Текст книги "Одержимые злом"

Автор книги: Герман Маринин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Что вы здесь делаете? – спросил я.

Гинтарас вздрогнул и выпрямился.

– Что делаю? А вот посмотрите сюда! Видите? След чьей-то ноги.

– Прекрасно вижу, но что же тут необыкновенного?

– Если есть след, значит, был человек, – ответил Гинтарас с таким выражением, как будто сомневался в справедливости своего вывода.

– Конечно!

– Но куда же он девался?

– Если его нет здесь, вероятно, ушел, – ответил я улыбаясь.

– Да, действительно! Хотя он, может быть, все еще здесь, рядом с нами.

Я невольно оглянулся.

– Но его не так-то легко увидеть: я ищу его целый месяц и еще ни разу не встречал.

– Да ведь этот след мог оставить Гул или кто-нибудь из его помощников.

– Посмотрите хорошенько, ведь это отпечаток босой ноги.

Тут я только заметил, что на слое серой пыли остались следы пальцев. Это обстоятельство заставило меня внезапно вздрогнуть.

– Теперь вы поймете, в чем дело, – продолжал Гинтарас, заметив мое волнение и тот интерес, с которым я вновь принялся рассматривать отпечаток большой грубой ноги. – Тут творится какая-то чертовщина. Этот босой человек или дьявол расхаживал повсюду, я находил его следы на третьем этаже и в подвалах, но еще ни разу не видел его самого и полагаю, что никто его не увидит.

Мы невольно говорили шепотом, так как в этой части здания эхо повторяло каждое слово, и глухие голоса камней производили до крайности неприятное впечатление. У меня очень тонкий слух, и в тот момент, когда Гинтарас замолчал, я услышал осторожные мягкие шаги в той самой галерее, которую только что прошел.

– Он там! – сказал я поднимая руку и чувствуя, как мгновенно замерло сердце.

– Скорей! – закричали разом я, Гинтарас и звучные стены.

Стуча ботинками по истертым плитам, мы бросились ко входу в тоннель и мгновенно пробежали его, но всюду было пусто и тихо, только на башне над нашей головой скрипел и стонал заржавленный флюгер.

Когда я вернулся в уютную комнату Гула и уселся в мягкое удобное кресло, вся эта история начала постепенно утрачивать свои жуткие очертания, и мое поведение мне самому стало казаться смешным и нелепым. Испугаться следа чьей-то босой ноги! Как будто в монастырь не мог зайти какой-нибудь крестьянин или пастух, пожелавший укрыться от дождя или осмотреть заброшенное здание, в которое можно проникнуть через десятки входов и разбитые окна. Я и Гинтарас так кричали что непременно должны были напугать этого бедняка, который, вероятно, без оглядки бежит теперь под продувным дождем. Может быть, я увидел бы его в окно, если бы горизонт не закрывали большие деревья, росшие вокруг овального пруда с темно-зеленой водой. Этот угол запущенного и заброшенного парка под окнами Гула производил такое же мрачное, тоскливое впечатление, как и само здание. Вода застыла, умерла, и казалось, никакая буря не могла всколыхнуть гладкую поверхность искусственного озера, среди которого чернели две наполовину затонувшие лодки. В деревьях не чувствовалось жизни, не видно было веселого, радостного трепетания листьев и ветвей, слившихся в одну бесформенную тяжелую массу. На месте Гула я предпочел бы наглухо закрыть эти окна и целый день пользоваться электрическим светом, лишь бы не видеть угнетающей картины тления и разрушения. Вечер я провел в одиночестве, скучая над каким-то ученым трактатом о радиоактивных веществах. К ужину мы все снова собрались в монастырской столовой. Свет лампы, спускавшейся с потолка, падал на угол стола и на небольшую часть каменного пола – все остальное пространство оставалось во мраке: там шла своя жизнь, странная, чуждая и непонятная для нас.

Мои новые знакомые завели сначала ученый спор об источниках атомной энергии, в котором я ничего не понимал.

Но потом разговор перешел на более интересную для меня тему.

– Такая дождливая и темная ночь, как сегодня, очень удобна для этого проклятого Икса, – сказал Варт, оглядываясь в ту сторону, где смутно виднелся ряд глубоких оконных ниш. – Вы осмотрели двери, Циранкевич?

Капитан молча кивнул головой.

– Кто этот Икс? – спросил я.

Варт пожал плечами.

– Об этом я знаю не больше вашего, за исключением того, что встреча с этим человеком может иметь очень скверные последствия для него и для меня.

Я вопросительно посмотрел на Гула.

– Видите ли, – сказал профессор, – с некоторого времени наша лаборатория и заключенные в ней материалы представляют такую ценность, как если бы здесь хранилось все золото швейцарского банка. Радионит и, главное, искусство его приготовления в переводе на деньги означают миллиарды долларов. Собственно, нет, не может быть такой суммы, в какую возможно было бы оценить мое изобретение.

– Наше изобретение! – поправил Варт.

Я с трудом скрыл недоверчивую улыбку при взгляде на грязную скатерть, серые дешевые тарелки и блюдо с отбитым краем, которое стояло перед этими сказочными богачами.

– Не знаю, каким путем, – продолжал Гул, – кому-то, несмотря на всю нашу осторожность, удалось довольно точно ознакомиться со свойствами радионита. Месяца за два до вашего приезда, почти в тот самый день, когда производились первые опыты с радионитом, мы получили письмо...

– И довольно странным способом! – прервал Капсукас профессора. – Мы нашли конверт на этом столе, на том месте, где стоит ваш прибор.

– Вот это письмо, – сказал Циранкевич, протягивая мне вчетверо сложенный лист бумаги.

Развернув его, я увидел несколько строк, написанных твердым, размашистым почерком:

"Профессор Гул и его друзья извещаются, что они должны не позднее конца марта составить подробное описание приготовления радионита и положить рукопись сзади алтаря, в круглой часовне. В противном случае все они будут приговорены к смерти, и ни один из них не покинет этого монастыря".

Вместо подписи стояла большая буква X.

– Подобные же письма мы получали еще два раза, – продолжал Гул. – По некоторым причинам я считаю дело очень серьезным, и поэтому просил вас ехать в открытом автомобиле, чтобы вы не подвергались той опасности, которая угрожает только мне и моим товарищам.

Я хотел возразить профессору, что он, может быть, преувеличивает размеры опасности, но промолчал, вспомнив мелькнувшую между деревьями около дороги черную фигуру.

– Желал бы я встреться с этим негодяем, – задумчиво сказал Циранкевич.

– Ваше желание легко исполнить, – насмешливо ответил Варт, ловко бросая хлебный шарик в портрет старого монаха, который своими живучими глазами смотрел на нашу компанию из глубины рамы. – Пройдите сейчас по всем галереям, и, наверное, вы где-нибудь наткнетесь на почтенного Икса.

– И получу из-за угла пулю, как это случилось с Капсукасом.

– Как, дело дошло уже до этого? – спросил я.

– Да, это произошло три дня назад, – сказал Капсукас. – У меня была привычка ходить вечером по одному из бесчисленных коридоров, обдумывая сложные и запутанные вопросы, на которые я наталкивался во время работы в лаборатории. Проходя мимо какого-то отверстия в стене, я вдруг услышал сзади слабый шорох, быстро обернулся, и это невольное движение спасло мне жизнь, так как пуля ударилась на вершок выше моей головы.

– Отчего вы не обратились в полицию? – спросил я у Гула.

Профессор улыбнулся.

– Во-первых, что же может сделать полиция с этим никому неведомым Иксом? А во-вторых, полицейские чиновники слишком любопытны, и я поэтому не хотел бы пускать их дальше порога.

– Я, например, не имею ни малейшего желания встречаться с жандармами и судебными следователями! – воскликнул Варт. – Но они были бы очень рады увидеть меня здесь! А как вы думаете? – спросил он, обращаясь к Гулу.

– Слушайте! – остановил нас Капсукас, поднимаясь со своего места и вытягивая руку по направлению к боковой двери.

Мы замолчали, и в наступившей тишине отчетливо и ясно зазвучало жалобное и невыразимо тоскливое пение.

– Что за чертовщина! – проговорил Варт, напряженно прислушиваясь.

– Тише! – шепотом остановил его Капсукас, побледнев от волнения. Это культовая служба.

– Или ветер, – нерешительно заметил Гул. – Все это здание с десятками коридоров и множеством расщелин напоминает огромный каменный орган, в котором рождаются самые странные звуки.

– Но только не слова латинской молитвы, – возразил Капсукас. – Вот теперь громче, слышите?

Но голос или голоса внезапно умолкли, и, стоя в светлом кругу под лампой, мы могли уловить лишь отдаленный шум деревьев и монотонный стук дождя за окнами. Циранкевич, который ничего не слышал, с уверенностью повторил:

– Ну, конечно, ветер, что же еще тут может быть?

– К черту все эти глупые сказки и старые легенды! – закричал Варт с волнением, и так оглушительно стучал по столу, как будто этим стуком желал заглушить голова целого сонма призраков. – Здесь, кроме нас да еще, может быть, этого подлого Икса, никого нет. Но не станет же Икс, человек в высшей степени осторожный и ловкий, распевать, как дурак, в пустых залах, подражая голосу давно исчезнувших отсюда монахов. Вы, Капсукас, начинены легендами, словно брамин, турецкий святой иди проводник по катакомбам. Для ученого это весьма скверный багаж.

– В легендах иногда можно найти такую же глубину и красоту, как и в научных теориях, – ответил Капсукас. – Это причудливые фантастические решения прошлых веков, которые развертывают еще кое-где свои редкие тайны.

– Их надо вытоптать, вырвать с корнем, чтобы они не отравляли всех нас ядовитым дыханием! Долой старые сказки! – снова закричал Варт, размахивая обожженной рукой. – Мы, ученые и техники, создадим самую прекрасную и величественную легенду. Мы сравняем горы, превратим пустыни в моря, откроем путь в глубину нашей планеты, устроим города около полюса и зажжем искусственное солнце! Наступят новые дни творения. Наука изменит климат, направит по новым путям морские и воздушные течения, вернет на землю первобытного плезиозавра и мамонта или создаст животных еще более чудовищных. Старые леса и поля исчезнут – на их месте развернется невиданная флора. Тебе, Капсукас, я много раз описывал эту растительность, формы которой ботаники и физиологи будут заранее проектировать так точно, как теперь инженеры с помощью автоматического проектирования выпускают чертежи машин и мостов. Наука поведет нас в бездны неба, на другие планеты, может быть, на иные звезды, и тогда наступит золотой век, осуществится самая удивительная легенда о всемогущем человеке.

Варт не мог сидеть от охватившего его волнения. Он быстрыми нервными шагами расхаживал в освещенной полосе около стола, провожаемый насмешливым лукавым взглядом старого аббата на стене.

Циранкевич и Гул, казалось, совершенно не слушали своего товарища: Капсукас задумчиво смотрел в стороживший нас мрак, наполнивший гулкую пустоту. И только я один с возрастающим удивлением следил за бурной речью этого фанатика науки, голос которого далеко разносился по пустынным залам и коридорам отцов-бернардинцев.

– Но для того, чтобы наука и разум овладели миром, – продолжал Варт, – совершили все свои завоевания, необходимо заставить людей отказаться от их своекорыстия, взаимной ненависти, вражды и угнетения друг друга! С этого надо начать, и с этой точки зрения христианство, если бы люди приняли его во всей чистоте, прекрасно подготовляет путь для победы разума! Теперь придется начинать все вновь. Если они не желают добровольно стать справедливыми и отказаться от жестокости и мелочной тирании, их нужно заставить! Понимаете ли, заставить! Принудить, загнать на тот путь, на который они не желают идти добровольно!

Варт посмотрел на меня, как будто ожидая возражений и вопросов.

– Но кто же их заставит? Я вас совсем не понимаю.

– Еще бы! – с выражением неизмеримого превосходства воскликнул Варт. – Вы, журналисты, вечно заняты маленькими ничтожными идейками, микроскопическими вопросами, плесенью повседневной жизни!..

– Не совсем так, – возразил я, задетый его замечанием.

– А вот мы сейчас увидим, способны ли вы и люди подобные вам возвыситься до понимания истинно великой идеи! Вам Гул говорил о свойствах радионита?

– Я знаю это вещество только по названию.

– Радионит не вещество! Впрочем, я не стану читать вам лекцию об этом изобретении, которое перевернет вверх дном всю культуру, и скажу только, что радионит представляет собой нечто между материей и энергией. Не думаю, чтобы ваши знания по физике были особенно велики, но, может быть, вы поймете меня, если я скажу, что радионит возбуждает распад атомов. Под его влиянием эти мельчайшие частицы превращаются в свет и электричество. Материя, так сказать, сгорает, с той разницей, что при этом всеуничтожающем горении не получается дыма и газа, а происходит полное превращение веществ в колебания эфира. Колебания эти распространяются со скоростью в сотни тысяч километров в секунду. Другими словами, если бы зажечь радионитом этот монастырь, то его каменные стены унеслись бы в неизмеримое пространство в виде ослепительных потоков света и через короткое время исчезли бы между звездами, как замирающие волны на поверхности моря. Здесь на земле не осталось бы ни одной пылинки, и только какой-нибудь астроном на отдаленной планете мог бы, пожалуй, уловить голубоватое сияние, удаляющееся от нашей планеты со скоростью в триста тысяч километров в секунду. Понимаете?

Я утвердительно кивнул головой.

– Ну, так теперь вам должно быть ясно, что, обладая такой страшной и разрушительной силой, я могу взорвать, сжечь, уничтожить весь земной шар! Человечеству придется выбирать: или оно станет совершенно разумным и справедливым, или вместе со своей планетой отправится во вселенную и погаснет в вечном мраке, как искры, выброшенные ночью из дымохода.

Варт заложил руки в карманы своего разорванного пиджака и смотрел на меня с вызывающим видом, очевидно, ожидая возражений. Но я до такой степени был ошеломлен этой сумасшедшей идеей устроить мировой пожар, что не находил слов для ответа.

– И этот радионит действительно существует? – спросил я наконец.

– Спросите у Гула.

Профессор, давно выказывавший признаки нетерпения, с неудовольствием посмотрел на сумасбродного ученого.

– Мне кажется, что теперь поздно продолжать этот разговор, – сказал он. – Вы забываете, Варт, что существует еще и антирадионит, которым можно потушить тот пожар, который, я это знаю, вы решились бы зажечь.

– Ваш антирадионит не вышел еще из лаборатории, и мы только теряем время, ожидая его появления, – с раздражением ответил Варт.

– Я вам уже говорил сотни раз и еще повторяю, что никто, ни одного грамма радионита, кроме меня, не будет иметь, пока наука не даст возможности защитить мир от самого ужасного несчастья.

– Вы не имеете права так поступать! – закричал Варт. – Изобретение принадлежит не вам одному! Это насилие, я не могу больше ждать!..

– Подождете!

– Смотрите, как бы вам не пришлось раскаиваться!

– Довольно, Варт! – вмешался Циранкевич. – Ваши выходки становятся прямо несносны. Нам незачем заводить ссоры, которые еще более ухудшат наше и без того трудное и опасное положение.

– Я только отстаиваю свое право сделать из радионита наиболее практическое и полезное употребление, – ответил опасный изобретатель.

Я и Капсукас невольно рассмеялись при этой фразе, произнесенной человеком, который считал практичным сжечь земной шар, как ракету.

– Ваша комната в соседнем коридоре, – сказал Гул, прощаясь со мной. Циранкевич вас проводит.

До этого момента, несмотря на усталость, я не думал о сне, но после слов профессора с неприятным чувством вспомнил о том, что мне придется проводить ночь в одном из мрачных закоулков этого каменного лабиринта. Не знаю почему, мысль эта так меня испугала, что я хотел было немедленно сбежать из монастыря в какую-нибудь деревенскую гостиницу, и только стыд за свою трусость заставил отказаться от этого намерения.

– Вот ваша комната, – проговорил Циранкевич, держа в одной руке свечу, а другой с трудом отворяя тяжелую дубовую дверь.

Это помещение было, вероятно, кельей для одного из отцов-бернардинцев. Здесь я обратил внимание на странное несоответствие в расположении между комнатами, служившими для жилья монахам, залами и коридорами. Первые походили на склепы, выполненные в твердом камне. Тяжелый покатый потолок часто опускался к самому полу, стены образовывали выступы, слабый дневной свет проникал из каких-то невидимых отверстий или маленьких квадратных окон, размещенных так высоко, что дотянуться до них можно было только поднявшись на носках. Несокрушимые двери сантиметров двадцать толщиной запирались железными ржавыми болтами и засовами. Но за порогом этих тесных каморок тянулись огромные унылые пустыри, украшенные колоннами и соединявшиеся друг с другом широко разверстыми арками. При свете двух свечей, горевших в резном высоком подсвечнике, я внимательно осматривал свою мрачную комнату. Она сохранила почти тот же самый вид, какой имела при ее прежних, давно исчезнувших владельцах. Все жалкое убранство этого склепа состояло из двух тяжелых стульев, массивного стола, закапанного воском, и деревянной кровати, поставленной в глубокой нише против двери. Гул добавил к этой обстановке высокий деревянный шкаф, мягкое кресло и ковер, закрывавший часть пола. На столе лежали письменные, принадлежности и груда книг самого разнообразного содержания.

Не раздеваясь, я лег на кровать и прилагал все усилия, чтобы увлечься чтением "Трех мушкетеров". Но, читая, я все время напряженно к чему-то прислушивался, вздрагивая при каждом слабом звуке. Вдруг мое внимание привлекло небольшое квадратное отверстие в двери, на высоте человеческого роста. Должно быть, такие отверстия служили для того, чтобы монахи постоянно и незаметно могли наблюдать друг за другом. Мрак, наполнявший коридор, был так непроницаем, что окошко казалось закрытым куском черного бархата. С этой минуты, переворачивая страницы книги, я каждый раз бросал взгляд на дверь с таким чувством, как будто ожидал встретить там чей-то внимательный глаз. Но минуты шли за минутами, передо мной в колеблющемся сумраке плыли, путаясь с действительностью, картины похождений отважных мушкетеров, отражение света на зеркале превратилось в сияющее солнце над Парижем, которое то вспыхивало, то гасло и наконец исчезло. Книга выпала у меня из рук, и я уснул тревожным и чутким сном. Проснулся я как будто от неожиданного толчка. Оплывшие свечи догорали, я приподнялся, чтобы их потушить, и с затаенным страхом взглянул еще раз на окошко в дверях. Из черной тьмы на меня глянуло чье-то бледное худое лицо с неподвижными блестящими глазами. Я замер от ужаса, не имея силы, чтобы крикнуть или отвести глаза от этого видения.

– Кто там? – спросил я наконец хриплым, чужим голосом. – Это вы, Циранкевич?

Лицо медленно отодвинулось и исчезло в темноте. Свечи догорали, вспыхивая длинным синеватым пламенем. Я почувствовал, что умру от страха, если останусь один в темноте, и с тем приливом мужества, которое дает неотвратимая опасность, схватил подсвечник, отодвинул железный засов и выбежал в коридор, высоко поднимая свечи и крича во все горло:

– Варт! Циранкевич! Варт! Вставайте... скорей!..

Казалось, десятки замирающих голосов повторяют мой крик в пустых коридорах и разносят его по всему монастырю.

Варт в исподнем белье появился на пороге своей комнаты.

– Что с вами? – спросил он. – Почему вы так отчаянно кричите? Что случилось?

– Здесь кто-то был. Я видел лицо!..

– Где?

– В окошке двери!

– Может быть, вам это только показалось? Я сам запирал все двери в эту галерею и в столовую.

– Уверяю вас... – дрожащим от волнения голосом начал я, но в ту же минуту раздался отчетливый стук железной решетки в другом конце коридора.

Варт выпрямился, услышав этот дребезжащий звук, и с криком: "Теперь он от нас не уйдет!" – побежал по галерее. Впереди него неслась черная тень, отбрасываемая на каменный пол пламенем свечи и зажженной бумаги. Мы быстро добежали до конца коридора, и когда очутились в зале, то на мгновение увидели чью-то серую фигуру, неслышно скользившую между колоннами.

– Скорей, скорей! – подбадривал Варт меня, но я не умел так быстро бегать, как он, и все больше и больше отставал от своего напарника.

Голос ученого слышался уже из того тоннеля, в котором я был днем.

– Он здесь! – кричал Варт. – Не отставайте! Давайте свечи! Боже мой! Кто это?!

В то же мгновение прогремел оглушительный выстрел, всколыхнувший весь мрак старинного здания, и сразу наступила тишина. Я продолжал бежать как сумасшедший, плохо сознавая, что делаю, пока не наткнулся на тело Варта. Он лежал лицом вниз, с откинутой правой рукой. Горела только одна свеча, и при ее дрожащем свете я ничего не мог рассмотреть вокруг себя, но зато слышал чьи-то тяжелые шаги, удалявшиеся по лестнице, которая вела на башню. В то же время мои необычайно напряженные чувства позволяли угадывать присутствие еще одного человека, который стоял в конце тоннеля, на пороге часовни.

Я бросил подсвечник около трупа и, не помню как, добрался до столовой, где увидел полуодетого Гула, Циранкевича с одеялом на плечах и Капсукаса, который по-видимому, еще не ложился. В дверях стоял Гинтарас.

– Что случилось? Где Варт? Кто стрелял?! – засыпали они меня вопросами и после первых моих слов бросились из столовой.

Через несколько минут Гул и Циранкевич внесли труп своего погибшего товарища и положили его на скамью. Я немного успокоился и мог наконец связно рассказать о том, что произошло со мной и Вартом.

– Следовательно, их было двое, – заметил Гул, когда я закончил рассказывать. – Один, несомненно, этот таинственный Икс, который, видимо, очень торопится осуществить свои угрозы. Но кто же другой, и как он проник в запертый коридор? Или, может быть, Варт забыл запереть двери?

– Этого вам никогда не удастся узнать, – угрюмо пробормотал Гинтарас.

– Почему?

– Потому что есть вещи, о которых не пишут в самых ученых книгах.

– Но, как бы там ни было, нам всем необходимо соблюдать величайшую осторожность. Я думаю, что недели через две или самое большее через месяц все работы будут закончены, и мы сможем уехать отсюда, но до того времени нам придется жить, как в осажденной крепости. Вам, Циранкевич, я поручаю обязанности коменданта. Дело идет не только о том, чтобы сохранить нашу жизнь, но еще, и это самое главное, о будущности моего изобретения.

Последние слова Гула произвели на меня крайне неприятное впечатление. Этот человек больше всего на свете был озабочен мыслью о своем разрушительном веществе и, кажется, ни на минуту не задумался бы принести ему в жертву жизнь своих друзей.

При первых лучах зари Гинтарас сколотил гроб из необструганных досок, и когда всходило солнце, мы похоронили. Варта на берегу пруда, между двумя высокими тополями.

Я твердо решил уехать в тот же день и за обедом сказал об этом профессору. Он нахмурился и ответил:

– Когда гарнизон в опасности, то всегда находятся солдаты, которые желают уйти.

Я покраснел и резко ответил, что не принадлежу к гарнизону, и мое присутствие здесь является совершенно случайным.

– Поступайте, как знаете, – холодно сказал Гул.

Я взглянул на опустевшее место Варта, на печальное лицо Капсукаса и решил остаться, хотя больше всего в эту минуту желал очутиться на залитой весенним солнцем дороге, убегавшей в Тракай.

С этого дня я сделался полноправным членом маленькой коммуны, был допущен в лабораторию и присутствовал при всех последних опытах с радионитом. Прежде чем продолжить рассказ, я считаю необходимым опровергнуть самым решительным образом те заметки и статьи, появившиеся в польской печати, в которых говорилось, будто бы профессор Гул посвятил меня во все тайны приготовления радионита. Эти ложные сведения, неизвестно кем распространяемые, навлекли на меня множество неприятностей, о которых здесь не место говорить. Достаточно упомянуть, что я несколько раз лишался всех своих бумаг и однажды едва не был убит в поезде, шедшем из Варшавы в Вильнюс. Вероятно, под влиянием этих газетных заметок, ко мне обращался военный агент одного Европейского государства и позднее представитель США с просьбой продать секрет изобретения профессора Гула. Переговоры эти оборвались в самом начале, так как и первому и второму я ответил, что не располагаю тем товаром, за которым они явились по поручению своих спецслужб. Великая Отечественная война вновь воскресила эту старую историю, погребенную в развалинах бернардинского монастыря, и принесшую мне столько тяжелых и опасных минут. Заявляю для сведения всех тех лиц, которые возобновили свои попытки вырвать у меня секрет изготовления ужасного разрушительного вещества, что у меня никогда не было в руках бумаг Гула. Не стану отрицать, я знаю кое-что, недалеко не все. Мне известна, да и то не вполне, общая теория, принципы, но не их практическое применение. Печатая этот рассказ, представляющий вполне точное и правдивое изложение трагических событий, случившихся в лаборатории профессора Гула, я надеюсь, что мне наконец поверят и оставят меня в покое. В этой главе я помещаю те немногие сведения о радионите, которые мне удалось разновременно получить от Гула и его сотрудников. Не знаю, представят ли они интерес для обыкновенного читателя, но изобретатели и техники найдут в них указание на ту тропинку, по которой шел человек, достигший совершенно необычайных, чудовищных и фантастических результатов в деле разрушения. Может быть, кому-нибудь из них удастся получить то вознаграждение, которое по всей справедливости должно было бы принадлежать Гулу. К сожалению, мои заметки, которые я составил в Тракае, давно украдены, и приходится по памяти восстанавливать объяснения людей, обладавших огромными знаниями в наиболее запутанной и темной области физико-химических наук.

Лаборатория, из которой вышел радионит, помещалась в подвалах, тянувшихся под южной частью здания. В этом подземелье, куда скудный свет проникал через заделанные решетками окна под потолком, по странной случайности сохранились еще печи, кубы и тигли какого-то средневекового алхимика. Рентгеноустановка и динамо-машина Гула стояли на том месте, где беспорядочно валялись рычаги, колеса и винты какого-то распавшегося древнего механизма, а огромный горн алхимика в дальнем углу Циранкевич приспособил для накаливания радиоактивных металлов. Около стен лежали груды мусора и черный шлак, выброшенный из печей древних и новых химиков. Колбы, реторты и другая стеклянная посуда самых разнообразных и причудливых форм наполняли глубокие ниши: холодный блеск полированного металла и грозно-трепетное синее пламя, с неистовым шумом вырывавшееся из конической трубы в середине лаборатории, оживляли мрачные своды подвала, затянутые густой копотью.

Изобретение радионита, как говорил мне Гул, было в такой же степени делом случая, как и результатом упорной научной работы, сопровождаемой бесконечным числом опытов. Гул и его сотрудники исходили из того предположения, что при известных условиях все вещества способны к такому же выделению энергии, как и радиоактивные металлы. Со времени работ Беккереля, супругов Кюри, Резерфорда, Нильса Бора известно, что распавшиеся разрушенные атомы радия дают начало непрерывному потоку мельчайших частиц, которые уносятся со страшной скоростью в десятки тысяч километров в секунду. Если бы снаряды наших артиллерийских орудий обладали подобной скоростью, то их разрушительная энергия возросла бы в миллионы раз. Но в сравнении с радионитным потоком, снаряд, выпущенный сорокапятимиллиметровой пушкой, движется так же медленно, как улитка рядом с курьерским поездом. Каждая крупинка радиоактивного вещества представляет маленький вулкан, извержение которого может продолжаться в течение столь долгого времени, что в сравнении с человеческой жизнью оно кажется почти бесконечным. По наблюдениям и вычислениям Резерфорда средняя продолжительность существования радия равна 2550 годам. Уран сохраняется неизмеримо дольше, и средний срок его существования надо исчислять миллионами лет. Уже по этому можно судить, до какой степени неуловима та мельчайшая атомная пыль, которая непрерывно рассеивается радиоактивными металлами. И это к нашему счастью, так как такое рассеивание и превращение материи сопровождается колоссальным выделением энергии. На основании точных вычислений Гула, распадающиеся атомы ста граммов меди или свинца могли, бы приводить в движение в течение десяти дней все машины Польши и Литвы. Скрытый в куске радия запас работы, по давно известным опытам, в пятьсот тысяч раз превышает ту работу, какую может дать теплота, выделяемая при сгорании равного ему по весу куска угля. Вся сила Ниагарского водопада ничтожна в сравнении с мощностью этих невидимых титанов, которые когда-нибудь будут служить человеку и дадут ему такое могущество, о котором он теперь не смеет и мечтать. Вокруг нас в каждом предмете скрыта безмерная энергия, которая, если бы она разом вырвалась наружу, способна была бы произвести стихийное разрушение. Но какое практическое приложение возможно будет в последующее время сделать из этих парадоксальных, хотя и бесспорных истин? Пользование новым видом энергии, скрытой в атомах, почти так же трудно, как если бы она находилась на другой планете. Нам известны лишь очень немногие радиоактивные вещества, которые с медлительностью, свойственной геологическим процессам, выделяют и рассеивают заключенную в них силу, превращенную в электромагнитные и световые волны, что по существу одно и то же, в движение бесконечно малых материальных частиц. Если представить себе такие существа, для которых время тянулось бы в миллион раз медленнее, чем для нас, то они могли бы, пожалуй, каким-нибудь способом собирать, концентрировать энергию радиоактивных тел и пользоваться ею для работы или взрывов и массового истребления друг друга. Они открыли, бы десятки других, излучающих энергию элементов, которые слишком медленно теряют свои атомы для того, чтобы мы сумели заметить это общее течение, бесконечный круговорот материи и силы.

Великое изобретение Гула и заключалось именно в том, что ему после трехлетних трудов удалось ускорить радиоактивное излучение большей части тел, а при помощи Варта, и в особенности Капсукаса, процесс этот был доведен до нескольких мгновений. Мельчайшая, едва видимая песчинка разлеталась с сотрясением, подобным грохоту пушечного выстрела. Щепотка железных опилок на моих глазах опрокинула и раздробила в мельчайшие куски огромную скалу, поднимавшуюся над вершинами вековых сосен. Окружавшие ее деревья были изломаны в щепы и отброшены на расстояние в девятьсот, шагов. Важно заметить, что радионит давал лишь начальный толчок к распаду атомов. Его роль была сходна с той, какую играет зажженная спичка, поднесенная к бочке с порохом. Из чего он состоял? Вот вопрос, который мне ставили сотни раз! Те изобретатели, которые пожелают получить заработанные Гулом деньги, пусть запомнят следующее. Радионит не был веществом в обычном смысле этого слова. Он заключал продукты распада различных элементов, в том числе радия, тория, свинца и золота. Сам Гул и его помощники часто употребляли термины, принятые музыкантами, – они говорили о полной гамме радионита, об его нижних и верхних тонах, о силе и полноте этой адской смеси. Радионит "полной гаммы" невозможно было хранить ни в какой посуде, так как, приходя с нею в соприкосновение, он сейчас же начинал свое действие.