Текст книги "Пушкин в Голутвине. Герой не своего романа"

Автор книги: Глеб Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Я не издеваюсь. Просто… забыл.

– Конечно, тебе дела нет до того, как мы тут живем. Не сын родной, а квартирант какой-то – пришел, поел, поспал и ушел. Ни со мной не разговариваешь, ни с отцом. Все из тебя клещами вытягивать приходится. Ну да что уж теперь, что выросло – то выросло, – в маминых глазах блеснули слезы. – Сами виноваты, не воспитали тебя как следует. А ведь старались, все для тебя делали, так тебя любили, а ты как будто чужой человек. Мы с папой, когда ты маленький был, летом даже отпуска порознь брали, чтобы ты на каникулах меньше времени один был. А ты теперь про детство ничего хорошего даже вспомнить не можешь. Упустили мы тебя, потеряли. Думали, как повзрослеешь, сам поймешь все, что нужно. Думали, ценить будешь наши – нет, даже не наши, а общечеловеческие ценности. А ты не любишь нас и не уважаешь. Вот помрем мы, захочешь с нами поговорить, да поздно будет.

– Но, мама…

– Все, хватит. Ничего не хочу слышать, – мама поставила на кухонный стол тарелку с вареной картошкой и сарделькой. – Приятного аппетита. Чай сам себе нальешь.

Мама оставила меня наедине с ужином, но не успел я к нему притронуться, как зазвонил телефон.

– Степа, тебя где носит? – повторил мамин вопрос сердитый девичий голосок.

– Гулял я.

– А с мобильником что?

– Не знаю, не работает почему-то, – ответил я, хоть было и неясно, почему я должен отчитываться перед этим голоском.

– Сломался или батарейка села? – спросила девушка, и, не дождавшись ответа, продолжила: – У меня мама в гости к тете с ночевкой уехала. Через полчаса буду у тебя, жди. И купи халвы – я халвы хочу.

Голосок в телефонной трубке сменили короткие гудки.

– Опять целый час на телефоне висишь, – на кухню, глядя на меня исподлобья, вошел взъерошенный папа. – Я тебе говорил, по вечерам телефон не занимать. Я звонок важный жду. По поводу работы.

– Хорошо, но я…

– Ничего хорошего, – папа скрипнул зубами. – В доме пока что я хозяин, а не клопы.

Папа открыл шкаф, достал стеклянную бутыль с бурой жидкостью, сделал щедрый глоток и ушел с кухни. Когда за ним закрылась дверь, я тоже заглянул в шкаф и между пачкой овсяного печенья и бутылью нашел корытце халвы. Впрочем, если бы его там не было, в магазин я бы все равно едва ли пошел.

10

О девушке, которая, как и обещала, пришла через полчаса после звонка, мне было известно лишь то, что она хочет халвы, и зовут ее, вероятнее всего, Ирой. Зато она была неплохо осведомлена о моей жизни.

– Привет, Степа. Как дела? Мать опять бесится, а отец бухает и бесится? – стаскивая сапоги в прихожей, спросила Ира. – Халвы купил? Тахинной? А поесть у тебя есть чего? Ты, кстати, совсем расслабился – забыла уже, когда ты мне последний раз цветы дарил. Сегодня полдня угробила, чтобы записаться к гинекологу, да так и не дозвонилась. Представляешь?

Я не произнес ни слова, но Иру это, похоже, вполне устраивало.

На кухне Ира сама взяла из шкафа тарелку, положила на нее сардельку и картошку со сковородки, налила чай и принялась за ужин, не умолкая ни на секунду.

– Жду не дождусь, когда мы с тобой наконец будем жить вдвоем. Мать достала, бабка достала, твои достали – вечно у них вид такой, как будто от меня говном воняет. На хромой козе к ним не подъедешь, а сами от бомжей только наличием квартиры отличаются. В институте меня препод по экономике достал – две пары подряд мне глазки строил, козел старый. И Машка достала, дура. Представляешь? Она собралась замуж за этого урода Сашку. Ладно бы, если бы он просто уродом был, так он еще и тупой, как валенок. А Машка мне все уши прожужжала, какой он классный и как умопомрачительно трахается. Меня бы вырвало, если бы ко мне такой не то, что трахаться, – целоваться полез бы. И свадьбу они собрались играть на теплоходе. Ну не дебилы ли? Оба нищие, родители у них нищие, а туда же – теплоход им подавай. А деньги на свадьбу они знаешь, где раздобыть собрались? В кредит взять! Ну разве не придурки? Посмотрела я в интернете цены на свадебные платья – есть ооочень красивые. Но на них и цены кусаются. Танька с дачи рассказывала, что свое свадебное платье за сто тысяч брала. Видела я его на фотографиях – не платье, а торт со взбитыми сливками. Просто удивительно, насколько у некоторых может быть ущербное чувство вкуса.

– Халву будешь? – спросил я, когда Ира расправилась с сарделькой и картошкой.

– Халву? – Ира поморщилась и икнула. – Не, что-то не хочется. И вообще, пошли к тебе.

– Мы, вроде бы, и так у меня.

– В твою комнату, глупый.

Оказавшись в моей комнате, Ира закрыла дверь и повернула ключ, торчащий из замочной скважины.

– Мне на сапоги набойки какие-то дурацкие поставили, – снимая юбку, сказала она. – Раньше эти сапоги удобные были, а теперь натирать стали.

– Тьфу ты, забыла антистатиком побрызгать, – Ира стащила с себя кофточку и осталась в нижнем белье.

– Ты мне подаришь какое-нибудь красивое белье? Юльке ее парень такой кружевной комплект подарил, что когда я ее в нем увидела, мне самой ее захотелось, – Ира буднично сняла лифчик и трусики и бросила их на пол поверх валявшихся там кофты и юбки. Я смотрел на ее голое тело и не мог оторвать глаз. Быть взрослым мне определенно нравилось.

– Бррр, ну и холодина у тебя, – Ира поежилась, ее кожа покрылась мурашками. – Ну что ты смотришь, Степа? Глазки сломаешь. Давай, скорее, под одеяло.

Под одеялом произошло то, что я тут же бережно отправил в архив счастливых воспоминаний. Непонятно как, но мне удалось сделать все правильно, как будто моими движениями руководил кто-то знающий и умелый. Впрочем, с Викой я целовался тоже неплохо, хоть и не делал этого никогда раньше. Похоже, инстинкты достаточно сильны для того, чтобы опыт не имел решающего значения.

– Странное дело, – перебив ход моих мыслей, сказала Ира. – Первый год мне с тобой трахаться вообще не нравилось, а потом все как-то по нарастающей пошло. Сейчас вот вообще супер было.

– А мы с тобой, получается, уже… – я замолчал, как будто пытался припомнить.

– Четвертый год, – напомнила Ира.

– И я тебе не надоел?

– Нет, конечно. Тебя я люблю, – Ира прижалась щекой к моей груди. – А ты меня?

– По всей видимости, да, – ответил я.

– Расскажи, как прошел твой день, – попросила Ира. – А то я все о себе болтаю, да болтаю.

– Сегодня… – события дня чередой ярких вспышек пронеслись у меня в голове, от чего она закружилась, как от Викиных поцелуев. – Сегодня я разгадал смысл смерти.

– Умничка, – Ира поцеловала меня в щеку. – Давай спать, мне завтра в институт к первой паре.

Я послушно выключил свет и вернулся под одеяло. Слушая тихое Ирино посапывание, я долго пялился в темноту. Казалось, что один сегодняшний день дал мне больше, чем все предыдущие годы жизни. Счастье волнами разливалось по телу. Я попытался мысленно разглядеть источник этого счастья, но это мне никак не удавалось.

– Дело не в тебе, балда, – неожиданно сказал я самому себе, – а в том, что тебя любят.

– О, смотрите, кто заговорил, – ответил я. – Мама говорит, что меня всегда все любили.

– Ты, наверное, не согласишься, но у любви может быть разное качество и количество.

– Почему это я не соглашусь? – спросил я.

– Да потому что ты со мной никогда не соглашаешься.

– Можешь считать это первым случаем, – сказал я. – И, кстати, раз уж ты такой умный, подскажи, что ты думаешь по поводу всего, что сегодня со мной произошло?

– Думаю, что дело тут нечисто. Тот ты, который живет в этом времени, так и не появился.

– Может быть, произошел обмен, и он отправился в собственное прошлое.

– Как бы то ни было, тебе лучше не расслабляться. Мало ли какие проблемы могут у тебя оказаться в этом времени. Сам видел, что с родителями творится – они ведь раньше совсем другими были. Да и две девушки для одного тебя – не многовато ли любви?

– Я подумаю об этом завтра.

11

Утром меня растолкала Ира.

– Я зарядила твой мобильник. Будь на связи, а мне пора бежать в институт, – она ушла, а я снова провалился в обволакивающую мутную дремоту. Из неведомой темноты мне в лицо летели снежинки, а где-то на периферии зрения раскачивались фонари, несущиеся вдоль заснеженной дороги следом за черным пятном. Почему-то я был уверен, что это пятно – огромный грузовик. Но как бы я ни поворачивал голову, дорога, фонари и машина оказывались где-то сбоку, так что сфокусировать на них взгляд никак не получалось. После множества неудачных попыток, я решительно отвернулся от дороги и тут же чуть не ослеп от света фар мчащегося прямо на меня грузовика, затмевающего собой все обозримое пространство. Я понял, что через миг машина сомнет меня, сокрушит, раздавит, и избежать этого нет ни малейшего шанса. Подняв глаза, сквозь слепящий свет я посмотрел на крышу грузовика и…

–…и возводим получившуюся сумму в квадрат! – громкий голос и последовавший за ним гулкий стук вырвали меня из сонного оцепенения. В нескольких метрах передо мной стоял седовласый человек и с завидной прытью, громко стуча мелом по черной доске, выводил какую-то формулу. Я и представить себе не мог, что возводить сумму в квадрат можно настолько яростно и неумолимо.

– Вот оно! Вот оно – кориолисово ускорение! – мужчина истово ликовал. Оглядевшись, я обнаружил, что сижу на длинной скамье в просторном амфитеатре аудитории, заполненной молодыми людьми. Кто-то конспектировал речь лектора, кто-то с отсутствующим видом смотрел в окно, а некоторые спали, опустив головы поверх рук, сложенных на парте. Я догадался, что нахожусь в институте. На парте передо мной лежала открытая тетрадь и ручка, а на коленях оказался рюкзак.

– При расчете запаса прочности кривошипо-шатунного механизма необходимо учитывать…

– Сан Саныч, время, – лектора перебила некрасивая девушка, сидящая в первом ряду.

– А? – мужчина огляделся с удивленным видом, как будто только сейчас заметил, что в аудитории есть кто-то кроме него. Растерянно посмотрел на часы: – Ах да, конечно. Не смею вас более задерживать. Продолжим на следующей неделе.

Убрав тетрадь и ручку в рюкзак, я вместе с другими студентами вышел в коридор. Пока я соображал, что делать дальше, от толпы выходящих студентов отделились два парня и подошли ко мне.

– Что, Степаныч, вчера круто оторвался? – с ухмылкой спросил один из них. – Пришел на автопилоте, всю лекцию храпел так, что стены тряслись.

– Степанидзе, колись, где клубился? – спросил второй.

– Дома, – мой ответ явно обманул ожидания одного парня и развеселил второго.

– Колян, гони полтинник.

– Гад ты, Павлик Морозов, – Колян вздохнул, вытащил из кармана мятую купюру и отдал ее Павлику.

– Вы что, поспорили, где я ночь провел? – меня удивило, что мой досуг был кому-то интересен.

– Ну да, – кивнул Павлик. – Ты вчера так шустро испарился, как будто дело у тебя резко на миллион появилось. Даже пиво не допил.

– Вот я и подумал, что тебя кто-то на тусу вызвонил, – Колян снова вздохнул.

– А кто мог меня вызвонить? – спросил я.

– Черт тебя знает, ты же весь из себя такой загадочный, – Павлик пожал плечами. – Может быть дохлотрахи.

– Это еще кто такие?

– Ну, сумасшедшие из клуба анонимных самоубийц, или как он там называется, – сказал Колян.

– Смертепоклонники, – уточнил Павлик.

– Кстати, мог бы и нас хоть раз на дохлотрахерскую вечеринку пригласить, – Колян заискивающе улыбнулся. – Мы ж друзья, да, Степаныч?

– Не исключено, – ответил я. – А вы что, тоже хотите самоубийцами стать?

– В гробу я видал такое счастье. Только с девками тамошними уж больно хочется познакомиться, – Колян мечтательно закатил глаза. – Ты же сам рассказывал, что никто не трахается лучше повернутых на смерти девок. У них, вроде, каждый раз, как последний – полный отрыв.

– И трахаются они под брутальный сатанинский металл, – добавил Павлик. – Так возьмешь нас?

– Я подумаю, – пообещал я.

– Пошли, пивка дернем, чтобы тебе думалось лучше, – Павлик потряс в воздухе полтинником, выигранным у Коляна. – Я угощаю.

– Золотые слова, – донеслось из-за моей спины. Оглянувшись, я увидел негра ростом не больше полутора метров. О том, что это не ребенок, а совершеннолетний человек говорили кустистые Пушкинские бакенбарды.

– Джентльмены, у меня было предчувствие, что мой сегодняшний поход в этот храм наук не будет напрасным, – сказал негр. – Надеюсь, вы не станете возражать, если я присоединюсь к вам душой и телом.

– О, Радик материализовался, – сказал Колян.

– Николай, вы в силах припомнить хоть единый случай, когда бы кто-нибудь вознамерился выпить, и чтобы при этом не появился Радик? – спросил Павлик.

– Нет, Павел. Смею утверждать, что подобных чудес не происходило, – ответил Колян. – Возможно, если провести всестороннее исследование с числом опытов не менее десяти в третьей степени, то выяснится…

– Хватит болтать, парни. Пошли уже бухать, а то трубы горят, – перебил Радик.

12

Купив в ларьке недалеко от института изрядное количество бутылок с пивом и одну с водкой, Павлик, Колян и Радик целенаправленно углубились во дворы, а я последовал за ними.

– Привал организуем здесь, – Павлик поставил звякнувшую стеклом сумку на скамейку.

– Бывает в жизни так паршиво,

Что даже чай не лезет в глотку.

А лезет в глотку только пиво,

Которым запиваешь водку, – торжественно продекламировал Радик, после чего с хрустом открутил пробку водочной бутылки и сделал большой глоток из горлышка.

– Жизнь хороша, когда пьешь не спеша, – Колян принял бутылку из рук Радика и тоже приложился к ней.

– Жизнь и водка – что роднит эти вещи? – Павлик глотнул из бутылки и поморщился. – Очевидно, что неприятный вкус, пагубность и конечность обеих.

Я выпил молча, задумавшись, конечна ли смерть. В теории череп может существовать сколько угодно долго, время над ним не властно. Но если в результате какого-нибудь катаклизма планета Земля перестанет существовать и все черепа будут уничтожены, превращены в пыль или даже пар, будет ли это означать, что смерти больше нет? Похоже, что так. Если не останется ни тех, кто мог бы умереть, ни тех, кто уже умер, то и для смерти не станет другого выхода, кроме как исчезнуть. Как интересно. Даже для маленькой мертвой девочки, которую уже ничто не должно беспокоить, оказывается важным более-менее благополучное будущее родной планеты. Не в этом ли смысл круговорота жизни?

– Степа, так куда же ты вчера так скоропостижно сбежал? – отвлек меня от размышлений Колян. – Я имею право знать хотя бы потому, что уже расплатился за свое неведение звонкой монетой.

– Мне вчера довелось сделать важное открытие, – я сунул руку в карман и убедился, что брелок все еще там. – Я понял, в чем смысл смерти.

– Вот это дело. Мужик, уважаю, – Радик глотнул еще водки, на этот раз запив ее пивом.

– Поражаюсь я тебе, Степаныч, – сказал Колян, отнимая бутылку у Радика. – И как тебе это удается? Мы тут все ерундой какой-то занимаемся, не живем, а только и думаем, как бы нажраться, да потрахаться. И, что самое обидное, даже когда мы пьем или трахаемся, мы и в эти моменты не живем, потому что во время траха думаем о бухле, а во время бухалова – о трахе. А ты как-то умудряешься через все ступеньки разом перепрыгивать. Бац – и вот тебе уже смысл смерти ясен.

– Да какой там «бац» – я этот смысл много лет искал.

– Вот! – Колян поднял вверх указательный палец. – Об этом я и говорю. К чему я стремился много лет? К кайфу замутненного сознания и сексу. Что у меня есть? Периодически и то, и другое. К чему я стремлюсь теперь? Все к тому же. Ну, может быть, еще к деньгам, но говорить об этом противнее, чем обсуждать качество минета, который за десять рублей делает беззубый бомж с Казанского вокзала. Получается, что у меня есть все, чего я хочу, а поверить в это один черт не получается. Вот и бегаю по этому расколдованному кругу. И вроде бы знаю, что ничего не изменится, разве что шлюх стану снимать дорогих и не водку из горла бухать, а «Хенесси» кокаином занюхивать. Но при этом каждой клеточкой своего существа верю, что все обязательно изменится, и будущее окажется светлым и возвышенным, и я в нем буду сияющим Буддой. Понимаешь, как я тебе завидую? Ты тоже бухаешь и трахаешься, но каким-то образом умудряешься желать и чего-то другого, ставить какие-то цели и что-то делать для их достижения.

– Да, Степка, Колян правильно говорит, – сказал Павлик. – Талант у тебя – хотеть. Вот захотел ты весь сопромат выучить – взял, да выучил. Захотел сессию на пятерки сдать – взял и сдал. Ты не спрашиваешь, за каким лешим тебе этот сопромат и стипендия, повышенная на пару рублей, а исполняешь свои желания. А я вот себя постоянно спрашиваю, зачем мне то, да се. И всякий раз выходит, что ничего кроме получения доступных удовольствий мне не нужно. Да и те нужны только для того, чтобы отвлечься от мысли, что мне по-настоящему не нужно вообще ничего. Вот кто-то марки коллекционирует. Я в детстве тоже пытался. Но стоило возникнуть вопросу «зачем», и марки тут же превратились в жалкие бумажонки с пестрой мазней, не имеющие никакого отношения к тому, чего бы мне действительно хотелось хотеть. И, с одной стороны, сам принцип коллекционирования чего угодно представляется мне занятием пошлейшим. Чем-то сродни катанию навозных шариков, лишь с той разницей, что жук-навозник таким образом корм для себя и своего потомства добывает, а коллекционер просто собирает бесполезное дерьмо. А с другой стороны, как же я завидую искренним коллекционерам, которым находка особенно редкого кусочка дерьма дарит ментальный оргазм чуть ли не вселенских масштабов.

– А я не буду говорить красиво, – сказал Радик. Пока говорили Колян и Павлик, а я их слушал, он успел допить остававшуюся водку. – Я тебя, Степан, просто люблю. Как мужик мужика. За то люблю, что с тобой всегда можно выпить и поговорить. Ты настоящий, а это очень ценное по нынешним временам качество.

Мимо скамейки, служащей нам питейным столом, цокая высокими каблуками, прошла девушка, лицо которой скрывал толстый слой макияжа.

– Ух, хороша сучка! – глядя вслед девушке, Радик шумно всосал воздух сквозь стиснутые зубы. – Ух, кровь моя горячая! Ничего с собой поделать не могу – как вижу красотку, так сразу мне ее подавай, без вариантов. Я отказов не принимаю. Меня если девушка попробует, то ее потом за уши не оттащишь – как за наркотиком приходить будет. Кстати, парни, поделюсь с вами одной хитростью. Если девушка в гостях соглашается надеть тапочки, которые ты ей предложил, то это, считай, зеленый свет. Можно ее хоть прямо в прихожей приходовать. А если от тапочек отказывается, то такую фригидную дуру лучше сразу за дверь выставить.

– Спасибо за совет, Радик. Только скажи, зачем ты крышку от бутылки в рот сунул? – спросил Колян.

– Черт. Я думал, что это конфета, – Радик, сохраняя пьяную невозмутимость, выплюнул пробку. – Бухать, трахаться… Я вот еще конфету хочу. И я ее получу, не будь я Раду Эмануэлевич Андрианумеарисата младший.

Радик схватил со скамейки бутылку пива и побежал.

– Куда это он? – спросил я.

– Видимо, за конфетой, – Павлик пожал плечами

– С ним все будет в порядке?

– Скорее всего, нет, – Колян зевнул и добавил: – Если мы его не спасем.

– А мы его спасем? – спросил я.

– Этого шоколадного алкоголика-недомерка? Конечно, спасем, – ответил Павлик. – Только вот пиво допьем, и сразу на выручку отправимся.

13

– Если Радик спьяну не забыл, что хочет конфету, то искать его надо в магазине, – сказал Колян.

– Логично, – согласился Павлик. – Он убежал вон в ту сторону, поэтому предлагаю такой план: пойдем туда же и будем заходить во все магазины.

– Здравствуйте. К вам маленький черный человеческий окурок не забегал недавно? – спросил Колян у продавщицы в первом попавшемся по дороге магазине.

– Угу. Бутылку свою гадскую разбил, скотина такая, – продавщица угрюмо кивнула на пол, где вокруг бутылочных осколков растекалась пенная лужа.

– Наша Маша громко плачет

Уронила в речку пиво

Тише, Машенька, не плачь

Пить тебе не стоит больше

Если ты уже бутылку

Удержать в руках не можешь, – пропел Колян.

– А он у вас конфеты купил? – поинтересовался Павлик.

– Ага, щас ему, конфет, – фыркнула продавщица. – Он мне магазин засирает, денег, говорит, у него нет, а я ему конфет? Шиш ему с маслом!

– Парни, дело дрянь, – сказал Павлик. – Спасение пьяного рядового Радика без денег, но с желанием получить конфету – это очень опасное приключение. Я обязан спросить, готовы ли вы к такому испытанию?

– Русские своих не бросают, даже если те из Африки, – ответил Колян. – Правильно, Степаныч?

– Правильно, – согласился я. Возможно, таков был эффект алкоголя, но мне очень захотелось принять участие в опасном приключении. У меня даже появилась уверенность, что Радик на самом деле убежал не за конфетой, а именно навстречу этим приключениям.

Расспросы продавцов в следующих пяти магазинах не дали никакого результата.

– Чтобы найти Радика, нужно думать как Радик, – Колян наморщил лоб. – Так. Я миниатюрный пьяный негр с пышными бакенбардами. Мне до зарезу нужна конфета. Куда я за ней отправлюсь, если не в магазин?

– На елку, – выпалил Павлик.

– А чего не на пальму? – усмехнулся Колян.

– Я про новогоднюю елку подумал, которую для детей устраивают, – пояснил Павлик. – Ну, когда сначала какое-нибудь дурацкое представление с Бабой Ягой, снеговиком, Дедом Морозом и прочей чепухой, а потом подарок – мешок конфет.

– Спасибо, Павел, но давайте будем думать с учетом календарных реалий. Сейчас у нас на дворе октябрь. Где в октябре водятся конфеты? Только фабрику «Красный Октябрь» не надо предлагать.

– На праздновании Хэллоуина, – вспомнил я. – Сладость или гадость.

– Занятная мысль, – согласился Колян. – Радику даже костюм карнавальный не нужен – он и так как будто в костюме бабуина. Но известно ли нашему бабуину о традициях Хэллоуина?

– Должно быть известно, – сказал Павлик. – Он мне как-то приносил диск группы Helloween послушать.

– Допустим. И где нам в таком случае его искать?

– В самом страшном месте, – предположил я. – Ведь праздник-то жуткий.

– На кладбище что ли? – спросил Павлик. – На призывном пункте военкомата или в кожно-венерологическом диспансере?

– Павел, ты опять со своей колокольни смотришь, – Колян покачал головой. – Место должно быть страшным не для тебя, а для нашего маленького Пушкина. И такое место в Москве – это…

– …футбольный стадион перед матчем «Спартак-ЦСКА»! – хором воскликнули Павлик и Колян.

– И что, сегодня будет такой матч? – спросил я. Хоть футболом я никогда не интересовался, прекрасно понимал, что с чернокожим парнем могут сделать национально озабоченные болельщики этих двух славных команд.

– Да, на Черкизовском стадионе, – Павлик посмотрел на часы. – Времени в обрез.

– Значит, помчали, – заключил Коля.

14

На платформе станции метро Черкизовская оказалось полно милиционеров и футбольных болельщиков, от красно-белых и сине-красных шарфов которых рябило в глазах. Мы бегом поднялись по эскалатору, выскочили на улицу и, лавируя между неспешно бредущими группами фанатов, помчались к стадиону. Чем ближе мы подбирались ко входу, тем плотнее становилась толпа болельщиков. Когда до ворот оставалось метров пятьдесят, мы окончательно застряли в гуще широкоплечих бритоголовых молодых людей.

– Есть соображения, как в этом стогу отыскать нашу кучерявую иголку? – спросил Колян. Павлик кивнул и, сложив рупор из ладоней, закричал: – Ра-а-ади-и-ик!

– Вот ведь русский лес – заблудливый и беспощадный, – вздохнул Колян и тоже принялся выкрикивать имя потерявшегося товарища. Закричал и я.

Мы кричали и кричали, но Радик не откликался. Тем временем, все желающие попасть на матч успели пройти за ворота стадиона, и улица опустела.

– Хватит орать. Мы либо ошиблись, либо опоздали, – сказал Колян охрипшим от крика голосом.

– Ущипните меня, – прохрипел Павлик. Колян послушно щипнул его за руку.

– Вы это тоже видите? – Павлик показал пальцем куда-то за наши с Колей спины. Обернувшись, мы не увидели ничего необычного – улица как улица, да вестибюль станции метро.

– Смотрите, вон там, на столбе рядом с лужей.

Подняв взгляд, на фонарном столбе под самым плафоном я увидел фигуру.

– О, наш клиент, – обрадовался Колян. – Пошли, будем брать.

Мы подошли к столбу и задрали головы.

– Радик, спускайся, – крикнул Павлик.

– Не могу, – голос Радика, руками и ногами обхватившего жирафью шею столба, был таким тихим, что я его еле различал.

– У тебя что, любовь с этим столбом что ли?

– Нет. Я забыл, как спускаться, – прошелестел Радик.

– Есть два способа, – сказал Колян. – Первый – двигаешь конечностями и постепенно сползаешь вниз, а второй ускоренный – разжимаешь руки-ноги и…

– О-па! Смотрите, парни, бабуин, – гогоча, к нам приблизилась компания из четырех молодых людей. Очевидно, они не интересовались футболом, и матч «Спартак-ЦСК» их волновал гораздо меньше, чем сидящий на столбе Радик. – Ишь, как по пальмам соскучился. Может, его в зоопарк вернуть надо?

– Идите, куда шли. Это наш бабуин, – сурово прохрипел Колян.

– Ты что-то вякнула, плесень? – самый высокий, широкоплечий и пузатый парень из четверки навис над Коляном.

– Мой коллега намекнул, что мы тут без посторонней помощи справимся, – сказал Павлик. – Проваливайте. Не то рискуете нашими бананами подавиться. Они у горилл, вроде вас, обычно поперек глотки становятся.

Молодые люди переглянулись.

– Ну все, падлы, – здоровяк злобно сплюнул. – Сейчас вам…

Колян не стал дослушивать анонс. Вместо этого он подпрыгнул и пнул здоровяка ногой в промежность. То ли Колян промахнулся, то ли пах не был слабым местом парня, но пинок никакого видимого эффекта не произвел.

– Вали их, – рявкнул пузатый и ткнул кулаком в лицо Коляна. В ту же секунду двое набросились на Павлика, а я согнулся пополам, получив удар под дых.

Спустя еще один миг и два удара, наблюдать за происходящим мне стало сложно, так как я оказался на земле и предпочел прикрыть лицо руками. На ребра, спину и затылок градом сыпались пинки и тычки. Я подумал, что удача, пусть и частично, на моей стороне. Благодаря выпитому алкоголю, я почти не чувствовал боли. Я не ощущал ни злости, ни страха. Казалось, что еще немного, и я усну от монотонности происходящего. Эта случайная мысль меня обеспокоила. Может быть, я умираю, и это смерть тяжелыми ботинками выколачивает из моего тела череп? Умирать почему-то совсем не хотелось. Но что заставляет меня цепляться за жизнь? Животный инстинкт самосохранения или простая привычка? Неспособность представить, как можно взять и перестать жить? В памяти всплыл образ несущегося на меня грузовика с ослепляющими фарами, на крыше которого…

– Степа, ты живой? – голос Павлика прервал мои размышления. Ударов больше не было – я даже не заметил, когда они прекратились.

– Живой, – ответил я. Звук собственного голоса пробудил во мне чувство, которого я раньше никогда не испытывал. Мне захотелось петь, смеяться, танцевать, целоваться и кричать от восторга одновременно. Неужели я так радовался тому, что остался жив? Действительно ли я поверил, что моей смертью окажется четверка парней, которым нет до меня никакого дела, как и мне до них?

– Тогда вставай, – надо мной склонился Радик. Прежде чем взяться за его протянутую руку я подобрал валяющуюся рядом со мной коробочку с мятными пастилками, которую, вероятно, обронил один из напавших на нас.

– Радик, ты вспомнил, как со столбов слезать? – Колян улыбнулся разбитыми губами.

– Какое там, – отмахнулся Радик. – Когда эти отморозки начали вас метелить, я и забыл, что на столбе сижу. Спикировал на них, как коршун. Одному нос набок свернул, другому солнечное сплетение пробил, а другие струсили и разбежались. Я же два года боксом занимался. У меня удар на девяносто один процент поставлен.

– Да, парни, а мы все-таки круто по мордам отхватили, – Павлик провел ладонью по лицу, размазывая кровь.

– Круче не бывает, – согласился Колян. – Будут знать, как с нами связываться.

– Радик, может, расскажешь, чего ты на столбе забыл?

– Да я это… – Радик запнулся.

– От футбольных фанатов прятался?

– Ну да, как же, – Радик усмехнулся. – Это им меня бояться надо, а не мне их. А на столб я залез, чтобы оглядеться. Тут толпа такая была – одни шкафы, ничего за спинами не видно.

– И что же ты хотел разглядеть?

– Вот вы пристали со своим «что где когда», – фыркнул Радик. – Не помню я, пьяный был. Вообще не знаю, как здесь оказался.

– Хочешь конфету? – я протянул Радику найденные мятные пастилки.

– Нет, – ответил Радик. – Я бы лучше выпил чего-нибудь.

15

– Боже, что случилось? – ахнула мама, увидев меня.

– А что? – я подошел к зеркалу. Вид у меня был действительно неважный – лицо в грязи и запекшейся крови, с разбитым носом и губами, ставшими пухлыми как у Радика. – Ничего страшного, мам. Я просто в секцию бокса записался.

– Ты меня дурой считаешь. А я и есть дура, если так тебя воспитала, – мама заплакала.

– Правда, ничего страшного. Хулиганы поколотили, с кем не бывает.

– А если бы это наркоманы были? Если бы они тебя убили?

– Ну не убили же, – ответил я. Ответ на вопрос, что было бы, если меня убили, был очевиден – я бы умер. Но мама, похоже, считала иначе. Словно моя смерть стала бы моим же непростительным преступлением против нее.

– Иди, умойся, ужин на столе, – мама, всхлипывая, ушла на кухню.

После умывания и ужина я стал выглядеть немного лучше. Ребра ныли, но вполне терпимо. Мое тело оказалось довольно прочным. Может быть, это ему не хотелось умирать, а не мне? Легко понять, что организм, родившийся живым, не желает менять свой статус в ущерб стабильности какого-никакого существования. Организму, привыкшему делить свои клетки и разрастаться, должно быть трудно представить, каково это – разлагаться и уходить в прах, оставляя вместо себя неприхотливые кости. Но почему для одного организма гибель другого организма может быть настолько труднопереносимой? Ранит ли мышь смерть ее родителей, детей или каких-то других мышей? Пока люди не овладели мышиной речью, едва ли удастся узнать точный ответ на этот вопрос. Но, так или иначе, смерть ближних не приводит мышей к депрессии, потере аппетита или суициду. Так что же не так с людьми? Они вкладывают в других слишком большую часть себя?

В случае с детьми, пожалуй, так и есть. Если умирает ребенок, то такую потерю можно сравнить с убыточным вложением капитала. Хозяйственный человек, чей купленный для откорма поросенок погибает, неизбежно из-за этого огорчается. Хотя само это сравнение должно вызывать омерзение у любого человека, потому что… А, собственно, почему? Потому что дети объясняются словом «любовь», которое по природе своей необъяснимо, а, значит, как и смерть, способно поставить точку в любом споре? Или потому что это сравнение наиболее точно отражает действительность, а человек привык лгать всегда и всем, включая себя? Ведь лицемерие – далеко не последняя вещь, отличающая людей от мышей.