Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Герман Мелвилл

Из сборника «ТИМОЛЕОН И ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ» (1891)

РАЗОРЕННАЯ ВИЛЛА

Перевод М. Карп

 
От ваз остались черепки —
Распались танца звенья,
Где солнечный играл фонтан,
Развал и запустенье.
Меж лавров разрослась трава,
Паук опутал кроны,
И в печку брошен Аполлон
На известь для Маммоны.
 

НОЧЬ РОЖДЕНИЯ МАРКГРАФА

Перевод О. Юрьева

 
Снизу, от долин измерзших,
От седых лесов,
Сверху, от косматых взгорий,
Льется бубенцов
 

 
Звон веселый – в такт усталой
Поступи коняг,
Что везут крестьян понурых
Под овчинами в санях;
 

 
А как съехалися к месту,
Вылезли тотчас
И снежок сшибают с шапок,
На дворе топчась
 

 
Прямо пред маркграфским замком,
Где из года в год
Праздник – ночь его рожденья —
Средь зимы их ждет.
 

 
Зал – весь в ветках остролиста!
Весь в свечах – престол!
Званых – что по веткам ягод,
Звавший – не пришел!
 

 
Сладко ль подданным на пире
От таких примет:
Пуст престол, недвижна чаша —
Знать, владыки нет!
 

 
Хор поет… Гостей обходят,
Всем служа равно,
А у той, ничейной чаши,
Как заведено,
 

 
Древний, важный чин справляют;
Но к гостям сойти
Добрый граф не соизволил
Милосердьем во плоти.
 

 
Но никто и не помянет
Имени его;
Пыль на чаше, на престоле —
Что им до того?!
 

 
Отчего он не явился —
Не томит гостей:
Немы, как одры мужичьи
У златых яслей.
 

 
Ах, весь год труда искупит
Эта ночь, когда
Черный хлеб творится белым,
И вином – вода.
 

САД МЕТРОДОРА

Перевод С. Степанова

 
Мох на столпах аттических ворот —
Здесь дом в зеленых зарослях таится.
Но кто в безмолвии живет?
Счастлив или печален тот,
Кто пожелал от мира удалиться?
 

 
Здесь дышит все немою тишиной;
Никто здесь не гуляет по аллеям…
Кому же мил удел такой?
И благо или зло покой,
Который здесь со тщанием лелеем?
 

СПЯЩИЕ КРЕСТЬЯНЕ

Перевод Д. Закса

 
Мне вспомнились ночью фламандцы-пьянчуги,
Крестьяне у Тенирса на полотне.
(Мысли гнетут,
Спать не дают…)
В убогой лачуге расселись пьянчуги,
Зевают и носом клюют.
 

 
Хлебнув на досуге, уснули пьянчуги,
Им в душной каморке уютно вполне.
(Мыслей галоп —
Боль и озноб…)
В убогой лачуге пригрелись пьянчуги,
Сдвинув шляпы на лоб.
 

 
Бессонный, я вижу – блаженны пьянчуги,
Глаза их пустые прикрыты во сне.
(Мыслей тиски
Ломят виски…)
В убогой лачуге хмельные пьянчуги
Спят, и сны их легки.
 

ПОДВИЖНИК

Перевод М. Карп

 
Вот, Он убивает меня;
но я буду надеяться.
 

 
Сердца, что в бой зовут за собой,
Полны молодым задором,
Неужто дрогнут в споре с судьбой
И страх не сочтут позором?
Неужто, избравши свет,
Его осквернят сиянье,
Ничтожным на поруганье
Предав свой прежний обет?
 

 
Неужто Время, все сокруша,
Сломает нас? Неужели
Вдруг к торгашам метнется душа,
Об их возмечтав уделе?
Обрушится ль веры столп,
Забыв в испытаньях рока,
Что Правда так одинока
Средь вымыслов шумных толп?
 

 
Горит по воле Цезаря флот,
Пожар милей пораженья!
Так пусть все узы огонь пожрет,
Коль в узах лишь искушенье.
Не гнись под натиском бед,
Пусть мглу победит отвага,
Хоть свет предаст, а присяга
Все та же: да будет свет!
 

ИСКУССТВО

Перевод В. Топорова

 
Не зря считается игрой
Абстрактного мышленья строй.
Но форму дать и жизнь вложить
В то, что без нас не стало б жить,
Расплавить пламя, лед зажечь
И ветер мрамором облечь,
Унизиться – но презирать,
Прозреть – но точно рассчитать,
Любить – и ненавидеть, чувство
Иакова – вступая в бой
Хоть с богом, хоть с самим собой —
В себе лелеять, – вот искусство.
 

В МАНСАРДЕ

Перевод С. Сухарева и С. Шик

 
София – пышный исполин —
Взметнулась в вышину:
Искусство! Мне – твоих глубин
Жемчужину одну.
 

В КАНАЛЕ

Перевод М. Карп

 
Покой и зной, всевластье сна,
Стоит сиесты тишина,
Как в океане – штиль;
Вот так же воздух был сонлив,
Когда убила, заманив,
Сисару Иаиль.
 

 
Мой гондольер ленив и вял,
Но вдруг конец весла шального
В старинный стукнулся портал,
В ответ – щелчок засова!
Решетка звякает – бог мой!
Там, наверху, – призыв немой,
Как дивно этих глаз сиянье
Как страшно взгляда заклинанье!
 

 
Знал я опасности роковые —
Гнев человека, ярость стихии,
Был в чреве морском,
Меж белой акулой и черным китом;
Во вражеский тыл пробирался тайком,
И неотступно мне вослед,
В проказе с головы до пят,
Брели, обнявшись, Зависть и Навет.
Все так. Но этот взгляд…
«Эй, гондольер! Ты спишь? Проснись!»
И тотчас прочь мы унеслись.
А я все думал, вот так штука,
Здесь оскандалилась наука,
Сирены водятся на свете,
Сирены встречным ставят сети!
 

 
Позор бежать от девы злой?
Но есть тому примеры!
Улисс бежал – мудрец, герой
И сын самой Венеры!
 

ПАДАЮЩАЯ БАШНЯ В ПИЗЕ

Перевод М. Карп

 
Вся башня – кружево аркад
И ярусов круженье,
Строй невесомых колоннад —
Строителя свершенье,
Кренясь, застыла на ходу
И ждет, напряжена:
Рвануться? Высота страшна.
Отпрянуть? Мчать с разгона?
Держа себя, борясь с собой,
Дрожит над бездной роковой,
К самоубийству склонна!
 

ПАРФЕНОН

Перевод Д. Закса

I

ПОКАЗАВШИЙСЯ ВДАЛИ НА ХОЛМЕ

 
Далекий,
Согретый солнцем, белый, легкий,
Как облако взираешь ты
На озаренный дол.
Тебе прибавил красоты
Столетий ореол.
 

II

УВИДЕННЫЙ ВБЛИЗИ

 
Ты схож с Лаисой. Прихотливы
Карниза тонкие извивы,
И крен колонн, и переливы
Теней. Но восхищенный взгляд,
Твои спрямив черты,
Здесь видит чистых линий ряд
Чудесной красоты.
 

 
Спинозы мысли справедливы:
Единым зодчим рождены вы —
Она и ты!
 

III

ФРИЗ

 
Каким мечтам, виденьям чудным
Внимал резец, касаньем чутким
Навек запечатлев
Коней азарт и грациозность,
Их укротителей серьезность
И кротость юных дев,
Очерченных рисунком нежным,
Подобных птицам белоснежным,
Что замерли, взлетев.
 

IV

ПОСЛЕДНЯЯ ПЛИТА

 
Едва она на место встала,
Утихли птицы, смолк прибой.
На камень сел Иктин устало.
«Перикл, – Аспазия сказала, —
Зенит Искусства пред тобой!»
 

ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ АРХИТЕКТУРА

Перевод М. Карп

 
Не величие, не роскошества —
Гармония глыб,
Не своенравные новшества —
Но схваченный Архетип.
 

ИЗ ПОСМЕРТНО ОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕЙ

АМЕРИКАНСКИЙ СТОЛЕТНИК НА ВЫСТАВКЕ

Перевод А. Миролюбовой

Говорят, будто это растение цветет раз в столетие, однако всякий знает, что подобное мнение – лишь предрассудок, связанный с миром цветов. Если цветение и задерживается на десятилетия (обычно оно происходит раз в восемь-десять лет), это связано с климатическими условиями или составом почвы.

 
Влекло немногих торжество
Столетника в цвету,
Хоть в десять центов лишь была
Цена за красоту.
 

 
Что до цветка – он свысока
Взирал на всех подряд,
Вот так же отрешенно пуст
Зверей в неволе взгляд.
 

 
Но все ушли, огни зажглись,
И смерклись небеса.
«Сбылось! Но не по мне пришлись
Вы, гордость и краса! —
 

 
Промолвил изможденный куст. —
Теперь я всем знаком,
Но сколько роз цвело, меня
Считая сорняком!»
 

БИСЕР ИЗ РОЗАРИЯ

Перевод Н. Рябовой

* * *

 
Вы, кто поставил Розам храм,
Молитесь в нем сейчас.
Ведь лишь исчезнет фимиам,
Все стены рухнут враз.
 

* * *

 
Купите Розу, ей цена
Лишь несколько монет.
И чтоб цвела в саду она,
Премудрости в том нет.
Страсть к Розам не напрасна:
Вам белой розой станет хлеб,
А мясо – розой красной.
 

* * *

 
Крадет пустыня, точно вор,
Ваш сад за пядью пядь.
Поставьте поскорей забор,
Чтоб розы не отдать.
 

ПРИНЕСЕННЫЕ В ЖЕРТВУ

Перевод Н. Рябовой

 
Вы – дети тех счастливых лет,
Когда Она вошла в мой дом,
Вернувши миру яркий цвет,
Как радуга дождливым днем,
Я вас лелеял и берег,
Растил в раздолье луговом.
Так не бросайте ж мне упрек
За ревность к миру, что в себе
Я успокоил лишь теперь,
Вас заперев в моей судьбе
И запечатав плотно дверь,
Чтобы отныне наглый вор
Не мог похитить ничего,
Чтоб не прочло вам приговор
Толпы тупое торжество.
Спасая от недобрых глаз,
Пусть крепче ночь обнимет вас.
 

АРХИПЕЛАГ

Перевод С. Сухарева и С. Шик

 
Плыви в час утренней прохлады,
Минуй безлюдные Киклады:
Пустынны сонные громады —
Где те, что жили тут?
 

 
Сияет солнце с небосклона,
Но Делос пуст без Аполлона,
Не молит Селкирк исступленно
Защиты у Творца.
 

 
Когда Тезей, подобно Рэли,
К неведомой стремился цели,
Тогда цвели и зеленели
Все эти острова.
 

 
Но даже в скорби запустенья
Они, прекрасные с рожденья,
Напоминают дни творенья,
Когда весь мир был юн.
 

 
И совершенством неизменным
Напоминают взорам бренным
О празднестве самозабвенном,
Когда царил здесь Пан.
 

 
То Полинезия нагая —
Но где благоуханья рая?
Им дышит тишина благая
Маркизских островов.
 

КЛЕВЕР

Перевод О. Мартыновой

 
Ты краски радости даришь
Полям в начале лета;
Ты грудь Зорянки озаришь,
Расцветишь лик Рассвета.
 

УСТАРЕВШИЙ ХАРАКТЕР
НА ВЗГЛЯД БОЯЗЛИВОГО

Перевод Д. Закса

 
Он в Ламанче томится,
В пыли бородка и платье;
Мается и томится,
Одно у него занятье:
В фолиантах потрепанных рыться.
Он кодекс составил
Рыцарских правил:
Страдальцам на помощь приди,
Умри, но зло не щади!
Так стареет он и хиреет,
А любой бакалейщик почтенный
Толстеет прилежно, светясь безмятежно
Дурацкой улыбкой блаженной.
 

КАМОЭНС

Перевод А. Миролюбовой

I

СНАЧАЛА

 
Вперед, вперед, нет отдыха в пути:
Чтоб в Хаосе Гармонию найти,
Деяньем величайшим Бога чти.
В подлунной изобильна красота,
Миры иные сотворит мечта,
Мысль тему ловит – и поют уста.
Пусть светлый пламень ярче полыхнет,
Пусть, из песка людских страстей и злобы
Расплавив злато самой чистой пробы,
Сияньем стройным тронет небосвод
И до пределов Эпоса дойдет.
 

Камоэнс в госпитале

II

ПОТОМ

 
На что теперь твой проржавевший меч
И эти отгремевшие сраженья?
Средь низости как можно уберечь
Высокий жар и силу песнопенья?
Где стройного огня струился свет,
Недужной страсти нынче темен бред,
Навек пропал былых мелодий след.
Безжалостным трудом лишенный сил,
Толпою ты врасплох застигнут был:
В наветах, в клевете померкло пламя.
А затоптавшие огонь святой —
Те сил не тратили на звук пустой,
Они достойно путь свершали свой,
Чтя Господа полезными делами.
 

УСТАВ РАЗУМА

Перевод С. Сухарева и С. Шик

 
Разум измыслил порядок такой?
Разум видел Утопии сон пустой,
Но разумно ли думать о том, что Разум
Подчинит человека своим приказам?
 

МОНТЕНЬ И ЕГО КОШЕЧКА

Перевод А. Миролюбовой

 
Киска, опустел наш дом!
Подурачимся вдвоем —
Человек и кошка,
Бланш, похожи мы с тобой:
Мы воспитаны в одной
Школе – без зубрежки.
Сгиньте, слава и почет,
Книги и наука,
Нудных нужд круговорот,
Долгих дел докука.
Хоть работай, хоть резвись —
Не прожить без боли жизнь.
 

 
Бантик завязать позволь!
Орден этот сам король
На парадный мой камзол
Мне когда-то приколол.
 

 
Бланш, сегодня день хорош…
Как-то завтра заживешь?
Все ли завтра будет ладно?
Стало бы тебе отрадно
В нашей вечности громадной?
Фи! Но мы горды без меры
И не пустим в наши сферы
Зайцев, кошек, голубей,
Будь они снегов белей.
 

 
Но раздумия скучны
И в забавах не нужны:
Их отложим мы пока,
Чтоб душа была легка.
Бланш! мудрец, кто бед не множит
И дурачится, коль может!
 

САМОРОДКИ

Перевод Н. Рябовой

 
«А самородков, – бросил сплав, —
Теперь почти что нет».
Мне жаль, но он, наверно, прав.
Смотрю на желтый свет,
На мой мерцающий камин —
Вдруг самородки прежних лет
С их блеском самородных вин
Мне вспомнились опять:
Гораций, Беранже, Хафиз —
Вот ловкость: не сорвавшись вниз,
Взлететь стремительней комет —
И нам их не догнать.
Мы только смотрим вслед,
Танцуя там, где были их могилы.
А плод под солнцем набирает цвет,
И зреет память, набирая силы.
 

ПОНТОСУК

Перевод И. Копостинской

 
Над светлым озером, обрыв венчая,
В тумане колоннада стройных сосен,
Что, будто в замок путь приотворяя
Безмолвно созерцают осень…
Из глубины аркад, в тени ветвей
Люблю смотреть на свет полуденных лучей.
 

 
За озером, в холмистых далях
Поля, поля из давних пасторалей,
Амбар среди дорог и серпантина
Тропинок, что, виясь среди лесов,
Приютам ткут легенды паутину,
Где камни помнят эхо очагов…
Там гор вдали чуть зримы очертанья
Как бы в прозрачном воздухе прощанья…
 

 
Взгляни, в снопах пшеница на полях,
Деревьев томное безмолвие в садах…
Здесь очарованность природы,
Что, щедро одарив пространство,
Верна приметам постоянства,
Под сенью ласкового свода
Полулежит в небрежной позе,
Задумчиво предавшись грезе…
 

 
В листве коричневой аркады
Так нежны все оттенки сада,
Что ярко светятся на воле…
Но мысль, как из старинной роли,
Что, как соринку, не отринешь,
Нет… и на полку не задвинешь —
Здесь осени очарованье
В печальной прелести вдовства,
Что блекнет, как воспоминанье,
Обвеяв грустью колдовства…
Где та листва теперь, что тлела
В той осени, слетая в ночь несмело…
 

 
Все умирает!..
 

 
Станет тленом…
Но, чтоб забыть, что жизнь мгновенна,
Вернулся я в свеченье сада
Под сень коричневой аркады…
На просеке, средь почвы мшистой,
Останки сосен золотистых
Узрел я… Прежде их колонны
Здесь теплились так благосклонно!
 

 
Все умирает… Ждет забвенье
Не только сад, людей, мечты,
Но и прекрасного черты,
Душ благороднейших свершенья.
 

 
Все умирает!
 

 
Умрет и мастер, и сонет,
Как сосны, канув в забытье…
Творца и мрамор ждет небытие,
И выпьют черви амаранта цвет…
И даже звезды, если верить халдеям, отгорят
свое.
Здесь Анды не солгали нам
О хаосе, куда упал Адам…
И прячет подо мхом Природа
Следы времен, лелея всходы.
 

 
Но все ж – взгляни!
 

 
Иди тропой,
Где тень и свет так безоглядно
Слились, воспеты тишиной,
И в бледных проблесках восхода
Так чисто, розово, прохладно,
К сосне прильнув, младые всходы
Здесь в землю корешки вплетают
Сквозь обветшалых листьев слой
Средь веток, вспыхнувших зарей…
Она ж ноет, как будто уплывая:
 

 
«Все умирает, умирает!
Трава истлеет, но вешний дождь
Ей возвратит цветенья дрожь…
Придет, прильнет цветенья дождь,
Жизнь, умиранье, цветенья дрожь.
Но кто вздыхает, что все умирает…
Летом, зимой ли – все жизни схожи,
Боль, наслажденье в царстве Божьем…
Гибнем, да… Но цветенья дрожь
Ярче, слабее, в пути, в бездорожье
Вновь дарит жизнь, презирая ложь.
Снова и вновь – этим мир и хорош…
Жизнь, умиранье, но преображенье в цветенья
дрожь!»
 

 
Она качнулась, склонясь надо мной,
Нежней запела, искрясь росой:
«Поскольку тень и свет равны,
Все круг свершает день за днем…
Но плачете вы… И вы так бледны,
Увы, исчезает все, чего ждем…
Идем, идем!»
 

 
Меня коснулось губ тепло,
Я задрожал, но ее ожерелье
Прильнуло, увлажнив чело,
Обвеяв свежестью и прелью
Побегов и теплом мгновенья
Любви повенчанной и тленья.
 

Юрий Витальевич Ковалев
ПОСЛЕСЛОВИЕ К СТИХОТВОРЕНИЯМ И ПОЭМАМ Г. МЕЛВИЛЛА

Судьба поэтического наследия Германа Мелвилла не менее удивительна, чем судьба его прозаических сочинений. Современники в большинстве своем даже не подозревали, что он не только романист, но еще и поэт. Здесь нет ничего удивительного. Из четырех поэтических книг, увидевших свет при жизни писателя, три были изданы за его собственный счет крохотными тиражами. [2]2
  Так, например, «Тимолеон» и «Джон Марр» были отпечатаны в количестве 25 экземпляров.


[Закрыть]Многочисленные стихотворения остались в рукописи и пролежали в архиве Мелвилла более тридцати лет. Только в 1924 г. они были собраны и опубликованы отдельной книгой под невыразительным названием «Стихотворения».

Мощный расцвет популярности Мелвилла в 20-е гг. странным образом не пробудил интереса к его поэзии. Романы его переиздавались неоднократно, стихи – почти не переиздавались вовсе. Лишь в 1938 г. Уиллард Торп в предисловии к однотомнику избранных сочинений Мелвилла обратил внимание читателей на то, чти поэзия его тоже может представлять интерес. Замечание это было чисто умозрительным, поскольку тексты поэтических сочинений Мелвилла оставались недоступны читателям.

Только в 1944 г. выдающийся американский критик Ф.О. Матиссен подготовил и опубликовал томик «Избранных стихотворений» Мелвилла, снабдив его вступительной статьей. Усилия Матиссена поддержал знаменитый поэт и романист Роберт Пенн Уоррен, напечатавший в журнале «Кенион Ревью» статью, послужившую, как он сам выразился, дополнением к усилиям Матиссена. Сдвоенный авторитет Матиссена и Уоррена сработал. Критика взялась за изучение поэтического наследия Мелвилла. Появились комментированные издания его стихотворений и поэм. Все это, разумеется, случилось не в один момент, и только в 60-х гг., благодаря усилиям ряда литературоведов (и в первую очередь Хеннига Коэна) американские читатели смогли основательно познакомиться с поэтическим творчеством Мелвилла.

Мы не знаем, когда именно Мелвилл написал первое свое стихотворение. (Мы не берем в расчет малохудожественные стихи в тексте «Марди», которые он и сам за стихи не считал.) Есть основания полагать, что он обратился к поэзии, лишь окончательно «рассчитавшись» с прозой, то есть в 1856 г.

Известно, что по разным обстоятельствам объективного и субъективного порядка писатель решился тогда оставить профессиональные занятия литературой, хотя бы на время. Существенно, что решение это пришло к нему не на склоне жизни. В 1856 г. Мелвиллу было тридцать семь лет. Интеллект его все еще набирал силу; философское осмысление бытия становилось глубже; противоречия и проблемы жизни, взятые на социальном и личностном уровнях, продолжали составлять предмет постоянных и напряженных размышлений писателя. Как и у многих других романтиков, мысль его нередко замирала перед явлениями, не поддававшимися исследованию и объяснению в рамках романтической идеологии и философии; она теряла четкость, однозначность, последовательность, становилась амбивалентной, внутренне противоречивой, не всегда уловимой. Но какова бы она ни была, она требовала воплощения в слове и, в силу своей специфики, тяготела к поэзии как к наиболее адекватной в данном случае форме словесного выражения. Можно сказать, что основным направлением в поэзии Мелвилла на протяжении более чем тридцати лет оставалась философская лирика, независимо от того, отливалась его мысль в форму короткого стихотворения или распространялась до масштабов такой бесконечно длинной и бесконечно сложной поэтической метафоры, как поэма «Клэрел», поразившая современников тем, что вдвое превосходила по объему мильтоновский «Потерянный рай» и была издана в двух томах.

Философский уклон поэзии Мелвилла вовсе не означал полного отрыва ее от конкретных событий личной жизни поэта, равно как и общественно-политической жизни его родины. Первый его поэтический сборник («Батальные сцены, или Война с разных точек зрения», 1866) являл собой поэтическое отражение Гражданской войны и, само собой разумеется, осмысление. В основе «Клэрела» лежит автобиографический опыт писателя, совершившего путешествие в Палестину в 1857 г. «Джон Марр и другие матросы» (1888) опирается на широчайшие познания Мелвилла в области морской жизни, почерпнутые в основном из собственного опыта. В «Тимолеоне» (1891) получили отражение впечатления от поездки по Греции и Италии. Мелвилл использовал здесь даже стихотворные зарисовки и дневниковые записи, сделанные во время путешествия.

Заметим, однако, что конкретные обстоятельства, события, факты редко бывают единственным или хотя бы основным содержанием стихов Мелвилла. Почти всегда они выступают как повод для размышления, как частный случай, как единичное проявление общего закона, который подлежит осмыслению.

Среди историков литературы господствует убеждение, что Мелвилл не был выдающимся поэтом и что, во всяком случае, поэзия его не идет ни в какое сравнение с прозой, хотя в поэтическом наследии писателя можно обнаружить довольно много удачных стихотворений. С этим следует согласиться.

Пытаясь выяснить причины неудач Мелвилла на поэтическом поприще, американские критики в большинстве своем придерживаются мысли, что вся беда проистекает из того, будто писатель пытался соединить реалистическое осмысление действительности с романтической поэтической техникой («как у Вордсворта»). И вот с этим согласиться решительно невозможно. Мелвиллу было недоступно реалистическое осмысление действительности, и в этом была его трагедия. А сближение критиками его поэтической техники с поэзией Вордсворта, Кольриджа или даже Брайанта – совершенно произвольно.

Тексты стихотворений Мелвилла и первые печатные отклики на них, где зафиксирована реакция современников, свидетельствуют о том, что писатель пытался уйти от традиционной романтической поэтики. Он «варварски обращался» с размером и рифмой, «непозволительно сближал» поэзию с прозой, свободно располагал строки, злоупотреблял разговорной лексикой, интонацией и т. п. Откуда все это? Неужто от неумения? А может быть, Мелвилл искал новых путей в поэзии, как это делал Уитмен?

Поразительно, но факт: американские критики, за единственным исключением В.В. Брукса, [3]3
  В 1947 г. Брукс опубликовал книгу под характерным названием «Времена Мелвилла и Уитмена».


[Закрыть]почти никогда не ставят рядом имена Мелвилла и Уитмена, хотя, казалось бы, все вплоть до «магии чисел» побуждает к этому. В самом деле: Уитмен родился 31 мая 1819 г., спустя два месяца родился Мелвилл. Мелвилл умер 28 сентября 1891 г., ровно через полгода умер Уитмен. Они прошли по XIX в. рука об руку, начав и закончив свой путь чуть ли не «день в день». Молодой Уитмен рецензировал сочинения молодого Мелвилла («Тайпи», «Ому»), и очень может быть, что «Моби Дик» подтолкнул его на путь к «Листьям травы». В 1856 г. Уитмен выпустил второе издание «Листьев травы» (первое прошло почти незамеченным), а Мелвилл написал первые свои стихотворения.

Напомним, что второе издание «Листьев травы» наделало много шума, поскольку Уитмен воспроизвел в нем неосторожное письмо Эмерсона (не предназначенное для опубликования), воздавшего молодому поэту неумеренную хвалу. Не было газеты или журнала, которые не упоминали бы уитменовского сборника и не комментировали бы письмо Эмерсона. В этих обстоятельствах трудно предположить, что Мелвилл не познакомился со стихами Уитмена. И очень может быть, что опыт Уитмена открыл Мелвиллу новые возможности поэзии и побудил его к сочинению стихов.

Если это так (а это скорее всего именно так), то поэзию Мелвилла следует рассматривать в русле новых поэтических исканий, вдохновленных примером Уитмена. Каждого из них критика обычно представляет «одиноким гением». А они шли рядом и, как выясняется, делали общее дело. Мелвилл не достиг уитменовских высот в поэзии. Что ж, Уитмен тоже не достиг мелвилловских высот в прозе. Каждому свое.