Текст книги "Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой"

Автор книги: Гилель Бутман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Да, но где же логика, ведь оставшись здесь, не только я буду продолжать есть ваше сало, дети мои, внуки будут его есть, если к тому времени оно еще будут в магазинах.

– Сгниете здесь, а Израиля не увидите, как своих ушей, – подытоживали беседу в ОВИРе, – и не забудь закрыть дверь с той стороны.

Как-то, кажется, в 1968 году, организация занялась выяснением – кто подавал и кто получил разрешение на выезд в Израиль из Ленинграда за год. Из четырнадцати семей, подававших документы, в семи получили разрешение по принципу: «На тебе, Боже, что не тоже». В Израиль выпускали только для получений пенсий по старости или инвалидности.

Все члены организации, подававшие документы на выезд, получили отказ.

За каждым подававшим наблюдали десятки внимательных глаз потенциальных олим. Редко кто решался разрушить налаженный быт и стать белой вороной ради несомненного отказа. Израиль находился на другой планете. Получить билет до Вены и до Венеры было одинаково легко. Медведь плевал на всех и спокойно сосал лапу.

Как заставить медведя отрыгнуть евреев из своего чрева? Какой должна быть десятая казнь для фараона который уже выдержал девять и не собирался капитулировать? Как расшевелить наших братьев по ту сторону занавеса, считающих нас «молчащими евреями», хотя мы и вопим во все горло? Как докричаться до общественности Запада, у которой уже, возникло привыкание к положению евреев в СССР, как к чему-то само собою разумеющемуся? Как поразить западного обывателя, хладнокровно переворачивающего газетные страницы с сообщениями о голодовках и даже самосожжениях в знак протеста?

К началу 1970 года в коридорах Власти уже четко стучали шаги Никсона и Брежнева, идущих навстречу друг другу. Брежневу были нужны товары и технология Запада, Никсону – мир и беспрепятственная конвергенция умов. Китайский фактор тоже действовал вовсю. Москва хотела, чтобы с Запада было видно только одно из двух обличий СССР: добродушная улыбка и протянутая «рука дружбы». Сильный удар по престижу СССР из-за нарушения прав человека был бы воспринят очень болезненно, особенно если учесть, что некоторый нажим по этому поводу стали оказывать коммунистические партии Франции, Италии и Англии.

Если бы можно было в какой-то момент привлечь внимание всех сил в мире, заинтересованных в соблюдении нашего права на выезд из СССР… Если бы можно было сфокусировать давление всех благоприятствующих этому факторов во времени и в пространстве…

Моя встреча с бывшим советским военным летчиком Марком Дымшицем стала нулевой отметкой в длинной цепи событий, которые привели через полгода к разгрому организации, а через год – к тому, что тронулись первые эшелоны.

Все пять ульпанов, действовавших осенью 1969 года в рамках нашей группы, были недоукомплектованы, и я через знакомых разыскивал кандидатов. Мне рассказали о бывшем военном летчике, который самостоятельно пытался учить иврит, даже не имея учебника. Я попросил передать ему приглашение в ульпан. Он пришел ко мне сразу же. Моложавый брюнет лет сорока, в аккуратном сером костюме, гладкие волосы зачесаны назад, густые черные брови. Познакомились, поговорили. Марк был вежлив, в меру откровенен, в меру осторожен. Он во всем любил меру и недолюбливал слишком веселых и восторженных. Военная дисциплина соответствовала его характеру, и он, как мне кажется, принимал ее с удовольствием. Когда мы с ним договаривались о встрече, я знал, что он будет на месте вовремя или чуть раньше.

Первая встреча была короткой. По-видимому, каждый составлял себе мнение о другом. Выполняя свои диспетчерские функции, я направил Марка в ульпан на квартире члена нашей группы Миши Коренблита. Преподавал иврит в ульпане его однофамилец Лев Львович Коренблит. Марк с женой и двумя дочерьми жил недалеко от меня на Ново-Измайловском проспекте. Он стал заходить ко мне в связи с занятиями в ульпане. Очень быстро разговоры перешли от иврита к Израилю, и стало ясно, что мы единомышленники. Больше того, Марк тоже прошел через те же иллюзии, что и я, придерживался левых взглядов и даже имел красную книжечку члена КПСС. Во время блокады Ленинграда пятнадцатилетний Марк потерял родителей. С детским домом он был вывезен из Ленинграда, попал в специальное, затем в летное училище. В 1949 году закончил его и женился на русской девушке, с которой вместе был эвакуирован на барже из осажденного Ленинграда уже в начале войны.

Марк попал в последнюю волну, когда еврейских парней еще принимали в летные училища не только в порядке исключения. Но закончил он училище уже в пик яростного антисемитизма и, надо думать, испил чашу до дна. В 1960 году его поставили перед выбором: демобилизация или издевательское назначение. И он, прирожденный летчик, в 33 года майор, штурман полка, ушел из армии. Или, точнее, его «ушли». Вернулся с женой и двумя маленькими дочками в Ленинград, пробовал найти работу в гражданской авиации – бесполезно: «инвалидов пятой группы» в воздух отпускать боялись, особенно в Ленинграде, рядом с границей. Но воздух манил. Марк уехал в Бухару, работал на маленьких двенадцатиместных самолетах АН-2, затем вернулся в Ленинград, закончил заочно сельскохозяйственный институт. Осенью 1969 года он работал инженером в институте по проектированию птицеводческих комплексов.

Самая яркая черта характера Марка Дымшица – воля. Говорят: «Посеешь привычку – пожнешь характер; посеешь характер – пожнешь судьбу». Придя к выводу, что его место в Израиле, Марк с его характером должен был идти до конца. Так и было. Его первые планы: построить воздушный шар, затем – соорудить самолет – были результатом одиночества. Он понимал, что для него лучшим вариантом был бы захват готового самолета, но одному это было не под силу.

И в это время мои поиски ульпанистов привели к нашей встрече.

Однажды, в конце ноября – начале декабря, мы с Марком гуляли недалеко от моего дома. Наверное, к этому времени он уже решил, что может рискнуть.

Когда разговор снова завертелся вокруг проблемы выезда, Марк вдруг сказал:

– Не фантазировать надо, а просто улететь.

– Как? – удивился я.

– Захватить самолет, – спокойно сказал Марк, и было ясно, что все давно им обдумано.

Действительно, план у него был: мы едем в Ереван, покупаем билеты на маленький АН-2 местных авиалиний, в воздухе заставляем пилота изменить курс и лететь в сторону Турции. Если пилот отказывается, самолет ведет сам Марк. Все просто, ясно и страшно. И совершенно неожиданно.

Когда я представил Еву и маленькую беззащитную Лилешку и все, что им грозит, первым моим импульсом было – немедленно отказаться. Но я не отказался. Шальная мысль пришла мне в голову, и чем больше я о ней думал, тем глубже она застревала. А что, если это и есть десятая казнь, которая заставит фараона капитулировать? Может быть, это мой звездный час, бывающий в жизни только раз. Пройду мимо – никогда не прощу себе.

Конечно, делать надо не совсем то, что предлагает Марк. Даже если нам повезет и мы перелетим, это будет решением только нашей личной проблемы. А эшелоны с потенциальными олим останутся стоять в тупике. Если уж рисковать, надо рисковать по крупному! Надо захватывать огромный лайнер, все пассажиры которого будут наши. Это невозможно сделать в Ереване, надо делать здесь на месте, в Ленинграде. В Финляндии сажать его нельзя – финны выдадут по консульскому соглашению. Нужно лететь в Швецию и устраивать там пресс-конференцию о положении евреев в СССР. Вид десятков мужчин, женщин, детей, только что переживших смертельный риск ради выезда в Израиль, скажет иностранным журналистам гораздо больше, чем сможем сказать мы сами. Вот это будет бомба! Если и она не заставит заговорить весь мир, значит «больному уже ничего не поможет».

Уникальная ситуация! С одной стороны у меня за спиной стоит комитет и организация – около сорока преданных делу ребят, с другой стороны – опытный пилот, готовый на риск и, кажется, достаточно рассудительный. Но пилот ли? А, может быть, просто агент КГБ, понимающий в самолетах не больше меня?

Я задаю Марку несколько технических вопросов, говорю, что мне надо подумать. Для него это естественный ответ, так же как и ответ: «нет». Только ответ «да» удивил бы его и озадачил.

Первый, с кем я говорю о захвате самолета, – Соломон. Я уже загорелся. Операция может привести к тому, что мы, наконец, стронем с места пункт первый программы организации: свободный выезд. Мой энтузиазм передается Соломону. Мы договариваемся проверить Марка. 20 декабря я приглашаю Марка в гости и знакомлю его с Соломоном. Накануне был день рождения Евы, и нам есть что выпить и чем закусить. Соломон и Марк разговаривают весь вечер. Конечно, о плане захвата самолета ни слова. Оказывается, они служили в одном и том же Забайкальском военном округе, у них есть общие знакомые.

Распрощались с Марком поздно вечером. Соломон подытожил результаты: «Я не знаю, кто этот парень, но то, что он летчик, это точно. И то, что служил в Забайкалье, тоже».

13

СТАРТ ОПЕРАЦИИ «СВАДЬБА»

Теперь мы встречаемся с Марком почти каждый день. Меня интересуют технические возможности захвата большого лайнера и перелета на нем в Швецию. Как избежать перехвата над СССР, над Финляндией? Как он оценивает возможность благополучного исхода? Постепенно вырисовываются контуры плана. Лучше всего захватить лайнер типа ТУ-124 (48-52 пассажира) или ТУ-135 (44-64 пассажира) на линии Ленинград-Мурманск, проходящей вдоль советско-финской границы. От трассы маршрута до финской границы 5-10 минут полета. По-видимому, этого времени будет недостаточно для ПВО, чтобы сориентироваться в ситуации. Немедленно после захвата кабины пилотов мы предлагаем летчикам вести самолет по курсу, предварительно проложенному нами. Если и первый, и второй пилот отказываются, за штурвал садится Марк. Самолет снижается и идет на минимальном, с точки зрения безопасности полета, расстоянии от земли, ибо ниже определенной высоты локаторы ПВО бессильны. В случае, если по рации самолет будет запрошен о причине смены курса, мы стараемся тянуть волынку, потом отвечаем через марлю, что двое неизвестных заставили изменить курс и лететь в Хельсинки. Сообщение, что на борту только двое преступников и, следовательно, остальные – преданные советские граждане, должно предупредить принятие решения сбить самолет, что вовсе не исключено, если власти узнают, что все пассажиры – беженцы в Израиль. Упоминание о Хельсинки также должно повлиять на возможное решение в этом же направлении, ибо между СССР и Финляндией существует консульское соглашение о выдаче перебежчиков, и финны скрупулезно выполняют его. Над территорией Финляндии мы поднимаемся выше, поскольку полет над землей очень неэкономичен с точки зрения расхода топлива. В Швецию летим все время над территорией Финляндии, не пытаясь пересечь Балтийское море, чтобы кое у кого не возник соблазн сбить самолет и спрятать концы в воду вместе с пассажирами. Над сушей навряд ли на это пойдут – без огласки не обойдется. Ботнический залив огибаем с севера и настраиваемся на какую-нибудь шведскую приводную радиостанцию. Желательно дотянуть до Стокгольма. Если горючее будет на исходе, садимся при первой возможности, даже если это будет военный аэродром или прямой участок пустой автострады.

На одну из встреч Марк принес маленький самодельный револьвер с барабаном под мелкокалиберный патрон. Револьвер как игрушечный и легко умещается на ладони. Как орудие устрашения может пригодиться.

Пока я только расспрашиваю Марка. Окончательного ответа не даю. Он терпеливо ждет.

Я попросил членов комитета собраться на экстренное заседание в первую субботу нового 1970 года. Стояла январская стужа – говорить надо было в помещении, но максимально надежном. Решил попросить ключи у отца. Я с ним не жил уже около десяти лет, сам он политикой никогда не занимался и навряд ли был на учете в КГБ. Кроме того, отец недавно поменял комнату, и телефон стоял в коридоре.

Предварительно я поговорил с остальными членами комитета. Разговаривал на улице, взяв с каждого обещание ни с кем не обсуждать этот вопрос без моего согласия. Естественно, что каждый из них был поражен не меньше, чем я в свое время. Владик воспринял идею осторожно-положительно, Давид – осторожно-выжидательно и только представитель молодежной группы Толя Гольдфельд сразу поддержал меня. Оказывается, еще в студенческие времена Толя вместе с кишиневскими ребятами обсуждали план захвата самолета, но тогда все это было на теоретическо-фантастическом уровне.

– Я не знаю, пойду ли на это сам, а кишиневские ребята пойдут, – закруглил Толя разговор. Я вынул блокнот и записал адрес Саши Гальперина из Кишинева в понятной мне форме.

И вот Комитет в сборе. Слева от меня за столом Давид, дальше Соломон, Толя, Владик Могилевер справа от меня. Для чего я собрал Комитет? По действующему уставу организации, Комитет – координационно-совещательный орган всех групп, входящих в организацию. Только процедурные вопросы Комитет решает простым большинством. Принципиальные вопросы решаются как в Лиге арабских стран. Решение обязательно только для группы, которая за него голосует. Для всей организации обязательно решение, принятое единогласно. Значит, если за мной пойдет моя группа, я могу действовать и самостоятельно. Тем не менее я собрал Комитет.

Дело в том, что слишком все было серьезно и ответственно. И хотя я сам уже был полностью «за», но прежде чем сказать Марку «да», мне хотелось услышать мнение товарищей по Комитету. Каждый из них мог за несколько дней, прошедших после нашего разговора, все обдумать.

Вновь вкратце излагаю суть дела. Вновь повторяю то, что уже говорил каждому из них в отдельности – бегство в Швецию на захваченном лайнере с риском для жизни нескольких десятков евреев, включая стариков, женщин и детей, и с последующей пресс-конференцией, стронет, наконец, с мертвой точки алию советских евреев. Возникнет решающее давление Запада на Советский Союз, и именно в тот момент, когда СССР серьезно заинтересован в западных кредитах и технологии. Предлагаю проголосовать. Вопрос ставлю так: «Имеем ли мы право для достижения нашей справедливой и законной цели использовать такой метод, как захват самолета?». Короче говоря, приемлема ли для нас операция с морально-этической точки зрения.

Меня спрашивают о вероятности успеха. Отвечаю словами Марка, ибо сам уже задавал ему этот вопрос: 80-90 процентов, если КГБ не узнает заранее…

Ну, а если остальные 10-20 процентов??? Ну, а если узнает КГБ??? Я знаю, что сказать – ответ вызрел у меня за все эти нелегкие дни и ночи.

– Для нас не имеет решающего значения, удастся перелет или нет. Его участники пойдут на риск не ради себя лично или, по крайней мере, не только ради себя. Наша главная цель: осуществить первый и главный пункт программы организации. Мы должны добиться свободы выезда для всех евреев СССР, желающих этого. Бегство нескольких десятков людей для нас не решение их личных судеб, а способ решения национальной проблемы в СССР, наш членский взнос в борьбу Израиля. Я не думаю, что советские части ПВО собьют самолет, поскольку они не будут знать, кто его пассажиры. В случае успеха, наиболее вероятный вариант – арест шведскими властями организаторов и разрешение остальным следовать в Израиль. Просидим несколько лет в шведских тюрьмах, потом уедем Домой. Мечта в крапинку! Если арестуют в СССР, дело хуже, и не только для участников операции. Возможен разгром организации и даже всего движения, закрытие ульпанов и тэ дэ и тэ пэ. Операция может стать лебединой песней организации. Но мы создали организацию для осуществления определенных целей, а не для самовыживания. И мы должны спеть нашу лебединую песню.

Давид стал задавать технические вопросы по действиям группы захвата на борту самолета. По вопросам я сразу же понял, что Давид склоняется к «нет», ему нужен был лишь повод, и он почему-то искал его в технической стороне подготовки. Но я уже привык к тому, что у меня и Давида Черноглаза, как правило, всегда было два мнения на двоих. Главное, Давид не возражает против акции по существу – о ее этической приемлемости он не говорит ни слова.

Я напоминаю о вопросе, как он сформулирован для голосования. Технические подробности еще предстоит уяснить, если мы решим, что в моральном плане операция для нас приемлема.

Говорит Соломон. Затем Владик. Их точки зрения совпадают. Скорее всего операция принесет пользу и нельзя упускать шанс. С другой стороны, может быть и вред, и решиться страшновато. Каждый из них, если операция будет проводиться, готов помочь по мере сил, но лично принимать участие не собирается. У Владика недавно родился ребенок. У Соломона скоро родится… В общем, и хочется и колется… Единственный, кто меня поддерживает достаточно твердо, – Толя Гольдфельд. Помимо характера, сказывается молодой задор – осторожность приходит с годами. И холостяцкое положение не связывает.

Голосуем. Я и Толя Гольдфельд – за. Остальные воздержались. Вернее, двое воздержались, а Давид вообще голосовать не стал.

Итак, операция может быть приемлема. Знать бы только, что она приведет к свободному выезду, а не к бесполезным жертвам. Но на этот вопрос никто не ответит. Время позднее – справочные киоски закрыты…

Поскольку первый вопрос решен положительно, автоматически решается, но тоже голосованием, вопрос о выделении денег на исследование технической возможности захвата самолета. Здесь все единогласны. Давид как казначей тут же отсчитывает мне сто рублей из членских взносов организации.

На обратном пути мы с Соломоном решаем добавить еще по 25 рублей из кассы наших групп. Предстоят контрольные полеты. Это потребует денег.

То, что такой необычный и опасный план не встретил возражений на Комитете, ободрило меня. Значит все верно. А осторожность ребят – ее можно понять.

На первой встрече я передаю Марку половину из 150 рублей нашего фонда. Это – знак моего принципиального согласия. Мы договариваемся, что Марк составит технически детализированный план захвата самолета. Я займусь организационной стороной вопроса. Захват португальскими антифашистами в открытом море лайнера «Сайта Мария» произвел в свое время много грохоту. Посмотрим, что получится у нас…

***

В январе 1970 года меня вдруг впервые после окончания института призвали на военные сборы. Сборы сводились к вечерним занятиям после работы. Зал в помещении Института инженеров железнодорожного транспорта был забит перезрелыми лейтенантами вроде меня, которых давно уже не призывали. Отрабатывали тактику боя стрелкового взвода в обороне.

– Кто, с вашей точки зрения, вероятный противник? – спросил ведущий занятия офицер.

– Китайцы, китайцы… – понеслось со всех сторон.

Преподаватель удовлетворенно хмыкнул и открыл занавешенную доску с изображением схемы боя. Наш обороняющийся взвод занимал позицию на высоте. Противник атаковал силами роты. Мы стойко оборонялись, как положено советским людям. Противник, как ему положено, откатывался после неудачной атаки на исходные позиции. Но самое поразительное было, что противник наступал с востока, а мы оборонялись на западе. Пятнадцать лет я не был на сборах, и меня поразило, как откровенно готовят армию к войне с Китаем.

Сборы были довольно скучные. Уставшие после работы, мы клевали носами на лекциях. Раскачивались лишь во время практических занятий. В конце сборов провели стрельбы из мелкокалиберного пистолета. Я сразу же вспомнил, что револьвер Марка того же калибра – 5,56 миллиметра. Пришла в голову мысль – «взять в долг без отдачи» несколько патронов. Несколько раз, уходя проверять мишени после очередной стрельбы, инструктор оставлял коробку с патронами. На глазах у всего взвода я стянул десяток патронов и никто не сказал ни слова.

А стрелял я безобразно. Выбил всего 9 очков из 30 возможных. Правда, благодаря этому я стал лучшим стрелком взвода. В СССР все всегда соревнуются. Когда староста группы увидел, что многие выбили меньше десяти очков, он нашел ручку с пастой того же цвета и подставил всем «слабакам» двойку перед количеством очков. Теперь у меня стало 29 очков – лучше во взводе не стрелял никто. С двадцатью девятью липовыми очками и десятком реальных патронов я вернулся со сборов.

***

В течение января, февраля и марта 1970 года я подбирал «пассажиров». Только наиболее близким и надежным сообщал о плане захвата самолета в общих чертах. Всем остальным говорил, что может возникнуть возможность нелегально бежать в Израиль, возможность рискованная, но шанс на благополучный исход высок, если будем осторожны и о наших планах никто не узнает. Никаких подробностей. И причины для этого две. Первая – техника безопасности. Вторая – возник бы сильный психологический стресс у потенциальных участников, если бы они узнали о степени опасности задолго до решающего часа. Если они узнают обо всем за 48 часов до операции, меньше будет шансов на утечку информации и людям легче будет решиться. Приподнятое эмоционально-взвинченное состояние, готовность идти на жертвы, как правило, не могут длиться месяцами. Порыв угасает. А инстинкт самосохранения подсовывает одно оправдание за другим – не рискуй!

К началу апреля в моем списке было около сорока человек, которые согласились принять участие в захвате самолета, или, не зная подробностей, согласились рискнуть и нелегальным путем бежать из СССР. Друг, с другом я никого не знакомил. С каждым разговаривал на улице. С каждого взял слово молчать и ждать. Все это должно было обеспечить мне контроль над положением и безопасность потенциальных участников.

Список участников, составленный в понятной мне форме, я скатал в трубочку, и спрятал в одной из комнат, через несколько дней перепрятал. Но все время чувствовал, что это ненадежно. Снова прошелся по квартире: две комнаты, кухня, ванная, туалет – не разбежишься. Блуждая глазами по ванной, зацепился взглядом за вентиляционную решетку, закрывающую вход в вентиляционный штрек. Ева закрепляла на ней капроновые нитки, на которых сушила белье. Почти к каждой ячейке подходила нитка, огибала прут с другой стороны и возвращалась или завязывалась на решетке. Для того чтобы разобраться во всех этих концах, любопытному понадобится много времени и китайская кропотливость. Я развязал один из концов на решетке, привязал к нему трубочку, обкрутил вокруг прутика решетки и, сделав узел, сбросил конец нитки со списком в вентиляционный штрек. Вытащить конец нити можно было, только развязав все запутанные узлы. Если обрезать – конец летит вниз. Вместе со списком.

Этот список будет висеть в вентиляционном штреке долгие годы. Может быть, висит и сегодня.

Одной из первых в списке появляется фамилия зубного врача Миши Коренблита. Мы с ним в одной группе, в которую он пришел через ульпан. Миша живет на Охте в отдельной квартире, принадлежащей его тете Анне Петровне. Квартира – место собраний нашей группы; здесь работает ульпан. И все это в квартире у женщины, которая до 1937 года была активным членом компартии США, за что и была объявлена персоной «нон грата» и выслана из страны, в которой родилась и выросла. Вместе со своим мужем, участником гражданской войны в Испании, она добралась до страны своей мечты – СССР как раз тогда, когда свирепствовал лютый «лесоповал» конца тридцатых годов. Ее муж, переживший годы борьбы в США против ФБР и долгие месяцы войны в Испании против Гитлера, Муссолини и Франко, не пережил счастливой мирной жизни в первом государстве рабочих и крестьян. Однажды он уехал в командировку и не вернулся. Анне Петровне объяснили, что произошел несчастный случай: ее муж ехал в вагоне на нижней полке, а над ним спал военный, у которого от тряски выпал из кармана заряженный пистолет, который случайно оказался на боевом взводе. Пистолет случайно выстрелил и пуля случайно попала прямо в голову мужа Анны Петровны. Примите, Анна Петровна, наши искренние соболезнования.

Пуля попала в голову, в которой к тому времени стали появляться крамольные мысли: не все в порядке в Королевстве Датском. Он успел поделиться этими мыслями со своей женой. Возможно, с кем-нибудь еще. Да и сама Анна Петровна увидела вблизи то, что издали так манило. Она не сдала свой партбилет – он все время напоминал ей, как легко было бороться за коммунизм в США и как тяжело выжить при нем в СССР.

Мы все любили эту плотную невысокую женщину с неизменной трубкой в зубах, не признающую в русском языке никаких родов, кроме мужского, и никаких падежей, кроме именительного. А она любила Мишу. Она видела, что ее квартира превратилась в маленькую еврейскую автономную республику, что она не успевает наполнять холодильник, что ей даже негде прилечь, чтобы спокойно отдохнуть после работы. Но она улыбалась и потягивала трубочку.

Миша Коренблит идеей захвата самолета зажегся сразу. Он сразу сказал мне «да». Это было бы удивительно, если бы я не знал его характера. У него был холерический темперамент. К сожалению, люди такого темперамента не могут долго находиться в состоянии сильного возбуждения. Без резких дополнительных импульсов со стороны они могут быстро остыть. Честный и преданный сионизму, Миша больше других нуждался в том, чтобы рядом всегда был кто-нибудь спокойный и уравновешенный. В минуты душевного подъема он был способен на полное самопожертвование, депрессия опускала его на самое дно отчаяния и безнадежности.

Миша Коренблит стал самым активным моим сторонником в организации. Со свойственным ему темпераментом он защищал идею захвата самолета, пока усилия извне не расшатали его веру. Первые месяцы 1970 года он вместе со мной и Марком принимал участие в планировании операции. 6 февраля он совершил контрольный полет в Кишинев. Перед ним стояло две, цели. Первая – связаться в Кишиневе с Сашей Гальпериным и его друзьями и выяснить их решимость принять участие в бегстве в Израиль, связанном с риском. В случае положительного ответа он должен был пригласить Сашу ко мне в Ленинград. Вторая цель – выяснить в полете туда и обратно интересующие нас сведения о режиме полета и, по возможности, постараться попасть в кабину пилотов.

Получив деньги и адреса, он улетел. Вскоре из Кишинева прибыл Саша Гальперин. Четверо из Кишинева готовы были испытать свой шанс. Троих из них я знал, когда они учились в Ленинградском политехническом: самого Сашу, Арона Волошина и Харика Кижнера. С четвертым были сложности: он собирался «украсть» у жены маленького сынишку, ибо жена вообще не собиралась в Израиль. Возникла моральная проблема. В конце концов он вышел из игры.

Марк Дымшиц тоже совершил контрольный полет в Москву. Он летел вместе с экипажем, с одним из пилотов которого он летал когда-то в Бухаре. Марк побывал в кабине и познакомился с ситуацией. В Ленинграде он сходил с этим пилотом в ресторан и прозондировал вопрос об оружии у экипажа. Выяснилось, что оружие члены экипажа получают, но при себе, как правило, не носят. На время полета они кладут пистолеты в портфель штурмана.

Итак, на борту лайнера нас будет ждать экипаж в составе пяти человек: два пилота, штурман, бортрадист, бортинженер. Иногда пятого не бывает. Стюардессы не в счет; стюарды на внутренних линиях, как правило, не летают. При внезапном нападении экипаж не успеет применить огнестрельное оружие. Лазать в портфель за пистолетами мы им не позволим. Но напасть внезапно мы сможем только при одном условии: если дверь из салона самолета в промежуточный тамбур будет открыта и если дверь из тамбура в кабину экипажа тоже открыта. Ибо задержка в несколько секунд даст им возможность добраться до портфеля и тогда крышка. На это уйдет две секунды.

Открыты ли обе двери во время полета? Если закрыты, то на ключ или на задвижки, которые открывают, только убедившись, что идет свой? Дежурит ли кто-либо в промежуточном тамбуре? Это был минимум вопросов, которые предстояло уточнить. Надо било зайти в кабину во время полета.

19 февраля я летел в Ригу по студенческому билету Аркаши Мархасева. (Зимой Аэрофлот продает билеты студентам по половинной цене, а деньги приходилось экономить). У меня тоже было две цели: постараться войти в кабину и поискать в Риге людей для операции.

Самолет улетал во второй половине дня в пятницу. В Риге я смогу пробыть до воскресного вечера – в понедельник утром на работу. Перед самым отлетом я купил 800-граммовую бутылку вина, положил ее в спортивный чемоданчик и поднялся на борт. Поставил чемоданчик в багажное отделение, повесил там же пиджак и пальто и прошел в салон. Место можно выбрать. Я сажусь в первом ряду перед самым входом в кабину. Может быть, отсюда можно будет что-нибудь увидеть и не заходя вовнутрь.

Февраль – месяц пониженной активности Аэрофлота. Из 64 мест в самолете едва заняты две трети. Мы летим на высоте около семи километров. Видимость хорошая – под нами лишь редкие облачка. Я вижу отчетливо, как возле Таллина пилот меняет курс и разворачивается вдоль побережья на Ригу. Если его в этом месте заставить идти старым курсом не сворачивая, можем долететь до шведского острова Готланд в Балтийском море за какие-нибудь полчаса. Нужно буде сказать об этом ребятам.

Приближаемся к Риге, а я все не решаюсь войти в кабину пилотов. Я уже сходил за бутылкой вина в багажное отделение и принес ее в перекинутом через руку пиджаке. Бутылка лежит на коленях и требует, чтобы я решился. Снова оглядываюсь на салон. Как бы я ни оглянулся, двое смотрят на меня безотрывно: стюардесса, сидящая на одном из задних сидений, мужчина лет пятидесяти, расположившийся перед ней. Может быть, они действительно наблюдают за теми, кто сидит на передних сидениях; может быть, мне кажется, ибо в таких случаях натянуты нервы, но затылком я чувствую именно этих двоих.

Пилот начинает заходить на посадку. Стюардесса на минуту покидает свой пост, чтобы объявить о предстоящей посадке через микрофон. Ее сосед смотрит, но черт с ним, – сейчас или никогда. Я встаю. До первой двери два шага. Надавливаю на ручку, тяну дверь на себя. Дверь открывается. Я вхожу в пустое помещение, быстро закрываю дверь за собой. Справа дверь: через эту дверь стюардессы получают все необходимое для полета. Впереди еще одна дверь. Сквозь матовое стекло виден приглушенный красный свет. Между двумя дверьми четыре шага. Или два прыжка. На это уйдет две секунды. Открыто или закрыто?

Я надавливаю на ручку – чувствую, что сильно волнуюсь. Ручка поддается легко, так же, как первая. Слава Богу, обе двери закрыты, но не заперты. И, самое главное, кабина пилотов не заперта изнутри на задвижку. Наверное, потому, что члены экипажа часто входят и выходят во время полета.