355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ги Бретон » В кругу королев и фавориток » Текст книги (страница 15)
В кругу королев и фавориток
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 19:09

Текст книги "В кругу королев и фавориток"


Автор книги: Ги Бретон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

СТРАННОЕ ДЕТСТВО ЛЮДОВИКА XIII

Обычно он играл с тем, что было под рукой.

Клод Руссе

Ранним утром 17 октября 1610 года огромная толпа теснилась на площади перед Реймским собором.

Вдруг громадные двери собора отворились и оттуда хлынули звуки органа, пахнуло ладаном, а вслед за этим появился ребенок, одетый в лиловое. То был новый король. Народ, расчувствовавшись при виде восьмилетнего монарха, только что коронованного, рухнул на колени прямо в грязь и застонал от восторга.

В окружении принцев, пэров и духовенства Людовик XIII спустился по ступеням собора и быстро вошел в гущу толпы, не обращая, казалось, никакого внимания на крики приветствия. Взор его был печален, голова опущена, выражение лица брюзгливое. Он без конца будто что-то жевал губами, и жителям Реймса это казалось не особенно приличным.

«Всем показалось, – писал историк тех лет, – что маленький король, выходя с церемонии коронации, сосал какую-нибудь карамельку».

Но истина была иной. Во рту у Людовика XIII была вовсе не конфета, а его собственный язык… Оказывается, язык у бедняги был таким длинным, что ему приходилось «постоянно запихивать его обратно в рот пальцем, после того как он переставал говорить».

Все это должно было представлять собой незабываемое зрелище…

Через несколько дней после коронации он вернулся в Париж, поручив матери, которую сделал регентшей, государственные дела, а сам занялся своими обычными делами. А дела эти были простыми: когда он не играл в игрушки, то предавался на удивление непристойным шуточкам. Воспитание его и вправду было удручающим. Чтобы составить себе об этом некоторое представление, достаточно полистать «Дневник» Эроара, врача, наблюдавшего за ним с самого его рождения 22 сентября 1601 года и до 1627 года.

Вот, например, некоторые из наиболее впечатляющих высказываний ребенка:

«23 мая 1604 года. Восемь утра, встал с постели. Доброе выражение лица, весел, одет. Он спускает (скатывает вниз) свой чулочек, говоря при этом:

– Смотрите, какая красивая ножка.

М-ль де Вантеле снова поднимает чулок и с помощью голубой ленты подвязывает его к рубашонке;

ребенок замечает, что лента сдвинулась немного назад, и с улыбкой говорит:

– Ха-ха! Я вижу, вы хотите сделать шевалье из моей задницы.

8 июня. Лабарж говорит малышу, что он – монсеньер дофин, и в ответ слышит:

– А вы деймовый дофин…

21 июня. Время ужина, шесть вечера. Кормилица спрашивает, не хочет ли он пососать, и открывает ему грудь; он поворачивается к ней спиной и холодно произносит:

– Пусть пососут мою задницу…»

Все это только подтверждает, что он очень рано усвоил весьма образный язык, на котором изъяснялись при дворе.

Читая некоторые страницы из дневника врача, можно даже подумать, что дофин, несмотря на свой юный возраст, уже испытывал беспокойство от того, что постоянно занимало его отца. Вот несколько поражающих записей королевского врача:

«15 сентября 1602 года. В восемь утра пришел паж монсеньера де Лонгвиля, чтобы поинтересоваться новостями. После того, как он поговорил с м-м де Мопгла и собрался уйти, дофин позвал его, крикнув „Э-э!“, задрал рубашонку и стал показывать свой „хлястик“.

16 сентября. Он показывает свой «хлястик» г-ну д`Эльбену.

23 сентября. Довольный и очень оживленный, требует, чтобы все появлявшиеся целовали его «хлястик».

27 сентября. Играет со своим «хлястиком», втягивает живот, чтобы тот не мешал ему разглядывать свой член.

30 сентября. В двенадцать часов с четвертью, г-н де Боньер с дочерью, еще маленькой. В его присутствии стал громко смеяться, задирать платьице и показывать ему и, главное, его дочери свой «хлястик»; держа его в руках и рассыпаясь детским смехом, он раскачивался всем своим телом. Можно было подумать, что ему понятен смысл этого. В половине первого пришел барон де Прюне, и с ним тоже была маленькая девочка; дофин опять задрал свой камзольчик и стал им показывать свой «хлястик» и при этом так возбудился, что был не в себе; ложился навзничь, чтобы показать им свое достояние.

8 июня 1604 года. Встал с постели, но не хочет надевать рубашку и говорит:

– Никакой рубашки; я сначала выдою молоко из моего «хлястика».

Кто-то сразу подставляет ему ладонь, и он начинает будто доить самого себя, делая при этом губами «фс-с, фс-с» и раздавая «молоко» всем. Только после этого позволяет надеть на себя рубашку.

16 августа. Проснулся в восемь часов, позвал м-ль де Бетузе и сказал:

– Зезе, смотри, мой «хлястик» – это подъемный мост: раз – и поднялся, раз – и опустился.

Говоря это, он то поднимал его рукой, то опускал…»

Эта детская, невинная игра вскоре превратилась у него в манию. Судите сами:

«25 октября. Он заходит к Мадам и играет на маленькой, обитой бархатом кушетке, которую за день до этого подарили ее величеству и на которой были изображены Олоферн с откатившейся в сторону головой и Юдифь. Он спрашивает:

Нетрудно угадать смысл этого, слова, которое часто встречается в куплетах и песенках тех лет.

– Где здесь женщина? Ему говорят:

– Вот она.

Но он возражает:

– Как это? Разве женщина не должна находиться под мужчиной?»

…Ему тогда было три года!

И уже в то время взрослые предполагали женить его на инфанте Испанской, поскольку это было единственным в распоряжении дипломатов средством сохранить мир между двумя государствами.

Вот какого рода шутки породил проект этой женитьбы:

апреля 1605 года. Г-н Вантеле спрашивает у него:

– Монсеньер, вы любите испанцев?

Он отвечает:

– Нет.

– Почему же, Монсеньер?

– Потому, что они папины враги.

– Монсеньер, а любите ли вы инфанту?

– Нет.

– Но почему, Монсеньер?

– Раз она любит свою Испанию, я не хочу ее.

Я сказал ему:

– Монсеньер, она сделает вас королем Испании, а вы ее – королевой Франции.

Он сказал мне с улыбкой, так, словно он уже испытал удовольствие:

– Она будет спать со мной, и я сделаю ей маленького ребеночка.

– Монсеньер, как же вы его сделаете?

– С помощью моей «штучки», – сказал он тихо, застеснявшись.

– Монсеньер, а вы будете ее целовать?

– Да, вот так, – ответил он и вдруг опрометью кинулся лицом на диванный валик».

В другой раз, когда его попросили выпить за здоровье инфанты, он сказал:

– Я выпью за мою любовницу!..

Двумя месяцами позже к разговорам на эту тему присоединился король.

11 июня. Обед с королевой. После этого, раздевшись догола, и дофин и мадам ложатся в постель с королем, где оба целуют друг друга, нежничают, доставляя этим огромное удовольствие королю. Король спрашивает у него:

– Сын мой, а где же посылочка для инфанты?

Мальчик, показывая на свой член, говорит:

– В нем совсем нет костей, папа.

Потом, когда «хлястик» слегка напрягся:

– Ой, теперь есть, теперь там что-то появилось.

Вскоре знания его расширились, чему служит свидетельством следующий удивительный разговор:

«14 августа 1605 года. Проснулся в половине третьего ночи, внезапно, соскочил с кровати и, стоя на полу, произнес:

– Куда мне надо идти?

Кормилица взяла его на руки, снова уложила, и он опять спал до половины седьмого. Проснувшись, перебрался в постель к своей кормилице и стал играть с нею, приговаривая:

– Здравствуй, моя шлюха, поцелуй-ка меня, моя шлюха. Эй, глупышка моя, ну поцелуй же меня.

– Монсеньер, – спросила у него кормилица, – почему вы меня обзываете такими словами?

– Потому что вы спите со мной!

Тогда м-м Лекер, его горничная, спросила у него:

– Монсеньер, а вы знаете, кто такие шлюхи?

– Да.

– Кто же, Монсеньер?

– Те, которые спят с мужчинами!»

Взрослым хотелось, чтобы он знал о жизни все. Спустя некоторое время, его повели показать спаривание кобылы с жеребцом. Эроар записывает, что «это его очень развлекло»…

Стремление лишить его как можно быстрее всякой невинности проявлялось даже в выборе колыбельных, которые ему пелись. Текст одной из них можно прочесть все у того же врача:

«19 ноября. Начинает петь колыбельную, от которой сам же быстро засыпает:

Бурбон ее так любил,

Что скоро обрюхатил.

Да здравствует белая лилия!»

В ту эпоху стыдливость была почти неведома. Молодые женщины из его свиты позволяли ему, и довольно часто, усовершенствовать знания по анатомии:

«7 мая 1606 года. М-ль Мерсье, одна из его горничных, дежурившая при нем ночью, лежала еще в постели, прямо напротив его кроватки; он играл с нею, заставляя ее задирать ноги кверху, запихивать солому между пальцами ног и шевелить ими так, как если бы она должна была играть на шпинете. Потом сказал своей кормилице, чтобы она сходила за розгами, и отхлестал горничную. Когда экзекуция была окончена, горничная спросила:

– Монсеньер, что вы увидели у Мерсье?

– Я видел ее… – ответил он безразличным голосом.

– Hу и как, наверное, маленькая?

– Да.

Потом неожиданно:

– Нет, очень большая.

– А что еще вы увидели?

Все тем же безразличным тоном, без тени улыбки, он сказал, что видел «кролика».

15 мая. Дофин играет у себя в комнате. Является одна женщина, парижская торговка по имени, как мне сказали, Оппортюн Жюльен. Она стала перед ним плясать, да так, что было видно ее ляжки, то одну, то другую. На все это он взирал с огромным удовольствием, и так его это захватило, что он подбежал к этой женщине, чтобы самому задрать ей юбку.

21 июля. Дофин просит меня записать, что «кролик» у его приятельницы м-ль Жорж такой же большой, как эта коробка (речь шла о коробке, в которой были сложены его серебряные игрушки, а «кролик» у Дюбуа (девица из свиты м-м де Витри) размером с его живот и вообще из дерева [101]101
  Утверждение ребенка основано на игре слов: «Дюбуа» буквально значит по-французски «из дерева».


[Закрыть]
. Я его спрашиваю:

– Монсеньер, а у вас что, нет такого?

Он отвечает, что нет, что у него есть колышек посреди живота, а «кролик» между ног есть у Дундун. Ггбсле этого он наконец произносит молитву и без четверги десять засыпает».

Читая этот поразительный «Дневник» Эроара, иные раблезианские записи которого невозможно печатать, понимаешь, почему юная и утонченная маркиза де Рамбуйе сохранила тягостное воспоминание о своем посещении двора Генриха IV.

Пока маленький король предавался радостям эксгибиционизма, регентша устраивалась поудобнее на троне. Она начала с того, что прогнала Сюллн, оказав доверие – и не только его – герцогу д`Эпернону, который был, как перешептывались между собой придворные, ее любовником.

«Герцог, – писал Пьер де л`Этуаль, – обладал королевой, манипулировал ею в свое удовольствие и заставлял ее делать все, что ему было угодно».

Однако бывший сообщник маркизы де Верней недолго задержался на этом месте.

Кончино Кончини, женившийся, как мы помним, на Леоноре Галигай, молочной сестре и фаворитке Марии Медичи, стал одной из самых могущественных фигур при дворе.

Амбициозный, хвастливый, не имеющий совести, льстивый с вельможами, высокомерный с теми, кто ниже его, он сумел добиться множества значительных постов. К моменту смерти короля его состояние было одним из самых крупных в Париже. На улице Турнон ему принадлежал великолепный особняк, стоимость которого оценивалась в сумму около 200000 экю. В этом особняке он закатывал поистине княжеские празднества.

Под мощной защитой королевы, которая осыпала его бесконечными милостями и отдавала почти все имевшиеся у нее деньги [102]102
  Она отдала ему даже несколько драгоценных камней из короны.


[Закрыть]
, он очень скоро стал для всех нестерпим. Не раз и не два дворяне, с которыми он вел себя нагло, поручали наемникам как следует отколотить его. Но это не послужило ему уроком, и он продолжал властвовать во дворце и держаться так бесцеремонно, что за его спиной не утихал ропот возмущения. В конце концов странности его поведения достигли таких степеней, что простой народ поторопился все это объяснить, шепотом, конечно, тем, что он был любовником Марии Медичи и что Леонора просто закрывала на это глаза, чтобы не лишиться безграничных благодеяний своей молочной сестры.

По столице гуляли в огромном множестве памфлеты и непристойные песенки, в которых королеву обзывали шлюхой, а фаворита окрестили именем какой-то рыбы. Более сдержанный в этом отношении великий герцог Тосканский ограничился тем, что написал: «Чрезмерная нежность Марии к Кончинн и его жене отвратительна, чтобы не сказать скандальна».

Что, впрочем, означало то же самое…

После смерти Генриха IV Кончини, сумевший выманить у королевы баснословную сумму в восемь миллионов экю (несколько миллиардов в теперешних наших деньгах) из тех средств, которые старательно годами копил для королевства Сюлли, купил себе Анкрский маркизат в Пикардии. Затем стал первым дворянином в королевском покое, суперинтендантом дома королевы, губернатором городов Перона, Руа, Мондидье и, наконец, маршалом Франции, хотя в жизни своей не держал и руках шпаги.

С этого момента фаворит начал откровенно командовать не только министрами, но и королевой. Однако теперь из-за сыпавшихся на него бесконечных нападок он стал более осторожным и никогда не выходил из дворца один, но всегда в сопровождении группы бедных дворян, которых он к себе приблизил, платя каждому по тысяче ливров в год жалованья и называя их при этом презрительно своими продажными олухами…

По отношению к телохранителям это выглядело более чем грубой казарменной шуткой.

* * *

Управление страной стараниями Кончини имело плачевные результаты: в стране царили развал и анархия, а это, в свою очередь, подтолкнуло знатных сеньоров королевства к мысли заполучить побольше независимости, коей они лишились в годы правления Генриха IV. Конде, вернувшийся, как я уже говорил, во Францию, встал во главе этого движения.

В 1614 году они с оружием в руках потребовали созыва Генеральных Штатов. Растерявшийся Кончини, несмотря на свой громкий титул маршала Франции, побоялся выступить против мятежников и сделал попытку их купить. Конде и его друзья оказались немалыми хитрецами и, взяв деньги, продолжали настаивать на своих требованиях.

Генеральные Штаты собрались в октябре 1614 года, но ничего не дали из-за склок между депутатами третьего сословия и высшей знати, и потому регентша распорядилась прекратить дебаты. И тогда для заключительной речи с места поднялся молодой епископ из Люсона; начав с перечисления требований духовенства, он неожиданно изменил тон и принялся в чрезмерно льстивых выражениях восхвалять заслуги Марии Медичи.

– В интересах государства, – заключил он, – я умоляю вас сохранить регентшу!

Это был Арман Жан дю Плесси де Рищелье, который в числе прочих стремился к власти и страстно желал занять место Кончини.

После закрытия Генеральных Штатов молодой епископ, хорошо зная, какое неотразимое впечатление произвела его речь на тщеславную флорентийку, всячески стремился приблизиться ко двору. Человек хитрый, он для начала нашел способ быть представленным Элеоноре Галпгай, о всемогуществе которой в Лувре он также был осведомлен. Познакомившись с Элеонорой, он начал за ней ухаживать и даже, как уверяют иные, стал ее любовником [103]103
  «Первое, что он сделал, чтобы добиться своей цели, – это сумел расположить к себе жену маршала д`Анкра, затем, подчиняя ее своей воле, стал не только вхож к ней, но и внушил доверие к себе то с помощью жалости, то притворной покорности, то заранее подготовленных слов, то маленьких дружеских советов и еще кое-чего, о чем мы не скажем» (Матье де Морг. Истинные я доброжелательные советы верного француза, 1631).


[Закрыть]
.

Прошло совсем немного времени, и он стал государственным секретарем…

Так что стараниями одной женщины Франция обрела одного из самых великих политических деятелей в своей истории.

ЛЮДОВИК XIII ПРИКАЗЫВАЕТ УБИТЬ ЛЮБОВНИКА СВОЕЙ МАТЕРИ

Все в конце концов устраивается, но не всегда удачно.

Жак Бевиль

Пока регентша все свое время и все свои заботы посвящала Кончино Кончини, маленький король жил один в своих апартаментах.

Мария Медичи навещала его только для того, чтобы или самой высечь, или приказать одной из находящихся при нем дам надавать ему пощечин. Тальман де Рео сообщает, что «в годы регентства она ни разу не обняла его» [104]104
  10 мая 1611 года королева велела его высечь за то, что он будто бы оскорбил некоего дворянина по имени Вевеста. На самом же деле Мария Медичи пришла в ярость от того, что мальчик сказал Кончини: «Месье, вы спали не в своей комнате, а с королевой!» Когда его побили, объяснив, что не следовало грубить г-ну Вевеста, король ответил, что «его отлупили вовсе не за это, а за то, что он сказал, и что он это еще припомнит» (П. д е Л`Этуаль. Дневник.)


[Закрыть]
. Только один человек проявлял внимание и нежность к заброшенному ребенку, и этим человеком была добрая королева Марго. Она заходила к нему в комнату, осыпала его подарками, рассказывала ему сказки и забавные истории и научила его играть «с маленькой галерой, которая могла передвигаться благодаря пружинам, а сидевшие на ней гребцы с помощью тех же пружин двигали веслами».

Когда она уходила, он сразу делался грустным и упрашивал поскорее снова прийти. Марго в такие моменты казалось, что сердце ее разрывается, и, совершенно расстроенная, она осыпала маленького короля поцелуями.

Правда, старая любовница согревала своими нерастраченными материнскими чувствами не одного только Людовика XIII. Вместе с ним щедротами этого любвеобильного сердца пользовался молодой певец по имени Виллар. Разумеется, в отношении последнего она проявляла свои чувства несколько иначе, потому что он был ее любовником. Удивительно, но, несмотря на свои пятьдесят восемь лет и на расплывшуюся фигуру, Марго все не унималась. Она постоянно посматривала на молодых людей ищущим взором и продолжала носить платья с глубоким вырезом, позволявшим видеть «ее все еще соблазнительную грудь», чем она очень гордилась. Однажды какой-то кармелит в своей проповеди,, сравнил ее груди «с сосцами Пресвятой Девы». Ей это так понравилось, что она в знак благодарности послала проповеднику пятьдесят пистолей…

Можно не сомневаться, что она очень ревновала своего певца и, чтобы он не мог соблазнять девушек своего возраста, выставляла его на публике в смешном виде. Бедняга, которого парижане прозвали «король Марго», носил дырявые чулки и совершенно нелепого вида шляпу с перьями, какую можно было встретить разве что во времена Генриха III.

Вообще же королева не оставляла его одного ни на минуту, и потому он проводил свои дни довольно скучно. Не более увлекательными были и ночи, потому что Марго, по-прежнему сжигаемая огнем вожделения, была ненасытна. От своего любовника она требовала таких подвигов, которые бы доводили ее до изнеможения, а так как она не успокаивалась до самого утра, у него стало появляться настойчивое желание найти себе какое-нибудь иное занятие. Говорят, что каждый вечер «он тщетно взывал к ней о пощаде и уверял, что у него нет вдохновения, но несчастному приходилось покоряться, и королева снова и снова заставляла петь ей серенады, как во времена ее безумной молодости».

Но всему на свете приходит конец. Весной 1615 года Марго пришлось улечься в постель одной, а это был плохой знак. Она простудилась в ледяном зале дворца Малый Бурбон, и теперь ее трясло от высокой температуры. 27 марта духовник предупредил Марго, что дело ее плохо. Тогда она вызвала Виллара, приложилась к его губам долгим поцелуем, будто хотела насладиться этим последним прикосновением, и через несколько часов скончалась.

Молодой музыкант тотчас же отправился спать: ему не терпелось восполнить разом те часы отдыха, которых он долго был лишен по вине королевы.

Зато Людовик XIII пережил огромное горе. Он понял, что из жизни ушло единственное существо в мире, которое его по-настоящему любило.

* * *

Несколько дней он пребывал в бездействии, отказавшись от всяких игр. Видя его таким печальным, дамы из свиты решили приободрить юного короля и напомнили, что он скоро женится на инфанте Испанской, но подобная перспектива опечалила его еще больше.

– Я ее совсем не знаю, – сказал он со вздохом. – А между тем она уже моя жена. Будет ли она уродлива или красива, я все равно должен буду уложить ее в свою постель, обнимать и любить, как положено до конца жизни…

Да, все обстояло именно так. Три года тому назад, в августе 1612 года, Мария Медичи и испанский король Филипп III подписали брачный контракт, соединявший Людовика XIII и маленькую Анну Австрийскую, которой тогда было одиннадцать лет.

Юный король думал об этой девочке без всякого энтузиазма. Чтобы утешиться в своем горе, он подружился с одним дворянином, который ловко умел ловить ласточек. Звали этого дворянина де Люинь. С этого момента, увлекшись приручением птиц, он и вовсе перестал интересоваться приготовлениями к свадьбе.

17 августа, однако, ему пришлось усесться в карету, которая повезла его к «жене». Он совершал эту поездку без воодушевления. 30 августа, по приезде в Пуатье, он, кажется, впервые улыбнулся, и случилось это в тот момент, когда ему сообщили, что его мать подхватила оспу и поэтому свадьба откладывается на месяц. И все же он впервые осознал, что это, если можно так выразиться, отход назад, чтобы дальше прыгнуть…

Но вот наконец 7 октября он прибыл в Бордо и узнал, что Анна Австрийская только что пересекла границу. Он словно проснулся при этом известии. Взор его оживился, и ему захотелось поподробней расспросить, как выглядит его жена. А так как никто не мог ничего об этом сообщить, однажды утром он приказал отвезти себя в Кастр, что в пяти лье от Бордо, где остановилась на ночь маленькая королева Франции. Позаботившись о том, чтобы остаться не узнанным испанцами, он вошел в один дом, приблизился к окну и дождался, когда Анна Австрийская проехала мимо этого дома.

Как только улица опустела, он снова сел в карету и приказал кучеру догнать кортеж. В какой-то момент его карета поравнялась с той, в которой ехала маленькая королева. Заинтригованная появлением постороннего, она высунула голову в окошечко, и тут Людовик XIII обнаружил, что его жена на редкость хорошенькая. Придя в полнейший восторг, он стал, улыбаясь, махать ей рукой, потом, неожиданно ткнув в себя пальцем, крикнул:

– Io son incognitol Io son incognito! Гони, кучер; гони!

И он умчался галопом в сторону Бордо.

Это воодушевление, однако, было недолгим. Вечером, во время праздника, данного Марией Медичи, мальчик застеснялся своей изящной супруги и не отваживался произнести ни слова. На другой день, не принесший ему больше смелости, он был так угрюм, что кое-кто из близких подумал, что, может быть, он опасается предстоящей ему брачной ночи, и тут же «в городе все стали пошучивать и посмеиваться по поводу девственности короля».

Наконец 25 октября молодожены получили брачное благословение. В ту же ночь двое детей, каждому из которых было по четырнадцать лет, приготовились стать мужем и женой. Юный король был бледен. Он казался настолько неуверенным в себе, что, по словам Эроара, «г-н де Грамон и еще несколько молодых сеньоров рассказали ему несколько сальных историй, чтобы приободрить его», что можно рассматривать как проявление деликатного внимания…

9 октября в Бидассоа произошла любопытная церемония, напоминавшая некоторые племенные обряды: Франция и Испания обменялись своими принцессами. Было обговорено заранее, по просьбе Филиппа III, что инфанта Анна может выйти замуж за Людовика XIII, только если принцесса Елизавета, сестра короля, выйдет замуж за принца Астурии, будущего Филиппа IV.

Король же «застыдился и очень испугался». Он потребовал принести свои домашние туфли, взял халат и с растерянным лицом направился в комнату королевы. Через два часа он вернулся и заявил Эроару, который сам об этом рассказал, «что он часик поспал и два раза сделал „это“ своей жене». Врач засомневался и попросил короля раздеться, чтобы провести маленький осмотр. Судя по осмотру, ему показалось, что Людовик XIII по крайней мере пытался лишить жену девственности.

Но самый удивительный из всех медицинских отчетов был написан врачом на другой день после брачной ночи. Вот этот отчет:

«Сразу после ужина король ушел спать в свою комнату и лег, как всегда, в свою постель, но тут королева-мать, находившаяся до этого в комнате маленькой королевы, повела ее в свой первый покой и там уложила в постель, потом, около восьми вечера, направилась к сыну. Проходя через гостиную, она попросила уйти оттуда и стражу, и всех, кто там был. Видя, что сын лежит в своей постели, она обратилась к нему с такими словами:

– Сын мой, мало быть женатым, вам надо еще пойти к королеве – вашей жене, которая ждет вас.

На это король ответил:

– Мадам, я лишь ждал вашего распоряжения. Если вам угодно, я сейчас туда пойду вместе с вами.

Ему тут же вручили халат и подбитые мехом комнатные туфли, и он вместе с королевой, своей матерью, прошел через упомянутую гостиную в комнату маленькой королевы, куда вместе с Их Величествами вошли две кормилицы, г-н де Сувре, гувернер, г-н Эроар, первый медик, маркиз де Рамбуйе; вошли также хранитель королевского гардероба со шпагой короля и Беренгьен, старший камердинер, с подсвечником.

Королева приблизилась к кровати, в которой лежала маленькая королева, и сказала ей:

– Дочь моя, я привела к вам короля вашего мужа; примите его и любите его, прошу вас.

На что та ответила по-испански, что у нее нет иного желания, как только им повиноваться и угождать; и пока она это говорила, король лег в постель с той стороны, которая ближе к двери, а маленькая, королева была ближе к стене. Королева-мать стояла в проходе между кроватью и стеной и, глядя на лежащих в постели, что-то сказала им обоим, но так тихо, что никто в целом мире, кроме них самих, не мог этого слышать потом, выйдя из-за кровати, обратилась к окружающим:

– Ну, а теперь уходим все отсюда.

И только двум кормилицам она приказала оставаться в спальне и проследить, чтобы молодые были вместе часа полтора, ну, самое большее два. Затем королева удалилась в окружении всех тех, кто явился в комнату вместе с нею, ради того, чтобы объявленный брак стал реальным. То, что требовалось от короля, он, по его признанию, совершил дважды, и упомянутые кормилицы это подтвердили.

После того как он немного поспал и из-за этого сна пробыл в постели чуть больше означенного времени, король сам пробудился и позвал свою кормилицу. Она надела на него домашние туфли, халат и довела до двери спальни, под которой в гостиной ждали вышеперечисленные господа де Сувре, Эроар, Беренгьен и прочие, чтобы проводить короля в его собственную комнату. Там Его Величество потребовал пить и, выпив, выразил удовлетворение своим удачным браком. Потом лег в свою обычную кровать, прекрасно спал всю оставшуюся часть ночи и проснулся только в половине двенадцатого дня. Со своей стороны, маленькая королева встала с брачного ложа, как только король ушел от нее, вернулась в свою комнату и легла спать в свою маленькую кроватку, которую привезла из Испании» [105]105
  Удивительные подробности того, что происходило в первую брачную ночь Людовика ХIII (Нац. библ., отд. рукописей).


[Закрыть]
.

Этот документ был распространен среди членов дипломатического корпуса по указанию Марии Медичи, которая из политических соображений желала подтвердить, что брак состоялся. Но эффект оказался несколько иным: отчет этот вызвал не только улыбку, но и породил расползшийся по всей Европе слух, что юный король, бывший весьма раскованным в трехлетнем возрасте, теперь вот почему-то не сумел…

Как бы там ни было, но на другой день после брачной ночи оба ребенка стеснялись смотреть друг на друга и выглядели грустными.

На вторую ночь Людовик XIII не просил отвести его в постель супруги, и некоторые этому очень удивились. А были бы, наверное, еще больше удивлены, если бы знали, что у короля не появится такого желания в течение целых четырех лет…

Но если маленькая королева Франции спала спокойным, целомудренным сном в своей «привезенной из Испании» кровати, то у Марии Медичи, как поговаривают, ночи проходили значительно более бурно. Вот почему по утрам парижане, открывая ставни, спрашивали друг друга:

– Хорошо ли спали, кумушка?

– Да уж получше, чем королева-мать со своим Кончини.

Потому что не было тогда ни одного человека, кто бы не знал об этой связи, которую некоторые историки со смешным упрямством отрицают еще и сегодня. Послушать их, так флорентийка была просто толстой и сварливой бабой, проводившей все свободное время в молитвах. Но этот портрет не соответствует подлиннику, потому что большинство хронистов того времени сообщают, что королева-мать отличалась редкой распущенностью. Один из них, например, пишет, что у нее был специальный тюфячок, на котором в летние послеполуденные часы она любила поваляться почти совсем голая. Эта беззастенчивость стала причиной одного пикантного инцидента: поэт Гомбо, имевший свободный доступ к королеве-матери [106]106
  Он верил в то, что был ею любим, после того как она один раз на него взглянула…


[Закрыть]
, однажды вошел в ее комнату и увидел развалившуюся на тюфячке королеву «с задранными юбками»… Зрелище так взволновало его, что он посвятил этому восторженный сонет.

Прочитав его творение, какая-нибудь святоша скорее всего сочла бы себя оскорбленной. А вот Мария Медичи приказала назначить Гомбо пенсион в размере одной тысячи двухсот экю.

Другой анекдот только подтверждает, что она ни в малой степени не была противницей соленых шуток. Как-то раз она сказала:

– Я бы хотела одной ногой быть в Сен-Жермене, а другой – в Париже.

Присутствовавший при этом Бассомпьер заметил, подмигнув:

– В таком случае я бы хотел находиться в Нантере [107]107
  Нантер расположен на полпути между Парижем и Сен-Жермен-ан-Ле.


[Закрыть]
.

Эта грубая шутка заставила ее хохотать до слез. Из этого видно, что Мария Медичи ничем не напоминает тот унылый манекен, какой из нее делают стыдливые биографы. Куда больше доверия испытываешь к тем историкам, которые говорят, что она совершала «неосторожности» с Эперноном, Бельгардом и Бассомпьером. А что касается Кончини, здесь факты выглядят еще убедительнее, если, конечно, поверить всем современникам флорентийки, с одной стороны, и историку Мишле – с другой; а он, кстати, приписывает именно маршалу д`Анкру (т. е. Кончини) отцовство в отношении Никола, герцога Орлеанского, рожденного в 1607 году…

Кажется, впрочем, что о неверности Марии Медичи было известно еще при жизни Генриха IV. Автор «Генриады» («Henriciana») рассказывает, например, такую историю:

Однажды король, совершавший прогулку по холму Шайо, остановился, нагнулся и, просунув голову между ног, сказал, глядя на город:

– Ох, сколько гнезд, принадлежащих рогоносцам!

Сеньор, бывший рядом с ним, повторил его жест и тут же воскликнул:

– Сир, я вижу Лувр!..

* * *

1617 году парижане позволяли себе высказываться еще откровеннее, и когда маршал д`Анкр, чей дом находился рядом с Лувром, приказал соорудить деревянный мост над оврагом, чтобы легче было добираться до дворца, народ совершенно открыто называл его «мостом любви». И трудно не согласиться с Совалем, который пишет, «что каждое утро фаворит шел по мосту во дворец, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве, а каждую ночь он отправлялся той же дорогой, чтобы остаться там до следующего дня» [108]108
  На допросах Леонора Галигаи без колебаний заявила, что ее муж «не обедал, не ужинал и не спал с нею на протяжении последних четырех лет…».


[Закрыть]
.

Придворные, которых эта интрига страшно забавляла, не ограничивались распеванием двусмысленных куплетов за спиной у любовников. Самые смелые позволяли себе довольно рискованные шуточки в присутствии Марии Медичи. Однажды, когда она попросила даму из своей свиты подать ей вуаль, граф де Люд воскликнул: – Корабль, стоящий на якоре, не нуждается в парусе [Каламбур, основанный на игре слов: якорь по-французски «апсге», а парус – «voile». (Т. де Рео. Маленькие истории). Бассомпьер пошел еще дальше:

– Поверьте мне, Мадам, – сказал он ей как-то вечером, – все женщины потаскухи.

– Даже я? – спросила Мария Медичи.

– О, вы, Мадам, – ответил он, поклонившись, – вы королева!..].

Кончини действительно ничего не делал, чтобы скрыть свою связь с королевой-матерью, напротив: «…если он находился в комнате Ее Величества в те часы, когда она спала или была одна, – пишет Амело де ла Уссе, – он делал вид, что завязывает шнурки, чтобы заставить поверить, будто он только что спал с нею…»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю