Текст книги "Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой"

Автор книги: Гилель Бутман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

17

УЙМИТЕСЬ, СОМНЕНЬЯ…

События следующей недели были утрамбованы, как пассажиры утреннего автобуса.

Из Кишинева прилетел Арон Волошин. Он привез мне 120 рублей: на три авиабилета до Мурманска и, если понадобится, обратно. Крепко скроенный, ладно сшитый Арон дышал уверенностью в нашей правоте. Мы долго бродили по улицам, прикидывали варианты наших действий на борту самолета. Расставаясь, крепко пожали друг другу руки. У Арона крепкие руки спортсмена, в группе захвата они будут при деле.

Приезд Арона Волошина был для меня последней затяжкой чистого воздуха – я все больше и больше оказывался в изоляции. Тиски ежедневного психологического давления сжимали горло, не давали дышать. Большинство моих сторонников были не только вне Комитета, но и вне организации. Они были разбросаны по городам и весям России и контакты между ними замыкались на мне. Противники «Свадьбы», инстинктивно чувствуя приближение дня «X», делали все возможное, чтобы выключить меня из игры. Это можно было сделать только взорвав меня изнутри, запустив червя сомнения в душу. 8 апреля стало пиковым днем в подготовке «Свадьбы».

На вечер 8 апреля я пригласил Мишу Коренблита и Пинхаса Шехтмана. Надо было подготовить размещение группы захвата и ее тренировку в конце месяца. Мишу я пригласил прийти немного пораньше, чтобы рассказать ему про визит Арона Волошина и приободрить его. Когда он пришел, одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: в нем расшили щель сомнений, и она расширяется ежеминутно. Он не мог и сидеть на месте, вскакивал, ходил по комнате, садился, вертел в руках предметы, бросал их. Присылка кишиневцами денег успокоила его, но ненадолго. Вечером этого же дня последние очаги сопротивления в душе Миши Коренблита будут раздавлены.

Пришел Пинхас Шехтман, и мы вышли на улицу. У Пинхаса была дача, маленький домик на окраине Ленинграда в Озерках. Этот домик мы собирались превратить в свою опорную базу накануне 2 мая. В самом конце апреля я собираю кишиневских, рижских и ленинградских участников группы захвата; приношу в домик Пинхаса резиновые дубинки: мы расставляем стулья в комнате так, как они стоят в кабине самолета, сажаем на стулья «экипаж» и проводим имитацию наших будущих действий на борту. И дай Бог, чтобы 2 мая резиновые дубинки нам не понадобились…

Гуляя по улице, мы с Пинхасом обо всем договорились – к концу апреля домик в Озерках будет готов. Возвращаемся к моему дому, подходим к парадному и видим в сумерках, что с другой стороны тоже подходит группа. Постепенно я начинаю различать лица: Владик, Давид, Гриша, Лассаль, Соломон. Неужели они все заодно?.. Мы прощаемся с Пинхасом и вместе с Мишей идем им навстречу.

Ребята угрюмы, на лицах у всех тревога. Мы ищем укромное местечко, чтобы наш разговор не привлекал любопытных. Находим его во дворе детского сада. Пока идем, из обрывков фраз мне становится ясно: прежде, чем встретиться с нами, они собирались на квартире у Соломона, там обсуждали ситуацию, там спорили и рядили.

– Вы, что, открыто говорили об этом на квартире у Соломона?

Ребята молчат. Двух мнений быть не может: забыты обещания, тревога и отчаяние вытеснили благоразумие.

…Уже за полночь. Скоро уйдут последние автобусы, а нам все еще продолжают «выкручивать руки», каждому по отдельности. Со мною все время Лассаль и Соломон. У меня нет больше иллюзий относительно их позиции. Оба – категорически против «Свадьбы»: она убьет организацию, даст в руки власти козырь для расправы с сионизмом, гайки закрутят, как во времена Сталина, люди от страха забьются в свои норы, и никто не будет подписывать открытых писем с требованием выезда, с ульпанами будет покончено раз и навсегда, с «Итонами» и всей литературой тоже.

Позиция Соломона, Лассаля и Гриши вносит в мою душу бациллу колебаний. Тот маленький вирус, который я тщательно загонял внутрь после того, как отвозил книжки Владику и когда возник «нулевой вопрос» на конференции, начал оживать. С Соломоном меня связывает четверть века дружбы – наши судьбы переплелись, когда мы были мальчишками. Я знаю, Соломон решителен, смел, предан делу. Его первого я познакомил с Марком Дымшицем, ему первому рассказал о плане захвата самолета, и у него тогда не было сомнений. Сегодня он против. Категорически. С Гришей Вертлибом мы вместе кончили институт, вместе ходили в безработных после окончания, вместе в организации с первых дней. Он честный человек и говорит всегда только то, что думает. И он вначале сочувственно относился к «Свадьбе». Сегодня он против. Категорически. Лассаля Каминского я вовлек в ульпан в Лисьем Носу, потом в организацию. Лассаль – руководитель группы в проектном институте, умеет мыслить логически. И он тоже против. И тоже категорически.

Я верю в свою правоту. Я верю в то, что для организации наступил звездный час. Я верю, что игра стоит свеч, что ради начала исхода советских евреев можно принести в жертву и нашу организацию и наши судьбы. Но теперь моя вера уже не такая безоговорочная, как раньше. Впервые я допустил мысль, что могу быть неправым. Это допущение сразу стало их союзником в борьбе против меня. И этого союзника они получили внутри меня.

Меня подкашивал тот факт, что все они, мои товарищи по борьбе, которых я уважал, с которыми меня связывали годы совместного риска, пришли к противоположному выводу. А они были не глупее меня. В каждом человеке постоянно борется нежелание быть таким, как все, и страх быть не таким, как все. Имею ли я право взваливать на свои плечи ответственность за решение, которое может иметь стратегические последствия в национальном масштабе? Как легко, когда у человека нет выбора. И как безмерно тяжко, когда этот выбор есть, и от тебя зависят последствия, которые не может предсказать ни одна электронно-счетная машина. Если я ошибусь, а они окажутся правы, я проеду тяжелым катком по тысячам человеческих судеб. Но если они ошибаются, а я прав и я пройду мимо нашего звездного часа, я никогда не прощу себе этого.

Был уже час ночи. Прошли последние автобусы. Запоздалые прохожие торопились по домам, озираясь на странных парней за оградой детского сада. А там, за оградой, прогресса не было: каждый стоял на своем. И тогда Гриша Вертлиб внес предложение:

– Давайте запросим Израиль. Как скажут, так и сделаем. Даже если я лично не приму участия, я сделаю все, что вам будет нужно, и остальные сделают то же. Согласны?

Я посмотрел на Мишу. Еще до того, как он открыл рот и сказал: «Я согласен», «да» уже было написано на его лице. «Да» было написано на лицах всех ребят. «Да» как единственный исход этой войны нервов. «Да» как средство найти арбитра, которому верит каждый. «Да» как путь спасти организацию. «Да» не было только на лице Давида Черноглаза. Он был непримиримым врагом «Свадьбы», и, что бы ни сказал Израиль, Давид мог сказать только «нет».

Но Давид молчал: для него главное, чтобы день «X» не наступил сейчас. Лишь бы не дать «Свадьбе» произойти в положенный день, а там посмотрим. Именно это отпугивало меня. Часовой механизм на нашей «бомбе» уже был заведен – 2 мая. За десять дней до этого дня мы должны были начать скупать билеты на наш рейс. Связи с Израилем у нас нет, ее надо искать. Если даже произойдет чудо и нам удастся быстро передать запрос, как скоро придет ответ?.. Однажды мы уже запрашивали Израиль по вопросу открытого обращения – три года тому назад, – и ответа не было вообще. Конечно, в этот раз все гораздо серьезнее. В этот раз мы получим ответ, но когда? Ясно, что если я соглашусь на этот компромисс, 2 мая «Свадьбы» не будет. Тот страшный психологический стресс, под которым находятся будущие участники, остается на неопределенное время. Выдержим ли?

– Если я соглашусь на этот компромисс и ответ из Израиля будет положительным, готовы ли вы сделать все для успеха «Свадьбы», независимо от возможных последствий?

– Да! Да! Да! – на напряженных лицах подобие улыбок.

Появляется робкая надежда, что у кризиса есть компромиссный исход. Только Давид молчит.

– Хорошо, мы подумаем. Послезавтра дадим ответ.

Мы жмем друг другу руки. Все чувствуют себя, как больной, у которого прошел кризис и который будет жить. Почти все.

Итак, послезавтра. Почему именно послезавтра? Надо хорошо подумать. Подумать и взвесить все за и против. Взвесить, когда их не будет рядом, когда они не будут смотреть в глаза с надеждой и мольбой. Конечно, они верят: послезавтра я скажу «да». Но что мне сказать? Миша ушел вместе с ними – это, конечно, символично. Компромисс для него спасательный круг: спастись от сомнений, спастись от внутреннего разлада. А у меня – тридцать шесть часов: эта ночь и завтра день – сутки. И еще одна ночь.

Уже неделя как я почти не сплю. Ева тоже не спит. И не задает вопросов. Только иногда говорит: «Попробуй заснуть, попробуй – может, получится». Нет, не получается. Единственный, кто спит, – это Лилешка. Из кроватки доносится ее ровное дыхание. Полтора года – первые полтора года своей жизни – она почти не спала. И вместе с ней мучились мы. Теперь она спит, а мы снова не спим.

– Попробуй заснуть, попробуй.

Я пробую, и вроде получается. Я проваливаюсь в какой-то полубред. Моментально я вижу горящие останки сбитого самолета. Лежат скрюченные тела. Вижу маленький трупик. Бросаюсь к нему. Сердце колотится от страшного предчувствия. Лилешка. Это ты, доченька. Это я загубил тебя, я… Сверкают какие-то цветные молнии. Я просыпаюсь и чувствую, как слезы катятся по щекам. Хорошо, что темно и Ева не видит. И не слышит, как вразнос работает двигатель. Но она все чувствует. Я слышу как она шевелится.

– Попробуй заснуть, попробуй.

Наконец ночь истекла. Я встаю обессиленный. Подушка покрыта волосами. Сердце колет. Левое веко «тикает». И это уже не первый день. Какое оно страшное, это бремя ответственности. Особенно для маленького человека, не обстрелянного в боях… Все ясно Эдику Кузнецову: вперед, без колебаний, без раздумий; чем больше думаешь, тем больше болит голова и тем страшней. Вперед, и прощай, немытая Россия – больше такого шанса не представится. Все ясно Давиду Черноглазу: назад, без колебаний, цель не оправдывает средств, мир осудит пиратскую акцию, организация разгромлена, ульпаны закрыты, гайки закручены. Каждый из них уверен, что он прав. Только он и больше никто.

 
Не бойтесь золы, не бойтесь хулы,
Не бойтесь пекла и ада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо»
 

А. Галич.

18

БРЕШИТ БАРА ЭЛОХИМ…

На заводе я с трудом дождался звонка. Я уже договорился по телефону о встрече с Львом Львовичем. Что скажет он… На конференции он молчал. Вчера его не было. Он ходил со мной по Гостиному Двору и прикидывал, подойдет ли нам ружье для подводной охоты. Он дал мне тостер. И он решительный человек: в сорок четвертом он бежал из концлагеря, шел один навстречу фронту; при его близорукости даже простая потеря очков была бы для него концом.

Вечером Лев Львович сказал мне: Гилель, Вы должны согласиться на компромисс. Организация – это самое дорогое, что у нас есть. С ней будет покончено. Вы не можете взять на себя такую ответственность. Согласитесь.

– Но придется отложить «Свадьбу». Вы представляете, что это такое?

– Соглашайтесь. Другого выхода у вас нет. Назавтра четверо «подписали» устный компромисс. От противников «Свадьбы» – Лассаль и Владик. От сторонников – Миша и я. Условия компромисса просты. Их три. Первое: если из Израиля приходит ответ «да», все противники «Свадьбы» готовят ее и доводят до конца, независимо от личного участия. Второе: если из Израиля придет ответ «нет», все сторонники «Свадьбы» отказываются от участия в ней и предпринимают усилия, чтобы она не состоялась. Третье: до получения ответа сторонники «Свадьбы» прекращают дальнейшую подготовку к ней, а противники не делают ничего, что могло бы помешать проведению ее в будущем. Компромисс распространяется на всех членов организации. Ответственные за запрос в Израиль Могилевер и Бутман. Все.

Назавтра, 11 апреля, я встречаюсь с Марком и ставлю его в известность о последних событиях. Он с трудом сдерживает раздражение. Его положение самое тяжелое: он бросил работу и целиком отдался подготовке «Свадьбы». Он ушел из семьи и даже официально развелся с Алей: она отказалась рисковать дочерьми. Теперь он снимает комнату. Марк весь нацелен на 2 мая. Его можно понять.

На первом же заседании комитета компромисс был утвержден. Против голосовал только Давид. Кризис миновал, и мы вздохнули с облегчением. Теперь надо было быстро и надежно передать вопрос в Израиль.

Двадцать третьего апреля был канун Пасхи. Позвонил Владик и предложил провести Пасху у него. Ева осталась с Лилешкой, я пошел один. Дома у Владика был уже накрыт скромный пасхальный стол. Юля заканчивала приготовления. Владик не дал мне рассиживаться:

– Слушай, мы тут в синагоге познакомились с одним туристом. Еврей из Норвегии. Врач. Отлично говорит на иврите. Жил в Израиле и там у него семья. В общем, я его пригласил на седер. Может, ты выскочишь, покараулишь его возле дома: здесь, в новостройках, он может заблудиться.

Я вышел на улицу. Владик и Юля жили в то время на Охте, на улице Тельмана. В этих дворах-близнецах, домах-близнецах, парадных-близнецах трудно было сориентироваться не только иностранцу. Простор, размах и одновременно архитектурное убожество, все вместе.

А одеваться советские люди стали вполне прилично. Кто из этих модно одетых молодых людей тот иностранец, которого я жду? Сейчас уже не пятидесятые годы, тогда по одним лишь только клешам советского человека можно было безошибочно распознать в любой толпе. Прическа – «полубокс», у женщин – шестимесячная завивка. Теперь не то. Течет поток волосатых, усатых, бородатых. В джинсах, свитерах, кожаных куртках. Конвергенция внешностей уже наступила…

Нет, вот этот низенький все же чем-то отличается. Не могу понять чем, но от него пахнет чем-то несоветским. Вроде, такой же парень, как и многие вокруг: бородатый, в курточке из кожзаменителя и джинсах. И все же что-то не то. Я провожаю парня глазами. Решительной походкой он проходит мимо дома Владика, вдруг резко останавливается, лезет в карман, достает какую-то бумажку, изучает ее, потом так же резко сворачивает во двор.

Ну теперь-то ты от нас не уйдешь. Правильно я тебя унюхал. Я догоняю его и радостно приветствую: «Шалом у-враха!» Он спотыкается о мое приветствие и поворачивается. Протягиваю ему руку:

– Гилель.

– Рами.

– Я Вас давно жду. Идемте, я Вас провожу.

Седер мы начали очень поздно и кончили далеко за полночь. Рами командовал парадом. По тому, как ловко он орудовал за столом, как бегло читал пасхальную агаду, было видно, что он – не новичок и досконально знает пасхальный ритуал. Навряд ли друзья-чекисты могли выпестовать такой кадр. Нет, этот парень оттуда. И он не просто из Норвегии. Он из Дома. А что, если попробовать через него… У нас нет выбора, проверять нам некогда. В Уставе израильской армии есть параграф: «Рискуй, рискуй, рискуй!» Пожалуй, это тот самый случай.

Уже ночью мы с Рами уезжали на такси. Я – домой, он в гостиницу «Россия». Договорились о встрече с ним на следующий день.

С Владиком мы встретились там же, у входа в станцию метро «Парк Победы», за полчаса до встречи с Рами.

– Владик, на нас с тобой висит запрос. Ни у тебя, ни у меня ничего подходящего нет. Перспектив нет, ждать некогда. Давай, попробуем через Рами. По-моему, он свой.

– Ладно, – говорит Владик после долгого раздумья, – давай, попробуем.

– Только договоримся так. Я здесь лицо более заинтересованное в этом разговоре, чем ты. Ты знаешь иврит лучше, чем я, и, если говорить будешь ты, я могу не все понять. Поэтому говорить буду я, а ты будешь слушать. Если я не смогу ему что-нибудь втолковать, ты мне подскажешь. Хорошо?

– Договорились. Но ты говоришь о двух точках зрения на «Свадьбу»!

– Порядок.

Рами пришел вовремя. Перепроверив возможную слежку, мы пошли по Бассейной улице вдоль Парка победы. Говорил я.

– Слушай, Рами. То, что я скажу тебе сейчас, очень важно и об этом никто не должен знать, пока ты не уедешь отсюда. Мы плохо знаем тебя, но инстинктивно чувствуем, что тебе можно верить и ты не подведешь. Ты понимаешь мой иврит?

– Да.

– Слушай внимательно. В Ленинграде существует подпольная молодежная сионистская организация. Владик и я – ее представители. У нас нет связи с Израилем, а она нам нужна сейчас дозарезу. Понимаешь?

– Бэсэдэр.

– Дело в том, что в организации готовится операция. У нее есть сторонники, я – их представитель, и противники, например, Владик. Операция очень серьезная и обязательно приведет к важным последствиям. Но нам трудно предугадать, какие это последствия. Я считаю, что она приведет к свободной алие евреев СССР в Израиль. Владик считает, что она приведет только к разгрому сионистского движения в СССР. Нам нужен арбитр, понимаешь?

– Бэсэдэр.

– Этим арбитром для нас может быть только Израиль. То есть нас интересует мнение Израиля на высшем уровне. Это не значит обязательно мнение правительства Израиля. Но это и не должно быть мнение частного лица, даже высокопоставленного. Ясно?

– Бэсэдэр.

– Теперь по существу. Есть группа людей, которая готова захватить в воздухе советский самолет, чтобы бежать на нем сперва в Швецию, потом – в Израиль. И есть свой пилот, который поведет самолет, если экипаж откажется вести его на Стокгольм. Теперь дальше. Речь идет о большом пассажирском лайнере, на котором будет полсотни пассажиров. И все пассажиры наши, понимаешь? Их – только экипаж. Ты все понимаешь, Рами?

– Бэсэдэр, бэсэдэр. Все люди ваши. Понятно.

– Огнестрельного оружия на борту у нас не будет. Против экипажа мы применим только психическое насилие, в крайнем случае, резиновые дубинки. В Стокгольме мы устраиваем пресс-конференцию для иностранных корреспондентов по всему комплексу вопросов, связанному с положением евреев в СССР. Упор – на наше отчаяние в связи с невозможностью легально выехать в Израиль. Это понятно?

– Бэсэдэр.

– Рами, тебе ясно, что всю эту кашу мы завариваем не лично для себя? Перелет нескольких десятков человек – капля в море. Мы думаем о судьбах сотен тысяч. Мы должны стронуть с мертвой точки вопрос свободного выезда евреев в Израиль. Ты можешь представить себе, какая начнется заваруха, если нам удастся провести операцию? Советам нечем будет крыть, им придется начать выпускать. А если нас арестуют и об этом станет известно, шуму будет не меньше, и это даст те же результаты. Пойми ты, нам важен шум, а не перелет.

– Бэсэдэр.

– Есть и другая точка зрения. В результате операции весь мир заклеймит нас как воздушных пиратов, а Советы разгромят организацию, закроют ульпаны, закрутят гайки, запугают евреев СССР и никого не выпустят. Ты должен знать обе точки зрения.

– Бэсэдэр.

– По существу все. Теперь скажи, ты сам поедешь в Израиль?

– Нет. На днях в Израиль летит мой друг. Он – надежный человек. Он все сделает.

– Когда можно рассчитывать на ответ? В течение месяца получим?

– Трудно сказать. Может быть, да.

– Теперь о технике передачи ответа. В Израиле живет доктор Ашер Бланк. Он уехал в прошлом году и он член нашей организации.

– Доктор Ашер Бланк? Я слышал о нем.

– Ответ надо передать через него. Он знает, что у моей тещи врачи нашли рак. Мы говорили с ним по поводу лекарства. Теперь он должен позвонить по телефону и передать, рекомендуют ли врачи в Израиле принимать это лекарство или нет. Рекомендуют – значит «да» «Свадьбе». Не рекомендуют – «нет». Договорились?

– Бэсэдэр.

– Сегодня у нас двадцать третье апреля. Мы ждем звонка двадцать пятого числа каждого месяца. Первый звонок – двадцать пятого мая. Постарайтесь успеть.

– Бэсэдэр.

– Рами, теперь у меня вопрос к тебе. Скажи, какой ответ мы получим, по-твоему?

– Боюсь, что отрицательный. Все верно, но метод… понимаешь… Это моя личная точка зрения.

Теперь начинает говорить Владик. Мы с ним заранее договорились, что с этого момента мы меняемся ролями: он говорит – я слушаю.

– Допустим, что ответ будет отрицательным. В этом случае мы должны будем добиваться свободного выезда другими методами. Мы уже думали на эту тему и имеем, как минимум, два варианта давления на большевиков по этому вопросу.

– Бэсэдэр.

– Первый: мы можем организовать демонстрацию в Москве или Ленинграде с требованием свободного выезда. Иностранных корреспондентов предупредим заранее, чтобы пришли вовремя.

– Бэсэдэр.

– Второй: мы устраиваем по вопросу о выезде пресс-конференцию для иностранных корреспондентов в противовес пресс-конференции пятидесяти двух в марте.

Владик вкратце излагает наш план действий в случае отрицательного ответа. Вариант с пресс-конференцией особенно привлекателен в моих глазах; его мы тщательно обсудили с Владиком, пока ждали Рами у входа в метро. Особенно эффективным этот вариант будет, если мы соберем ровно пятьдесят два участника. Пятьдесят два на пятьдесят два.

Рами внимательно слушает, кивает головой не то в знак того, что понимает, не то в знак того, что одобряет. Время от времени цедит свое «бэсэдэр».

Мы подходим к моему дому. Подбиваем бабки:

– Итак, Рами, мы ждем звонка от Ашера Бланка. Он должен сообщить нам мнение «израильских врачей» по поводу трех лекарств для моей тещи. Лекарство № 1 – захват самолета. Лекарство № 2 – демонстрация. Лекарство № 3 – пресс-конференция. «Да» или «нет». Теперь дальше. Если кто-нибудь из вашей конторы приедет в будущем в Ленинград, пусть позвонят мне. Запомни телефон: 996681. Запомнить нужно только цифру 9. Сперва две девятки, потом ты переворачиваешь их вверх ногами, в конце множишь их друг на друга. Запомнил?

Рами шевелит губами, запоминает. Повторяет вслух.

– Ну, и самое последнее. Что скажет ваш парень, если он придет. Как мы узнаем, что он пришел от вас?

– Он назовет первую строчку Библии: «Брешит бара Элохим эт хашамаим ва эт хаарец».

– Хорошо. А теперь зайдем ко мне. Моя жена уже давно ждет нас, как-никак сегодня Пасха. Будет и несколько гостей, все – свои.

…Рами первым встал из-за стола. Он не хотел превратить ночные возвращения в гостиницу в традицию. Попрощался со всеми. Я вышел вслед за ним в прихожую. Рами надел куртку, крепко пожал мне руку и направился к двери. Не доходя до нее, сделал крутой поворот, вернулся и обнял меня.

Дверь закрылась за Рами Аронзоном. Счастливого тебе пути, дружище!

Рами ушел. Через несколько дней, Бог даст, он пройдет контрольно-пропускной пункт в ленинградском аэропорту. А мы остаемся. «Лешана хабаа бирушалаим» – прошептал я тогда Геуле Гил во время ее концерта в Саду отдыха. Знать бы, что готовит нам «хашана хазот».