Текст книги "Давид против Голиафа"
Автор книги: Гейдар Джемаль
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
ГЛАВА 1 Аристотель и вера в линейную неуничтожимость реальности
Вера ученых оказывается при ближайшем рассмотрении пронесенной через тысячелетия верой Аристотеля, который пришел к выводу, что у мира не может быть ни начала, ни конца, как во времени, так и в пространстве. Идея Аристотеля была, бесспорно, вызывающей для его времени, поскольку по своему статусу, как значительнейший ученик Платона, он должен был знать посвятительные учения о времени и о происхождении мира, с которыми был прекрасно знаком его учитель.Бросая вызов этим учениям, Аристотель несомненно занимал сознательную антижреческую позицию, о чем, кстати, свидетельствуют и результаты воспитания, которые он дал Александру Македонскому.
Но даже антижреческая позиция не объясняет все-таки генезис этой идеи, которая попахивает легитимизацией чересчур уж обыденного сознания. Ведь метафизик не может ставить знака равенства между потоком феноменов, пусть даже неопределенном в своих границах, и чистой бесконечностью, которая изначально пуста и неподвижна!
Первое, что обнаруживает человеческое создание, глядя на окружающий мир, это то, что его способность созерцать всегда больше, чем то, что попадает в поле этого созерцания. В конечном счете, начинающий созерцатель приходит к выводу, что его восприятие бесконечно, и ничто – даже вся вселенная – не может эту внутреннюю воспринимающую бездну заполнить. Человек приходит к выводу, что в той разнице, в том остатке, который в его восприятии не заполнен миром, находится сокровенная реальность, «невидимый мир». Человек понимает, что он – ровня этому невидимому миру или по крайней мере его зеркало, и что мир видимый – только незначительная часть того, что перед этим зеркалом находится. Это фундаментальное ощущение дано человеку даром, причем не факт, что он должен быть при этом как-то особо одарен или умен в обыденном смысле слова.
Хорошее описание этой изначальной интуиции дал Достоевский устами князя Мышкина, который излагает сестрам Епанчиным воспоминания о своем состоянии идиота, лечившегося в швейцарском горном пансионате. Главным ощущением Мышкина было именно это созерцание бесконечности, в котором без остатка тонули все видимые вещи. И вслед за этим князь обнаруживал свою личную неприкаянность, личную исключенность из этого сияющего простора.
Это действительно то, с чем человек сталкивается в следующий момент после того, как пик инфантильной эйфории от обнаружения безграничности себя как перцептора пройден. Человек обнаруживает, что он смертен, и тем самым для него возникает трагическая диалектика внутреннего личного предела и внешней беспредельности, которые совмещены во взаимоисключающем единении на кромке его вибрирующего существа. Как сказал великий Николай Гумилев, с необычайной силой передавая драматизм именно этой диалектики: «Я, носитель мысли великой, не могу, не могу умереть». О том же писал Тютчев в проникновенных строках: «…Не жизни жаль, а жаль того огня, что просиял над целым мирозданьем, и в ночь идет и плачет, уходя».
По сути, этот просиявший над мирозданьем огонь есть именно простой дар безграничного свидетельствования. Не более того. Но и не менее.
Аристотель одним ударом решает проблему для той половины человечества, которая избирает не поэзию, а рациональное знание: он объявляет носителя свидетельствования – субъекта – как бы снятым. Вечность же мира превращается у Аристотеля в некий компенсирующий квазисмысл. Нет трагедии ухода в ночь, ибо вселенная бесконечна, а значит и ты, живший в ней, неким странным образом тоже причастен к этой бесконечности мира. Да, ты в нем мелькнул и угас, но ведь ты был его частью, а часть (это уже инициатическое!) равна целому.
Именно отсюда берет исток то странное мировоззрение, признаки которого с фонарем искали во всех философских школах последователи марксизма-ленинизма. Они называли эти признаки «элементами материалистической диалектики» и находили их чуть ли не у Кузанского. Главным признаком такой опережающей свою темную невежественную эпоху прогрессивности была вера в неуничтожимость материи и безначальность мира. Вообще говоря, этот подход коренится в фундаментальной парменидовской интуиции «Бытие есть, небытия нет». Отсутствие мира приходится мыслить парадоксальным образом как наличествующее небытие, существующую пустоту. Индуистские и буддийские практики прилагали для реализации такого визиона огромные духовные усилия. Созерцание пустоты в методиках Востока – одно из вершинных достижений на пути посвятительной реализации. Естественно, философу, не практикующему изощренные интеллектуальные техники, проще прибегнуть к экономии мысли и вычеркнуть большую часть реальности из сферы утверждения. Мы говорим «большую», потому что очевидно, что возможность непроявления универсальнее и, поэтому, шире, чем возможность проявления. Парменид и эллинизированное мыслящее человечество вслед за ним легко отмахиваются: «Нет, мол, небытия!» А как быть с молчанием – небытием слова? Молчание есть реализация возможности непроявления речи. Оно есть, или его нет? Понятно, что Парменид просто не располагал аппаратом, позволившим бы ему визуализировать дифференцированное небытие. В этом случае он никогда не сказал бы своей знаменитой глупости.
Секрет в том, что небытие может даже на стихийном дооперативном уровне уже быть предметом утверждения. Выше мы говорили о том, что разница, образованная вычитанием ограниченного воспринимаемого из безграничности самого восприятия образует предполагаемый невидимый мир, область субтильного или тонкого, которое созерцатель полагает в качестве духовного неба. Эта операция известна любому народному мистику, любому деревенскому визионеру, и с нее, собственно, начинает свой путь к сомнительному выздоровлению кн. Мышкин.
Впрочем, само это переживание – не иллюзия. Действительно, нам дан знак об инобытии в виде явной несоразмерности того, что нас окружает, уровню нашей открытости в качестве перцепторов. Если сравнить нас в этом плане с зеркалами, то мы обнаружим одно шокирующее своей очевидностью различие: зеркала воспринимают абсолютно все, любой предмет, который только им не предъявишь; все, кроме темноты. Отсутствие потока фотонов отражающая поверхность зеркала не регистрирует. А мы воспринимаем темноту, абсолютную тьму, мы ее переживаем как фундаментальный зрительный опыт! Парменид решил свести людей до статуса механических зеркал, а Аристотель это институционализировал, превратив невидимый мир в абстрактные категории, прилагаемые опять-таки к миру видимому. Именно эти абстракции стали на долгие века гарантом имманентной вечности мира. Для профанов.
Потому что у «непрофанов» совсем другие отношения с вечностью и временем.
ГЛАВА 2 Законы циклов в традиционной метафизике
Задолго до того, как гениальный Лобачевский отменил пятый постулат Эвклида, мыслители и визионеры знали, что в пространственновременном континууме луч света летит по кривой и параллельные линии пересекаются в неопределенной дали. Эвклидовская геометрия с ее ледяной строгостью и красотой – это «философия неба», которая может быть только созерцаема духовными очами и постижима интеллигибельно, т. е. без привязки к чувственному опыту, из одних только законов чистого разума. В таком небе, естественно, ничего нет – оно пустое, хотя это уже и не первопространство, ибо в первичной протяженности невозможна и сама геометрия в силу совершенного тождества всех элементов этого начального состояния пространства между собой.
Метафизика, в отличие от того, что о ней думают многие, крайне конкретна и учитывает реальное положение дел. Мы живем не в эмпиреях, а в хтонических низинах, где Эвклид «не работает».
То, что древние знали о кривизне луча, прекрасно подтверждается традиционной мифологией о змее, медленно, но неотвратимо сжимающем вселенную. Эта кривизна не только существует как данность, она еще и прогрессивно возрастает. Впрочем, если луч не идет по прямой, то это уже сразу означает, что его кривизна не может быть постоянной величиной. Кривизна – неустойчивое состояние, и постоянные величины в мире относительных форм – это абсурд.
Мир движется по спирали, которая сжимается к центру, и когда змей додавит вселенную до конца, она исчезнет вместе с ним; но как только исчезнет сам змей, вселенная освободится, вернувшись в состояние первопространства, того самого, упомянутого выше, в котором еще не существуют тела и формы, а время представляет собой четвертое измерение протяженности.
Вот в этот момент, технически говоря, наступает некое подобие имманентной вечности, потому что в течение какого-то изначального недлящегося мига времени нет, оно есть четвертое измерение пространства. Ничего не происходит, ничто не нарушает простой и чистой гомогенности белого листа бумаги, с которого начинается возродившаяся вселенная. Но этот «недлящийся» миг все равно кончается. Следующий шаг, и маятник закачался, время пошло, родился змей, и новая удавка спирали исказила и сморщила – пусть сначала совершенно незначительно – идеальное пространство.
Рене Генон в своей фундаментальной работе «Знаки времени и космические законы» подробно описал проблематику космических циклов, согласно которым существует, исчезает и возрождается вселенная, точнее, «пакет» миров, образующих одну великую Вселенную. (Согласно традиционным данным, наш простанственно-временной континуум, представляющийся нам таким грандиозным, необъятным и единственным, со всеми его галактиками и туманностями – это тоненький листик бумаги в громадной стопе, которая уходит вверх от нашего «неба» и вниз от нашей «земли». Миры суть веер или гармоника неограниченных в числе модальностей проявления, развернутых между большим небом и большой землей. Но мы для удобства изложения выносим это понимание за скобки и будем говорить о мире как о некой единственной и всецелой данности, совпадающей с нашим опытом.)
Наиболее разработанной теория циклов оказывается в индийской метафизике. Хотя, разумеется, мудрость Египта, Вавилона, ацтеков, китайцев содержит идентичную информацию, совпадающую до нюансов. Просто с индийской философией западное общество познакомилось поподробнее, чем с ацтеками или Вавилоном, благодаря британским востоковедам, по большей части пасторского сословия, которые после колониальной оккупации субконтинента с жадностью накинулись на санскритские тексты. Кстати, это же послужило основанием новых научных представлений, явившихся именно в это период покорения Индии, о том, что мир существует какие-то чудовищные миллиарды лет! Это было крайне убедительно после того, как на протяжении веков всем объясняли, что мир сотворен всего только семь тысяч лет назад. Христианский человек Европы был в интеллектуальном плане несчастнейшим из созданий. С одной стороны, он должен был верить, что все существующее вспыхнуло посреди «буддийской» пустоты всего лишь каких-нибудь несколько тысячелетий до него (т. е. время жизни пары–тройки поколений хороших секвой или баобабов!), с другой, в подкорке у него плотно сидел Аристотель и оптимистичные греки, которые нашептывали ему, что мир никогда не начинался, а существовал всегда. И на подсознательном уровне Аристотель вышел все-таки сильнее церкви, потому что когда английские пасторы-масоны привезли из Индии сногсшибательную весть о том, что не семь тысяч, а семь миллиардов лет существует Земля и Солнечная система, западный человек ухватился за ту подсказку, как за якорь спасения. Тут мир вроде бы и возник (т. е. нет голого материализма), но при этом так давно, что он как бы почти вечен (по Аристотелю).
С тех пор – с конца XVIII века – убеждение в миллиардах лет стало основной догмой западного научного сознания, ничем не вышибаемой. Все остальное, как то: радионуклеиды, красное свечение разбегающихся галактик и прочие «доказательства», – подстраивалось под эти цифры, приобретшие практически статус интеллектуальных идолов. Самое удивительное, что при этом типовой ученый, кажется, сохраняет веру в единственность этого мира, т. е. все равно вынужден признать, что он-таки возник в момент «икс» из буддийской пустоты (или из сверхатома по теории большого взрыва, но откуда взялся сверхатом?)
В действительности эти цифры были сознательной дезинформацией ученых брахманов, которые шифровали реальные цифры длительности циклов, чтобы те не стали известны профанам. Подлинные же данные выглядят следующим образом.
Главной единицей измерения циклического времени является так называемый «большой год», который в западной традиции еще имеет название «халдейского». Это время оборота Большой медведицы вокруг Полярной звезды, когда она описывает на небе полную свастику. Срок этого движения – 25 960 лет. В течение этого года Солнце последовательно пребывает в 12 зодиакальных знаках – созвездиях – по 2 160 лет в каждом.
Время проявленного человечества (человеческого цикла) – 2,5 халдейских года или 64 800 лет. Этот срок состоит из четырех эпох, которые греки и индусы называли по разному, имея в виду одно и то же: Золотой век, или Сатья-юга, длящийся в течение 4/10 общей длительности цикла, т. е. один халдейский год, или 25 960 наших лет; Серебряный век, или Двипа-юга – 19 440 лет (3/10 срока); далее Бронзовый век, или Трета-юга – 12 980 лет, или 2/10 срока; и, наконец, последний, Железный век, или Кали-юга, который длится всего 1/10 срока, или 6 480 лет.
Мы сегодня живем в самом конце Кали-юги – Железного века, однако как близко к концу, вычислить невозможно, потому что неизвестна точка отсчета и невозможно рассчитать, с какого зодиакального знака начинает Солнце движение внутри цикла. Это одна из наиболее охраняемых тайн жреческого сословия, ибо кто знает сроки, тот способен влиять на события.
В индийской традиции человеческий цикл, состоящий из четырех юг, называется «Манвантара». 14 манвантар образуют Кальпу – большой цикл. Движение манвантар начинается сверху с «северного полюса» на круге кальп и идет против часовой стрелки: семь манвантар вниз, семь восходящих вверх. Мы находимся в «южном полюсе» колеса кальп, в конце седьмой манвантары. Поэтому, считают брахманы, Большая медведица, описывающая свастику вокруг мировой оси, состоит из семи звезд и называется Септариши. В следующем человеческом цикле она будет уже состоять из восьми звезд.
Представления о бесконечной цепи циклов, каждым звеном которой является новое человечество, нашло чеканную формулу в индийской метафизике: «дни и ночи Брамы (Брахмана)». Тот же самый ритм возрождений-исчезновений уподобляют вдоху и выдоху, который, якобы, производит бесконечная и бездонная основа, благодаря которой возникают проявления сущего. Эта же доктрина породила в зороастризме видение, столь впечатлившее Ницше – вращение Великого неба как «колеса рока», которое приводит и убирает в одну и ту же пространственно-временную точку существования одну и ту же реальность, подобно тому, как в ярмарочной карусели каждая фигура, на которой сидят посетители, проходит через одну и ту же точку и уносится прочь. «Вечное возвращение равного» – так назвал этот визион Фридрих Ницше и сошел с ума от ужаса. Классическая индуистская версия все же не столь безысходна: она предполагает спираль, а не колесо, и раскручивание ничем не ограниченного числа манифестаций проходит через точки, лежащие рядом, но не совпадающие идеально.
«Возможность безгранична, – утверждал Р. Генон, самый фундаментальный на Западе экспозитор традиционалистских доктрин, – поэтому реализация этой возможности не может знать повторений одного и того же, как не может одно и то же число возникнуть дважды в числовом ряду, ибо это тут же означало бы конечность манифестации, что невозможно».
Как видим, Рене Генон тоже настаивает на безграничности субстанционального аспекта реальности, но, по крайней мере, в отличие от Аристотеля, речь не идет об одном и том же мире.
Доктрина циклов разрешает многие интеллектуальные проблемы и недоумения. Пустота или ничто, предшествовавшие проявлению, сводятся лишь к паузе между мирами. Проявленное бытие оказывается перманентным свойством реальности, оно есть всегда, что избавляет нас от недоумения, почему ему нужно возникать из вечности вдруг, разовым образом. В этой доктрине оно воспроизводится и исчезает, потому что расходуется первоначальный потенциал Золотого века. Такая картина понятна нам, поскольку соответствует нашему опыту энтропии.
Согласно доктрине циклов, в каждой очередной манвантаре зреет зерно следующей, как бы конфигурация или парадигма того, что должно быть манифистировано в будущем. Всегда есть носители этого зерна, группа избранных («сто сорок четыре тысячи праведников в белых одеждах»), которые способны перейти из предыдущего в последующий цикл через зону затмения или диссолюции. Кстати, пустота между вдохом и выдохом реальности – это «пралайя» (санскр.), растворение сущего. А кальпы отделяет друг от друга «махапралайя», когда уровень диссолюции захватывает не только большой космос, но и Логос, который этот космос мыслит.
Для центральных обитателей цикла (в традиционалистской оптике отнюдь не людей-адамитов) «пралайя» означает конец их божественного существования, «рагнарёк» (др. норвежск.), сумерки богов.
Так описывает часовой механизм бытия, лишенного истинного субъекта, сознание, которое для последователей пророков монотеизма является однозначно языческим.
ГЛАВА 3 Явление пророков: начало глобальной драмы
Исследователями религий было давно отмечено, что в монотеистических доктринах время идет не по кругу, а как бы по прямой. В этом смысле, возможно, к несчастью для исторических проявлений монотеизма, между таким пониманием времени у иудеев, христиан и мусульман оказалось слишком много общего с аристотелевской линейностью, в результате чего возникло контрабандное проникновение аристотелизма в доктрины, вдохновленные Откровением.
Действительно, ни иудаизм, ни христианство, ни Ислам ничего не говорят нам о цепи манифестаций, циклах, исчезнувших до нашего человечества. Имеются глухие толки о преадамитах, об Идумее, о Лилит, которая была прежде Евы, но все эти разговоры восходят к гностикам, которые «повязаны» с каббалистами, манихеями и еще черт-те с кем! В силу этого рассматривать подобные смутные слухи мы не будем.
Однако, из этого совсем не следует, что монотеистическая доктрина ничего не знает о циклах, имеет унитарное видение разового бытия, которое возникло из неизвестно сколько имевшего «быть» до этого ничто (хотя, поскольку в ничто нет времени, можно было бы утверждать, что наш единственный мир не имел предисловия; но тогда получится, что вся длительность, которая в реальности возможна, – это длительность нашего мира, которая до сих пор имела место. Такая картина уж слишком напоминала бы современную научную мысль, чтобы являться правдой).
Сначала остановимся на том, что выглядит общим в традиционной (языческой) метафизике и в теологии, основанной на Откровении. Общим является утверждение о том, что тот конкретный мир, в котором мы сейчас находимся, конечен. Исходя из этого общего пункта, традиционалисты настаивают, что все сакральное знание имеет своим единым источником изначальную Традицию и говорит об одном и том же. Они пытаются доказать, что конечность по языческой модели (возобновляющиеся циклы) и конечность по монотеистической модели (эсхатология, воскресение мертвых, Страшный суд и упразднение времени) – это две версии или два разных угла зрения, проявляющие одну и ту же истину.
Генон, принявший Ислам, но посвятивший 99 % своих текстов анализу индуизма, даосизма и отчасти западного масонства, вообще утверждал, что авраамическая цепь пророков с ее посланием о Едином непостижимом Субъекте, свободном от тождества и подобия с чем бы то ни было, кроме Себя Самого, – это просто экзотическая версия той же самой глобальной Традиции универсального тождества, просто проявившаяся в стороне от мейнстрима и адаптированная к менталитету людей конца кали-юги, которые уже не способны смотреть на слепящий свет первоначальной истины.
Мы придерживаемся на этот счет радикально иного мнения.
Разумеется, циклическая пульсация космических проявлений вполне совместима с интеллектуальным аппаратом монотеистической традиции. Дело не в том, что трансцендентный монотеизм Откровения игнорирует появления и исчезания человечеств в бесконечно тянущейся спирали циклов. Монотеизм как раз знает об этом очень хорошо. Просто Откровение адресуется к конкретному человечеству нашего цикла с призывом решить фундаментальную проблему, которая касается именно нынешних людей, смысла их существования, проблему их времени.
Откровение обращается к людям так, как будто бы они были единственными – уникальным и унитарным, совершенно эксклюзивным созданием Божьим (чем они, кстати, и являются, пока актуально существуют).
Тем не менее, в Откровении – и, что самое важное, в кораническом тексте – есть намеки и упоминания, касающиеся альтернативности, которая может быть предъявлена данному человечеству в виде наказания, если те, к кому адресуется Послание, окажутся его не достойны.
«Мы можем увести это творение и привести другое», «До вас были поколения…», «Мы можем заменить вас другим народом, лучшим, чем вы», – эти и подобные намеки, встречающиеся в Святом Коране, не оставляют сомнения, что духовной перспективе Ислама отнюдь не чуждо представление о возможной множественности человечеств.
Более того, если взять в сумме все упоминания и намеки, рассеянные по всему корпусу монотеистических писаний – от Корана до Торы, Евангелия и откровения Иоанна Богослова, – то окажется, что монотеизм как деятельная миссия обращается к людям с призывом сделать усилие и стать не одним из бесчисленно многих, а действительно уникальным человечеством. Единственным, которое значит. Тем, на котором все завершилось, в котором все реализовалось.
Монотеизм есть доктрина, формулирующая перед избранной частью человечества задачу покончить с «дурной бесконечностью» циклов, сделать наш цикл последним!
«И клялся ангел, что времени больше не будет», – речь идет о том, что не будет больше повторений проявления, в которых существует длительность. Будет новая земля и новое небо – альтернативная реальность; реальность, альтернативная всей, которая до тех пор была…
Традиционалисты говорят, что «новая земля» и «новое небо», это просто земля и небо следующего цикла, а Рай праведников – следующий Золотой век… (Правда они не объясняют, что в следующем цикле соответствует Аду). Но достаточно даже не слишком углубленного анализа, чтобы понять несовместимость подразумевания вечности, которая открывается за последним временем и Страшным судом, с тем, что понимается под следующим циклом – вполне имманентным, аналогичным предыдущему. В контексте циклов нет смысла говорить об эсхатологии, учении о последнем, ибо в традиционалистском видении наш цикл – не последний. Кроме того, совсем уже не ложится в контекст циклической интерпретации обещание буквального воскресения в собственном теле и Страшного суда.
Вероятно, одна из причин, почему Генон так мало писал об Исламе, была необходимость обойти все эти проблемы, которые лежат на поверхности и бросают тень серьезного сомнения на внутреннюю самоидентичность всеобъемлющей традиции. Слишком очевидно, что монотеизм пророков является бескомпромиссной борьбой с циклическим мировоззрением, причем не в плане доказательства его фальши, а в плане революции против самой циклической реальности!
Выше мы упоминали выражение «дни и ночи Брамы», применяющееся к чередованию проявлений реальности и пауз между ними. Дело в том, что в Коране мы находим словосочетание «день Аллаха», удивительно резонирующее с вышеприведенным индуистским образом. Традиционалисты не преминули бы (что они наверняка и делают) накинуться на это совпадение, как на очередное доказательство единства подразумеваний в видимо взаимоисключающих друг друга доктринах. Однако мы намерены показать, что именно в этом кажущемся сходстве скрыто корневое противостояние смыслов, и что целая пропасть лежит между двумя концепциями. Коран говорит: «День Аллаха – пятьдесят тысяч лет». На первый взгляд речь действительно идет о длительности цикла, тем более, что указанный срок напоминает данные, которые приводятся в индуистских источниках о длительности манвантары (64 800 лет). Однако, зная, что кораническая информация – как не раз уже было продемонстрировано позднейшими исследователями – носит точный и буквальный характер, кроме случаев, специально оговоренных как притчи и метафоры, мы воспринимаем расхождение между коранической и ведической информациями не как выражение приблизительности метафизического сознания, а наоборот, как доказательство того, что речь в данном случае идет о разных вещах.
Что такое «день Брамы»? Тут вопросов нет: консенсус огромного числа комментаторов сходится на том, что это возникновение и существование вселенной.
А что такое «день Аллаха»? Без сомнения, есть авторы комментариев-тафсиров, которые также поддерживают идею, что это реализованное творение. Другие же – и их больше – считают, что это метафора, относящаяся к тому, как Всевышний «переживает» длительность: то, что для нас, тварных существ, пятьдесят тысяч лет, то для Создателя – один день.
При всем уважении к корпорации коранических комментаторов, мы не можем согласиться с обеими интерпретациями по следующим причинам. В первом случае очевидно, что для языческого пантеизма, который утверждает окончательное тожество всего со всем, естественно рассматривать существование вселенной как манифестированное состояние безличной основы, т. е. относить факт манифестации как бы непосредственно к Абсолюту (Браме). Но совершенно неприемлемо устанавливать связь между относительной реальностью существующего творения («день») и непостижимой безусловностью свободного от этого творения Создателя. Иными словами, наличие творения или его отсутствие не может выражаться для Аллаха в дифференцированном противопоставлении его собственных состояний. Что касается второго случая, то его решение комментаторами еще менее удовлетворительно, чем первое. Аллах не переживает длительность внутри Себя, и что бы то ни было, присущее Ему, не может быть соотнесено в количественных терминах с опытом твари, даже если пропорция так велика, как один день к пятидесяти тысячам лет. Проще было бы сказать, что между истинным Субъектом и созданными им существами нет общей меры. Такое соображение кладет конец всякой сомнительной сравнительности, которая всегда побуждается и мотивируется клерикальным инстинктом антропоморфизма.
Мы полагаем, что выражение «день Аллаха» имеет отношение к некоторому аспекту Его провиденциальной мысли, именно в той части, в какой она может быть доступна сознанию человечества. Иными словами, «день», т. е. состояние просветления касается непосредственно того периода существования мира, в течение которого активным образом проявляется Откровение.
Если понимать пятьдесят тысяч лет таким образом, то это срок, протекающий между началом миссии первого пророка – Адама и завершением миссии последнего пророка – Мухаммада (МЕИБ). Очевидно, что этот срок будет короче длительности циклического проявления человечества хотя бы потому, что мы живем уже 14-ю столетиями позже появления Ислама.
Мы также полагаем, что все данные, которые мы можем получить из коранического Откровения, указывают на то, что Адам был не первочеловеком вообще, праотцом рода людского, как это принято полагать в расхожем околоклерикальном мнении, а родоначальником пророческой цепи, предком всех пророков Единобожия, которые действовали в истории данного человечества с миссией формирования избранного народа или общины для коренного изменения глобальной духовной ситуации, по отношению ко всей реальности в целом.
(Именно это является смысловым содержанием проекта, исходящего от трансцендентного Субъекта, который ни в коем случае не причастен к метафизической программе верховного тождества).
И у иудеев, и у мусульман повествуется фабула, в которой Бог, создав Адама как глиняную куклу и еще не вдохнув в него «от Своего духа», показал ему в состоянии этой метафизической комы всех потомков, которые изойдут из его чресел. Таковыми были только пророки!
В Коране Бог обращается к потомкам Адама, опять-таки «из его чресел», и спрашивает их: «Не я ли ваш Господь?» – с тем, чтобы на Страшном суде они не оправдывались незнанием. В данном случае речь тоже идет о пророках, потому что этот вопрос Всевышнего и ответ «адамитов» в исламской традиции рассматривается как установление завета. Попытка интерпретировать «потомков Адама» как вообще все человеческие души, появившиеся в нашей реальности, противоречит тому, что Аллах заключает завет только с избранными, и что далеко не всех Он допускает идти по Своему пути. (Вполне возможно, что коранический текст об обращении к потомкам Адама некоторым образом связан с историей о демонстрации этих же потомков еще не оживленному Адаму.)
