Текст книги "Жрицы любви. СПИД"
Автор книги: Ги де Кар
Соавторы: Эрве Гибер
Жанр:
Прочие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
– Рада за тебя. А какой он из себя?
– Для меня – красавец, ведь я его люблю!
– А где ты с ним познакомилась?
– Случайно…
– Думаешь, это серьезно?
– Еще как!
– Правда?
– Завтра я первый раз обедаю с ним.
– Надо загадать желание!
– Уже загадала!
– Разумеется, твой Андре ничего не знает?
– Разумеется. И потом, он больше не «мой» Андре, так же, как и у тебя больше нет «твоего» Фреда. У меня есть человек, которого я люблю и который любит меня.
– Как его зовут?
– Я тебе потом скажу, давай пока подождем!
– Он француз?
– Нет, иностранец, он американец.
– Вот как! Не хочется тебя огорчать, но будь осторожна! Никогда не знаешь, чего ждать от иностранца!
– Я ему доверяю.
– А чем он занимается?
– Военный…
– Военный, говоришь? Тогда тем более надо быть начеку! В особенности если любишь его. С американскими солдатами держи ухо востро: они ведут себя, словно оккупанты. Наобещают тебе золотые горы, а получишь шиш с маслом! Уж мне-то этого не знать! До Фреда я закрутила с одним. Он заявил, что женится на мне. А я наивная была и уши развесила. Совсем сдурела! Вот мы и обручились. Две недели я была на седьмом небе от счастья, а тут – на тебе: он делает ноги… Потом узнаю: оказывается, он уже трижды так «обручался» и с другими проделывал такой же номер. Да еще оказалось, что у него в Техасе жена и трое детишек. Представляешь, какой мерзавец?
– Мой не такой.
– Хорошо, если так. Желаю удачи!
К Агнессе и в самом деле пришла удача…
Но почему появилась потребность поделиться с Жаниной? Да просто потому, что та оказалась рядом. Вдруг неожиданно сбывается то, на что уже совсем не надеешься, и тогда смертельно хочется хоть с кем-то поделиться своей радостью. Сперва она подумала об Элизабет. Но к чему торопиться: нужно прежде разобраться в чувствах друг друга. А когда никаких сомнений не останется, можно поделиться с сестрой. Куда лучше признаться ей в этом, чем в другом. «Вот что, оказывается, ты скрывала, – скажет та. – Но в этом нет ничего постыдного, совсем наоборот». И радостная новость поможет Элизабет быстрее выздороветь.
Все произошло донельзя прозаично: как-то во второй половине дня она медленно ехала в своей «аронде», подыскивая клиента, и вдруг заметила толпу на углу Елисейских полей и улицы Берри. Она притормозила и остановилась посмотреть на сценку, которую нередко увидишь в столице; сегодня она почему-то оказалась более трогательной, чем обычно: окруженная кольцом любопытных, скептиков, откровенных насмешников и просто зевак какая-то активистка в форме Армии Спасения пела религиозный гимн. Ей аккомпанировали нещадно фальшивившие музыканты. Перед женщиной стоял складной столик, и наиболее сознательные прохожие клали на лежавший на нем поднос скромные пожертвования.
Агнесса никогда прежде не помогала Армии Спасения, потому что в юности ее воспитанием руководил наставник, придерживавшийся догматических католических взглядов. Он внушил ей, что эта организация – недостойное порождение протестантизма. Но тут вдруг такое отношение показалось ей диким. Почему бы не помочь Армии Спасения? Истинное милосердие, желание возлюбить ближнего не могут ограничиваться формальными рамками. Элизабет всегда так считала. Она вышла из машины и подошла к женщине в синем облачении. Та явно не была интеллектуалкой, она механически повторяла заученные фразы, и то, что она говорила, отражало ее наивную веру. Она рассказывала о собственном духовном опыте: однажды она поняла, что ей открылась воля Божия, и она призывала всех смертных быть чуткими к зову Всевышнего, который всегда найдет способ обратиться к человеку в той или иной форме. Агнесса внимательно выслушала ее и положила на поднос деньги, собираясь побыстрее улизнуть из кольца зевак. Ей все больше нравилось отдавать на милосердные деяния часть своего постыдного заработка. Проталкиваясь сквозь толпу любопытных, она нечаянно толкнула плечом какого-то мужчину и чуть слышно извинилась.
И тут ее глаза случайно встретились с глазами прохожего, она буквально застыла на месте, почувствовала, что вся дрожит, что не может ступить ни шагу, точно какая-то сила вдруг околдовала ее. Неужели ей все только пригрезилось? Или этот гигант в бежевой форме, с эмблемой в виде якоря на золоченом козырьке фуражки, этот голубоглазый блондин с нежным цветом лица в самом деле похож на архангела? Всякий раз, когда она, бывало, предавалась мечтам, ей казалось, что спасти ее может одна Элизабет. Представить себе, что спасителем может оказаться мужчина, она не могла бы даже в самых дерзких фантазиях. И тем неожиданней было внезапно испытанное Агнессой пронзившее ее чувство, равнозначное откровению: вот он – ее спаситель, он стоит перед ней, чудесным образом материализовался рядом – такой прекрасный и чистый! Она едва ли даже заметила, как он, козырнув, посторонился, уступая ей дорогу, не разобрала ни единого сказанного им слова, не почувствовала, что он говорит по-французски с легким англо-саксонским акцентом. Чарующая музыка слов обволокла ее.
– Прошу вас, мадемуазель…
Но идти дальше, к машине, было совершенно невозможно. Она почувствовала, что краснеет – не от стыда. Забытое ощущение: только в девичестве возможен такой румянец. Вдруг в памяти воскрес полузабытый эпизод: маленький провинциальный городок из далекого детства, они вместе с сестрой отправляются на прогулку, им пятнадцать лет и одеты они совершенно одинаково. И какой-то долговязый парень восклицает: «Бедное мое сердце, оно не знает, которую из них предпочесть!» Элизабет искренне смеется, а у Агнессы краска заливает лицо… Никогда в жизни не доводилось ей больше испытывать подобное ощущение, когда волна тепла опаляет твое лицо и ты сама не знаешь, то ли тебе чуточку неприятно, то ли восхитительно хорошо. Видя, как она смутилась, и подумав, что ей стало дурно, незнакомец проводил ее взглядом и, когда, споткнувшись, она едва удержалась на ногах, бросился на помощь и поддержал за руку.
– Вы плохо себя чувствуете, мадемуазель. Давайте я вам помогу.
– Спасибо, – прошептала она, опершись рукой о рукав с золотыми пуговицами. – Меня растрогала эта сцена. Но сейчас мне уже лучше. Спасибо, месье.
– Капитан Джеймс Хартвел, – представился он.
Они подошли к машине Агнессы. Он открыл дверцу. Она не спешила сесть: не хотелось расставаться с ним. Ах, где сейчас то кокетство, которое всегда позволяло ей сходу подцепить клиента?!
– Не могу ли я узнать, как вас зовут, мадемуазель?
– Агнесса…
Неожиданно для себя, совершенно забыв, что для всех она Ирма, Агнесса назвала свое настоящее имя.
– Какое красивое имя. Агнесса – звучит так нежно!
– Вы находите?
– Мне оно нравится. И мне нравится ваш поступок…
И он махнул рукой в сторону проповедницы.
– При нынешнем темпе жизни, – продолжал он, – немного найдется людей, готовых остановить машину по такому поводу. Теперь, когда мы познакомились, можно ли мне надеяться на еще одну встречу с вами?
– Где бы вы хотели встретиться?
Ее застали врасплох подобная ситуация и подобный вопрос, так часто повторявшиеся в ее насыщенной похождениями жизни. Слова не находились, и она не знала, что ответить.
И все же, хотя в мыслях царила неразбериха, она мгновенно почувствовала (быть может, потому, что смиренная монахиня молилась сейчас за нее на больничной койке), что лишь одно средство способно излечить ее от скверны окаянной любви – очистительное пламя любви истинной…
Рыцарь
Состояние Элизабет неожиданно улучшилось, она стала вставать с постели, хотя еще оставалась в лазарете. Окрепнув, она взяла себя в руки, и ей захотелось вернуться к своим обязанностям, от которых временно отвлекла болезнь. Она подумала о своих монастырских сестрах, которые то и дело забегали на минутку ее навестить; бедняжки, им приходилось сейчас много трудиться не только за себя, но и за больную. Но чаще всего мысленно возвращалась она к своим старикам, которые изо дня в день передавали ей пожелания скорейшего выздоровления.
С утра до вечера, не зная, чем себя занять (хотя, правда, ее безделье было не совсем полным, потому что, по ее просьбе, ей принесли кое-какое шитье), она мысленно возвращалась к своим повседневным нелегким обязанностям. Ее день обычно был наполнен до предела: встав на заре и помолившись на утреннем богослужении, она посвящала – как и все остальные монахини – двенадцать часов кряду уходу за стариками. В доме престарелых у каждой сестры была своя, строго определенная функция. Элизабет занималась главным образом «хрониками» из лазарета, а также «врединами» – самыми несносными строптивцами, которые пользовались своим преклонным возрастом как предлогом для постоянных капризов. Как они там, бедные, пока она разлучена с ними? Все «хроники» и «вредины», о которых пеклась Элизабет, были старичками. В доме престарелых на авеню-дю-Мэн ей ни разу не довелось ухаживать за женщинами, и это ее не огорчало.
– Легче иметь дело с сотней старичков, чем с десятью старухами, – призналась она Агнессе.
Едва ли хоть одна из сестер-благотворительниц думала иначе, но, творя добро, не полагается обнаруживать свои пристрастия. Для многих старичков Элизабет становилась последней женщиной, которую им доводилось видеть в жизни, ее белый чепец и черное облачение отождествлялись пожилыми мужчинами с бесценным образом Женщины, в котором присутствовали и материнское – ведь она о них заботилась, – и дочернее – обусловленное ее юным возрастом – начала.
Устав монастырских домов престарелых строго определял: старики и старухи должны жить отдельно. Исключения допускались крайне редко – и только для супружеских пар. Если не удавалось из-за нехватки помещений подыскать им отдельную комнатку, то мужу и жене разрешалось встречаться в определенные часы в комнатах отдыха, в библиотеке и, чаще всего, в саду. Из окна лазарета Элизабет иногда с волнением наблюдала за пожилыми супругами, сидящими рядышком на скамейке.
Все дома престарелых сестер-покровительниц устроены одинаково: в одном крыле мужской корпус, в другом – женский. Их разделяют большие дворы, сад и часовня, единственное место, где все собираются для общей молитвы. Но и в церкви они разделены: скамьи слева предназначены для женщин, справа – для мужчин. Подобное разъединение считается необходимым для поддержания спокойствия среди массы стариков обоего пола, где не все обладают хорошим характером. Возраст иногда очень ожесточает.
Труднее всего со старухами. Почти все они терпеть не могут друг друга, и их никогда не удовлетворяют забота и внимание, которыми их столь щедро одаривают. В отведенных им спальнях, столовых, комнатах отдыха, внутренних двориках процветают сплетни, злословие, зависть и мелочные обиды. Не раз и не два монахиням приходилось наводить порядок, и если иной раз не хватало улыбки, то приходилось и повышать голос. Казалось, что наступил мир, но он неизменно оказывается лишь временным перемирием.
Из всех сестер-покровительниц наибольшим авторитетом среди старух пользовалась ирландка сестра Кэйт. Ее боялись, потому что она умела гаркнуть, как никто другой в обители:
– Если вы не прекратите, Мелани, я попрошу Мать Настоятельницу лишить вас десерта сегодня вечером!
Иногда старухи очень злились на тех, кто добровольно согласился ухаживать за ними. Если бы Жанне Жюган, основательнице Ордена, пришла в голову мысль учредить награду для наиболее отличившихся сестер-благотворительниц, те из них, кто посвятил свою жизнь уходу за старухами, заслужили бы, все без исключения, право на Большой Крест за терпение.
Старики же ершились куда меньше. Думая о них, Элизабет повторяла про себя: «Это всего лишь дети, которые слишком быстро состарились!»
Семь часов утра. После мессы наступил час «посещений» – так в общине шутливо именовали самые неприятные процедуры, проводимые в лазарете, где было много лежачих больных. Некоторые из них, полностью парализованные, не вставали годами. Тем не менее они всегда лежали на чистом белье, менявшемся ежедневно.
Элизабет умела делать все: она мыла стариков, кормила с ложечки, как маленьких детей, помогала читать молитвы, рассказывала какие-нибудь истории или читала газеты, пыталась развлечь, выслушивала жалобы или сетования… Ведь нельзя же допустить, чтобы хоть кто-то из этих несчастных почувствовал себя покинутым…
Среди «хроников» были больные, полностью выжившие из ума или потерявшие дар речи. К ним Элизабет умела относиться с еще большей заботливостью. Ее светлые, как и у Агнессы, глаза любовно останавливались на несчастных, и иногда она ловила в их взглядах проблеск сознания и готовность смириться со своей участью, лишь бы лицо сестры склонилось над ними.
После этих долгих и тяжелых процедур Элизабет находила некоторое утешение в уходе за категорией стариков, которых называла «врединами». Почему «врединами»? Эти пациенты составляли активное, беспокойное, ворчливое и вечно недовольное ядро дома престарелых. В остальном же они были милейшими существами, всегда готовыми услужить; особенно охотно они помогали Элизабет, потому что видели в ней добрую фею.
Среди «вредин» были люди самых различных профессий… Например, Ипполит Дюко, по прозвищу Кавалерист, когда-то работал сапожником при школе кавалерии в Самюре, которую ностальгически вспоминал и по сей день. По мнению Ипполита, французской кавалерии не стало с тех пор, как лошадей заменили машинами, и он неустанно повторял: «Разве можно радоваться, когда тачаешь сапоги людям, даже не знающим, что такое лошадь?» Кавалерист горевал об исчезающей профессии. Однако Элизабет сумела найти применение его навыкам и уговорила чинить обувь пациентам. Иногда она поручала ему «произведения искусства», заказывая специальную обувь для стариков с больными ногами. Это льстило старому Ипполиту, ощущавшему себя полезным. За «произведения искусства» его премировали пачками табака для трубки, с которой он никогда не расставался.
В число «вредин» входил и Финансист, предпочитавший, чтобы к нему обращались месье Раймон. В прошлом он действительно был банкиром, но, к несчастью, обанкротился. Он долго влачил жалкое существование, всеми забытый, оставленный близкими, пока его не приютили сестры-благотворительницы. Верная своему принципу – использовать профессиональные навыки каждого – Элизабет поручила ему вести бухгалтерский учет «расходов на роскошь». Эти относительные роскошества помогали скрашивать серые будни: покупались сладости, книги, игры, игральные карты, позволяющие скоротать долгие зимние вечера. Месье Раймон выполнял свои обязанности с необычайной добросовестностью, достойной всяческих похвал, приходно-расходная книга велась им безукоризненно. Занимая чуть ли не официальный пост, он пользовался в доме престарелых особым уважением.
Арсен, бывший золотых дел мастер, звался Ювелиром. Его способности также пригодились: он чинил металлические дешевые колечки, составляющие все богатство старушек, ремонтировал часы, столь же древние, как и их владельцы… Но его главным творением стал ковчежец для часовни.
Наконец, среди них был Певец, чье настоящее имя не было известно, но псевдоним звучал гордо: Мельхиор де Сен-Помье. Несмотря на свои семьдесят семь лет, он выглядел еще весьма импозантно и обладал особой манерой откидывать назад пышную седую гриву, как будто по-прежнему возвышался на подмостках над толпой восторженных почитателей… Мельхиор де Сен-Помье выступал когда-то в кафе-шантанах во время расцвета подобных заведений. Послушать его, так он исполнял там все песни: «Когда я был в Эден д’Аньере… Вспоминаю Алказар де Сен-Флур… Какой всеобщий восторг вызвала моя песня «Когда расцветет белая сирень»!» Выходило, что Майоль, Дранем, Морис Шевалье лишь жалкие подмастерья. А о современных шансонье он и слышать не хотел: «Настоящие исполнители давно перевелись!» Элизабет сумела найти чувствительные струны в его сердце и поручила ему руководство хором, выступавшим по большим праздникам. Тот, кому не довелось видеть величественную фигуру Мельхиора де Сен-Помье, энергично отбивающего такт и яростно распекающего исполнителей во время репетиций в столовой, никогда не познает скрытых достоинств бельканто…
Элизабет, как и другие ее сестры по вере, никогда не теряла из виду глубинного смысла благотворительности: дать приют беднякам старше шестидесяти лет, не обращая ни малейшего внимания на их вероисповедание или национальность. Только таким может быть истинное милосердие.
Но Элизабет не стремилась только к тому, чтобы самой приобщиться к святости, живя добродетельно и исполняя религиозные обряды; она старалась, не слишком обременяя своих великовозрастных друзей, открыть их души для принятия Господа. В своем призвании, вдохновляемая любовью к Богу и бедным, она следовала словам Иисуса: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть царствие Божие». Смиренно исполняя наискромнейшие обязанности и пытаясь дать хоть немного радости старикам, Элизабет служила своему Божеству. Часто в глубине души она повторяла про себя один из заветов основательницы Ордена: «Нам надлежит считать себя всего лишь смиренными проводниками воли Господней…»
Со времени основания благотворительного Ордена в пяти частях света появились 320 домов престарелых, подобных тому, что находился на авеню-дю-Мэн, и в них нашли приют и утешение 80 тысяч стариков, которые перед смертью испытали никогда не иссякаемую любовь своих служанок.
С удивлением и радостью Агнесса услышала обращенные к ней слова сестры-привратницы:
– Хочу вас обрадовать, наша милая сестра Элизабет наконец вышла из лазарета! Она еще не совсем окрепла, но ей гораздо лучше. Она спустится к вам в приемную, как прежде.
И минуту спустя Элизабет действительно пришла: ее лицо было еще бледным, но очень оживленным. Агнесса бросилась к ней навстречу.
– Дорогая! Я так рада, что ты выздоровела!
Они долго смотрели друг на друга, держась за руки, и каждая пыталась понять душевное состояние сестры. Агнессе так хотелось, чтобы «гораздо лучше» означало, что сестра полностью выздоровела, а Элизабет думала о том, удалось ли сестре избавиться от тяготившей ее тайны.
Агнесса выглядела почти хорошо, но ее лицо, выражавшее радость и надежду, казалось немного озабоченным. В ее улыбке и движениях чувствовалась какая-то нервозность, и было видно, что ей не удалось полностью избавиться от тревоги.
– Ну как ты? – спросила Элизабет тоном, в котором звучала материнская забота: так она обращалась к некоторым из своих стариков. – Как твои дела? Тебе тоже лучше?
– Гораздо лучше, все устраивается почти наилучшим образом.
– Почти? – повторила монахиня. – А чего же тебе не хватает, чтобы полностью успокоиться?
– В моей жизни сейчас совершается чудо. Надо уповать на Божью помощь, – ответила Агнесса.
– Он поможет тебе! Господь милостив. Но, может быть, теперь ты наконец поделишься со мной мучившей тебя тайной?
Агнесса покраснела, как это случалось с ней, когда Джеймс находился рядом. Она опустила голову, смущенная и счастливая.
– Я полюбила…
– Ты полюбила? И это мучило тебя? Значит, такова любовь земная? Это – мука? Мне известна лишь такая любовь, которую ничто не способно замутить, любовь, дающая блаженство. Ты видишь, что мне выпала лучшая доля! А почему ты страдала? Мужчина, которого ты полюбила, не любил тебя?
– Что было, то было, теперь это неважно! – ответила Агнесса, опустив голову на плечо сестры. – Сейчас я знаю, что любима.
– Значит, все хорошо? А кто он?
– Морской офицер, американец…
– Морской офицер, американец! Расскажи же скорее!
Агнесса говорила долго, голос ее был едва слышен, глаза оставались полузакрытыми. Она не обращала внимания на статую святого Иосифа. Доброму святому, однако, было известно многое из того, о чем Агнесса и не подозревала; конечно, он с удовлетворением слушал слова, не содержащие мольбы о помощи. Но он знал также, что как заступник еще не выполнил до конца своего предназначения.
Когда Агнесса умолкла, сестра спросила ее с сомнением в голосе:
– А ты уверена, что эта любовь взаимна?
– О, да, – убежденно ответила Агнесса. – Он хочет жениться на мне, и поскорей.
– Почему такая спешка?
– Понимаешь, через месяц он уезжает в Сан-Франциско и хочет взять меня с собой.
Элизабет задумалась. А Агнесса продолжала:
– Знаешь, я так часто говорила ему о тебе! Он столько знает о сестрах-благотворительницах!
– Он протестант, конечно?
– Нет, католик, из Бостона…
– В этом городе есть отделение нашего Ордена. Он бывал там?
– Сама спросишь его об этом. Можно я приду с ним сюда завтра к двум часам? Мне хочется вас познакомить.
– Я еще слишком слаба, – неуверенно произнесла Элизабет.
– Джеймс будет для тебя лучшим доктором!
– Для меня одной?
– Для нас обеих, – призналась Агнесса. – Ты же видишь: я теперь совсем не та. Наконец я по-настоящему живу!
– Но из-за чего ты все-таки так мучилась?
– Я расскажу тебе об этом позже, – ответила Агнесса. – А сейчас давай думать только о хорошем!
– Тогда приведи поскорей этого чудо-человека! Только я буду робеть. Он придет в форме?
– Конечно… Знаешь, он уже любит тебя!
– А мне хотелось бы полюбить его душу!
– До завтра, дорогая!
Агнесса убежала, хотя на этот раз не требовалось скрывать слезы или краску стыда. Она знала: нужно еще выполнить трудную задачу. Предстоит тяжелая борьба за счастье. Но она справится. Иначе и быть не может, когда на твоей стороне любовь Джеймса и нежная забота Элизабет.
Вечером того дня, когда Агнесса побывала на авеню-дю-Мэн, она поздно вернулась домой. Все труднее давалось возвращение в квартиру на улице Фезандери, где ее ждал человек, ставший ей отвратительным.
– Как успехи? – спросил Боб.
– Прекрасные, – холодно ответила Агнесса.
– Сколько?
– Десять тысяч…
– И это, по-твоему, прекрасно? Ты смеешься надо мной?
– Не надо упреков, пожалуйста. Я сегодня устала, дай мне спокойно лечь спать.
– Хотя успехи и не блестящи, милая, отдай-ка мне все-таки эти деньги.
Она протянула их ему привычным жестом. Так же привычно пряча их в карман, он сказал:
– Надеюсь, завтра будет больше…
Он не стал продолжать, лег и вскоре заснул. Его присутствие стало невыносимым для Агнессы. Ей не спалось, да и как уснешь, когда твои мысли заняты предстоящей борьбой? Ведь достичь заветной цели, обвенчаться с Джеймсом, можно, лишь обманув бдительность сутенера. Целый месяц ожидания и хитростей! Каким долгим будет этот месяц!
Она снова мысленно вернулась к событиям, происшедшим со времени ее встречи с Джеймсом…
Перед ее внутренним взором возникло их первое свидание в кафе «Клозери де Лила», выбранном ею из-за удаленности от поля деятельности Боба и своего собственного. Она вспомнила, с каким сдержанным вниманием слушал ее офицер; казалось, она вновь слышит его рассказ о себе, семье, службе. Проговорив два часа, они расстались, и она дала ему номер телефона на улице Фезандери. Полдня она тревожно ждала звонка, но он не позвонил.
Боб мог оказаться дома, когда позвонит Джеймс. Поэтому нужно было что-то рассказать ему об этом знакомстве, предложить приемлемую версию.
Последнее время он часто упрекал ее:
– Может, ты стала менее привлекательной потому, что изменила прическу и меньше красишься?
– Сейчас просто неудачный период: подошел срок уплаты налогов, у мужчин меньше денег. Вчера смогла подцепить только одного, да и то… посмотрел бы ты на это рыло! Он вызвал у меня такое отвращение, что я пошла в кино.
– И правильно сделала. А фильм-то хоть оказался хороший?
– Гангстерский боевик… Но на меня клюнул сосед справа, американский офицер.
– Знаешь, лучше бы тебе с такими не связываться! Оставь их профессионалкам!
– Но это такой красавчик! Капитан корабля.
– Черт возьми!
– Он тихоня, вел себя очень смирно. Спросил, нельзя ли снова меня увидеть. Я сделала, как ты советовал: дала ему наш номер телефона. Предупреждаю на тот случай, если он позвонит. Мне показалось, что такого клиента надо принимать дома. Я сказала ему, что работаю манекенщицей.
– Прекрасно!
– Но дело в том, что, если он позвонит, я не смогу назначить ему свидание раньше шести или семи часов вечера.
– Это еще почему?
– Надо, чтобы он верил, будто я занята на работе!
– Ты права. Думаешь, он позвонит сегодня?
– Надеюсь.
– Раз так, я вернусь на рассвете. Но имей в виду, прием здесь, с виски, должен влететь ему где-то тысяч в пятьдесят. Не меньше!
– Хорошо. Можешь на меня положиться.
– Ты умная девчонка.
– Но может так выйти, что он позвонит после моего ухода, а ты будешь еще здесь. Не нужно, чтобы он слышал твой голос… Ну, мужской голос! Он догадается, что я живу не одна, как я ему это сказала. Что ты ответишь?
– Да все равно. Скажу, например, что я твой брат!
– Нет, так не пойдет.
– А он хорошо говорит по-французски?
– Как ты и я. Скажи лучше, что ты – швейцар и пришел убирать квартиру…
– Швейцар! А почему бы не твой слуга, милочка! Хватит об американце!
А Джеймс все не звонил. Агнесса не решалась уйти и напрасно прождала до пяти вечера… С тоской в душе пришлось отправиться «на работу». Она ехала в «аронде», ни на кого не обращая внимания, забыв, для чего совершает этот привычный объезд. У нее перед глазами стояло светлое лицо, голубые глаза и белокурые волосы Джеймса, чье имя уже звучало для нее, как музыка. Продолжать заниматься проституцией именно сейчас, когда ей открылось, что любовь не только чувственность, казалось кощунственным. При виде каждого американского офицера она притормаживала, надеясь встретить единственного героя всех своих помыслов… Увы, каждый раз она ошибалась.
Рано вернувшись на улицу Фезандери, она даже и не думала о том, что не нашла ни единого клиента и не выручила никаких денег. Так хотелось, чтобы Джеймс объявился. Может, он позвонит во время ужина? Какая жуткая ночь! Она не сомкнула глаз, в ужасе от того, что Джеймса, вероятно, послали куда-то далеко, в другую страну. А вдруг ему уже все известно?.. Нет, не может быть, прошло слишком мало времени.
Жорж, как и обещал, вернулся лишь на рассвете. Взглянув на Агнессу, он все понял:
– Твой американец не звонил?
Она не нашла в себе сил ответить.
– Ты что, влюбилась? Да что с тобой, втюриться в субъекта, которого видела только один раз! Это его форма так на тебя подействовала?
Поскольку она упорно молчала, он перешел к главному:
– Хорошая выручка?
– Никакой!
– Что ты сказала?
– Я не нашла ни одного клиента.
– А почему?
– Потому что не хотелось, представь себе!
– Это что, бунт?
– Может быть…
– Бунтовать опасно, моя милая! И все это из-за американца, который не позвонил тебе! Ты его любишь, отвечай – да или нет?
Она заколебалась, потом ответила:
– Не знаю…
– Ничего себе ответ! Не лги! Сколько раз ты его видела?
– Я же тебе уже сказала – один раз.
– И ты отдалась ему?
– Нет!
– Ах, какие мы стали сентиментальные! Мадам позволила завести роман! А теперь у нее смятение чувств! Хочешь, скажу тебе правду? Твой американишка и думать о тебе забыл! Придется поставить на нем крест! Но если тебе непременно понадобится моряк из США – Париж ими просто наводнен! Выбрось эту фантазию из головы и принимайся за работу!
– Как ты низок!
– Просто я трезво смотрю на вещи даже в пять часов утра! А сейчас отправляюсь на боковую. Тебе все не спится?
– Нет.
– Очень вредно для здоровья… Бессонные мечты… Мечты о любви…
Но пророчество Боба не сбылось: через четыре часа Джеймс позвонил.
– Вы, наконец-то! – вырвалось у нее.
Джеймс, похоже, несколько удивился:
– Извините, милая Агнесса, но я счел неудобным беспокоить вас вчера. В котором часу мы увидимся?
– Хотите, сегодня вечером, в семь?
– Идет!
– Буду ждать вас у себя, я давала вам адрес.
Несмотря на эту радость, поводов для беспокойства хватало. Необходимо срочно раздобыть деньги, чтобы сохранить расположение Боба. Пятьдесят тысяч! Именно такую цену он назначил за визит американца, который не должен был ничего узнать о постыдной профессии Агнессы.
Она была словно в лихорадке. Во что бы то ни стало надо достать пятьдесят тысяч франков, чтобы Боб позволил ей и дальше принимать своего нового поклонника «дома», если можно, конечно, именовать так квартиру, принадлежащую месье Бобу. Нельзя терять ни минуты. Она перелистала записную книжку, чтобы найти телефон клиента, способного удовлетворить денежные аппетиты месье Боба. Надо назначить свидание сразу после полудня и обслужить как можно быстрее, чтобы пораньше вернуться домой и приготовиться достойно встретить Джеймса… В спешке, сгорая от желания увидеть его, она не отдавала себе отчета в низости тех средств, к которым приходилось прибегнуть.
Тихонько выйдя из квартиры – Боб еще спал, – она отправилась в соседнее кафе, чтобы оттуда позвонить клиенту, на котором остановила свой выбор. Когда она вернулась, так же бесшумно, как и вышла, Боб по-прежнему спокойно спал.
Он появился в гостиной лишь в полдень:
– Ты уже на ногах, милая? Удалось немного отоспаться?
– Пожалуй, удалось. Спалось даже лучше, чем я рассчитывала.
– Браво! Я же говорил тебе, что твой американец скоро тебя забудет.
– Да, кстати, он позвонил.
– Ну да, не может быть! В котором часу?
– Около девяти.
– Это доказывает, что встречаются американцы, способные последовательно осуществлять свои планы. В котором часу он придет?
– В семь вечера.
– Значит, мне снова придется исчезнуть, как и вчера?
– Да, придется, если ты хочешь, чтобы все прошло удачно.
– Можешь быть спокойна. Я найду, чем заняться. Пойду в новый игорный дом, он только что открылся. Жаль только, что вчера ты ничего не заработала и у меня нет денег для серьезной игры!
– Обещаю, ты получишь их завтра утром.
– Пятьдесят?
– Пятьдесят.
– Если тебе удастся каждый раз раскалывать его на такую сумму, то, скажу тебе, игра стоит свеч…
В половине второго, собравшись уходить, он спросил:
– А сейчас что собираешься делать?
– Схожу в парикмахерскую.
– Во потеха! Мадам наводит красоту для месье!
Не прошло и четверти часа после отъезда «шевроле», как «аронда» тоже выехала из гаража и покатила к дому клиента, заинтересовавшегося предложением дообеденного секса. Вернулась она к шести часам. Агнесса привезла пятьдесят тысяч, которые собиралась выдать за полученные от Джеймса, но ее била лихорадка, и времени на размышления не оставалось. Она едва успела убрать вещи Боба, чтобы Джеймс не заподозрил, что здесь живет мужчина.
Она нарядилась с кокетством юной девушки, но не стала краситься: Джеймс говорил, что его удивляло пристрастие француженок к косметике. Впрочем, так она казалась еще красивее и больше походила на сестру. Она безотчетно стремилась походить на Элизабет, и, может быть, наступит день, когда ее жизнь в миру будет столь же безупречна, как бескорыстное служение ее сестры.