Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Герман Мелвилл

ГЕНЕРАЛ ШЕРИДАН В СРАЖЕНИИ У СЕДАР-КРИКА

Перевод В. Топорова

 
Серебром был подкован
Генеральский конь.
Был скакун первоклассный —
Заводила погонь.
Гром донесся ужасный:
Конь! скорее в огонь!
Живо – или пропали!
Там на наших напали!
Наши лучшие пали!
И помчал – только тронь!
 

 
Попона из горностая —
Больно битва грязна.
Белый – в красное пламя.
Больно жаль скакуна.
Разглядели в бинокли:
Вот он мчит, сатана!
В панике побежали.
Наши на них нажали.
Из-под копыт сверкали
Искры – в бой, старина!
 

 
На загнанную лошадь
Пули не пожалей.
Из-за ее проворства
Местность еще алей.
Филип Шеридан – наездник
Почище иных королей.
Раз – и победа наша.
И – кровавая каша.
Выпил полную чашу
Враг среди тополей.
 

 
В саване соболином
Лошадь похорони.
Видишь: вокруг лавиной
Трупов лежат они.
Рубка! какая рубка!
Ведомо искони:
Победителя славим,
Побежденного травим,
А погибших – избавим
От мышиной возни.
 

НОЧНОЙ ПЕРЕХОД

Перевод В. Топорова

 
Изорван стяг, и прорван мрак —
Идет отряд солдат.
Не может медь не пламенеть
Мечей и тяжких лат.
 

 
Идет в молчанье легион,
А вождь их – где же он?
Но как в бою, идут в строю,
Порядок сохранен.
 

 
Их вождь (история гласит)
В сражении убит,
Но дух его ведет войска,
Не унывать велит!
 

НА КРОВЛЕ
НОЧНОЙ НАБРОСОК (ИЮЛЬ, 1863)

Перевод С. Сухарева и С. Шик

 
Сна нет нигде. Нависла духота —
Гнетущая, как мука раздраженья,
Что в джунглях тигров охренных томит,
Кровь хищную алчбою распаляя.
Пространство крыш огромно и пустынно,
Как Ливия. Безмолвие кругом.
Но там, вдали, неясный ропот слышен —
Разгул кощунственного Мятежа.
Там, где пылает Сириус зловещий,
Поджог взметнулся пламенем багровым;
В потемках крысы ринулись на Город
Со складов, с кораблей… Как сон, исчезли
Законы и святыни, что недавно
Сердцам внушали трепет и покорность
И своеволью ставили предел.
Во тьму столетий человек отброшен…
Привет тебе, глухое рокотанье
И мерный шаг, что сотрясает стены!
Явился мудрый Дракон с канонадой —
Пусть поздно, но явился, утвердив
Кальвина кредо и монархов славных
Безоговорочную тиранию…
И Город воскрешенный благодарен,
Не замечая темного пятна
На догмате республиканской веры
В природное людское совершенство
И римский сан, не терпящий кнута.
 

БОЛОТНЫЙ АНГЕЛ

Перевод Д. Шнеерсона

 
Есть Ангел курчавый, губастый
И черный, как ночь.
Живет он в болоте, где скачут лягушки
(Как беглый, точь-в-точь).
Но он ополчился на Город,
Вон тот, на другом берегу
Залива, и дышит он, волны вздымая,
И гибель пророчит врагу.
 

 
А ночью над Городом спящим
На миг метеор завис
И с неудержимым, терзающим воем
Вдруг ринулся вниз,
Безумье и ужас на лицах
Своим озаряя огнем,
А там уж и взрыв: стоны, вопли, рыданья
И стен оползающих гром.
 

 
С тех пор то и дело ночами
Зловещая вспышка видна,
Мишень угадать невозможно,
И людям уже не до сна.
Они околдованы жутью,
И смерть к ним спешит, осмелев:
Седеют, худеют, хладеют —
Вот Ангела Черного гнев.
 

 
Он мог бы все разом разрушить,
Однако ж намного страшней
Отсрочкой дарить обреченных.
И люди под градом камней
Все дальше и дальше бегут,
Но вспышки и взрывы все ближе и ближе,
Ни там нет спасенья, ни тут,
Там – стен оседающих грохот,
Тут – пламени яростный вой,
И Город, квартал за кварталом,
Навек зарастает травой.
 

 
Да это ли Город глумливый,
Да это ли жалкий бахвал,
Трубивший, что Черного Ангела выгнал,
Что землю свою затоптал?!
И поздно взывать к Михаилу
(У белых людей был такой серафим),
Давно уж он с Ангелом рядом,
И Город никем не храним.
 

 
И те, кто о Городе плачут,
Пусть плачут, что грешные мы,
А те, кто ликуют… Спаси их,
Господь, уклони их умы.
 

МУЧЕНИК
НАРОДНЫЕ ЧУВСТВА 15 АПРЕЛЯ 1865 ГОДА

Перевод Игн. Ивановского

 
Пятница страстная
Стала черным днем беды.
В этот день его убили,
Хоть вели его труды
К надежде и добру.
А он так хотел спасти
Заблудившихся в пути,
И терпимость в нем была
К побежденной злобной силе,
Но они его убили
Со спины, из-за угла.
 

 
Плачут сильные душой,
И скорбь страны горька.
Но у скорбного народа
Железная рука.
Берегитесь – у народа
Железная рука.
 

 
Отец лежит в крови,
Осиротел народ.
Но на смену Миротворцу
Мститель праведный встает,
Мститель мудрый и крутой.
Он исполнит до конца
Волю вышнего творца
И убийц повергнет в прах,
Ибо нет путей их силе,
И Отца они убили,
Кровь его – на их руках.
 

 
Плачут сильные душой,
И скорбь страны горька.
Но у скорбного народа
Железная рука.
Берегитесь – у народа
Железная рука.
 

«ПРЕЖНЯЯ РАБЫНЯ»
ИДЕАЛИЗИРОВАННЫЙ ПОРТРЕТ РАБОТЫ Э. ВЕДДЕРА НА ВЕСЕННЕЙ ВЫСТАВКЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ АКАДЕМИИ 1865 ГОДА

Перевод С. Сухарева и С. Шик

 
В ней – мука целого народа,
Которому судьбой
Хоть поздно, но дарована свобода;
В чертах ее – покой.
 

 
Потомки радости узнают,
Неведомые ей;
И в тихом забытьи она провидит
Явленье светлых дней.
 

 
И счастья долгие века
Предсказывая просветленно,
Сияет смуглое лицо
Сивиллы благосклонной.
 

ЗАПОЗДАЛОЕ ВЕЛИКОДУШИЕ

Перевод С. Сухарева и С. Шик

 
«Оставим резкие слова:
Борьба завершена.
Тебе я руку протянул,
Взгляни же – вот она!
Ты отвернулся? Но тебе
Желаю я добра:
Ты храбро бился, а теперь
Вражду забыть пора.
 

 
Ни слова?.. Что ж, я победил,
Но я тебе не враг.
Уткнулся в стенку и молчишь?
Нет, не уйду я так!
Забыть о дружбе дней былых?
Упрямец, сумасброд!»
Склонившись, руку он схватил —
Но та была как лед.
 

МОГИЛА БЛИЗ ПИТЕРСБЕРГА, ШТАТ ВИРГИНИЯ

Перевод С. Сухарева и С. Шик

 
Над могилой насыпан холм,
Поросший зеленой травой.
Дэниел Драут здесь погребен —
Вечный ему покой!
 

 
Вспыльчив и на расправу скор,
Адским пылал огнем,
Но пламя угасло – отныне он
Глубоким почиет сном.
 

 
Да будет пухом ему земля!
Имел он стальной закал —
И много преданных, честных сердец
В гневе сразил наповал.
 

 
Да будет пухом ему земля!
Пусть годы мирно текут —
И никто не посмеет нарушить покой
Ружья, погребенного тут.
 

В ПАМЯТЬ О МОРСКОЙ ПОБЕДЕ

Перевод Д. Шнеерсона

 
Моряки такой народ,
В них и мягкость есть, и сила,
Служба выковала их,
А волна хоть и смягчила,
След воинственного пыла —
Вот он – блеск клинка:
Ястреб, гончая и дворянин со шпагой,
Их не зря объединила
Тицианова рука.
 

 
Победитель, он царит
В самых избранных салонах,
Мельком собирая дань
Женских взглядов восхищенных,
Заслужил – все помнят – он их,
Проливая кровь;
Эта битва полыхает из былого,
Так закат на темных склонах
Краски оживляет вновь.
 

 
Но лелеющий в ночи
Искру – только б не задуло —
Очень скоро ощутит
Всю обманчивость посула,
Ибо счастье лишь мелькнуло,
А душа все ждет:
То, что в ней однажды всколыхнулось,
Дремлет. Белая акула
Ускользает в сумрак вод.
 

ПАВШИМ СТУДЕНТАМ

Перевод Игн. Ивановского

 
Отважны юные сердца,
Нетрудно их увлечь.
Когда война зовет к себе бойца,
Он обнажает меч.
Любовью или долгом вдохновлен
(Пусть Каинами братья стать должны),
Самой ли Истины услышав речь,
Бежит ли он войны,
Покуда пыл страстей не погребен
Под снегом седины?
 

 
От нежных лет он вольно рос,
Достигнув зрелости мужской.
Легенды о делах отцов
Он в памяти пронес.
И, чуждый низости людской,
Душой он был открыт и прям,
И солнечность его чела
Ему наградою была.
Какие стройные ряды
Своих сынов, родных и близких нам,
Вступавших в жизнь, как в светлый храм,
И Юг, и Север посылал.
На их устах девиз пылал,
И вел их жребий к роковым полям.
 

 
Горе домам северян,
Горе жилищам южан.
Все, в ком молодость цвела,
Все, кого буря унесла,
Смелые души обеих сторон
Восстали, мужества полны,
И многим было невдомек,
Что дни их сочтены.
Как гордый Аполлон,
Пифону каждый угрожал
И свято в памяти держал
Родных краев тепло и свет,
Пыланье клятв, наказов суть
И поцелуи – счету нет.
Но якорь поднят, смело в путь,
Причал недолго оттолкнуть.
А был ли путь у них иной?
Священник и родная мать
Благословили убивать,
И Честь для всех была вождем.
То был ли бой Добра и Зла?
Пусть так; но юность их вела,
Тесной гроздью каждый клан,
В общий ад смертей и ран.
 

 
Пусть сердце матери найдет
Целительный бальзам.
Ее сыны отважно шли вперед,
Доверясь небесам.
Не испытали смельчаки
Ни пресыщенья, ни тоски,
И им казался мир иной
Зовущей радостной весной.
Их миновало бремя лет,
Как тот, до листьев, ранний цвет,
Который бурею сражен,
Когда всего прекрасней он.
 

КОМАНДИР СТУДЕНЧЕСКОГО ПОЛКА

Перевод Игн. Ивановского

 
Он едет впереди.
Костыль у седла, наискосок,
Рука перебитая – в лубке,
И взгляд его холоден и строг.
 

 
Домой ведет он полк,
Парадно уходивший в бой,
А ныне побитый, сытый войной.
Так с тонущего корабля,
Борясь с волной,
Матросы плывут по хляби морской
И еле тащатся по песку,
Преодолев прибой.
 

 
Невозмутимый, как индус,
Он от всего на свете далек.
Вместились десять веков
В молитвы, вопли, скрежет штыков
И мерный топот сапог.
 

 
Флаги, венки, радостный гул,
Цветы бросает народ,
Машут шапками старики,
Но в нем– досада растет.
Не то беда, что нет ноги,
Что руку штык погубил,
Что лихорадка тело бьет:
О себе он давно забыл.
 

 
Но там, где упорно бились Семь Дней,
В пороховом дыму,
Где погружался он с полком
В Питерсбергскую кутерьму,
О небо! – там, в кромешных боях,
Открылась правдаему.
 

Фрагменты ИЗ ПОЭМЫ «КЛЭРЕЛ» (1876)

Перевод В. Топорова

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, ГЛАВА XIII
СВОД

 
За миг до кораблекрушенья,
Пуская сполохи ракет,
Во тьме заметишь на мгновенье
Ответный – столь же скорбный – свет.
 

 
Когда столкнулись в Палестине.
Был Селио само унынье,
И Клэрел, в очередь свою,
Терзался тяжкою тоскою
И у безумья на краю
Не находил душе покою.
Как двое страждущих в пустыне,
Сошлись они. Так диво ль в том,
Что стало легче им вдвоем
И веселее… Те врата
(Уж наступала темнота)
Увидел Селио – и к ним,
Волненьем радостным гоним,
Сквозь мрачный город устремился.
Дыханье распирало грудь.
Пред ним открылся Крестный Путь
И вид с нездешней красотой:
Там свод державно громоздился
Над улочною теснотой.
Он назывался Ecce Homo, [1]1
  Се человек ( лат.).


[Закрыть]
И, по преданию простому,
Здесь Агнца Божьего Пилат
Явил суду, по-волчьи злому.
…Захвачен зрелищем, объят
Восторгом, страхом, чувств разбродом
Встал итальянец перед сводом.
Вся скверна схлынула – и вмиг
Мир воссиял в значенье новом —
В значенье, истинном навек.
Там, наверху, открылся лик
Страдальческий в венце терновом,
И понял он: се человек.
Се человек, поднявший знамя
Вселенской скорби и забот,
Низведший наземь небосвод,
Сровнявший землю с небесами,
Се человек, поднявший глас, —
Сама судьба его устами
И к нам взывала, и за нас.
Но в страшный час, в смятенный час,
Когда небесный свет истаял,
Он возмутился, усомнясь, —
Отец, почто меня оставил?
Хула на Господа! Хула
И в нашем сердце ожила —
Хулим того, кто нас направил
На правый путь… А где залог,
Что рай – конец земных тревог,
Что рай нам станет отчим кровом?
Никто не даст душе ответ,
И ничего другого нет,
Как утешаться божьим словом.
Закон Природы – царь земной.
Но двуединство – Жизнь и Рок —
С веками Разум превозмог.
И вот, взгляни, перед тобой
Тот, кто переиначил ход
Истории… Се человек,
Перечеркнувший смертный грех,
Приняв на плечи смертный гнет.
Глаз от Тебя не отвести.
Ты любишь мир, его круша.
Ни уклониться, ни уйти.
Не верит ум – зовет душа.
Тобой распутанный клубок —
Любовь… Ты в бездне, ты в пути —
Акула, а не голубок.
Природа и Господь – загадки,
А с иудеев взятки гладки.
Твердят: в сомненьях есть резон,
Раз нет пришествия второго.
Смятенья многовекового
Развеешь ли унылый сон?
Но если так, то отчего
Все, что мы ведаем, – мертво
С Твоим вероученьем рядом?
Все прахом кажется, распадом
И бездной без мостков над ней.
С первоапостольских столетий
По дни бессмысленные эти
Зияет пропасть все страшней.
Зачем она? Как получилось,
Что малостью сменилась милость,
Что сердце, полное любви,
Алчбой прониклось, одичало —
И утопило мир в крови,
Назвавшись Божьим изначала?
Яви нам вновь,
О Господи непобежденный,
Чей лик туманит кровь и кровь,
Яви нам щит с главой Горгоны
(Ее смертельная любовь
Творит из плоти камень сонный) —
Грози, терзай, калечь, казни,
Глумись над ними, как они
Глумились над тобой когда-то,
Чтоб, устрашенный неизбежною расплатой,
Мир пал к твоим ногам, дотоле бесноватый.
Он резко отступил назад;
Свернув от величавых врат,
Он встретил пару богомолов
И понял: это ученик
С учителем… Первоглаголов
Известен одному язык,
Другой азы едва постиг,
Но полон рвенья… Речи их
Услышал Селио: «На местной
Дороге иудейский сброд
Глумился над Христом – и вот
Здесь он упал под ношей крестной.
С тех пор Израиль обречен
Скитаться до конца времен».
И Селио над камнем плит
Вздохнул: «Не я ли Вечный Жид?»
И сразу же пустился в путь,
Чтоб горечь тайную стряхнуть.
Из городских высоких врат
Он вышел – и в Иосафат
Вступил… Кругом роились тени
Надгробий. Вечер наступил.
Был Иордана плеск уныл.
Он шел, пути не разбирая,
Не слыша предостереженья,
Какое стражники ему
Бросали вслед, в глухую тьму,
Ворота на ночь запирая.
 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ, ГЛАВА XXXV
ВСТУПЛЕНИЕ

 
У Пиранези есть гравюры
(О них не часто говорят),
Где мысль теряется и взгляд
В намеках словно не с натуры:
Ряды угрюмых анфилад,
Где вроде рыскают лемуры —
Восходят вверх, темны, понуры;
Зияют рвы, скиты стоят
В строю, немыслимом, как ад;
Пропорции неуловимы,
Неясно, где передний план,
Видны колонны сквозь туман
И сами как бы в клочьях дыма, —
Но приглядись, что там внутри.
Таинственны монастыри,
Еще таинственнее кельи.
Вздох сатанинского веселья
В воображение творца
Привнес дыханье вещих истин
И неизбежного конца —
И впрямь, такой удел завистен,
Хоть сам уход нам ненавистен, —
И кровью истекут сердца
Уже у входа в подземелье.
Пером прозренья – или сна —
Неправедность всего земного,
Сама его первооснова
Угадана и внесена
В ажурный лабиринт виденья —
Отчаянье и угнетенье, —
Хоть замысел восходит весь
К тому, кто здесь – но и не здесь.
Ночь над гравюрой проведи —
И вспомнишь изреченье Павла
О том, что тайно дело Дьявла. —
И выдохнешь: «Не приведи»
Всему, что будет впереди.
 

 
А тот, кто грезит наяву,
Пропустит пусть сию главу,
Как свадьба пропускает дроги
При столкновенье на дороге.
 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, ГЛАВА XXXIV
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ

 
Где ни дороги, ни следа,
Там не ступаем никогда.
Везде проложены дороги.
Поодиночке и в толпе
Идем, куда несут нас ноги, —
Но повинуемся тропе.
 

 
Есть улица в Ерусалиме —
Нам хорошо известно имя,
Но так узка, но так тесна,
Что как бы вовсе не видна.
Следы работ и разрушений —
Труды премногих поколений —
Стирают облик старины.
Но от премногих изменений,
Верны и не замирены,
Холмы над нею не исчезли.
Название?.. Прошепчешь если
Два этих слова: «Крестный Путь»
И вспомнишь Пятницу Страстную —
Не изменившейся ничуть
Обрящешь улицу былую.
 

 
На Троицу сюда спешат,
Охвачены одним порывом,
Паломники. Пока ленивым
Пути не преградит закат —
Любуйся зрелищем красивым!
Здесь водоносы (спрос на них),
Евреи в шапках меховых,
Монахи серые в сутанах,
Рабы (согбен под ношей стан их),
Арабский бей и янычар
В тоске по дому; полны чар,
Магометанки под чадрою,
Степной наездник-бедуин —
И общей памятью святою
Весь этот пришлый люд един.
 

 
Дары садов в одной охапке
Несут усталые арабки,
Идут груженые ослы,
А длинношеие верблюды
Ждут окончанья кабалы,
Как христиане – божья чуда.
Здесь очутились все подряд,
Здесь всё теснится и витает,
Чем Рок на выдумку богат, —
И все на Крестный Путь вступают.
 

 
Но как отсроченная весть:
Кто Сей – их чаяний учитель
И неприметный победитель,
Несущий неподъемный крест?
С высот заоблачных, с Масличной
Горы, он шепчет безразлично:
«Бегут по свету провода,
По дну морскому… но всегда
Безадресно, косноязычно»…
Из Гефсимании ночной
Пошел по улочке кривой —
И нет его во тьме столичной.
 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, ГЛАВА XXXV
ЭПИЛОГ

 
День Лютера в год Дарвина растянут…
Надежды сгинут? Ужасы настанут?
 

 
Не тронут притязаньями эпохи
Античный сфинкс в таинственной тени.
Отчаянье грядет – с ним шутки плохи, —
И льются твердокаменные вздохи,
И на челе зияют наши дни.
Лишь Вера страхом нынешним не дышит
И, отверзая душу и уста,
На черепках былых скрижалей пишет:
«Дух выше праха» – вечный знак креста!
 

 
Что ж, обезьяна или Гавриил?
Хор ангельский – иль вопли из котла?
Наука, набирающая сил
Лишь для того, чтоб землю сжечь дотла.
Звезды и Тучи схватка – ей конца
Не будет, если в мире нет Творца.
 

 
В свой микроскоп уверовал простак:
Свет все светлей, все непроглядней мрак.
Танталовы – иначе не назвать —
Испытываем муки: в рот не взять
Того, чем захотели обладать.
Паломничество – вот земной удел,
Единственно завидный. Жизнь в пустыне.
Смерть не предел, и сумрак поредел
Пред тем, кто пал несуетно к святыне.
 

 
Блажен, кто сомневался, но поверил.
Поэтому надейся, бедный Клэрел, —
Пусть сердце расцветет кустом в снегах,
Пусть вырвется пловцом из бездны моря,
Пусть пламенною тайною впотьмах
Горит в груди еще под гнетом горя.
Еще не поздно выплыть в те края,
Где смерть сама – победа Бытия.
 

Из сборника «ДЖОН МАРР И ДРУГИЕ МАТРОСЫ» (1888)

ДЖОН МАРР

Перевод С. Степанова

 
Ночною вахтой, братцы, снова
Стоите молча почему
Передо мною – и ни слова?
Вспарывая криком тьму,
Раньше глоток не щадили —
Океан в ушах шумит! —
Марсель весело крепили:
В шторме жизнь! И пусть што рмит!
Жизнью вы не дорожили —
Ваша жизнь у вас в руках!
Вы по-детски, просто жили —
Счастье ваше в парусах!
Буревестники на воле —
Куропатки на приколе…
 

 
Нет, как и песни прежних дней,
Вы сердцем старым не забыты —
И дружба наша все тесней.
Со мною вы навеки слиты
И юны в памяти моей!
Приливом, двинувшимся вспять,
Явились вы ко мне опять —
И лица ваши чередою
Во мгле всплывают предо мною,
Как сон, который не прогнать.
 

 
Моряки по духу братья!
Всех бы заключил в объятья!
Но разъяты морем вы,
Как пуки морской травы…
Не сумею вас собрать я —
Что могу, когда без сил
Ветер к берегу прибил?
 

 
Тенями пусть, но в час заката
В беде не бросили вы брата —
Явились дружною толпой:
С наколкой этот, тот с серьгой…
Просты и дики ваши души —
Вы миру пасынки на суше.
И вот вы все пришли ко мне —
И те, кто жив, и кто на дне!
 

 
Эй, купцы! Куда вы мчитесь
В Желтом море штормовом?
Китобои! Не боитесь
Схватки с раненым китом?
Что, военные? Отбой?
Или дробью барабана
Над пучиной океана
Вы ведомы в смертный бой?
Если брата вдруг волнами
Смоет за борт в злую ночь,
Не стоите ль с фонарями,
Чтоб хоть чем-нибудь помочь?
 

 
Лишь тех, зашитых в мешковину
Иль в старый парус, пушкарей
Команда «Все наверх!» не в силах
Поднять от сна со дна морей.
И трубами из черных вод
Не вызвать никого —
Но, если сердце вас зовет,
Вы слышите его!
Оно зовет… В закатный час
Я подле мачты вижу вас —
Так спойте мне еще хоть раз!
 

ЭОЛОВА АРФА
В ПРИБРЕЖНОЙ ГОСТИНИЦЕ

Перевод Д. Шнеерсона

 
Стон стекла под ветром шквальным,
Словно арфы скорбной стон,
Вот в немыслимом крешендо
Взмыл и вновь сникает он.
 

 
Это мнимость. Нам же в Яви
Горше скорбь и величавей
Ариэль открыл. И вот
День тот в памяти встает.
 

 
Ладной оснасткой ветра зазывая,
Из Аликанта идет «Фокион»
В Балтимор. Синь океана живая
Синью небес неподвижной объята.
Вдруг, наш фор-марсовый сам изумлен:
«Бог мой, корабль! Нет, он был им когда-то!»
 

 
Без мачт и без руля,
Давно забывший чащи
Снастей, дрейфует он —
Так плыл бы крэкен спящий —
Не радуясь ветрам,
Не замечая штилей,
Без экипажа, сам,
Он поглощает мили.
Без имени – с фальшборта
Давно вся краска стерта,
Лишь в трюме верный груз
Лежит – сосновый брус.
 

 
Так и жив плавучий остов
Сплошь в коросте из наростов;
День за днем он дрейфовал,
Мхом зарос резной штурвал,
Дрейфовал, плетя из тины
Шлейф осклизлый, бурый, длинный,
Ночь за ночью плыл во мраке,
Плыл без факелов на баке,
Плыл без колокола он,
Скорбный предвещая звон.
 

 
К столкновениям готовый, —
Что ему страшиться течи,
Коли в трюме брус сосновый, —
Встреча с ним – со смертью встреча!
Гибельней подводных рифов,
Ведь на якорь не встает он,
Затаившийся в засаде
Вечной, все вперед плывет он.
 

 
О корабли, в подводные ущелья
Сошедшие, о вас молчит молва!
Выплакивает арфа Ариэля
То, что не в силах выразить слова!
 

ВДАЛИ ОТ БЕРЕГА

Перевод С. Сухарева и С. Шик

 
Волны плот пустой несут:
Будто флаг,
Бьется на ветру лоскут —
Бедствий знак.
 

 
«Где вы, где вы?» – птичий стон
Над водой;
И встает, как испокон,
Вал морской.
 

МАЛЬДИВСКАЯ АКУЛА

Перевод В. Топорова

 
Акула – пьяница морей —
Апатией больна,
А рыба-лоцман рядом с ней
Целеустремлена.
Ей не страшна акулья пасть
И голова Горгоны,
Она в сторонке шасть да шасть —
Но целеустремленно.
Она порою проскользнет
Меж самых челюстей,
Но створ чудовищных ворот
Не сходится на ней.
Что ест она? Не знаю сам.
У них с акулой дружба.
Добыча ей не по зубам,
Зато по нраву служба.
 

КАМЕШКИ НА БЕРЕГУ

Перевод О. Юрьева

I

 
Пусть в Палате Погод на года
Погодный закон разочли до сотых,
Но чайка с бакланом всегда
Знали, что дует ветер туда,
Куда вихрем несет их.
 

II

 
Веры – стары, но в смене мод
Ветшать назначено ученьям.
Но Орм от учений к морю ушел
И к Раковине – древнейшей, какую нашел —
Ухом приник со смиреньем.
Тут Голос – дальний, ровный гул —
Дрогнет ли он? сорвется ль с тона?
Его породила Пучина Морей —
И Истина, самотожественная непреклонно.
 

III

 
В расщелинах текучих скал
(Голубые Горы – к хребту хребет)
Слух оглушен – он эха искал,
Но эха в морях нет,
Там жизни голос гаснет без следа,
С ним – сердца чаянье и разума мечта.
 

IV

 
Воле волн, что флот несметный подгоняют к битве смертной,
Человек на милость отдан – мученик немилосердный.
 

V

 
Я – древнее безжалостное Море:
Я тем безжалостней, чем больше кроткой ласки
В моем, крушеньями не сытом, взоре.
 

VI

 
Тот вон вздыбленный гребень огромного вала
Не драконий ли рог, шлющий вызов горé?
Неудержно безумные воды ярятся —
Но голубка в гнезде и Христос на Горе!
 

VII

 
Я славлю, исцелен, безжалостное Море —
Четверку ангелов, властителей пучин;
Целебно даже их жестокое дыханье,
Где свежесть той росы, чье имя – розмарин.