Текст книги "Город (СИ)"

Автор книги: Глеб Белянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Мягкий горячий снег нырнул ему в лицо, перекрыв все дыхательные пути.

Из последних сил он закричал слова о спасении и утонул в снегу.

* * *

Он потрепал её по мелким вьющимся волосам, аккуратно завёл один из непослушных локонов за ушко.

В лазарете было настолько тепло, что можно было даже снять верхнюю одежду. Что, собственно, Павел и сделал.

Внутренний же его гардероб ничем не отличался от внешнего, был таким же вычурным: простенький свитер и рубашка, воротник которой выглядывал из под него.

Мужики, проходя мимо, сухо плевали.

Девушки оборачивались по-несколько раз.

Но всё внимание самого Павла было устремлено на эту маленькую девочку. Правда ли она доживала свои последние дни, дожёвывала жизненные крохи?

Она всё ещё дулась, сопела.

Музыкант пару раз ловил себя на мысли о том, что сейчас самое время её приободрить. Или самое время оправдаться за свой поступок. Но пока лишь только кидал на неё беглые взгляды.

Огонь в её глазах пропал как только она попала сюда. Это место напомнило ей о её неминуемой судьбе. И уже ничто не могло развеять эти отголоски скорого будущего.

Глаза пожухли, как гниют осенние листья. Под глазами внезапно всплыли синие круги, которых не было или которые не виднелись тогда, в столовой.

Паша ещё раз потрепал её за волосы, коснулся тыльной стороной ладони её лба.

Горячий.

Как и минуту назад. Как и две минуты. Ничего не изменилось. Горячий настолько, что можно обжечься.

Чем она больна? А разве важно? Одной из миллиона простуд, которые готовы в любой момент накинуться на каждого жителя Города.

Что острее кинжала, вонзается глубже ножа, а подкрадывается незаметнее кошки? Болезнь. В любую минуту готовая сразить и поставить тебя на колени.

Люди, долгое время голодавшие, исхудавшие, в вечном холоде, потеряли всякую защиту. В какой-то момент Город просто перестал считать больных. Проще было начать считать тех, кто ещё ничем не болеет. Но их количество вскоре приблизилось к нулю. Если взять любого прохожего и обследовать его, можно выявить ни одно заболевание. И это будет не только простуда.

– Ничего плохого в том, что я умираю, – внезапно сказала девочка. – Это даже хорошо. Скоро увижусь с мамой, а может уже и с папой, – она посмотрела куда-то вверх. Она плакала.

Павел не стал ничего говорить, молча провёл ладонью по её лицу, убирая слёзы.

Люди, россыпью разбросанные вокруг на своих койках, чихали, кашляли, стонали. Хотя кто-то курил.

Большинство кроватей были двухъярусные, прижимались вплотную. Любой лазарет и любой санитарный пункт ломился изнутри. «Просто» больных от работы уже давно перестали освобождать. Теперь отправляют только тех, кто болеет и бороться с этим уже не может. Но и таких достаточно. Эта девочка явно из их числа.

Немного поплакав, она вобрала в себя слёзы, проглотила комок в горле и тяжело, прерывисто выдохнула. С каждым её вздохом и выдохом она слабела. Из неё выходила жизнь прямо на глазах.

Вдруг она начала дышать совсем-совсем прерывисто и из последних сил обратилась к музыканту:

– А рай точно есть?

– Точно. Есть, – сказал он.

Медсестра, до этого всё время находившаяся рядом, обхаживающая пациентов, закончила с одним из них и ринулась к койке, у которой сидел Павел.

Она потрогала лоб девочки, обожглась, но иначе, будто не от тепла, а от холода, пощупала что-то.

В конце помещения раздался голос, кто-то звал её.

Девушка наклонилась к музыканту и прошептала:

– Кажется, всё. Отнесите её к главному врачу, пусть посмотрит и скажет, что делать. Мне нужно бежать.

Его губы задрожали.

Её снова позвали и она ринулась на голос.

Павел продолжал держать руку девочки, а та уже не плакала. Склонилась как-то неестественно на бок и последние слёзки стекали по щеке, окропляя белую ткань.

Внутри у Паши всё затихло, спряталось, съежилось, потяжелело вдруг внезапно. Так же как тогда, когда он вспоминает о родителях.

Он осторожно выпустил её пальцы из своей руки, взялся за край одеяла и сдёрнул его.

Девочка, до этого момента прятавшаяся за белёсой тканью, теперь обнажила своё тело.

Кожа, стягивающая кости. Кости, впивавшиеся в койку. Будто на кровати лежала не девочка, не человек, а груда палок, потускневшее и рассыпавшийся отголосок человека.

И другая рука, за которую Павел не держал её. На другой руке неестественно скручено-сжатые в агонии тонкие пальцы.

Он, боясь прикоснуться к ней так, что её тело рассыпется, протянул к ней руки. Собрал груду костей и прижал к себе как нечто сокровенное и дорогое.

Паша шёл вдоль коек, огибал одну за другой, пробирался сквозь стальнопрутный лабиринт белых кроватей, время от времени утыкаясь в тупики.

Он шёл молча. По его щекам катились слёзы.

Никто на него не бросил даже беглого взгляда.

Наконец-то он вынырнул из этого переплетения, врезался в стол, за которым сидела женщина. Главный врач.

Он позвал её тихонько, та обернулась, тоже бегло, как и все, почти не глядя, посмотрела в его сторону.

– А, эту? Направо.

И дальше уткнулась в какие-то бумаги.

А он стоял и ждал, когда она осмотрит её. Скажет что-нибудь. Выпишет есть побольше супа, поменьше выходить на улицу или вообще не выходить, а главное, выздоравливать.

Но врачиха молчала.

Черкнувши ещё пару строчек на своих бумагах, она будто заразилась мыслями Павла, услышала звон в его черепе, снова оторвалась от своих дел. Осмотрела чуть внимательнее его и эту груду костей, которая лишь отдалённо напоминала ребёнка. И сказала:

– Ну, что смотришь своими мокрыми глазами? Смерть. Труп. Причина: истощение. Направо.

У Павла внутри всё ещё сильнее потяжелело. Скрутилось что-то тигровым питоном и тоненько пожирало само себя.

Он повернулся и пошёл направо. Там лежало несколько тел. Просто лежало, сложенные друг к дружке.

Паша знал как это происходит и знал как обращаются с людьми после их смерти. Знал, что их вот так вот складывают весь день, а вечером отвозят в тележке хоронить.

Но сам лично никогда этого не видел и видеть не хотел. Больно было как-то смириться с этим. А ещё больнее было в этом участвовать.

Он уложил её аккуратно рядом с остальными, посмотрел на неё ещё немного.

– Надеюсь, ты сейчас в раю, – бросил он ей и направился к выходу.

На улице Павел упал на колени и разрыдался.

* * *

Город.

Маленький оплот всего человечества. От семи миллиардов остались лишь жалкие крохи. Всего несколько тысяч жизней, и тем суждено умереть холодной смертью.

Когда мир сковала пурга, люди покинули свои прежде уютные дома. Покинули города. Оставили всё то, что возводили и оберегали веками.

Холод отвоевал и отнял у них всё.

Почти всё.

Они двинулись на север, чтобы найти то, что могло спасти их. Что могло дать им надежду пережить очередную аномальную бурю. Пережить нескончаемую и нещадную зиму. И они нашли.

Генератор под номером шестьдесят семь. Это число инженеры обнаружили после на одной из главенствующих деталей.

Вокруг генератора был построен Город.

Последний оплот человечества. Последний шанс сразиться с холодом.

* * *

Из окутавшего его сознание омута начали выплывать обрывки реальности. Они шли беспорядочно и сплетались с галлюцинациями.

Вдруг мужчина ощутил какую-то встряску. Ещё одну. И ещё. Это были шлепки. Шлепки по его лицу. Кто-то приводил его в чувство.

И каждая такая пощёчина выбивала из него как из ныряльщика воздух. Не было сил прятаться в этом омуте, нужно было выныривать.

И он вынырнул. Открыл глаза.

Его, лежачего и распростертого на снежной глади, окружало несколько фигур. Трое человек, укутанных не менее плотно чем он, со снаряжением, уровень которого превосходил уровень его снаряжения в разы.

Они вытащили его из-под снега, чудом оказавшись рядом и услышав его крик о помощи.

Один из них, судя по всему главный в отряде, протянул руку. Бросил сквозь ехидную улыбку:

– Везунчик.

Глава 2 | Фамилии

Архангельск

Температура 0° по Цельсию

– Паспорта?

– Взял.

– Деньги?

– Взял.

– Билеты?

– Да взял, взял.

– В каком отделе?

– Ну… а-а-а…

– Ага, а говоришь «взял». Куда бы мы щас уплыли без билетов? Вот они, на полке, балбес, – он отвесил сочный подзатыльник сыну.

– Гриша-а! – Протянул женский голос последнюю гласную букву.

– Ой, дорогая, ты уже вернулась?

– А я и не собиралась в туалете пять часов сидеть, – она фыркнула. – Это так, к твоему сведению.

– Ах да, прости. Просто обычно ты именно столько и сидишь. Но, изволь извинить за преждевременные выводы, в этот раз ты превзошла саму себя: сидела на толчке все десять часов.

– Так, послушай-ка меня…

– Хватит! – Они оба замерли и устремили на него свои удивленные взоры. – Пожалуйста! Перестаньте оба. Нам нужно уходить.

– Паша прав, – цокнув язычком, заговорила его мать. – Вы все вещи собрали, мальчики? Десяти часов хватило?

– Хватило, – на улыбку жены он ответил фирменной ухмылкой.

Заключив временное и весьма шаткое перемирие, они вдвоём похватали несколько сумок, в которых покоились их пожитки, и вышли в коридор.

Павел, разминувшись с ними, дал им пару секунд на то чтоб пошептаться. Опять мама отчитывала папу за рукоприкладство. Говорила ему что-то вроде:

– Не бей его по голове. Это вредно для ребёнка!

А он ей отвечал:

– Чего? Какой ещё ребёнок? Детина вон какая!

– Он музыкант! – Приглушённым шёпотом крикнет она. – Нельзя его по голове. Если так сильно хочется, то себе по башке дай. Может поймёшь…

– А может тебе?

Павел вышел в коридор и присоединился к этой парочке, прервав их разговор и, скорее всего, очередную их драку. В руках у него был увесистый чемодан с основной кучей вещей, а также самыми необходимыми: паспорта, деньги, билеты.

Его мама бросила резкий точно лезвие взгляд на мужа. Возьми, мол, у ребёнка чемодан.

Отцовский взгляд стал твёрдым как скала. Не буду, мол, сам справится.

В этот раз камень победил ножницы. Впрочем как и всегда.

Паша бросил беглый взгляд на комнату. Никаких тёплых чувств он к ней возыметь не успел, это был самый обычный из самых обычных гостиничный номер. С цифрами два и четыре на двери.

К тому же уже третий по счёту, в котором Паша вместе с семьей останавливался.

Те же шторы, те же кровати, тот же вечно пыльный, грязный пол.

«Чем больше номеров я пробую на вкус, тем они становятся всё скучнее и скучнее», – думал Павел.

Но следующий номер обещает быть особенным. Наверняка не удобным, но особенным. Ведь это будет каюта громадного дредноута, корабля, двигатель которого основан на новейшем механизме – паровом ядре.

Парень освободил одну руку и захлопнул дверь, нырнул ключом в замочную скважину и дважды повернул.

С родителями он снова разминулся: их голоса отдалялись, они ворковали уже довольно спокойно и о чем-то своём, снова заставляя сына плестись за ними хвостом.

Вдруг его мама пронзительно закричала. Бросившись наутёк от неизвестной опасности она лбом чуть не продырявила дыру у отца вместо носа.

– Катя, ёб…!

Паша ринулся на помощь, схватился за подаренный ему дедом револьвер и направил его в ту сторону, где предположительно затаился враг.

Но ничего кроме шипящего и фыркающего паром обогревателя там не было.

– Никак не могу привыкнуть к этим штуковинам! – Катерина досадно возгласила, словно ободрала колено. Только затем она увидела кровь, ручейком бегущую из носа своего мужа.

Он ловко и будто бы из неоткуда выхватил серенький платочек, которым тут же припал к лицу. Ткань на глазах начала багроветь.

– Штуковина, милая, – это то, что у тебя вместо мозга. А это, мать его так-растак, стационарная паровая установка номер 203 для обогрева большой площади помещения, устройство то бишь, без которого ты бы тут на говно изошла от холода. Ясно? И, – приходя в себя от злости он добавил. – Довожу до твоего сведения: скоро ни тебе, ни мне, ни ему привыкать уже будет не к чему.

– Гриша-а!

– Да мы бы лучше вообще сидели дома и никуда не ехали, черт бы вас побрал.

– Так и оставался бы! Так и оставался бы в своём болоте!

– Болото, дорогая, – это то, откуда я тебя вытащил, когда в жены взял. И вообще, на чьи деньги эти билеты куплены? На чьи, я тебя спрашиваю?! Так, кстати, – он полуобернулся к сыну. – Ты билеты то взял, балбес?

– Взял! – Рявкнул Паша и силой загнал обоих внутрь, дабы остановить этот балаган.

Двери захлопнулись.

Прежде чем он понял какую ошибку совершил, стационарная паровая установка под номером 203 успела издать очередной протяжный вздох и выдох, сопровождаемый клубами грузного пара.

Лифт ещё не дёрнулся, но он уже услышал первые отголоски намечающейся драки.

Часы над головой неприятно цокнули, оповещая, давай, мол, беги.

И он побежал.

Схватив большущий чемодан в обе руки и прижав его у груди, словно последний чемодан на этой земле, Паша ринулся вниз по лестнице.

Он утыкался то в один пролёт, то в другой, ловко уклонялся от стен и бежал дальше. Чечёткой оттарабанивал ритм по потрескавшимся ступенькам.

Музыкант шёл вровень с механизмом, ничуть в скорости ему не уступая. Это дало ему полную слышимость того, что происходило внутри кабины. А то, что он слышал, дало ему ещё больше сил оказаться внизу как можно скорее, дабы остановить этих двоих при первой же возможности.

Лифт стучал и грохотал, словно стиральная машина в которую закинули бревно и поставили на турбо-режим. Кабина содрогалась каждую секунду, норовила вот-вот обрушиться и с грохотом полететь вниз.

Паша рвал бы на себе волосы, если б только его руки не были бы заняты чемоданом, а ноги самым быстрым спуском по лестнице в его жизни.

Они сцепились в этом железном ящике как две кошки из враждующих кланов в охотничьем мешке.

Но вдруг лифт перестал трястись и содрогаться, перестал извиваться тигровым питоном, слегка покачнулся и успокоился. Затих.

К этому же времени он прибыл на первый этаж, а Паша соскочил с последней ступеньки и тут же примкнул к ещё не открывшимся дверям ухом. Запыхавшийся и вспотевший Паша пытался услышать хоть что-нибудь.

Он пытался выяснить кого ему придётся хоронить. Кто кого убил. Другой причины остановки этой бойни он был не в силах придумать.

Мысленно он ставил на маму. Хотя бы из-за её длинных ногтей.

Наконец-то двери распахнулись. Медленно, но верно, они открывались, тем самым развеивая завесу тайны. Павел сглотнул, отпрянул от двери и выронил из рук чемодан.

Его родители страстно целовали друг друга, а мама, так вообще, очень даже вульгарно закинула на отца левую ногу. Они врезались губами в друг друга так, словно это был их последний поцелуй и их последняя встреча.

Что ж, может оно и так.

– Да куда ты целуешь, котёнок? – Замурлыкала Екатерина.

– А куда надо? – Он отпрянул, ещё не пришедший в себя от опьянения любовью.

– В губы. В губы целуй!

– Да ты опять их все помадой измазала, дай лучше в носик поцелую что-ли.

– Иди прошмандовок своих целуй! В носик, – фыркнула. – Ещё и помаду всю сожрал, скотина. Не стыдно?

– Только не говори мне, что ты сейчас снова будешь десять часов сидеть и краситься.

– Я вот сейчас специально возьму и пойду краситься. Десять. Часов.

Дверь лифта, надолго оставленная в одном положении, норовила захлопнуться, створки её начали съезжаться, примыкая друг к дружке. Павел в один бросок оказался между щелей механизма и придержал его рукой, дабы остановить самое непоправимое и беспощадное действо – прихорашивание мамы.

– Че стоите, быстрее… – выдавил из себя парнишка, прикладывая все усилия к тому, чтобы лифт не поехал обратно.

Отец похватал все сумки и грациозной рысью выскользнул в коридор. Мама оставалась на месте.

Тогда он из последних сил рванул обратно, побросав все сумки на пол, хватанул её за рукав и резко потянул к себе. А затем также резко схватил и оттянул Павла, дабы двери поскорее закрылись и не искушали желания его жены.

Все вместе, кто на коленях, кто присевши на сумки с чемоданами, они переводили дух. Кто от удушающей лёгкие пробежки, кто от страстной баталии, а после не менее страстного всполоха чувств.

Они тяжело дышали.

– Паш… – нарушил тишину отец. По имени он его называл почему-то редко, но если и называл, то только когда был на что-то зол.

– А? – Пот с новой силой заструился по лбу музыканта. На сей раз уже далеко не из-за физических нагрузок. Он молился, чтобы это было не то, о чем он подумал.

– Ты что, не оставил дома дедов пистолет как я сказал? – Это было то, о чем он подумал.

– Я… Отец, это ведь не дедов. Это мой. Он мне его…

– Молчать!

Жена не стала его останавливать и не стала заступаться. На лице у Григория проступили борозды вен. Благодаря им выделилась группка весьма глубоких царапин. Судя по всему, мамины ногти и правда грозное оружие.

– Не оставил дома, значит выкинешь его тут, – вынес неутешительный приговор отец.

– Но…

– Сейчас же!

Паша замешкался. Мама молчала.

– Я что сказал?

Парень поднялся с колен, оглянулся вокруг.

– Так, чтобы я видел!

Теперь оглянулся взаправду. В углу, недалеко от лестницы, стоял мусоропровод. Ноги одеревенели, но не от страха потери дорогого ему предмета, а от гимнастики, которая была пару минут назад.

Будто бы пингвин, пытаясь привести свои конечности в чувство, он еле-еле добирался до своей цели.

– Ты издеваешься?

– Да какой издеваюсь, я иду!

– Да ты не идёшь, ты плетёшься как какой-то… Буратино.

– Извольте тогда заплатить мне золотым ключиком за доставку вашего чемодана с последнего на первый этаж за рекордные десять секунд.

– Не ваш, а наш. Это раз. Два, бросай.

Павел приподнял крышку люка, сунул туда руку со сжатым кулаком. Высунул. Хлопнул крышкой.

– Ты издеваешься?

– Почему же?

– Бросай, я тебе говорю! Не испытывай моё терпение!

– Ла-а-адно…

Ему, правда, ой как не хотелось расставаться со столь полезной вещицей, но, пришлось. Он приоткрыл крышку люка, сунул туда руку с оружием, постоял немного, высунул, закрыл. Труба издала довольный гортанный гул, проглотив вещицу.

На этот раз, правда, бросил.

Семья наконец-таки собралась с силами, начала укомплектовываться. Паша схватил свой чемодан, бросил ключик от номера на столик регистратуры(обслуживающего персонала нигде не было). Затем помог подняться матери и сказал им обоим:

– Если мы продолжим так наш путь, то мы никогда не доберёмся до корабля. И уж точно никогда не доберёмся вовремя. Один только этот простейший путёшенек занял у нас уйму времени. Нам надо торопиться!

Родители покивали, попыхтели, похватали пожитки и направились к выходу.

Двери распахнулись.

Солнечный свет слепил им глаза, а комья снега залепливали рот и уши, прогоркший холод пробирал до костей – к такой погоде ещё нужно было привыкнуть. Ветер стенал, выл, врезался в стены и лица таких же прохожих как они с такими же как у них сумками и чемоданами.

Они успели отойти от гостиницы «Моя» всего на пару шагов, как вдруг позади раздался скрип петель, их кто-то окрикнул:

– Вы семья из номера двадцать четыре? – Они оглянулись, это была женщина лет тридцати с взъерошенными волосами, одетая в форму обслуживающего персонала.

– Мы, – ответил отец за всех.

– Фамилии? – Это была утвердительная, требующая ответа, форма, не оставляющая от вопросительной и следа.

– В списках посмотрите! – Поднимающаяся вьюга заставляла отца перекрикивать нарастающий гул.

– Фамилии!

Что-то выпрыгнуло из его рта, но было унесено ветром.

– Фамилии! – Ещё громче завопила регистраторша.

На этот раз завыл настолько неистовый ветер, что Катя не удержалась на ногах и вместе с обеими сумками повалилась в сугроб. Несколько прохожих не по своей воле последовали её примеру. Паша попытался удержать маму, но повалился вместе с ней.

Папа твёрдо держался на ногах.

Одна из открытых дверей отеля, подталкиваемая порывами воздуха, съехала с места, разогналась, и чуть не влетела в женщину. Та в последний момент чудом увернулась.

– Фа-ми-лии! – Скандировала она по слогам людям, что находились в десятке метров от неё.

И отец наконец-таки выкрикнул:

– …

* * *

– Вот здесь, – он тыкнул пальцем в одну из многочисленных линий на карте. – Мы обойдём здесь холм, сможем безопасно пересечь охотничьи угодья, затем уже доберёмся до Тринадцатого сектора.

– Почему бы нам сразу не пойти через охотничьи угодья? – Спросил тучный мужчина, на спине которого покоился тяжёлый баул. – Ведь есть безопасные дороги. Так путь будет намного короче.

– На этой карте не изображены пути охотников. Она экспедиционная. К тому же это уже довольно далеко от Города: их здесь может просто напросто не оказаться. Лучше не рисковать.

– А здесь? – Третий и последний, самый младший участник экспедиции ткнул пальцем в карту немного левее изначального тыка.

– Слушай, Рыжий, не тычь своими пальцами в мою карту, договорились? Я уже делал тебе замечания на этот счёт.

– Прости, Эмиель, впредь буду аккуратнее, обещаю, – Рыжий всегда называл его по полной форме имени, как-бы издеваясь над ним. И он всегда говорил, что впредь будет аккуратнее.

– Господи, называй меня просто Эмиль. И всё. И нет, там мы точно не пойдём. Там тонкий слой снега, который скрывает под собой не менее тонкий слой льда. Аномально тёплая зона, то бишь говоря. Одна из немногих. Если тебе рассказывали, то ты должен знать, что мы её называем Теплиной.

– Рассказывали, – он фыркнул, ему не рассказывали. Некоторое время он работал охотником. Отработал пару смен два через два, в основном просто носил вооружение или тащил сани с убитым зверем. Ему самому ружья никто так и не доверил. Спустя две-три недели его перевели в экспедиционное подразделение. Но не в Алексеевскую, где вместе с искателями-ветеранами проходили крещение все новички, а сразу в команду к Эмилю. А Эмиль считался лучшим в своём деле. И в рейды с ним ходили всегда только самые лучшие. Причина этого проста – писец ошибся в расчётах новой партии беженцев, кому-то в результате не хватило рабочих мест, у Эмиля как раз погиб товарищ, а Рыжий слишком молод и слишком силён для того, чтобы его отправляли на Чернуху.

– Значит вопросов быть не должно. Да и, судя по вашим лицам, если и были, то уже отпали. Другого пути я не вижу, хотя это и не самый худший вариант.

– Главное, что самый безопасный! – Констатировал факт второй по старшинству член экспедиции.

– Верно, Щека, верно. Дело говоришь. Ну что, пора собираться.

Лидер бригады аккуратно сложил пергамент, сунул его в рюкзак. Он опередил своих товарищей и первым выбрался из под навеса. Ветерок был довольно дружелюбным и миролюбивым. Любой другой мог счесть это за подобие метели, но для матёрого искателя это был детский лепет.

Поленья во вчерашнем костре всё ещё тлели. От них исходил приятный запах горелой хвои, который придавал их ночлегу уют.

Эмиль оглядел навес и опоры, установленные ими вчера. За ночь их слегка присыпало, но конструкция выдержала: недаром они перед отходом ко сну прокопали себе яму, в которой и обжились.

Щека вынырнул из под брезента. Стянул с плеча баул и принялся набивать его их пожитками. Туда же полетел и навес, ловко собранный и укомплектованный до формы пухлой сардельки.

Втроём они выбрались из ямы, протёрли глаза от слепящего света: солнечный свет упрямо пробивался сквозь шапки деревьев и груды стволов.

Эмиль оглядел своих «бойцов», проверил наличие снаряжения: кирка-крюк за поясом, мобильная лампа-сигнал на груди, полный комплект одежды. Не то чтобы кто-то мог специально не надеть перчатки или носки, ножки и ручки всем нужны. Но любой мог забыть надеть второй или третий слой одежды там где нужно.

Группа вышла на опушку леса, они ещё раз проверили маршрут по карте, затем Рыжего отправили вперёд и чуть левее основного маршрута, дабы он держал общий курс и разведывал территорию.

Парад кудрявых облаков пронизывал небесную синеву. Ветер подвывал где-то вдали, врезался в снежные шапки холмов и нёс их по бескрайним белёсым дюнам.

Когда стволы деревьев замаячили далеко позади, словно неловкие карандашные штрихи над горизонтом, а Рыжий скрылся из виду, Щека – большой любитель на разговоры – как-бы не было удивительно, заговорил:

– А я вот что подумал, Эм. Весь мир сейчас погребён под слоем снега и льда. И замело ведь не только наши города, но и вообще весь мир в целом, – Щека пыхтел, дёргал плечами, его грудь то и дело вздымалась как кузнецкие меха. – Хотя может быть только наш материк, кто знает. Но я уже даже не задумываюсь насчёт того, почему так случилось. Меня мучает другой вопрос. Насколько сильно наш мир погребён под снегом? То есть, как далеко мы находимся от нашей прошлой цивилизации? Мы поднялись на пять метров? На десять? На двадцать? И что если прямо сейчас мы идём над каким-нибудь бывшим городом или деревней? И что же там сейчас? Просто руины в снегу? Обломки?

Ветер стал подвывать чуть сильнее, но по прежнему дул в спину, что помогало идти.

Снег под ногами вдруг стал неожиданно рыхлым и мягким. Они шли, проваливаясь в него по колено, не торопились, шли аккуратно.

Эмиль выждал паузу в минуту, обдумывая слова напарника, и наконец-таки сказал:

– А ты хочешь вернуться в то время?

Щека опешил на долю секунды.

– Конечно, хочу. А кто не хочет?

– Дело не в том, – Эмиль прикладывал изрядные усилия для того, чтоб одинаково успешно преодолевать препятствие и излагать свою мысль товарищу. – Дело не в том, что хочешь ты или нет. Просто нужно понимать какие вещи реальны, а какие всего лишь отражение звёзд в ночном пруду. Если ты будешь растрачиваться на подобные мысли о том, как хорошо было бы вернуть былое время, то тебе не хватит сил остаться в настоящем. Ты будешь висеть между временами, пытаясь усидеть на двух стульях, словно твоя жопа провалилась между ними, а ты повис на локтях. И долго ты так продержишься, Щека? Проверять не советую.

Эмиль успел сделать ещё несколько шагов и провалился в глубокий рыхлый снег по пояс, выбрался, не торопясь, поднялся на ноги и пересёк опасный участок, жестом остерегая напарника. Щека не стал его перебивать и выждал, пока тот оправится и восстановит дыхание. Он обошёл широкое пятно зыбучего снега и пристал обратно к своему руководителю.

Эмиль поднялся на ноги, продолжил:

– Я уже не в первый раз замечаю в твоих словах подобные оговорки. Сначала ты говоришь, что мир «сейчас» погребён под снегами и льдами. А что, вчера он не был погребён? А завтра, что, не будет, а? Потом ты говоришь, мол, есть вероятность, что на других материках есть жизнь. Послушай, нет никакой жизни на других материках. Наши многоуважаемые ученые-инженеры уже тысячу раз объяснили это смертоносное явление: эллипс растянулся, ось отклонилась, ну, как-то так, и Солнце в результате дало Земле слишком мало света. Всё из-за этого.

Щека фыркнул:

– И как же это доказывает то, что в других местах та же хрень? – Поправил тяжёлый, тянущий к низу, баул.

– А я ещё не закончил, – чуть приподнятым тоном огласил лидер экспедиции. – По теории, Северному полушарию досталось чуть меньше света чем обычно. Меньше света означает более продолжительное залегание снегов. Они в последствии не таяли, а ещё больше отражали солнечные лучи, а значит на следующий год снегов стало ещё больше. Снег идёт, идёт, идёт, его всё больше. Заметь, – он показательно ткнул пальцем в воздух, словно и был тем самым ученым, который огласил эту теорию. – Наука тогда как раз и совершила скачок в сфере топлива. Это сейчас мы вернулись к пару, но тогда в ход пошло много чего другого. Атмосфера стала теплеть, теплеть, а чем больше тёплого воздуха, тем больше осадков. Бум! Снега выпадает ещё больше. А потом ещё, и ещё, и… – Он нырнул рукой в мучной снег, собрал в кулак немного пушистой мякоти и слепил круглый снежок. Затем показал его товарищу. – Вот так сейчас выглядит наша планета. Примерно вот так, – и запустил с размаху снежок куда подальше.

Некоторое время они шли молча. Им обоим нужно было дать своим лёгким отдохнуть. Холодный воздух быстро пропитывал органы и также быстро охлаждал температуру тела. Да и сами разговоры отнимали много сил.

Они продолжали идти. Наконец-то выбрались из котловины, наполненной рыхлым, затягивающим вниз снегом. Их поступь укрепилась. Ветер задул ещё сильнее, усилился. Мог бы успеть ободрать уже все уши, если бы на них не было по паре шапок. Нос кололо, челюсть почти онемела от холода. Воздушные массы перестали подгонять путников вперёд, стали вдруг хаотичными и беспорядочными, словно маленькие дети, прыгающие с места на место и бегущие то в одну, то в другую сторону.

Внезапно из-за одного из заснеженных холмов выпрыгнула чёрная фигура. Это был Рыжий. Он махал руками, загребал ими полчища морозного воздуха. Звал на помощь.

Щека схватил уже было собравшегося бежать на помощь Эмиля и сказал:

– Я не сижу на двух стульях и не пытаюсь на них усидеть. И эти мысли не тянут меня вниз. Это не мысли вовсе, это цель. И эта цель – выяснить, что по настоящему произошло с миром, найти выжившие места, не тронутые вечной мерзлотой – она не тянет меня вниз, а толкает вперёд. Так-то.

И он первый, в полном обмундировании, с тяжёлым баулом на плечах, ринулся на помощь. Да так, что Эмиль еле-еле поспевал за ним.

* * *

– Фёдор Абросимов – малоизвестная фигура в широких кругах. В прошлом довольно громкий писака, ныне же заржавевшая шестерёнка издательского механизма, которая плодит беззубое, свойственное старикам графоманское творчество, – он дочитал статью в газете, вознёс бумагу кверху и ударил ею об стол. – А я ведь помню этого парня! За год до этой публикации мне самому пришлось написать о нём рецензию. Ничего против новичков не имею, но этот писака мне сразу не понравился. О чем я и написал в своей статье. А этот всё запомнил, выбрался в люди и написал свою и уже обо мне. Только, кажется мне, ещё более хлёстким слогом.

– Ну, – Капитан развёл руками. – Этого мы, Федь, уже не проверим. Разве что кто-то из моих ребят найдёт ещё одну подобную газетёнку.

– Да, кстати, а как оно попало тебе в руки? – «Заржавевшая шёстерёнка» заинтересованно покрутил в руках обрывок газетного листа, бровь вопрошающе вздымалась на его лице.

– Вместе с новой партией беженцев из Тринадцатого сектора. За пару дней до того, как оставить свой город, они нашли какой-то склад с тонной подобной макулатуры. От неё, надо сказать, одни плюсы. Раздал всё это людям, они счастливы подарку. Сократились временно расходы на топливо. Перед тем как сжечь, читают, погружаются в тот, ещё живой мир. Кто-то плачет, а кто-то улыбается, но я знаю, что все они рады. Ведь даже те, кто плачет, всё равно продолжают читать.

– Люди влюблены в своё несчастье, – Фёдор развёл руками на манер Капитанского движения. Капитан хмыкнул. – Я что-то не припоминаю, это тот самый сектор, который вы ограбили месяц назад?

– Не «вы», а мы. Мы ведь все в одном городе живём, Федь. Пора бы уже запомнить. И решения, которые принимаю я – это решения всего города, не только мои, – он тяжело вздохнул. – Да, это тот самый. Долго они, как мы и прогнозировали, не продержались. Покинули свой город и пришли в наш. По их словам они оставили там много ценного. Я уже отправил туда группу Эмиля, пусть посмотрят.