Текст книги "Ключ от башни"
Автор книги: Гилберт Адэр
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Гилберт Адэр
Ключ от башни
Туэейк-туэейк-туэейк-туэейк-туэейк-туэейк-туэейк.
Они все больше меня гипнотизировали, механические дворники моего приземистого, желтушного, подержанного «мини»: выписывали туда-сюда, туда-сюда по часовой стрелке и против часовой стрелки две накладывающиеся друг на друга арки на ветровом стекле и умудрялись не сцепиться – казалось, еще чуть-чуть… и все-таки нет – друг с другом на его середине. И все больше они напоминали мне воздушных гимнастов на предварительной разминке: взлетают по двум изящным, асинхронным параболам в брезентовый космос шапито – и назад, снова ввысь и снова назад, всякий раз грозя столкнуться в воздухе и всякий раз чуть недотягивая друг до друга. Даже их звук гипнотизировал – необъяснимо тупой бурчащий скрип, возникавший при протирке стекла вниз, к залепленному грязью уплотнителю. И эти краткие секунды, когда ветровое стекло оказывалось протертым дочиста и прежде чем на нем появлялась новехонькая сыпь дождевых капель, были небольшим, но подлинным сюрпризом, смутным разочарованием оттого, что за этот промежуток вид за стеклом не переменился, что темное глухое шоссе передо мной осталось, каким было, и только иногда километровый столб, неестественно яркий в серой мути, подтверждал, что я продвигаюсь вперед.
Этот умирающий день был колдовски расцвечен. Мне пришло в голову, что я все-таки заблудился, и, вытащив из перчаточника мой зеленый «Мишлен», я неуклюже расстелил на коленях Бретань. Осторожнее, осторожнее. Я устремил взгляд на шоссе, на карту, снова на шоссе, снова на карту. Последним населенным пунктом был Сен-Мишель-де-Лу, следующим будет Шампьё. Пока все ничего. С ловкостью гуся, обрабатывающего перья в хронологическом порядке, я сложил карту, потом сложил ее еще раз и еще раз, убрал в уютное гнездышко в приборной доске и позволил свободным пальцам правой руки исполнить веселое барабанное соло на пушистом чехле рулевого колеса.
Я скосил глаза на мои часы. Дешевые с черным циферблатом, на металлическом браслете со всякими ненужными приспособленьицами, как у бойскаутского перочинного ножа. Шесть сорок пять. А вот впереди и Шампьё, точка в точку. Шампьё уже позади.
И опять я на темном глухом шоссе. Дождь лил с прежней силой. Собиралась гроза, и я услышал раскат грома прямо над головой. По стеклу застучали дробинки, тут же сметаемые в небытие размеренным движением дворников.
Внезапно – но как знать, не заметил ли я гораздо раньше и только не осознавал? – сквозь муть стекла, точно неопознанное пятнышко на экране радара, пробился мазок водянистого белого света.
И начал увеличиваться, увеличиваться. А в тот момент, когда я осознал, что это такое, произошло дорожное происшествие.
Шоссе, как это принято во Франции, обрамляли два ряда платанов, чьи обычно аккуратные прически растрепались под ливнем. Прежде чем я успел разобрать, что, собственно, происходит вокруг меня, небо сверху донизу расколол безупречный зигзаг молнии. Я увидел, как она устремилась к платану у самой обочины прямо впереди меня и на мгновение окутала его кору жиденьким голубоватым пламенем crèpe Suzette [1]1
Блины, которые при подаче на стол обливаются спиртом и поджигаются ( фр.).
[Закрыть]. Над мшистым комлем поднялся водевильный клуб дыма, последовал нутряной скрип, а затем оглушительный хлопок грома, казалось, сотряс все окрестности. Ствол платана неуклюже взмыл корнями в воздух и затем жутким замедленным движением лег поперек залитого водой асфальта.
Подчиняясь двойному паническому импульсу, я вжался затылком в леопардовый чехол на спинке сиденья, продолжая вытянутыми руками стискивать рулевое колесо, и вдавил педаль тормоза в пол. Старенькие шины завизжали, меня швырнуло на ветровое стекло, еще пара дюймов… но тут мне в живот свирепо врезалась пряжка ремня безопасности и спасла от изуродования. Машина встала прямо перед преградившей ей путь огромной черной массой. От небесной тверди отделился плотный сгусток темноты и рикошетом пронесся по шоссе.
Я отключил дворники, и в ту же секунду с такой же моментальностью исчез и мазок белого света.
Около минуты я сидел, не представляя, когда же мое сердце перестанет колотиться о ремень безопасности. Меня томило желание закурить, но хотя столкновения удалось избежать, меня все еще не оставлял страх – совершенно иррациональный, – что «мини» вот-вот вспыхнет. Я расстегнул пряжку, открыл дверцу и, пошатываясь, выбрался наружу. Воздух овеял мне щеки чудесной прохладой.
Мой взгляд сразу остановился на безобразном иззубренном провале в правом строю платанов. Сраженное дерево перекинулось через шоссе, полностью его перегородив. Горизонтально распростертое, так сказать, избранное волей судеб, оно мне показалось куда более широким в обхвате, более внушительным и густым, чем все его выстоявшие собратья. Вот это – дерево, подумал я. Такое, каким должно быть дерево.
Я закурил сигарету, и она, как ни старался я загородить ее от дождя, тут же обрела грязновато-желтый оттенок «голуазки». Теперь я понял, чем был мазок света. По ту сторону платана стояли другая машина и другой водитель. Но грудь у меня вздымалась, сердце барабанило, и они пока не вызвали у меня ни малейшего интереса.
Наконец я услышал мужской голос:
– Ah çа – çа, c'est commode! [2]2
Здесь:Ах вот что – вот это ловко! ( фр.)
[Закрыть]
И не нашел ничего лучше, как глупо ответить:
– Oui. [3]3
Да (фр.).
[Закрыть]
Наступило молчание, а затем:
– Вы, там! Вы англичанин?
– Да… да, англичанин.
Неприятное ощущение – разговаривать с кем-то через ширму. Где он? Почему не покажется?
Но его машина возникла в поле моего зрения. «Роллс-ройс», скорее всего серебристый. Однако установить точный оттенок можно было бы, только осмотрев его при свете дня, как пары новых ботинок, примеряемых в магазине, освещенном флуоресцентными плафонами.
Через какие-то секунды я увидел и водителя. Его затянувшаяся невидимость не таила никаких скрытых умыслов. Он просто стоял на левой обочине, скрытый от меня спутанной, смятой кроной изуродованного дерева. Высокий, лет сорока пяти. В полумраке он показался мне не то что толстым, но лишенным углов. На нем были элегантнейший голубой или серо-голубой костюм в узкую полосочку и торопливо наброшенное кожаное пальто. Поднятый воротник франтовато обрамлял шею.
Он сделал над стволом жест неясного значения.
– Жан-Марк Шере. Очень жаль, что мы не можем пожать друг другу руки, – сказал он по-английски без акцента, но с некоторой напыщенностью.
– Гай Лантерн.
Мы одновременно подошли к стволу, как теннисисты к сетке после чересчур жаркой игры.
На кожаном пальто Шере расцветали розетки капель. Он выглядел более раздосадованным, чем ошеломленным. Он мимоходом пнул ствол – просто срывая раздражение, а не в надежде, что его удастся сдвинуть.
– Merde! Oh, merde merde merde merde merde merde! [4]4
Дерьмо… (фр.)
[Закрыть]
– Полагаю, могло быть и хуже, – выпалил я.
– Хуже?
– Оно могло бы упасть на вас или на меня.
– А, да! – сказал Шере. – Да, действительно, оно могло упасть на вас или на меня. А может быть, и на нас обоих. Оно могло бы пришибить нас… – Он вздохнул, обнаружив (как уже заметил я), что его сарказмы ничему не помогают. – Но раз уж судьба нас в этой мере пощадила, так что нам делать? Мы же не можем провести тут всю ночь. И, как вы видите, по краям шоссе глубокие кюветы. Так что и объехать его невозможно.
Я взвесил положение.
– Послушайте, – сказал я, – а может, сделать так? Один из нас останется здесь на случай, если подъедут еще машины, а другой развернется и поищет телефон или гараж.
– Il n'en est pas question [5]5
Об этом не может быть и речи (фр.).
[Закрыть], – резко ответил Шере, и так, будто говорил сам с собой. Потом продолжал более любезным тоном: – Простите меня. Как мне ни тяжело в этом признаться, но это дерево, эта молния – они, без сомнения, спасли нам жизнь. Не знаю, как вы, но я бы врезался в вашу машину, если бы меня вовремя не остановили. Но ваше предложение… боюсь, о нем не может быть и речи. Мне надо успеть на паром – последний паром из Шербура. Мне необходимо на него успеть.
– Мне очень жаль, но не вижу…
Он перебил меня:
– Погодите! Вы подали мне мысль. Каковы ваши планы?
– Простите?
– Ваши планы, намерения? Я хочу сказать: куда вы направляетесь?
Этот вопрос меня удивил, но у меня не было причин умалчивать.
– В Сен-Мало.
– Сен-Мало?
– Да. Я вроде как путешествую.
– Сен-Мало – это идеально. И надолго вы думаете там остаться, могу ли я спросить?
– На пять-шесть дней. Мне надо вернуться в Англию в понедельник на той неделе.
– Превосходно. Я вижу, что мы можем заключить сделку.
– Сделку? Какую сделку?
– Но разве вы еще не поняли, мой дорогой? – продолжал он приятельским тоном.
(Понял ли я? Да, может быть, уже понял.)
– Бартер, – объяснил теперь уже почти благодушный Шере. – Нам надо поменяться машинами.
Я хихикнул:
– Вы же не серьезно?
– Совершенно серьезно. – Шере мурлыкал, как мотор «роллса». – Это простейшее, изящнейшее решение нашего взаимного затруднения. Единственное решение. Вот… – Он протянул мне через поваленный ствол белую квадратную карточку. В бледном свете дрожащего огонька моей зажигалки я прочитал тисненые строчки:
И в нижнем правом углу:
– Я, как вы видите, искусствовед. Я… как бы это выразиться?.. У меня есть клиенты, которым я даю советы. Которые платят мне за советы. И очень щедро, могу добавить. Одному из этих клиентов требуются мои услуги. По ту сторону Ла-Манша. Господин из Ливана, богатый и не скупой – сочетание, боюсь, встречающееся все более редко, – и обожающий самые чудесные, очень дорогие objets d'art [8]8
произведения искусства (фр.).
[Закрыть]. Я только что получил от него категорическое распоряжение по телефону в том тоне, какой «не терпит возражений». – Кавычки, без сомнения, были непреднамеренными, но тем не менее слышались ясно, настолько любовно Шере посмаковал иностранную идиому. – В Англии я пробуду два, ну, от силы три дня. Столько мне потребуется, чтобы дать совет моему клиенту, возобновить кое-какие контакты на Корк-стрит и вернуться в Сен-Мало. Обменявшись машинами, поймите, мы оба сможем развернуться, как вы выражаетесь, и завершить наши поездки, а через три дня встретиться в моем доме – адрес на моей визитной карточке у вас в руках – и снова ими обменяться. Никаких проблем, никаких хлопот. Сообщив надлежащим властям о случившемся, мы отправимся каждый своей дорогой. Что скажете?
Такой убедительный Шере! Убедительный до такой степени, будто он предлагал продать мне «роллс», а не одолжить. И тем не менее…
– С вашего позволения, нет.
– Но ради всего святого, почему?
– Не то чтобы я вам не доверял, поймите, но просто я предпочел бы не усложнять и без того неприятную ситуацию.
Шере нетерпеливо подставил дождю часы на запястье.
– Послушайте, Лантерн, время не ждет. Вы говорите, что не доверяете мне. – Он отмахнулся от моей попытки возразить. – Я понимаю ваши сомнения. Но в конечном счете я готов доверить вам мой «роллс-ройс», а взамен прошу лишь на несколько дней вашу, подозреваю, подержанную… – Он чуть-чуть оскорбительно оборвал фразу. – Я полностью застрахован. А вы?
– Естественно.
– Ну, так в чем сложность? К тому же, – добавил он, – разве не так завязывается дружба на всю жизнь?
На секунду я застыл без движения. Дождь лил как из ведра. К моему лбу прилипли спутанные пряди. Воротничок рубашки обхватывал шею, точно холодные липкие пальцы. Мои ботинки очень неохотно, но, несомненно, впитывали воду. И всего в нескольких шагах от меня маняще поблескивал «роллс».
– Да… договорились, – услышал я свой голос.
– Молодчага, – сказал Шере, снова взглянув на часы. Затем быстро зашагал назад к «роллсу», из которого молниеносно извлек глянцевый черный кейс и небольшой чемодан.
– Не забывайте, что руль у него слева, – сказал он, возвращаясь. – Вы скоро привыкнете. По Франции легче, чем на вашей. Встретимся в четверг на вилле. Или, если предпочитаете, в пятницу. Сами выберите время. А до тех пор повеселитесь хорошенько.
Я все еще колебался, словно решение не было уже принято. Но непристойная быстрота, с какой Шере завершил свою часть сделки, не оставила мне времени для дальнейших раздумий. Я извлек свой багаж из «мини» – видавший виды чемодан и две теннисные ракетки. Тем временем Шере вынул из своего чемоданчика хрустящую ослепительно белую рубашку, отломил ветку с поваленного платана и укрепил навстречу дождевым струям импровизированный белый флаг.
– Сойдет. Однако не забудьте – из первой же телефонной будки позвоните властям.
Я кивнул. После чего со взаимным bon voyage [9]9
доброго пути (фр.).
[Закрыть]мы обменялись автомобильными ключами и перелезли через дерево навстречу друг другу. Я опасливо забрался в «роллс», куда более просторный, чем мой «мини», и расположился поудобнее внутри стильного коричневого под дуб салона. За затемненным ветровым стеклом виднелся почти взлетающий с капота посеребренный Дух Экстаза. Я сжал рулевое колесо обеими руками и несколько секунд поглаживал его, потом включил зажигание.
Минуту спустя, словно подчиняясь единому пульту дистанционного управления, две наши машины, две миниатюрные игрушки Бога, одновременно развернулись и разъехались в противоположных направлениях.
Было почти девять вечера, когда – после остановки en route [10]10
в пути (фр.).
[Закрыть]для звонка властям согласно инструкции – я пожирал и пожирал все то же монотонно темное глухое шоссе, переваривая и выплевывая его позади себя, и наконец оказался на окраинных улицах Сен-Мало.
Должен сразу сказать, что сперва Сен-Мало показался мне таким же угрюмым и негостеприимным провинциальным французским городом, как все, в которых мне удалось побывать. Старые, с запертыми ставнями дома перемежались с кварталами современных муниципальных многоквартирных зданий. Густой сумрак перекрестка внезапно разорвал холодный свет бензоколонки самообслуживания, точно в темной кухне открыли дверцу морозильника. И никаких пешеходов. Очаровательный Сен-Мало, старинный Сен-Мало, живописный Сен-Мало путеводителя для туристов, который я засунул в чемодан не далее чем утром, должен был находиться где-то здесь, однако улицы, по которым я ехал, были такими безликими, что в первый раз после расставания с Шере меня начали смущать размеры и величавость «роллс-ройса». Даже в такой уныло безотрадный воскресный вечер мне пришлось дважды давать задний ход, пропуская встречную машину, и я решил остановиться в первом же более или менее пристойном отеле, который окажется на моем пути.
Долго мне ждать не пришлось. Свернув за угол, я сразу же увидел вертикальные на косом фоне дождевых струй буквы Н, О, Т и Е и, пока я их осмыслял, загорелась недостающая L, раза два отчаянно замигала, словно ей в глаз попала соринка, и снова, пульсируя, погасла. Я притормозил, чтобы рассмотреть все получше. Однозвездочное заведение, хотя его несоблазнительный фасад и щеголял множеством рекламок, какие даже самые захудалые гостиницы во Франции обязательно накапливают на протяжении ушедших лет. Непрезентабельный вестибюль был освещен, но совершенно пуст. За скверными тюлевыми занавесками окна на первом этаже я разглядел что-то вроде гибрида бара с телевизионной комнатой. Можно было еле-еле различить бледно-голубое мерцание включенного экрана, но перед ним я никого не увидел.
Хотя в отношении отелей я никогда не был слишком разборчив, но мимо этого, конечно, проехал бы, не остановившись, если бы не поздний час и не дождь; и если бы не решающий факт: к отелю примыкал двор, где три машины уже устроились на ночлег. Меня очень пугала мысль припарковать чужую машину прямо на улице, и уже начинало грызть сожаление, что я позволил себе согласиться на бредовую затею Шере, а потому я тут же без колебаний свернул во двор.
L'Hotel de l'Apothéose [11]11
«Отель Апофеоз» (фр.).
[Закрыть]– такое несколько комичное название носила эта убогая гостиница. Минуту-другую я постоял перед конторкой портье. Ее накрывало прозрачное стекло, которое моим мокрым пальцам казалось таким же гладким и хрупким, как глазировка крем-брюле, а под стеклом была развернута карта района, украшенная Восточным и Западным Ветрами с клубами, вырывающимися из надутых щек, и крохотными фигурками яхтсменов, воднолыжников и игроков в гольф. На стене напротив меня висела квадратная полка, состоящая из неглубоких ячеек, четыре дюйма на четыре, с ключом или без ключа от номера в каждой (из шестнадцати ключей не хватало только двух). Рядом с полкой висела репродукция морского пейзажа Дюфи и список сомнительно недорогих расценок. На конторке рядом с устаревшим телефонным аппаратом, таким же тяжелым и безликим, как тупое орудие грабителя в темном переулке, лежала свернутая в трубку L'Equipe [12]12
«Экип» – спортивная газета (фр.).
[Закрыть]. И еще маленький колокольчик, которым я после некоторых колебаний помахал. К моему удивлению, ночной портье тут же возник над конторкой, позади которой лежал на диване.
Это был человек в годах, с внешностью корсиканца и пролетарской смуглостью, которая была приобретена не в Сен-Мало. Он раза два моргнул, словно, увидев меня перед собой, не поверил своим заспанным глазам. Затем сказал с сильнейшим марсельским акцентом:
– Мсье?
Я попросил номер с ванной или с душем.
– Ce sont toutes des chambres avec salle de bain [13]13
Здесь все номера с ванной (фр.).
[Закрыть], – ответил он, обернулся к ячейкам, снял с крючка первый же ключ и вручил его мне. – C'est au premier. Bonne nuit, monsieur. [14]14
Второй этаж. Спокойной ночи, мсье (фр.).
[Закрыть]
Я был немножко ошарашен. Никогда прежде я не селился в первом номере отеля. Одна из тех вещей, которые с вами никогда не случаются. Ну, как вдруг оказаться самым первым пассажиром, который войдет в самолет. Несколько секунд я тупо смотрел на ключ, а улыбка ночного портье подбодряла и подбодряла меня. Наконец я спросил, не надо ли выполнить какие-нибудь формальности, может быть, заполнить какой-нибудь бланк? Неужели он даже не хочет узнать мою фамилию?
Портье покачал головой:
– Le matin, monsieur. Vous ferez tout ça le matin. Ne vous inqiétez-vous pas, monsieur. [15]15
Утром, мсье. Вы сделаете все это утром. Не волнуйтесь, мсье (фр.).
[Закрыть]
Нельзя ли, спросил я его тогда, прислать мне в номер чего-нибудь поесть? Но, еще не договорив, понял, насколько глупа подобная просьба.
Грустно покачав головой, словно он был того же мнения, портье взял свернутый в трубку номер L'Equipe.
– Mais non, vous voyez bien, у a pas de tel service ici. Bonne nuit, monsieur. [16]16
Увы, нет, видите ли, такие услуги здесь не предусмотрены. Спокойной ночи, мсье (фр.).
[Закрыть]
Я посмотрел на стеклянную дверь в конце вестибюля. Дождь все еще шел. И задул порывистый ветер: в прямоугольной раме дверей три проходивших мимо морячка зашатались, как пьяные Пьеро. Потом мимо входа в отель протопал мужчина в дождевике, держа перед собой под прямым углом большой полосатый зонт, как таран. Но едва я его увидел, как зонт вывернуло наизнанку, и его владельца унесло за пределы видимости. Со вздохом я поднял мой чемодан – даже не проверив возможности, что его отнесет в мой номер портье, – и поднялся по темной лестнице в первый номер, который – скромный, чистый и практичный – был точным подобием номера любой гостиницы в мире.
Распаковав чемодан и приняв душ, я лег спать в половине одиннадцатого. Больше по привычке, чем опасаясь, что ночь окажется шумной, я открыл коробочку с розовыми восковыми затычками и заткнул уши последней неиспользованной парой.
Они были такими же пушистенькими, как когда я их купил, а под пушком – розовыми, будто марципан. Не помню, как я заснул.
* * *
Проснулся я в восемь тридцать и проспал бы и дольше, если бы меня мягко не извлек из забытья назойливый свет, лившийся в окно, штору которого я забыл опустить накануне вечером. Ночь прошла не так уж спокойно. Мне снился тот же сон, который всегда мне снится, сон, который вовсе не сон, а ужасающе прозрачное воспроизведение – точное до мельчайших деталей, насколько я способен судить теперь, – того мгновения, которое в своей яви парадоксально казалось сном: визг покрышек, готическая арка обремененных снегом деревьев у нас над головой, одинокий снеговик на лугу, обмирающий под солнцем, как гвардеец на параде. Лицо Урсулы в момент столкновения, ее лицо под моим беспомощным взглядом…
Я распахнул окно второго этажа и высунул голову наружу. День был сухим и прохладным. Небо – молочным. Дождь перестал, а ветер сдул себя прочь. С поникшими парусами Сен-Мало медленно дрейфовал в открытое море.
Я прошлепал в ванную побриться. Шел десятый час, и я упустил возможность заказать завтрак в номер. (Le petit déjeuner complet est servi dans les chambres entre 7.30 et 9.00 – гласило извещение, прикрепленное к двери. Le petit déjeuner anglais supplément de 45 francs. [17]17
Полный первый завтрак подается в номера от 7.30 до 9.00… Первый завтрак по-английски – за дополнительные 45 франков (фр.).
[Закрыть])
Внизу в фойе у конторки портье чинно выстроилось гордое маленькое шотландское семейство с клетчатыми чемоданами: отец, мать и двое отпрысков-близнецов в половину их размера, но вокруг по-прежнему не было ни души – никаких других постояльцев, прибывших или отбывающих, вообще никого, кроме все того же портье, с которым я беседовал накануне вечером.
Как и погода, он тоже изменился. Во-первых, сбрил облачка с лица и выполоскал змеящиеся полосочки грязи из морщин. Осияв меня улыбкой, когда я шагнул к конторке, он обратился ко мне с приветствием на моем родном языке:
– Доброе утро, мсье. Надеюсь, вам хорошо спалось?
– Очень хорошо, благодарю вас, – ответил я, скользнув ключом по конторке. – Могу я теперь зарегистрироваться?
– К несчастью, мсье, patronne [18]18
хозяйки (фр.).
[Закрыть]еще нет. Но спешить некуда. Когда вернетесь днем, хорошо?
– Как вам удобнее, – сказал я невозмутимо, хотя и недоумевал из-за такого пренебрежительного нежелания сделать мое присутствие в отеле официальным. Затем, постучав по двум внутренним нагрудным карманам пиджака, лежит ли в одном паспорт, а в другом бумажник, я приготовился уйти.
– Он же ваш, верно? – неожиданно спросил меня портье.
– Мой?
– Автомобиль.
– Ав… А, понимаю, вы про… – Я взглянул в сторону автостоянки за окном. – М-м-м… – И вдруг я услышал, как говорю, не покраснев: – Ну да, он действительно мой – за мои грехи.
Он потряс резиновой правой кистью в традиционном жесте французского пролетария – смесь зависти и восхищения.
– Belle bagnole! Une Rolls-Royce, n'est-ce pas? Ou plutot, comme vous l'appelez, vous autres Anglais, une «Rolls». [19]19
Прекрасная машина! Это же «роллс-ройс»? А вернее, как вы, англичане, его называете, – «роллс» (фр.).
[Закрыть]
– Точнее, «ройс».
– Une quoi? [20]20
Здесь:Как-как? (фр.)
[Закрыть]
– «Ройс». Une «Royce», pas une «Rolls». [21]21
«Ройс», а не «роллс» (фр.).
[Закрыть]
Он уставился на меня с недоумением, очень мне приятным.
– Значения это ни малейшего не имеет, вы понимаете, – сказал я с подсюсюком (только богу известно, где я подцепил эту ужимочку, да и для чего, если на то пошло), – но те из нас, у кого он есть, называют его «ройс».
– Une Royce, dites-vous? Première nouvelle, monsieur. [22]22
Вы говорите «ройс»? Впервые слышу, мсье (фр.).
[Закрыть]
– Я же говорю: чтобы знать это, нужно его иметь.
Я кивнул ему на прощание и небрежной походкой вышел на улицу.
Вымытый ночным дождем «роллс» сверкал в утреннем воздухе. Как я и вычислил, он был серебряным, и вот теперь, когда я впервые увидел его при свете дня, меня сразило великолепие этого автомобиля, неопровержимо лучшего в мире. Я следил за тем, как прохожие – относительно редкие, так как Hotel de L'Apothéose был, оказывается, расположен в довольно-таки непрезентабельном quartier [23]23
квартале (фр.).
[Закрыть]– поворачивали головы влево, словно для отдачи чести, и смотрели на него не отрываясь. До этих минут я по-настоящему не понимал, как радикально владение ценностями может поднять самоуважение.
Где-то вдали закричала чайка. В конце улицы, по которой я неторопливо брел, оказалось кафе, на вид не слишком оживленное, и я решил позавтракать там. Выбрал столик в душноватом зале и заказал чашку шоколада с круассаном. Из-за плеча у меня доносилось странно приятное пощелкивание мраморных шариков, перелетающих от препятствия к препятствию на наклонной плоскости игорного автомата. Я открыл путеводитель и начал читать о Сен-Мало.
На северо-западной стороне французского восьмиугольника на полпути между мысом Фрэель и мысом Груэн залив Сен-Мало образует часть того побережья Ла-Манша, которое с начала века носит название Изумрудного берега и которое между Эрки и Гранвилем изгибается в бухту Мон-Сен-Мишель. Иными словами, с востока на запад эти берега отличаются особым разнообразием пейзажей. На восток от Канкаля до устья Селюна простираются обширные плоские пространства бухты Мон-Сен-Мишель – отвоеванные у моря польдеры – и песчаные косы, от которых в некоторых местах море при отливе отступает порой более чем на десять километров.
Я заглянул в оглавление путеводителя, который купил в Оксфорде. Там не оказалось ни фамилии автора, ни каких-либо указаний на то, что это перевод с французского – чем, впрочем, в определенном смысле он никак не был. Я пробежал еще несколько абзацев.
Стены Сен-Мало образуют классический променад, совершать который каждый уважающий себя житель Сен-Мало (или малоец) вынужден по меньшей мере один раз в день! Таким образом, не торопясь, можно менее чем за час завершить обход всего города, который, кстати, невелик – его периметр не превышает одной морской мили (1852 метра). Обходя Сен-Мало таким образом, можно лучше оценить и его размеры, и архитектуру. Стены образуют высокую галерею над пляжами и бухтой, и оттуда можно следить, особенно в разгар сезона, за парусными регатами и соревнованиями по виндсерфингу.
Не знаю, то ли поддавшись таким путаным хвалам, то ли вопреки им, но я подумал: а почему бы и нет? Вот возьму и отпраздную первый день моей остановки в Сен-Мало, совершив прославленный классический променад.
Заплатив по счету, я вышел из кафе, держа курс на всепроникающий аромат Атлантического океана. Я прошел по безмолвным улицам той части города, в которой провел ночь, по улицам, где выросли безликие и даже не слишком высокие учрежденческие здания – несомненно, после союзнических бомбардировок, – будто сорняки в травяном бордюре. В старинный обнесенный стеной квартал я проник через ворота, упорно именовавшиеся Новыми, – они, как утверждала табличка, были построены в 1709 году, – пройдя под сводчатой аркой с гербом Сен-Мало и девизом «Semper Fidelis» [24]24
Всегда верный (лат.).
[Закрыть]. Затем свернул в мощенный булыжником проход, где дверь, наподобие двери средневековой темницы, выходила в сумрачную нишу – именно так, сообщал мой путеводитель, пытались проникнуть в город путники семнадцатого века после наступления комендантского часа. А потом я наконец поднялся на стену, которая змеилась над берегом, точно Великая китайская стена.
Небо испещряли узкие голубые ленты, влекущие за собой, как я надеялся, череду безукоризненно солнечных дней, а галерея уже кишела совершающими променад парочками, нацеливающими камеры и на перламутровый океан, и на Национальный форт в облачках кружащих чаек, и на ведущую к нему сложенную из камней пешеходную дамбу, пересекающую сухое дно при отливе, чтобы в моросящие дни покрываться под ногами грязью, точно линолеум в пригородных прихожих. Прогуливающиеся парочки исчислялись десятками – молодые, пожилые, старые (последние чаще оказывались английскими) в пластиковых плащах, вспыхивающих огнем в бледном солнечном свете. Имелись и семьи всех мыслимых национальностей – их дети радостно бежали вперед, пока не пугались, что вот-вот окажутся далеко вне орбиты своих родителей. Я с извращенным удовольствием следил, как такие дети вдруг останавливались точно вкопанные и тревожно вытягивали шеи, стараясь заглянуть за грузные фигуры незнакомых людей, пока наконец с восторгом не обнаруживали в море чужих лиц те – такие знакомые и привычные. Тут были группы прибывших в экскурсионных автобусах немцев, и швейцарцев, и японцев – даже компания вездесущих черных африканцев, от которых мне никак не удается отделаться до конца. Когда на энном этапе этого chemin de ronde [25]25
дозорного пути (фр.).
[Закрыть]меня окружили их мужественные черные лица и слепяще белые зубы, я почувствовал себя последней неаппетитной белой шоколадкой в коробке среди обычных темно-коричневых.
И вот тут – со всей внезапностью – тот роковой вопрос, который нависал надо мной с момента, когда я покинул отель – а может, когда я покинул Англию, как знать? – наконец вырвался наружу и не позволил больше уклоняться от него. «Что, о Господи, что я делаю тут?» Я тоскливо посмотрел по сторонам. Уйти от этого было некуда: если не считать меня, тут никто не был сам по себе. Или сама по себе. Никто. Один, я был вдвойне один, так как был один в своем одиночестве. Вероятно, я выглядел наиболее угнетающим из всех человеческих типов – тем, кого великое пульсирующее энергией сообщество живых сторонится даже больше, чем любого откровенного мерзавца, – «печальным человеком», кем-то, кого подозревают в том, что «в нем вовсе нет жизни». И вот тут, повторяю, какой бы глупой детской чепухой это ни показалось тем, кто никогда не попадал в подобную ситуацию, – ведь и часа не миновало, как я весело покинул «Апофеоз», – я понял, что больше не могу. Просто не могу больше.
Каким уродливым гротеском была мысль провести неделю одному в Сен-Мало. В Сен-Мало! Да, почему в скучном старом Сен-Мало, во имя всего святого? Почему не в Булони с олухами, которые приезжают туда на денек всласть нахлебаться дешевого красного вина? Почему не в Дьеппе, как Робби Росс и Реджи Тернер в начале века, тешившие себя иллюзией, что они «путешествуют», раз уж переплыли Ла-Манш? Почему не в Остенде, на манер старой девы из пригорода, прокучивающей нежданное наследство? Но ведь даже старые девы путешествуют парами!
Сен-Мало? Да кто даст ломаный грош, кто даст кусок дерьма, кто даст выеденную скорлупу за его «гармоничную и симметричную инженерную архитектуру», как клишированно сообщает мой путеводитель; за его нелепо названный «Белый отель», где провел детство Шатобриан? Кто даст ломаный грош за Шатобриана и его детство? Никто – ни вправду, ни искренне, ни тайно, – ни единая из этих пар, этих семейств, этих компаний, чьи бесцельные кружащие пути я пересекал, зная, да, зная, что все они чувствуют себя такими же неприкаянными, как и я, но им хотя бы есть с кем разделить эту неприкаянность. Некоторых из них я даже ловил в буквальном смысле слова на том, что они украдкой поглядывали на свои часы, будто решая, когда можно будет сложить вещи и отправиться домой, туда, где жизнь имеет цель и направление, пусть даже и не всегда легко распознать, какие именно. А здесь нет никакой цели, никакого направления – ничего, кроме прославленного классического променада, от которого никто из нас не посмел уклониться.
Ну и фарс! О чем я только думал? Какими никчемными и ненужными выглядят все радужные надежды, все старания, влагаемые нами в путешествие – даже в жалкую неделю в Сен-Мало, – когда мы наконец оказываемся перед реальностью! Неужели нам не дано измерить свои глубины, постигнуть себя, пусть не сейчас, но хоть когда-нибудь?
Нет, нет, я не мог больше. Пресные красоты живописности мертвым грузом легли на мои плечи. Я чувствовал, как мои собственные часы крепко цепляются за мое запястье, высасывают из него время, словно пиявки. Я ощущал, что бросаюсь всем в глаза, бросаюсь в глаза своим одиночеством. У меня возникло ощущение, что стоит мне задержаться еще на сутки, даже еще на час в этой забытой богом дыре, и кончится тем, что я завяжу гнусный пустопорожний разговор с какой-нибудь милой пожилой английской парой, которая спокойно шествует по chemin de ronde, никого не трогая. Или – и того хуже – с каким-нибудь жалчайшим одиночкой. Естественно, при условии, что такой отыщется.
