Текст книги "Избранная поэзия"

Автор книги: Гизелла Лахман

 
Вы видите звезды – блестящие точки,
А я – золотистый поток.
В письме вы читаете ясные строчки,
Я – душу меж дымчатых строк.
 
 
Не хочет доверчивый взгляд близорукий
Проникнуть сквозь розовый дым:
Я вижу тебя после долгой разлуки,
Как прежде – всегда молодым…
 

 
Не забуду: когда умирали
Под косой полевые цветы,
К нам в усадьбу из синей дали
Явился ты.
 
 
Каждый вечер в темнеющем зале
Я ждала, чтобы скрипнул паркет.
Каждый вечер шаги звучали…
На зов – ответ.
 
 
Снегом, снегом окутало крышу…
Я сказала: «Прощай, мы – враги»,
А в биении сердца слышу
Твои шаги…
 

 
Как живые, стонали ступени,
Захрустел золотистый песок,
И очнувшись от утренней лени,
У причала качнулся челнок.
 
 
Он беспечно в чужие печали
Наше хрупкое счастье унес…
С вёсел крупные капли спадали,
Словно капли тяжелые слез.
 

 
Когда-нибудь мы встретимся опять
И, может быть, друг друга не узнаем.
На перекрестке будем мы стоять,
Следя глазами за трамваем.
 
 
Усталые, как будто в полусне,
Без всяких дум случайно станем рядом.
От скуки по прохожим и по мне
Скользнешь ты безучастным взглядом.
 
 
И в этот миг – средь городской толпы,
Как от толчка, внезапно вздрогнем оба:
Ржаное поле, свежие снопы
Мелькнут на месте небоскреба.
 
 
Почудятся в осенней полумгле
Под фонарями улицы дождливой
Следы копыт на взрыхленной земле
И дом с колоннами за нивой.
 
 
Туда мы мчимся узкою межой.
Туда – домой!.. Тут, в тесноте трамвая,
Меня коснешься, женщины чужой…
Я отстранюсь, не узнавая.
 

 
Ты говорил в рассветный час,
Что по тебе грущу напрасно,
Что смерть не разлучила нас
И что она, как жизнь, прекрасна;
 
 
Она – другой лишь облик сна, —
Ты здесь, за дымчатой стеною,
И крепко верить я должна —
Незрим пока – всегда со мною;
 
 
Что мы, любовью смерть поправ,
Не будем больше расставаться…
Я повторяла: «Да… ты прав…»
Не надо было просыпаться!
 

 
Тишина. Темнота. Фонари
Не мигают слепыми глазами.
Далеко нам до новой зари
И беззвездная бездна над нами.
 
 
Оглушенные тишью дома
Опустили усталые веки.
Усыпляет беззвучная тьма
Все застыло, как будто навеки.
 
 
Почему же мерещится мне,
Что в тоске, как вселенная, давней
Кто-то плачет во сне, в тишине
В каждом доме, за каждою ставней?
 

 
Мне с тобой сегодня скучно.
Ветки плачут за окном.
Ветер, тучи в небе скучив,
Сучьями стучится в дом.
 
 
А слова с тоскою бледной,
Словно капли на стекле,
Расплываются бесследно
И теряются во мгле.
 
 
Новых слов твоих не слышу,
Старые давно забыв…
Пусть сорвал бы с дома крышу
Ветра яростный порыв!
 

 
Молились… Робкими руками
Бросали горсточки земли…
Покрыли черный холм цветами,
Поплакали… Ушли…
 
 
Почувствовал внезапно каждый
Прилив каких-то новых сил,
Необъяснимый голод, жажду,
И, удаляясь от могил,
В душе бранил себя за спешку,
Обманывал себя, что сыт,
И гнал невольную усмешку,
Испытывая стыд.
 
 
Дома в кладбищенском квартале,
Деревья чахлые и пыль
Прекрасными нежданно стали…
Пусть слезы снова набегали,
Прочь увозил автомобиль.
 

 
На грубые краски реклам,
На жалкие в клочьях афиши,
На улиц неубранный хлам,
На копоть и дымные крыши
Глядела ты с арки моста.
 
 
И голос почудился свыше:
«Опомнись! Везде – красота».
В прозрачной бездонности синей
Увидела ты облака,
На крышах сияющий иней…
В перила вцепилась рука.
 
 
И плакала ты, сознавая,
Одна на высоком мосту,
Что ты еще слишком живая,
Чтоб кинуться вниз – в пустоту…
 

 
Ты простить ему была готова
И, с судьбой вступив в неравный спор,
Каждый вечер в сумрачной столовой
Ставила второй – его – прибор.
 
 
Зажигала свет под абажуром,
Приносила свежие цветы,
И ждала в кухонной амбразуре
Или – чаще – в кухне у плиты.
 
 
Дни и годы… Мятежи и войны…
Ты умела их не замечать.
Терпеливо и почти спокойно
Ты ждала, чтоб снова жизнь начать.
 
 
Жизнь прошла… Прошла как будто даром,
Старость тихо постучалась в дверь…
Но его ты не видала старым
И судьбу благодаришь теперь.
 

 
Играет Арлекин с татарскими очами,
Часовенка и хаты на снегу…
И звуки вьются ввысь, а там – над облаками
Летит видение, опутанное снами,
Из музыки рожденное в мозгу…
Мечту художника не выразишь словами.
 

 
Мы летим навстречу солнцу
И часы бегут вперед.
К полукруглому оконцу
Темнота ночная льнет.
 
 
Но уже светлей – средь ночи,
От которой мчимся прочь.
Всех других сестер короче
И нелепей эта ночь.
 
 
И незрима та граница,
Тот в пространстве утолок,
Где, как в сказке, могут слиться
Запад и Восток…
 

 
Под солнцем палящим восточного лета
На длинном шоссе, нестерпимо нагретом,
Где в страхе теснились ослов табуны,
Где овцы от нас убегали пугливо, —
Верблюд за верблюдом шагал горделиво:
Машины и люди ему не страшны.
 
 
И как на старинной библейской картине,
Там ехал в степи по песчаной равнине,
Качаясь спокойно и плавно в седле,
Быть может, к колодцу за свежей водою
Высокий, в бурнусе, старик с бородою
На крохотном сером осле.
 

 
Анатолийская равнина.
Пески. Безводная земля.
Тысячелетние руины
И, как на страже, тополя.
 
 
На плоскогорье желто-ржавом
Где щебета не слышно птиц.
И где от жажды сохнут травы,
Раскопки сказочных столиц
 
 
Как будто нас не замечая,
Шагая медленно в пыли,
Горбы с величием качая,
Верблюды длинной цепью шли
 
 
Верблюды на дороге пыльной,
Не озираясь на гудки,
На быстрый бег автомобильный
Несли тяжелые тюки.
 
 
Грузовики летели мимо…
В ковры зашитый груз несли
Надменно и невозмутимо
Пространств пустынных короли.
 

 
Мы плывем по знойному Босфору.
Весело плывут навстречу нам
Византийских куполов узоры,
Крепость Магомета, старый храм,
 
 
И дворец, где – может быть – в гареме
Привиденья до сих пор живут,
Бродят сестры пушкинской Заремы…
Там теперь – научный институт.
 
 
Гордую мечеть давно успели
Превратить в музей; а к тем дворцам
Делают пристройки для отелей
По американским образцам.
 
 
Неподвижен воздух на Босфоре
И пролив, как сонная река,
Но уже нам посылает море
Свежее дыханье ветерка.
 
 
И бежит с востока в белой пене
Черных волн высоких бурный ряд,
А за ним теснятся чьи-то тени…
Пароход наш повернул назад.
 
 
Знаю, часто вспоминать я буду,
Постоянно будут сниться сны
О волнах, прорвавшихся оттуда —
Из моей страны…
 

 
Не изменился город дожей
Хотя прошло так много лет:
Он стал ни старше, ни моложе.
Быть может, времени здесь нет?
 
 
Гондолы тихо, в сладкой лени,
Скользят, как в прежние года,
Ласкает древние ступени
Бледнозеленая вода.
 
 
На площади Святого Марка,
Как прежде, кормят голубей,
И небо праздничное ярко,
Аквамарина голубей.
 
 
И ряд дворцов все так же пышен,
и в каждой лавке тот же лев;
Но над лагунами не слышен,
Как встарь, пленительный напев.
 
 
К прекрасному презренья полный,
Моторный катер – быстроход
Вздымает на каналах волны
Забрызганных бензином вод.
 
 
«Трамваи» на воде практичны.
Доступны всем. Им нет числа.
От них на город необычный
Тень современности легла.
 
 
На декорацию похожий,
Так равнодушно, свысока
Великолепный город дожей
Очередного ждет гудка.
 

 
Небосклон ослепительно синий,
Изумрудная плещет волна,
А лиловые гроздья глициний
Обвивают карниз у окна.
 
 
В сочетании красок и линий,
В их гармонии – мудрость видна:
Здесь раскрытые зонтики пиний
Тем черней, чем белее стена.
 
 
У стены, где в узорчатой нише
Пред Мадонной лежали цветы,
Билось сердце мятежное тише;
Не тревожили больше мечты.
 
 
Забывалось, что ветер соленый
О свободе и крыльях мне пел.
Кипарис неизменно зеленый
Неподвижно на небо глядел.
 

 
Под небом голубым Кампаньи
Дорога древняя лежит.
Но как свежо очарованье
Ее тысячелетних плит!
 
 
Как жизнь, дорога многолика,
Могилами окаймлена,
La Via Appia Antica
Ведет в былые времена.
 
 
Но юность с песней на руинах,
Забыв гробов соседних тлен,
Пирует: хлеб, плоды и вина
На камне стертом старых стен.
 
 
Ведет дорога в бесконечность
И в лабиринты катакомб…
Здесь века водородных бомб
Касается крылами вечность.
 

 
Соединив два века смело,
Вдвоем венчая Шартрский храм,
С молитвой каменные стрелы
Стремятся к бледным небесам.
 
 
Одна средневековьем дышит,
В годах суровых рождена
Вся в кружевах, моложе, выше,
Сестра нарядна и стройна.
 
 
Но обе, веру обнаружив,
В одном стремлении святом.
Равны пред Богом: в волнах кружев
И в одеянии простом.
 

Моим детям

 
Днем беседовал с игрушкой,
Всеми брошенный, один,
Ночью – с маленькой подушкой
Семилетний старший сын.
 
 
Всё задумчивей, печальней
Тихие слова звучат.
За стеной, у мамы в спальне
Снова стонет младший брат.
 
 
«Без него здесь в детской пусто,
Унесли его кровать,
И на все вопросы грустно
Перестали отвечать».
 
 
Трудно общую тревогу
Семилетнему понять.
Помолился тихо Богу,
Но мешают думы спать.
 
 
Он пробрался на рассвете,
Обнял плачущую мать:
«Мама, мама, разве дети
Могут тоже умирать?»
 

Памяти Э.Л.

«Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!»

Гете

 
Строка из Фауста, звеня,
Всю ночь тревожила меня.
Она, быть может, где-то, где-то
Еще другой задела слух,
И некий всемогущий дух,
Как шутке, внял словам поэта:
Одно – прекрасное – одно
Мгновение остановилось —
Невероятное свершилось.
Случайно выбрано, оно
Когда-то было мне дано;
Теперь явилось вновь и длится…
Иль, мучая, мне только снится?
 
 
Я с тобой за морями в знакомом краю
До сих пор в палисаднике летнем стою
В подвенечной фате – у раскрытых дверей,
И не вянет в руке мой букет орхидей.
А войти в эту дверь мы не можем с тобой —
Ведь, приказано кем-то мгновению: стой!
 
 
И рука шевельнуться не может в твоей…
Словно куклы, стоим перед входом в музей
Восковых отражений людей.
Но протянута нить через горечь потерь
Из души в эту настежь открытую дверь,
В наш еще неразрушенный дом…
 
 
Как сияют глаза на лице молодом!
Ты в незнании полном, блаженном о том,
Что грядущего нет, что исчезло «потом»…
Мы прикованы здесь. Неприступен порог.
Никуда, даже в горести, нет нам дорог…
И терзает меня – меж летящих мгновений —
Этот миг вне земных измерений.
 

Памяти моего брата

 
Заблудилась на звездной дороге…
Меж синеющих склонов отлогих
У зеркального вижу крыльца
Пустоту – ни двери, ни дома.
 
 
Где пути коснулись конца,
Где и я сама невесома —
Там улыбка его лица
И слова: «Этой встречи мы ждали…
Снятся мне зеркала в темном зале.
Зачарован, глядел я в одно
И очнулся в тиши зазеркальной,
В запредельности беспечальной…
Это было, быть может, давно.
Я не помню – мне все равно.
 
 
Вечность память мою украла:
Горсть минут моих на земле.
Снятся сны – без конца, без начала,
Слово искры в остывшей золе.
Ты мне снишься… и вспышка заката,
И затоптанный путь покатый,
Крышка гроба, удар лопаты,
И мечта о солнце, тепле…
 
 
Снится детство: игры, уроки…
В нашей классной вдвоем у стола
Мы впервые читаем строки —
Те, что вечность отнять не могла.
Посмотри…»
В зеркалах высоких
Ясно парус белел одинокий,
А на холмах лежала мгла…
 
 
Просыпаюсь одна и дома,
Где мне каждая вещь знакома,
Где недвижно молчат зеркала.
В наших снах есть ли правды крупица?
Я не знаю, кто кому снится,
Кто кого и где увидал:
Брат меня на дороге астральной,
Я ль его в этой тихой спальной,
Там – в мерцании лунном зеркал?
 

 
Любили друг друга, но в этом
Признаться они не желали.
При встрече глядели с враждою,
Хотя от любви погибали.
 
 
Расстались они, и порою
Друг друга во сне лишь видали.
Давно умерли они оба,
И сами едва ль это знали.
 

Время – подвижный образ вечности.

Платон

 
Миг настоящий – только миф.
В нем тайна вечного движенья.
Полет мечтою уловив,
Я вижу призрачность мгновенья.
 
 
Пришла минута и ушла;
За нею вслед – вторая, третья…
От нас их там скрывает мгла,
Где каждый миг – тысячелетья.
 
 
Едва рожденный новый час
Уже спешит к давно уснувшим,
И Настоящее для нас —
Лишь грань Грядущего с Минувшим.
 

 
В толпе, среди людского гула,
У древнегреческих колонн
Я на него едва взглянула,
Кивком ответив на поклон.
 
 
Но мы втроем – я это помню —
К заливу медленно пошли
Осматривать каменоломню:
Обломки мрамора в пыли.
 
 
Мне мужем, кажется, был третий…
Все расскажу я – до конца.
Я видела в закатном свете
Руины белого дворца
 
 
И слышала: «О вспомни, вспомни,
Кем ты была! Он жив, наш час!
Там – вместо глыб каменоломни —
Ступени мраморных террас.
Уйдем туда – в туман столетий,
Под своды нашего дворца…»
 
 
Не знаю, где остался третий,
Не помню я его лица.
 

 
«О ней стихи навзрыд не сочиняем»
И в наших снах ее благословляем,
Но в ладанках не носим на груди.
Зачем? Она у нас – в сердцах,
Недосягаемый и драгоценный прах —
Тот, что не ждет нас впереди,
Когда в чужую землю ляжем,
Что нам не мачеха и не родная мать.
 
 
(А ваших слов о «Купле и продаже»,
признаться, не могу понять.)
Болея и сгибаясь под тяжелой ношей,
Мы помним хруст в зубах ее песка,
И грязь и снег на маленьких калошах…
Но мать отвергла нас и ныне далека.
А мы, рожденные и вскормленные ею,
Мы смеем звать ее, как вы, – своею.
 

Переводы из американских поэтов

 
Скучают ветры. Жарко. В пальцах
Я клад держу,
И говорю пред сном: «Мой камень
Я удержу».
Но самоцвет из честных пальцев
Исчез во сне;
Лишь аметистовая память
Осталась мне.
 

 
Чтобы сделать поляну, нужен трилистник
И одна пчела, —
Один трилистник и пчела,
И еще – мечта.
Но довольно и мечты,
Если нет пчелы.
 

 
Жизнь пред концом кончалась дважды.
Жду, думая о дне,
Когда Бессмертие покажет
Событье третье мне,
 
 
Что так огромно, непонятно,
Как те, что были дважды.
Разлука – всё, что мы о рае знаем,
Чего от ада жаждем.
 

 
Я к ней не шла, но Смерть меня
Любезно посетила;
Карета только для троих, —
Бессмертье с нами было.
 
 
Мы тихо ехали, – она
Была нетороплива.
Я бросила досуг и труд,
Чтоб тоже стать учтивой.
 
 
В пути мы миновали школу,
Играющих ребят;
Потом поля в зерне тяжёлом
И солнечный закат.
 
 
Пред домом стали. Показался
Он небольшим холмом;
Карниз под еле видной крышей
Был только бугорком.
 
 
Прошли века: но всех длинней
Был день тот бесконечный,
Когда увидела коней,
Глядевших в вечность.
 

 
Ты мне оставил два наследства.
Одно – любовь, мой клад;
Такой любви сам Царь Небесный,
Я верю, был бы рад.
 
 
Ты дал мне боль, что бесконечна,
Широкая, как море,
Меж временем и вечностью,
Твоим сознанием и мною.
 

 
За красоту я умерла.
Чуть улеглась в могиле,
Как в смежной комнате борца
За правду положили.
 
 
Спросил, за что осуждена?
«За красоту», сказала.
«А я за правду – суть одна;
Мы – братья», услыхала.
 
 
Как братьям ночью, было любо
Перекликаться нам,
Покамест мох не тронул губы,
Покрывши имена.
 

 
Меня и пчёлка не боится,
Мне мотылёк знаком;
Лесной народ меня встречает
С радушьем и теплом.
 
 
При мне ручьи смеются громче
И ветрам дуть не лень.
Зачем в глазах сребрится дымка?
Зачем, о летний день?
 

 
Сказать я саду не могла —
Была бы я в плену;
И сил не хватит у меня —
Пчеле я не шепну.
 
 
И улице не расскажу:
Лотки начнут смотреть,
Как я, наивна, так робка,
Осмелюсь умереть.
 
 
Холмам об этом знать нельзя:
Ведь, я бродила там.
О дне ухода не скажу
Я любящим лесам.
 
 
И за столом не намекну,
Хотя б движеньем губ.
Сегодня кто-то перейдет
В загадочную глубь!
 

 
Я к морю в гости с верным псом
Собралась рано в путь.
Русалки вышли из воды,
Чтоб на меня взглянуть.
 
 
Фрегаты в верхнем этаже
С руками из пеньки
Подумали, что села мышь
На мелкие пески.
 
 
Никто меня не трогал там…
Вдруг набежал прилив
На мой башмак, на фартук мой,
На пояс мой и лиф,
 
 
Как будто проглотить хотел
Меня он целиком,
Как с одуванчика росу.
Я бросилась бегом,
А он – он шел за мною вслед;
Серебряной пятой
Ноги касался, – жемчуг лил
На мой башмак простой.
 
 
Когда же в город мы пришли,
Ему совсем чужой,
Отвесив гордый мне поклон,
Ушел прилив морской.
 

 
Вот всё, что вместе с сердцем я
Сегодня принесла.
Вот всё, и сердце, все поля,
Широкие луга.
Ты сосчитай, могла забыть, —
Итог пусть подведут, —
Вот всё, и сердце, пчёлы все,
Что в клевере живут.
 

 
Чей это лес, на чьей земле,
Я знаю – дом его в селе;
Но он не будет знать о том,
Что здесь я – в оснеженной мгле.
 
 
Лошадке странно: тьма кругом,
Зачем мы стали? Где тут дом?
Здесь в темноте вечерней спит
Лишь лес над ледяным прудом.
 
 
Напев бубенчиков звенит
И будто бы вопрос таит.
Снежинок пляска чуть слышна,
Их ветер тихо шевелит.
 
 
Темна, прекрасна глубина
Лесов… Но клятва мной дана,
И далеко ещё до сна,
И далеко ещё до сна.
 

 
Мы очень устали, мы много смеялись,
Мы целую ночь на пароме катались.
Там пахло конюшней, нам было тепло,
В огонь мы смотрели, горевший светло,
Лежали на горке у лунной реки;
Заря приближалась, гудели гудки.
 
 
Мы очень устали, мы много смеялись,
Мы целую ночь на пароме катались.
А небо бледнело, неслись облака…
Из груш, что купили мы где-то с лотка,
Я съела одну, а ты яблоко грыз,
И солнце нас облило золотом брызг.
 
 
Мы очень устали, мы много смеялись,
Мы целую ночь на пароме катались.
Мы кликнули «Матушка» старенькой шали,
Газету купили – её не читали;
За яблоки, груши в бумажном мешке
Нам счастье сулила старушка в платке,
И всё, что осталось у нас в кошельке,
Мы отдали ей, кроме мелких монет —
Мне и тебе на трамвайный билет.