Текст книги "Город за рекой"

Автор книги: Герман Казак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

7

Весь во власти впечатлений от увиденного, Роберт задумчиво подошел к трамвайной остановке и, щурясь от яркого света, огляделся по сторонам. Анны нигде не было видно. Жара сгущалась. Роберт почувствовал внезапную усталость и голод. Прохаживаясь взад и вперед вдоль рельсового полотна, он обнаружил невдалеке у проволочного забора скамейку. Он подошел к ней и уже собрался сесть, когда увидел записку, которая лежала на сиденье, прижатая двумя камнями величиною с кулак. Рукой Анны было выведено: "Затруднения. Завтра в это же время". Под словами нарисовано было сердце, в середине которого стояла начальная буква ее имени.

Роберт сердился; он не хотел признаться себе, что отсрочка свидания не вызывала у него досады, оттого что все мысли и чувства его и без того уже были чрезмерно возбуждены от переизбытка впечатлений. Знакомство с Архивом и разговор с Перкингом, необычное шествие детей, встреча и прогулка с Анной, каменное око над порталом собора и живой паноптикум с фигурами святых – столько событий сразу в измеримый промежуток времени, все в несколько часов – с утра до полудня! Теперь, когда возбуждение медленно спадало, утомление взяло верх. Клочки и отрывки картин, образов, мыслей несвязно проносились в его голове, кровь стучала в висках. И хотя он видел из-под сощуренных век, как один трамвай остановился на другой стороне, он не двинулся с места. Вагон и люди расплывались, ускользали от взора, как игрушка выскальзывает из рук уставшего ребенка. Сон овладел им.

Когда он проснулся, то не сразу сообразил, где он находится; только постепенно до его сознания дошло, что он пребывает не в каком-нибудь мире грез и не дома, а в городе, куда его пригласили в качестве хрониста. Он испуганно вскочил. Солнце клонилось к горизонту. Старые женщины, сгорбленные, с опущенными головами, проходили мимо с лейками в руках. Когда он закурил сигарету, то они удивленно посмотрели на него. Взгляд его упал на записку Анны. Он взял записку и написал на обороте: "Жди меня. Я приду". Внизу, под словами, он вывел большое "Р" и точно так же обвел букву кружком в виде сердца.

Подгоняемый голодом, он быстро шагал к гостинице. Хозяин не упрекнул его за то, что он пропустил церемонию обеда. Роберт не отказал ему в желании возместить упущенное за ужином, хотя он предпочел бы без всякой торжественности скромно поесть у себя в комнате. Когда он вошел в помещение столовой, в которой и на этот раз не было ни единого гостя, старая Мильта уже накрывала на стол. Она встретила его потоком непонятных слов, выражая радость по поводу его появления. Потом встала перед ним и, кивнув на прибор, подняла вверх один палец, потом два и ждала, вопросительно глядя на него. Когда Роберт дал понять, что достаточно одного прибора, служанка разочарованно покачала головой.

Потерянный вечер, думал Роберт. Ведь Анна могла бы сейчас быть с ним, здесь. Как было бы чудесно. Видимо, тут ждали, что он приведет с собой гостя. А он даже адреса ее не знал. Пока сервировали стол, он осведомился у хозяина, не спрашивал ли кто его за это время, и получил отрицательный ответ.

Он попросил вторую бутылку вина. В промежутке между сменой блюд он, чтобы заполнить чем-то паузу, внес запись в книгу для гостей. Потом начал писать письмо матери. Элизабет тоже скоро должна получить весточку от него. Ему казалось, что прошло уже несколько дней, как уехал из дома. Но он хорошо знал это чувство, которое всегда, когда уезжаешь, возникает именно в первые дни из-за обилия новых впечатлений и особой обостренности восприятия. Поднявшись к себе в комнату, он попробовал записать кое-какие свои наблюдения о городе. Потом долго лежал в постели без сна. Ему досадно было сознавать, что он так оконфузился в соборе; в каком смешном виде выставил он себя, возложив, словно дар, чулки и туфли Анны к ногам полунагой Магдалины! Только теперь до него дошло что все эти князья, апостолы и святые заступники, которых он принял за статуи, смотрели глазами живых людей, наблюдали за ним. Ведь они могли счесть его за дурака. Расхаживать по залу культового здания с дамскими чулками и туфлями на "шпильках"! Не знать, что там как раз состоялся час упражнений, в которых вполне могла принимать участие и Анна.

Благодаря своему особому положению служащего городской Префектуры он, должно быть, был освобожден от всякого рода часов упражнений, из которых, по всей видимости, складывалась повседневная жизнь подавляющей части местного населения. Случай в соборе и для частного лица был малоприятен. А уж для должностного лица это было просто постыдно. Как он осрамил себя! Его мучило, что своим поведением, которое теперь не исправить, он в первые же часы своего пребывания в этом городе уронил звание архивариуса в общественном мнении. Ведь это, без сомнения, выплывет в скором времени на поверхность, пойдут разговоры, и все узнают, кто был этот незнакомец в культовом здании.

Правда, на другой день, после ночного сна неприятное чувство в душе несколько изгладилось, и он уже без ужаса вспоминал о вчерашнем происшествии. Теперь уже не казалось, что тайна его отношений с Анной раскрылась и что сам случай этот повредил его деятельности как архивариуса. Если бы потребовались разъяснения, он бы нашел, как оправдаться, чтобы это выглядело убедительно, сказал бы, к примеру, что чулки и туфли подобрал на площади у фонтана и отнес их в ближайший собор, сочтя, что они принадлежат какой-нибудь из девушек, участвующей там в упражнениях. Такое объяснение выглядело бы вполне правдоподобно. Но пока что никто не требовал от него никаких разъяснений, и это избавляло его от необходимости прибегать к стыдливым уверткам и тем самым затемнять истинное положение вещей.

Первую половину дня он провел в Архиве. Осмотрелся в помещениях, расположился с бумагами за письменным столом, еще раз оглядел комнату в противоположном крыле, предоставленную ему в личное пользование. В убранстве ее не было никаких излишеств; в ней стояли: стол, диван-кровать, несколько небольших кресел, шкафы, умывальник, книжный стеллаж – словом, все самое необходимое. Мысль о переселении сюда все более и более занимала его. Затем он принялся просматривать картотеку, но поначалу мало что понял из записей, отсылок и шифров. Ему казалось, что он едва ли когда-нибудь сможет составить представление о принципах организации и расположении всего этого обширного собрания материалов. Он чувствовал себя в новом мире еще неуверенно или – вернее сказать – бесприютно.

Почтенные ассистенты в соседних помещениях при его появлении замыкались в себе, как будто боялись, что их потревожат, правда, их холодная отстраненность была иной, чем у Кателя. Со старым Перкингом он перекидывался время от времени двумя-тремя фразами, серьезный же разговор не завязывался. Когда он утром входил в здание Архива, ему казалось, что он не вынесет этих долгих часов, что отделяли его от встречи с Анной, но, к своему удивлению, даже не заметил, как протекло время до полудня; один из посыльных юношей вовремя напомнил ему об обеде, сказав, что еда для господина архивариуса уже доставлена сюда из гостиницы. Обрадованный, Роберт поблагодарил юношу за старание и попросил принести еду прямо к нему в кабинет.

Уже торопясь уходить и немного нервничая из-за боязни опоздать, он просил того же посыльного передать Перкингу, что он должен выйти в город, но что до конца дня, возможно, еще появится в Архиве и просидит, может быть, целый вечер.

Проходя по улицам, он внимательно ко всему приглядывался, почитая это своей обязанностью. Сегодня он избрал новый путь, чтобы ознакомиться с другими городскими кварталами. Улицы и переулки здесь являли собой картину запустения. Мостовые во многих местах были выщерблены и только кое-где частично подлатаны; обломки камня валялись кучами в сточных канавах. Из людей, какие ему попадались тут, одни занимались тем, что очищали эти обломки от грязи и укладывали аккуратно в ряд, другие рылись в кучах мусора, как будто выискивая что-то еще пригодное, и создавали тем самым новый беспорядок.

Он обратил внимание на то, что очень мало магазинов; немногие, что встречались, были оборудованы в нижних этажах пустых домов-развалин. Окна-витрины, уродливо заделанные простыми деревянными щитами, позволяли заглянуть вовнутрь лишь через небольшие отверстия, залепленные прозрачной бумагой. Там лежали пыльные муляжи, выцветшие круглые жестянки, помятые коробки, разные образцы товаров, неряшливо, без вкуса расставленные и наводившие уныние своим мертвенным видом.

У входа в одну из торговых лавок перед закрытой дверью стояла длинная очередь, безжизненные фигуры, ждавшие какой-то выдачи. Из обрывков разговоров, которые он слышал, проходя мимо, Роберт узнал, что самые первые заняли очередь еще до восхода солнца, но все еще ждали, не продвинувшись вперед ни на шаг. Очередь мало-помалу начала расходиться. Нет смысла стоять, раздавались голоса, надо попробовать на следующий день. Те, кто пришел позже и стоял в хвосте, не хотели верить и, как будто еще надеясь дождаться, поспешно проходили вперед, занимая место ушедших. "Ничего не поможет", – сказала одна женщина тягучим голосом своей соседке. "Но мы хотя бы время скоротали", – отвечала та.

Выбравшись из тесного сплетения улочек центральной части города, Роберт почувствовал облегчение. Он снял пиджак и перекинул его через руку, расстегнул верхнюю пуговицу на вороте рубашки. Проходя через площадь с фонтаном, он украдкой бросил взгляд в сторону собора, бледный силуэт которого обозначался на фоне выпуклой синевы неба. Когда он вышел к трамвайной остановке, сердце у него учащенно забилось.

Анны нигде не было. На скамейке все так же лежала записка, никем не замеченная. Он сунул ее в бумажник и сел на лавку. Всякий раз, как только поблизости раздавались шаги, он мгновенно вскидывал глаза, думая, что это наконец Анна. Но она все не шла. Вот так бывало прежде, мелькнуло у него, она всегда приходила слишком поздно. Чем дольше он ждал, тем сильнее овладевало им беспокойство. Не случилось ли с ней чего? Воображение рисовало ему самые разные картины: что, к примеру, может произойти, если они все же встретятся, если он останется когда-нибудь с нею наедине. Мысли разжигали чувственность.

– Ку-ку, – послышался голос, и две руки сзади обвили его шею. Он схватился за очки, которые едва не соскользнули на нос, так порывисто обняла его Анна. Дурное настроение вмиг улетучилось.

Они решили обойтись без трамвая, который все равно ходил редко и нерегулярно, тем более что идти было не так долго. Анна приглашала его в загородный поселок с частными владениями; располагался он неподалеку отсюда по левую сторону от трамвайных путей. Роберт взял чемодан с вещами, который она прихватила с собой.

– Это окончательный переезд, – с гордостью сказала она.

Впрочем, получить разрешение переселиться в их родовой дом оказалось труднее, чем она предполагала. Начальник района выразил опасения, отпуская ее преждевременно из общей подвальной квартиры, где она была закреплена за соответствующей ей группой и включена в список так называемых добровольных. В этом списке отмечено, что преждевременное переселение ее в эти края обусловливало пребывание на полумонастырском положении. При ее неопытности в сношении с властями она опрометчиво понадеялась, что достаточно будет коротких переговоров, чтобы поменять место пребывания в городе. Потребовалось, однако, написать прошение, заполнить кучу формуляров и ответить на уйму вопросов, хотя администрации с самого начала известны все подробности о каждом из жителей. Когда она в спешке оставляла на скамейке записку для Роберта, она еще не знала, разрешится ли ее дело в течение суток. Ночь ей пришлось провести, как и всегда, в переполненном спальном помещении вместе с другими напарницами, это человек сорок-пятьдесят, вместо того чтобы насладиться наконец уединением. И вот только что, в обеденный час, после того как начальник, по ее настоянию, связался непосредственно с Префектурой, при этом было упомянуто и имя Роберта, ей быстро предоставили продолжительный отпуск. Но вместе с тем обратили ее внимание на связанные с этим опасности и советовали не ускорять искусственно процесс. Ну да, кивнула она в ответ и даже подписала бумагу, потом уложила вещи и теперь, когда ее желание наконец исполнилось, чувствует себя бодрой и радостной.

Пока она говорила все это со свойственной ей живостью, они уже свернули с трамвайных путей и оказались в загородной местности, где располагался поселок с частными владениями. Белесоватая пыльная пелена висела над деревьями и кустами, за которыми там и сям мелькали низкие строения.

Роберт рассказал о вчерашнем досадном происшествии туфлями и чулками, но она не придала этому особого значения. Потеря, казалось, не огорчила ее.

– Если не найдутся в соборе, – сказала она, – придется раздобыть что-нибудь взамен на толкучке. Пока что я обхожусь, как видишь, сандалиями.

Она шла своим широким, пружинящим шагом, который он так любил.

– Теперь я свободна, – сказала она после минутного молчания.

Они шли рядом по одной из узких грунтовых дорожек, которые, регулярно чередуясь, пролегали между правильно расчерченными участками земли. Палисадники отгорожены были железными решетками или коваными цепями, протянутыми от одного каменного столбика к другому. Место напоминало дачный поселок с личными земельными участками, на котором лежал налет скучного аристократизма. В воздухе стоял прелый запах, отдававший осенней гнилью.

В каждом из хорошо ухоженных нарядных садиков прилежно пололи, поливали, окапывали, сажали. Это все были, насколько Роберт мог определить, прилично одетые пожилые люди, еще достаточно бодрые, что позволяло им заниматься посильной садовой работой. Они трудились не для заработка, эта деятельность скорее скрашивала их досуг, и в нее они вкладывали всю свою душу. Они подбирали листья на дорожках и выпалывали сорную траву; осторожно ходили между грядками, нагибаясь над каждым кустиком и внимательно осматривая стебли; поливали из маленьких леек, которые наполняли водой из лоханок, похожих на цистерны, рыхлили землю и если нечаянно наступали ногой на чистое, ухоженное место, то сейчас же рыхлили его заново с такой тщательностью, как будто для них было главным все оставлять после себя непременно в состоянии совершенного порядка.

В идиллически уютную картину вписывались и строения, которые на первый взгляд обнаруживали не столь значительные следы разрушения в сравнении со зданиями а улицах города. Гладкие стены блестели, точно полированные цоколи памятников. Правда, кое-где на фронтонах, часто украшенных замысловатыми башенками или фигурками из штукатурного гипса, виднелись трещины; частично отсутствовали стекла в узких окнах, которые в нижних этажах были зарешечены. В расщелинах разросся мох. В целом же на поселке лежал отпечаток некоей благородной старины, если даже иной особняк стоял заброшенный в своем запустелом садике. Он наводил на мысль о вымершем роде. Далеко в просвете между деревьями и домиками Роберт заметил на открытой местности строения с колоннадами. Анна пояснила ему, что это не храм, как он было подумал, а военно-спортивные сооружения и казармы.

– Собственно, я совсем не знаю этот район, – сказала она. – Что-то меня всегда удерживало от того, чтобы разыскать наш старинный родовой дом.

Она шла уверенно, как будто к дому ее вела интуиция, пока не остановилась наконец перед низким строением.

– Должно быть, здесь, – сказала она Роберту. Она закрыла глаза, словно ей требовалось еще сверить внешний образ с каким-то внутренним представлением. Низкое строение, стоявшее в глубине сада, имело вид скромного господского дома. Окна далеко отстояли друг от друга. Желтой охрой сверкала оштукатуренная поверхность стены сквозь гирлянды растений, которыми был увит домик. Через палисадник между елями и ползучими вечнозелеными растениями шла усыпанная гравием дорожка к входной двери, находившейся не посередине фасада, а сбоку. Над дверью виднелось круглое окошко.

На лавочке возле открытой двери сидела на солнце пожилая супружеская пара. Женщина с бледным лицом и редкими седыми волосами, расчесанными на прямой пробор, вязала бордовую шаль, которая широким полотнищем покрывала ее колени и пол возле ног. Привычные пальцы механически двигались, исполняя работу, за которой она едва следила глазами. У мужчины в бархатной круглой шапочке темного цвета были красные щеки и белая клинообразная, как у гнома, бородка. Он приставил ладонь к глазам, всматриваясь в пришедших.

– Наша Анна, – сказал он жене.

– В самом деле Анна, – отозвалась та, – и она уже, в свои двадцать восемь лет.

– Вот и я, – сказала Анна, коротко приветствуя родителей. Она как будто испытывала некоторую неловкость при виде их.

Мать, продолжая сидеть, слащаво улыбалась.

– Вот почему я последние дни не видела тебя во сне – сказала она, – вот почему. Ты уже собиралась сюда.

– Она все вяжет, – сказал отец. – Ее манера.

– Позвольте, – перебила Анна, – представить вам господина доктора Линдхофа.

Роберт отставил в сторону чемодан и молча поклонился.

– Твой кавалер? – спросила мать.

– Чиновник из города? – осведомился отец.

– Мой спутник, – сказала Анна и непринужденно положила руку на плечо Роберту.

– Он нес ее вещи, – сказала мать и покосилась на мужа.

– Ну да, – отозвался старик.

– Но это не Хассо, – сказала мать, продолжая постукивать спицами.

– А я по старой привычке вожусь понемногу в саду, – обратился старик к Роберту, который смущенно отстранился от Анны. – С появлением здесь мам #225;, – пояснил он, – еще лучше поддерживается порядок.

– Он вечером всегда ходит к своему бочонку, – сказала старуха.

– Вечером я люблю ходить к своему бочонку, – подтвердил тот. – Спускаюсь в погреб, хлопаю по деревянному чреву и думаю, что вот стоит мне только вынуть шпунт, как польется вино. Но я каждый раз откладываю на следующий вечер. И так у меня остается радость ожидания, и я не разочаровываюсь. В мои годы это лучшая форма заполнения жизни.

– Но он каждый вечер ходит к своему бочонку, – сказала старуха.

– А ты без конца вяжешь свою шаль, – возразил он.

– Не ссорьтесь, – сказала Анна.

– Мы пользуемся привилегией, – снова обратился старик к Роберту, – еще какой-то срок оставаться в нашем старинном родовом доме. Пройдемте два шага по саду – и вы убедитесь, что память наших предков почитается.

– Он все содержит в порядке, – сказала мать, – это надо признать.

Старичок пригласил Роберта пройти к торцовой стене дома; там были установлены полукругом невысокие каменные плиты, на каждой в овальном медальоне барельеф мужской головы, окруженный самшитом. Никаких дат и имен. Чем дальше углублялись они в родовое владение, тем старее были каменные плиты, заметнее следы разрушения от времени и непогоды.

– Навести и ты своих праотцев, – сказала мать Анне, – прежде чем входить в дом.

Отец, который принес тем временем лопату, сказал Роберту:

– Когда в дом приходит пополнение, это значит, что пора позаботиться об установке собственного камня. Видите, господин инспектор, я разбираюсь в обычаях.

– Никакой он не инспектор, – насмешливо сказала Анна.

– Я знаю, что я знаю и что приличествует, – доброжелательно сказал отец. Он повернулся и как раз рядом с последней по времени плитой воткнул лопату в землю. – Каждый день на капельку глубже, – сказал он. – Конец станет началом.

– От сына у нас есть внук! – крикнула со своего места старуха.

Анна тронула Роберта за руку.

– Пойдем, – сказала она.

Он взял чемодан и последовал за ней.

– Для нас это честь, – крикнул им вдогонку старик, перегнувшись через лопату, – если вы удостоите своим посещением наш дом.

Когда Анна проходила мимо матери, старуха, перед тем, как дочь переступила порог, шепнула ей: "Огонь в плите все время горит. Твоя каморка наверху" – и Роберту: "Нашей дочери больше нечего терять. Даже честь".

Они вошли в обшитую панелями переднюю, убранную цветами и декоративными растениями. Летние гортензии, рододендроны и агавы стояли в горшках и кадках на толу, который был выложен метлахской плиткой. Из гостиной, обставленной дорогой фамильной мебелью, железная лесенка вела в галерею верхнего этажа под самой крышей. На стенах висели гравюры с видами древних городов. Из-за слабого света Роберт не мог разглядеть подробности.

8

Каморка Анны, как ее назвала мать, оказалась просторной и светлой комнатой. Анна переступила порог без любопытства, хотя обстановка была ей незнакома… Она обошла комнату, окинула все взглядом. В комнате ничего не изменилось, и поэтому она очень скоро освоилась в ней.

– Миг, – сказал она, – которого я ждала всю жизнь! Моя комната! Совсем как прежде и совсем иначе.

Она достала из чемодана шнурованный кошель и раскрыла его. Со смехом вытряхнула из него содержимое на серебряный поднос.

– Сухарь! – воскликнула она. – Неприкосновенный запас! Перекуси, если голоден. Я приготовлю пока чай.

Сунув в рот кусочек сухаря, она ушла вниз, на кухню. В комнате, хотя и богато, со вкусом обставленной, было что-то обезличенно-холодное. На мебели ни пылинки. Подушки на тахте покоились в оберегаемой неприкосновенности. На всем лежал отпечаток ничем не возмущаемого укромного мира. Через два открытых окна из сада доносился звук лопаты и сухое постукивание спиц. Роберт закрыл глаза и тотчас увидел комнату в доме Мертенсов. Он увидел ее в тот решающий вечер, когда Мертенса позвали на консультацию. Теплый летний воздух, струившийся через окно, потрескивал, как электричество. Когда это началось? В тот вечер? Нет, это началось с первой встречи, когда она еще училась, много лет назад, годы, которые, казалось, унеслись, а теперь непережитое стало живым. С того мгновения речь шла уже не о приключении, это была любовь, когда судьба слепо бросает поводья.

– Отвернись, пожалуйста, – попросила Анна, после того как принесла чай.

Она подошла к зеркалу перед туалетным столиком, на котором во множестве стояли, как в уборной актера, разные флаконы, коробки с пудрой, баночки с кремами и всякая косметика. Она искусно подвела дуги бровей, подрумянила щеки, подкрасила губы. Потом переоделась в другое платье, всунула ноги в шелковых чулках в красные лаковые туфли.

– Конечно, это было бы удобнее сделать за ширмой, – щебетала она. – Бедняга, так долго пришлось ждать!

Она еще раз взглянула на себя в зеркало, подвела темным уголки глаз и нажала резиновую грушу пульверизатора. Потом подошла к креслу, в котором сидел отвернувшись Роберт, и склонила голову к его голове. Он улыбнулся ей в ответ.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал он, втягивая носом аромат незнакомых духов.

Когда он хотел притянуть ее к себе, она с обещающим взглядом откинулась назад, при этом поднятые руки ее на какое-то мгновение застыли в воздухе. Она на цыпочках прошла к окнам, закрыла все створки и плотно завесила оба окна шторами. Она проделала все это не спеша и уже в полумраке комнаты так же неторопливо придвинула торшер к низенькому столу и включила свет.

– Так уютнее, ведь правда? – сказала она, усаживаясь напротив Роберта в одно из кресел с цветной обивкой. – Имитация вечера, хотя уже и не испытываешь волнующего чувства перед ночью и близостью. Бери и ешь. Прекрасно – наконец-то позаботиться о тебе.

Он тем не менее не мог отделаться от чувства неловкости. Он ощущал себя скорее пассивным созерцателем, чем действующим лицом. Может быть, эта стесненность происходила еще и оттого, что мысли его постоянно возвращались к Архиву, где его ждали обязанности. Что могли подумать о нем почтенные ассистенты, если он чуть ли не в первый день отлучился на вторую половину дня по своим личным делам? Может ли он считать этот свой выход до некоторой степени работой вне стен Архива? Надо все же упорядочить свои обязанности и отношения с Анной построить таким образом, чтобы это не мешало его службе в Архиве.

Когда Анна взялась за чашку, чтобы отставить ее в сторону, фарфор тоненько зазвенел. Он увидел, что рука у нее дрожит.

– И зачем ты только вышла за Хассо!

Она приняла его слова за вопрос и, глядя мимо него, куда-то в стену, сказала:

– Потому что я тебя любила – любила всегда.

– Уже тогда?

– Да, – кивнула она. – Только тогда я не знала этого так определенно, как знаю теперь. А ты уже был связан с Элизабет. Это, должно быть, произошло, когда я пришла к вам в дом и к тебе, незадолго перед рождением твоего мальчика – как его, кстати, звали?

– Эрих, – сказал он. – Теперь ему уже семь.

– Многого я уже не знаю, – задумчиво проговорила она, – одно же, напротив, так свежо в памяти, точно было вот только что.

Она придвинула к нему хлеб и фруктовое повидло и снова испуганно натянула рукав на запястье, прежде чем валить еще чаю в чашки.

– Я все вижу в картинках, – продолжала она своим плавно-тягучим голосом, – как отдельные мгновения, вне времени и без связи. Вся жизнь мне теперь представляется, точно мозаика, сложенная из камешков, которые тускнеют один за другим и выламываются.

– Удерживается, пожалуй, лишь то, – сказал Роберт, – чего стыдятся.

– Хассо, к примеру, – продолжала она после минутного молчания, – я вижу точно таким, как и тогда, когда он влюбился в меня. Сияющим – из-за того, что ему удалась операция. Сияющим и несколько шумным. В сущности, он любил не меня самое, а случай, пациентку. Это оставалось основой нашего брака – после того как он женился на мне, словно бы вытащил меня из больничной койки. Он не был так уж несчастлив, как это тебе иной раз представлялось. Только…

Роберт смотрел на нее не сводя глаз. Анна сидела, прикрыв лицо ладонью, как будто защищаясь от света, хотя он не был ярким. Голова ее оставалась чуть склоненной набок, когда она снова заговорила:

– Когда меня привезли с прободением слепой кишки, о чем ты в свое время даже на догадывался, в сущности, было слишком поздно. Хассо по крайней мере всегда представлял все дело так, будто бы он вернул меня к жизни. Я даже уверовала, что уже тогда стояла на краю смерти.

Она была так захвачена силой образа, вызванного воспоминанием, что даже умолкла. Роберт, не менее потрясенный словами Анны, благодаря которым в новом свете представали уже известные ему вещи, и страшился слишком откровенного признания Анны, и мучительно ждал его. Для слушающего эта минута внезапно могла стать опаснее, чем для говорящего.

– Я припоминаю, – заговорил наконец Роберт, чтобы нарушить напряженное молчание, – для Хассо ты стала новой дочерью, которую он воскресил из мертвых. Он оправдывал этим, отчасти подавая как веление судьбы, свои притязания на тебя.

Поскольку Анна ничего не сказала в ответ, то непонятно было, слышала ли она вообще его слова. Тишина звенела у него в ушах. Точно марево струилось в замкнутой комнате, дрожало вокруг небольшого яркого пятна от лампы. Он, сжимая обеими руками подлокотники кресла, весь подался вперед, словно приготовился к прыжку. Глухой протяжный звук, похожий на стон, вырвался у Анны сквозь полуоткрытые губы.

– Воскресил, – раздумчиво произнесла она. – Но не Хассо, а ты – здесь. Теперь, когда все обнажилось, когда времени у нас уже почти не осталось, все выглядит совершенно иначе. Заблуждения прошли, обнажилась суть, Разве и для тебя это не так – и разве оно не лучше для тебя?

– Но мы еще играем, – сказал он убедительно, оставаясь в той же напряженной позе. – Мы оба участвуем в прекрасной, в непреходяще-преходящей игре!

– Но сейчас мы играем до конца, – сказала Анна твердым голосом.

В ту же секунду туман перед его глазами рассеялся и предметы стали близкими, как будто он сидел в старой комнате в доме Мертенсов, за разговором втроем, замирая в ожидании минут, когда он останется с Анной наедине. Как точно они умели тогда рассчитывать смысл слов, подобно движению бильярдного шара, который катается во всех направлениях по поверхности, чтобы после соприкосновения со вторым шаром рикошетом попасть в третий. Какая шифрованная игра друг с другом, когда он говорил о гильгамешском эпосе и воскрешал дух древних песен, чтобы при истолковании отрывков текста выразить безотрадность их положения в присутствии ее мужа. Как наслаждался живым участием, с которым она внимала ему! Какой разлив мыслей, таинственных сил! Разве не вернулось оно, это волнующее напряжение тех последних двух лет? Может быть, стоит только раздвинуть шторы – и за окнами предстанет обширный сад со старыми деревьями, а в нем он увидит себя и Анну, украдкой прохаживающихся взад и вперед по дорожкам.

Они сидели вдвоем друг против друга. Точно завороженный, Роберт потянулся ногой, чтобы дотронуться до ступни Анны, и задел стол. Чашки тонко зазвенели. Ни он, ни она как будто не заметили этого.

– Ты, – ласково сказал он.

Внизу, в передней, послышались шаги. Кто-то не спеша поднимался вверх по лестнице, уже ступал по галерее.

"Совсем как тогда, – подумал Роберт, – когда неожиданно появлялся Хассо".

– Фрау Мертенс? – раздался вопросительный мужской голос.

– Мой отец, – сказал Роберт, – подумать только – в такой момент!

– Надеюсь, я не помешаю, – проговорил старый советник юстиции, входя в дверь, которую открыла Анна.

Он был в синем плаще, в левой руке держал вместе с поотфелем свою широкополую шляпу. После подъема по лестнице он дышал учащенно.

– Пардон, но я, кажется, все-таки помешал, – сказал старик, увидев, что Анна не одна. – А, это ты, мой мальчик, – продолжал он, подойдя ближе, и прищурил левый глаз. – Не слишком ли торопливо и неосторожно вы поступаете? Я, собственно говоря, надеялся, что ты дашь мне знать, как только убедишься, что фрау Мертенс в городе. А так мне пришлось самому приложить усилия, чтобы разыскать жилье родителей фрау Анны, которые счастливо пребывают за городом, в родовом доме, и теперь вот узнаю, что и моя уважаемая клиентка, оказывается, тоже здесь.

Он заговорил о покойном уюте старых людей внизу в доме, которые представляются ему Филемоном и Бавкидой, выразил удивление, что в комнате искусственное освещение, тогда как на дворе день, затем осведомился у сына о состоянии его дел, на что Роберт отвечал уклончиво, и наконец перешел к иску о разводе. Ибо, заключил старик свою обильную речь, он занимался тем, что составлял новый документ.

Он говорил слегка надломленным голосом и с видимым удовольствием, что может покрасоваться перед своей доверительницей. Поскольку она, судя по всему, не собиралась просить Роберта оставить их вдвоем для предстоящего разговора, то отец вовлек в беседу и сына. Возможно, это даже и хорошо для него. Он расположился за столом, оставаясь в плаще. Вытащил из своего портфеля помятую бумагу, испещренную новыми пометками и поправками. Сначала говорил почти он один. На все его вопросы Анна отвечала односложно и без интереса. Роберт с видимой досадой наблюдал за отцом, решив по возможности сдерживаться.