмывают скалу.

Потихоньку, в тишине, они начали разгибать онемевшие от холода руки, у Щеки это получалось хуже всего, его руки почти не слушались. Они начали медленно карабкаться вверх по склону, поддерживая друг друга.

Эмиль лез первым и очень-очень осторожно протаптывал дорогу своим товарищам позади.

Лидер исследовательской группы взобрался на один из уступов, достал крюк, закрепился на уступе и позвал остальных.

Вместе, протягивая друг другу руку помощи, поочередно они выбрались обратно на дугу. Котловина, возможно, затянувшая в себя ни один исследовательский отряд, была позади.

Они втроём не спеша спустились к подножию и забрели по снегу.

Щека сунул свои окоченевшие руки под шубу, внутрь куртки, за телогрейку. Эмиль шёл впереди, легко обдуваемый успокоившимся ветерком. Пётр шёл позади, отряхиваясь от снега.

У Эмиля ноги до сих пор дрожали от страха.

– Где Рыжий? – Ветер успокоился и Щека не мог не воспользоваться моментом, задав вопрос, который сейчас меньше всего интересовал Эмиеля.

– Не знаю, да и хрен с ним. Он сбежал. Если его тут нет, он сбежал. Лавина, ты видел?

– Да, – кратко отозвался Пётр откуда-то сзади. – Сбежал, мальчишка.

Щека некоторое время молчал, но погода сама толкала на разговоры: ветер окончательно стих, белые шапки холмов мирно посапывали.

– И где он?

– Ещё умнее вопроса не пробовал задать? – Злостно спросил Эмиль, чувствуя, что проигрывает борьбу своим ногами, они норовили прибить его гвоздём ко льду. Его до сих пор всего трясло, но он не подавал и виду.

– Эм, я, конечно, всё понимаю, и я всегда вступаюсь за тебя, но он всего лишь мальчишка, – запричитал Щека. – Да, струхнул, бывает, но он член нашей команды, а в пустошах один он погибнет, здесь без шансов. Даже Пётр вон из Алексеевской и то чуть не погиб. И вообще, это всё не говоря уж о том, что мы оба знаем кое-что такое, чего не знает третий член нашего отряда.

Сам Пётр устыдился приставки «даже», ведь свои навыки исследователя пустошей он оценивал ещё ниже, чем навыки того же Рыжего. А слова про третьего члена отряда пропустил мимо ушей.

– Эм, ты меня слушаешь? – Ветер неприятно заёрзал по лицу, мешая губам говорить. – Нам нужно найти его, слышишь?

Эмиль обернулся резко, встал на месте. Вся группа также остановилась.

– Чего ты хочешь от меня? Ну, чего ты хочешь? Чтобы мы разделились и пошли искать его? Я не понимаю тебя. У нас есть задача и четко поставленная – дойти до Тринадцатого сектора. С Рыжим или без него. Он предал меня, предал тебя, предал нас. Посмотри на свои руки, ну, достань, посмотри. Не можешь? Тебе пора бы признать, что мы не успеем их тебе вылечить. Ты потерял их пока спасал этого, – он посмотрел на Петра так, будто хотел смахнуть зудящую муху. Его мучили головные боли, которые начали мучить его ещё давно. После одного случая. – Если бы не твои руки, мы может быть и пошли бы его искать, но пока я лидер этой группы, я буду принимать решения. И я говорю тебе и вам обоим: мы никуда не пойдём. Мы будем идти по назначенному маршруту, не отходя ни влево, ни вправо ни на один лишний метр. Вам ясно? Тебе отданный приказ ясен, Щека?

Эмиль стоял, изучаемый взглядом Щеки, из-за шубы которого высовывались лишь краюхи локтей, они забавно свисали и придавали ему образ пухлого цыплёнка.

– Тогда я выхожу из твоего отряда, – твёрдо заявил мужчина, руки которого были засунуты подполы одежды.

– Как это выходишь? – Удивился Эмиль.

– Выхожу.

– Я запрещаю.

– Нам нужно вернуться и найти его. Я уверен, он уже тысячу раз раскаялся и сейчас зовёт нас на помощь, мы можем вернуться, услышать его, найти и спасти. Всего одна ошибка, а ты уже похоронил его. Это неправильно.

Эмиль нахмурил брови, наконец-то одолел дрожь в ногах, обернулся и молча пошёл вперёд.

Пётр и Щека постояли немного и двинулись за ним. Все без исключения устали и хотели есть.

* * *

– Давай лучше отобедаем, Паш, – заявил Фёдор, жадно схватившись за ложку, что мальчик-помощник подал ему вместе с чашкой.

Павел Скрипач послушно последовал его примеру, обрадовавшись такому предложению. И вот первая ложка горячего наваристого супа оказалась у него во рту. Пряный мясной аромат заполнил ноздри, кружил голову, но парень с худощавыми пальцами и серой кепи внезапно подумал. Как там мать? Как там отец? За что их туда и что сейчас с ними? Павел вонзил ложку в суп, поднёс к губам вторую порцию, но запах вдруг стал невероятно противен, а на вкус хуже пустышки.

Павел с плеском бросил ложку обратно в суп и схватился за голову.

Фёдор проглотил то, что уже было в его рту, спокойно отложил ложку и спросил:

– Слышал историю про дирижабль?

– Про дирижабль? – Не поднимая головы спросил музыкант.

– Про дирижабль. Ходит слух, что по миру колесит огромных размеров дирижабль – одна из новейших паровых разработок, таких же как дредноуты, обогреватели или даже наш Генератор. Говорят, что на этой посудине путешествуют и живут инженеры, летают по всему миру, собирают нужные им сведения и данные, производят различные замеры. Несколько человек из наших лично утверждают, что видели этот дирижабль.

Павел начал прислушиваться. Фёдор продолжал:

– Как огромное паровое облако, выплыло оно из кучи других облаков, прорывая небесное полотно. Несколько минут они стояли и видели, как дирижабль пролетал по небу, будто бы скользя по льду, а после растворился в небытии.

– К чему ты это, дядя Федя? – Паша поднял взгляд на писателя, утирая сопли рукавом.

– Всем нам куда-нибудь отсюда хочется. Из этого проклятого Города. Нет, не останавливай меня, я не боюсь. К тому же, даже если сейчас из неоткуда появятся патрульные, то тебя они не заберут. Не за что тебя забирать. А я вот молчать не буду и хотя бы тебе скажу, хотя бы тебе открою душу, что я тоже кое-куда хочу, хочу на этот самый дирижабль, что как паровое облако летит по небу. Хочу к этим инженерам, хочу жить вместе с ними, хочу стать одним из них. Возможно, именно они смогут спасти нашу планету от тотального вымирания.

– А может их и нету? Может…

– Нет, они есть. Они точно есть, Паша, я это точно знаю. Даже не пытайся меня в этом переубедить. Это не легенда и не байка, я уверен, что дирижабль существует. Знаешь, в молодости я прочитал много книг, и каждая из них была как отдельная вселенная. И вот, что я тебе скажу, сынок: если ты веришь во что-то, значит это существует. И никак иначе.

– Что-то я не понимаю, дядь Федь, – Павел смотрел на старика.

– Ну вот послушай, ведь как ты можешь определить, что мы с тобой существуем?

– Ну как же как? Я вижу вас, вижу свои руки, вижу эту тарелку супа, – он взял в руки и приподнял в воздух уже остывшую чашку супа, положил на место.

– Вот именно. Всё это чувства. Так почему, скажи, ты думаешь, что это всё существует? Я прочитал очень много книг, а особенно художественных, и в каждой книге есть свои персонажи. Их может быть много, может быть мало, они могут быть скучными или интересными, а их приключения могут быть захватывающими или наоборот безнадежными, но все они не понимают, что находятся в книгах. И всегда описано то, что они чувствуют, что думают, как поступают. Так с чего ты взял, сынок, что ты сам не находишься, словно заточенный в темницу, внутри какой-нибудь книги? Как ты можешь это доказать?

– Ну, я точно знаю, что я не внутри книги. А если это и правда так, то какая-то это не очень хорошая книга. Зачем мы страдаем? Для чего? Если бы я писал книги, я бы написал миллион вселенных, где все были бы счастливы и подарил бы людям столько еды, сколько они заслуживают. Я бы не стал убивать маленьких ни в чем неповинных девочек в самом начале своего рассказа.

– Не знаю прав ты или нет, но точно знаю, что у всего есть свои цели. Я ведь тоже не собираюсь писать веселую книгу, понимаешь? А делаю я это для того, чтобы показать людям что-то, чтобы что-то дать. В конце концов, не всем же радоваться. Нужно кому-то и грустить. Так что, – старик хлопнул по столу. – Я верю, что существуют инженеры, парящие на облаке, как-бы смешно это не звучало. И они спасут нас.

– Но как?

– Разморозят землю. Может быть не разморозят, может быть придумают что-то другое, какой-то другой выход из сложившейся ситуации. Но я точно знаю, что пока я в них верю, они есть, также как и герои одного моего любимого рассказа. Пока я в них верю, они есть и способны на всё.

– На всё, на всё?

– На всё и даже больше. Главное, верить.

– Дядь Федь.

– А?

– А вы можете поверить в меня?

– Я и раньше верил и сейчас верю, Паш. А что тебе нужно сделать такого, что тебе так понадобилась моя вера?

– Спасти своих родителей, – отважился Павел Скрипач, на днях потерявший работу, и замер в ожидании реакции Фёдора Абросимова, старого писателя, которому не доверяют в узких кругах и которого принимают за дурачка в широких.

* * *

– Ты не знаешь, что такое Оазис? Как ты живёшь? – Воспрянул Щека.

– Не знаю, честно. Это вроде как место в пустыне такое, но что оно означает?

– Да, оазис это место в пустыне, но тут у нас тоже своего рода пустыня, только из снега и льдов, и у нас тут есть свой Оазис.