355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Герман Гессе » Из ранних рассказов » Текст книги (страница 1)
Из ранних рассказов
  • Текст добавлен: 29 марта 2017, 23:30

Текст книги "Из ранних рассказов"


Автор книги: Герман Гессе



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Герман Гессе
Из ранних рассказов

Ноктюрн ми-бемоль мажор

Свеча догорела. Рояль отзвучал. Полумрак тишины наполнял сладкий аромат чайной розы, пришпиленной к поясу пианистки. Роза перезрела и уже начала осыпаться, облетевшие бледные лепестки лежали на полу, как блеклые матовые пятна.

И тишина… От стены отозвался звенящий звук – откликнулась струна моей скрипки.

И вновь тишина.

Вопросительно начал новый аккорд рояль.

– Играть еще?

– Да.

– Ноктюрн ми-бемоль мажор?

– Да.

Начинается ноктюрн ми-бемоль мажор Шопена. Комната преображается. Стены расступаются, окна изгибаются, образуя высокие дуги, эти дуги наполняются кронами деревьев и лунным светом. Кроны деревьев склоняются надо мной и каждая вопрошает:

– Ты еще меня помнишь?

И лунный свет вопрошает:

– Помнишь ли ты?

Моя рука пробегает по моему лбу. Но это уже не мой лоб, жесткий, морщинистый, с густыми бровями. Нет, это нежный, гладкий лоб ребенка, с зачесанными на него шелковистыми детскими волосами, и моя рука – узкая, гладкая детская рука, а за окном шумят деревья в саду моего отца.

В этом зале я бывал уже сотни раз, эти высокие дуги окон и эти светлые, высокие стены помнят меня хорошо. Я прислушиваюсь, и до меня доносится тихая фортепианная музыка – это моя мать играет в своей высокой, наполненной ароматами комнате. Я слушаю, киваю и не стремлюсь к ней в комнату – мама и сама, без зова, скоро придет ко мне укладывать меня спать. Однако музыка в этот вечер кажется мне особенной, прекрасной и печальной. Она уже почти отзвучала – становится отрывистой, тихой, еще более печальной. И вот она закончилась – а может, начинается снова, иная, но не менее печальная. У меня начинает болеть голова, я закрываю глаза. Эта музыка! Я снова открываю глаза, и вот уже нет ни лунного света, ни парка, ни времени детства.

Мы в светлом, украшенном зале, дама за роялем и я со светло-коричневой скрипкой. Мы играем. Играем бегло, в самом быстром темпе, лихорадочную танцевальную музыку. Красивое лицо дамы от игры несколько раскраснелось, рот полуоткрыт, в белокурых волосах мерцает свет свечи. Тонкие, длинные пальцы играют легко и быстро. Я должен ее поцеловать, как только игра подойдет к концу.

Игра закончена. Ее тонкие женские руки устало покоятся в моих, я медленно их целую, сначала левую, потом правую, нежные запястья и тонкие гибкие пальцы. Дама улыбается гордо и спокойно, медленно отнимает обе руки и снова начинает играть. Блестяще, холодно, небрежно и горделиво. Я наклоняюсь, так что мои волосы касаются ее душистых волос. Ее взгляд вопрошает холодно и отчужденно. Я что-то долго нашептываю. Она тихо покачивает головой.

– Скажи «да»!

Она качает головой.

– Ты лжешь! Скажи «да»!

Она качает головой.

Я ухожу и долго иду; мне кажется, будто вокруг меня густой темный лес, и почему-то у меня так странно болят глаза, болит горло, болит лоб, а я все иду, наконец, я смертельно устал и вынужден отдохнуть.

Пока я отдыхаю, так и не поняв, где нахожусь, раздается музыка. Фантастический фортепианный пассаж – захватывающий, тихий, робкий, тревожный, сыгранный мастерски, удивительно нежными, ловкими пальцами. Я открываю уставшие глаза – в комнате темно. В воздухе – крепкий аромат чайной розы. Последний глубокий звук ноктюрна стихает. Дама поднимается из-за рояля.

– Ну как?

– Спасибо! Спасибо!

Я протягиваю к ней руки. Она откалывает розу от пояса, открывает дверь и выходит, вручая мне, уходя, бледную розу. Дверь захлопывается, легкое дуновение пробегает по комнате.

У меня в руке остается голый стебель цветка. Весь пол усыпан лепестками. Они источают аромат и мерцают матово и блекло в темноте.

1904

Полевой черт

Во времена, когда в Египте обветшалое язычество постепенно уступало место новому учению и в городах и селениях расцветали многочисленные христианские общины, местные черти убегали все дальше и дальше, в Фиванскую пустыню. Она была в то время совершенно безлюдна; благочестивые кающиеся грешники и отшельники не осмеливались вступать в эту пустынную и опасную область и, как правило, селились, хотя и отрешившись от всякого с миром общения, вблизи городов и деревень, в небольших дворах или соломенных хижинах. Таким образом, для чертей с их воинством и свитой эта обширная пустыня была открыта, поскольку обитали там только дикие звери и множество ядовитых змей. В их владения черти теперь и отправились, теснимые отовсюду святыми и праведниками, – это были крупные и мелкие бесы, да еще всевозможные существа и бестии языческого толка. Среди них встречались сатиры или фавны, которых теперь называли полевыми чертями или лесными божками, единороги и кентавры, дриады и различные духи; ибо над всеми ими владычествовал черт, и вышло так, что они, частью из-за своего языческого происхождения, частью из-за своего полузвериного состояния, были отвергнуты Богом и недостойны блаженства.

Среди этих полулюдей-полуживотных и свергнутых языческих божков не все, однако, были зловредными, более того, некоторые подчинялись черту весьма неохотно. Другие слушались его с рвением и принимали в озлоблении действительно дьявольский вид; ибо они не понимали, почему их вырвали из прежнего безопасного и безмятежного существования и бросили к презренным, гонимым и злобным. Из повести о жизни блаженного монаха пустынножителя Павла и согласно свидетельству Афанасия о святом отце Антонии известно, что кентавры, или конелюди, враждебны и злонравны, а сатиры, или полевые черти, напротив, дружелюбны и безвредны. По крайней мере, сказано, что святому Антонию в его чудесном путешествии по пустыне к отцу Павлу встретились конечеловек и полевой черт, первый повел себя злобно и грубо, сатир же заговорил со святым и попросил его благословения. Об этом-то сатире, или полевом черте, и говорится в легенде.

Черт этот со многими другими такими же полевыми чертями следовал за караваном злых духов по пустыне, блуждал вместе с ними в мрачной глуши. Так как прежде он жил в прекрасной, плодородной лесистой местности и мог общаться лишь с себе подобными, да еще с некоторыми прелестными лесными дриадами, его немало мучило, что теперь ему приходится обретаться в этих глухих местах среди злых духов и чертей.

Днем он любил уходить подальше от остальных, бродил один по скалам и песчаным пустошам, мечтал о солнечных краях, о своей прежней беззаботной и веселой жизни и дремал порою под одиноким пальмовым деревом. Вечерами сиживал в необитаемой, мрачной каменистой долине, где струился небольшой ручей, и играл на камышовой флейте печальные и тоскливые песни, и никогда не повторял одну и ту же мелодию. Когда раздавались эти жалобные звуки, к ним прислушивались издалека другие фавны и вспоминали с болью о былых прекрасных временах. Некоторые из них тяжко вздыхали и предавались горестным думам. Другие не могли придумать ничего лучше, как со свистом и криками затевать развязные танцы, чтобы поскорее забыть о потерянном. Настоящие же черти, увидев одиноко сидящего маленького полевого черта и заслышав его флейту, ехидно его передразнивали и как только над ним ни потешались.

Поскольку сатир уже долгое время одиноко раздумывал о причинах своей печали, о прежнем райском веселье и о нынешней безрадостной и презренной пустынной жизни, то мало-помалу начал говорить об этих вещах и с некоторыми из собратьев. Вскоре наиболее серьезные из полевых чертей вошли в небольшое общество, они пытались понять, почему были отвержены, и размышляли, как бы им вернуться к прежнему блаженному состоянию.

Им всем было хорошо известно, что они отданы во власть черта и его воинства, поскольку миром стал править новый бог. Об этом новом боге знали они слишком мало. Хотя о правлении и сущности своего князя, черта, им было известно достаточно. И то, что они о нем знали, им вовсе не нравилось. Да, был он весьма могуществен и умел пустить в ход свои чары, иначе как бы он держал их всех в повиновении? И все же его правление было жестоким и ужасным. И теперь полевые черти увидели, что этот могущественный черт сам был изгнан и должен был бежать в эти необитаемые пустынные места. Следовательно, они предположили, что новый бог еще могущественнее. И решили бедные полевые черти, что, пожалуй, лучше им быть под водительством бога, нежели в подчинении у Люцифера. У них появилось желание лучше узнать этого бога, они стали собирать о нем все возможные сведения, намереваясь к нему отправиться, если только он им придется по нраву.

Так эта маленькая отчаявшаяся община полевых чертей с флейтистом во главе проводила свои печальные дни в невеликой, боязливой надежде. Они еще не знали, сколь велика была власть главного черта над ними. Но вскоре им суждено было это узнать.

Как раз в это время блаженные отшельники начали делать первые шаги в сторону все еще девственной Фиванской пустыни. Вот уже несколько лет как одним из первых проник в это дикое место отец Павел. О нем рассказывает святая легенда, будто он многие годы жил в каменной пещере, предаваясь молитвам и питаясь одной только водой из источника, плодами пальмового дерева да краюшкой хлеба, которую ему ежедневно приносил ворон с небес.

Этого Павла из Фив и обнаружил однажды полевой черт, и, поскольку его влекла к людям некоторая робкая склонность, он теперь стал частенько подсматривать за святым отшельником и подслушивать, что тот говорит. Поведение этого человека весьма удивило черта. Ибо Павел жил бедно и в полном одиночестве. Он ел и пил не больше, чем птица, спал без постели в узкой пещере, терпел жару, холод и сырость, к тому же он умерщвлял свою плоть, для чего долгими часами стоял коленопреклоненно на жестких камнях и молился, нередко соблюдал строгий пост, отказывая себе даже в той жалкой пище, которую любил.

Все это казалось любопытному полевому черту весьма диковинным, и со временем он стал считать этого человека безумным. Но вскоре заметил, что означенный Павел, хотя и влачил жалкую и скудную жизнь, но его голос, творящий молитву, звучал на редкость тепло, пылко и задушевно, что на его седой голове и худом, иссушенном лице брезжило святое сияние и отражалось тихое сердечное блаженство.

Долгое время, день за днем, наблюдал полевой черт за святым отшельником и пришел к выводу, что этот пустынник – блаженный, что из неизвестных источников он черпает неземного счастья потоки. И поскольку черт часто слышал, как тот называл и славил имя Господа, подумалось ему, что Павел – слуга и товарищ нового бога и что было бы хорошо этого нового бога придерживаться.

Поэтому однажды он собрался с духом, перешел через скалы и приблизился к седому отшельнику. Тот отстранился от него, закричал «Изыди! Изыди!» и стал ему грозить, но полевой черт поприветствовал его смиренно и тихо сказал:

– Я пришел к тебе, потому что полюбил тебя, отшельник. Если ты служишь богу, то расскажи мне о нем и научи меня, чтобы я тоже мог ему служить.

Павел усомнился в его речах, но из милости воззвал к нему:

– Бог есть любовь, знай это. И блажен тот, кто ему служит и жертвует ради него своей жизнью. Ты же похож на нечистого духа, поэтому я не могу тебе дать благословение Господне. Ступай прочь, демон!

Полевой черт пошел в печали восвояси и унес слова праведника с собой. Он был готов жизнь отдать за то, чтобы стать похожим на этого слугу Господа. Слова любви и блаженства, хотя значение их было для него темно, отзывались сладко в его сердце и казались пророческими; они пробуждали в нем страстное томление, не менее приятное и мощное, чем тоска по потерянной прежней жизни. После нескольких беспокойных дней он снова вспомнил о друзьях, которые, ему подобно, службой дьяволу тяготились, разыскал их и рассказал им все, что с ним приключилось, и они долго еще об этом говорили, вздыхали и не знали, как им быть.

В это же время в пустыне появился еще один праведник и поселился в уединенном месте, где от его стоп бежало целое полчище ядовитых змей. Это был святой Антоний. Дьявол же, разгневанный его проникновением и в страхе за свое господство над пустыней, собрал тотчас всю свою мощь, чтобы его изгнать. Всем известно, какими изощренными средствами пытался он святого человека то соблазнить, то устрашить, то выдворить куда подальше. Демон являлся ему то в облике красивой блудницы, то как брат-пустынник, то искушал его лакомой пищей и выкладывал золото и серебро на его пути.

Так как все это никак не подействовало, дьявол напустил на него все свои козни. Он избивал святого до крови, являлся ему в образе отвратительных чудовищ, проникал в его пещеру вместе с чертями, злыми духами, сатирами и кентаврами, со злобными волками, пантерами, львами и гиенами. И мечтательный полевой черт должен был следовать в этой свите, но он лишь неслышно приближался к страстотерпцу, и, когда его собратья дразнили беднягу, дергали за бороду и бесчинствовали, он бросал на Антония смущенные взоры и смиренно просил за них прощения. Но Антоний ему не верил – в словах черта он видел лишь паясничанье зла. Отшельник выдерживал все искушения и долгие годы жил в одиночестве праведной жизнью.

Когда ему исполнилось девяносто лет, поведал ему Господь, что живет в той же самой пустыне еще более древний и более достойный отшельник, и Антоний тотчас отправился в путь, чтобы его найти. Не зная дороги, странствовал он в глуши, и мечтательный полевой черт следовал за ним, незаметно помогая ему найти правильный путь, и, наконец, решился предстать перед ним, смиренно приветствовал Антония и сказал, что он и его собратья тянутся к богу и хотели бы просить святого, чтобы он их благословил. Но Антоний не поверил ему и с причитанием от него уклонился, что мы и можем прочесть во всех старинных свидетельствах о житии этого святого.

Тем временем Антоний следовал дальше, он нашел отца Павла, склонился перед ним и остался при нем. Павел же умер, когда ему было сто тринадцать лет, и Антоний был свидетелем того, как подошли два диких льва с жалобным воем и вырыли своими когтями могилу святому. После этого он покинул те места и возвратился в свою прежнюю обитель.

Все эти события полевой черт наблюдал в некотором отдалении. В своем невинном сердце носил он безмерную печаль, оттого что оба святых отца его отвергли и оставили без утешения. Поскольку он был скорее готов умереть, чем оставаться в подчинении злу, и поскольку достаточно наблюдал жизнь блаженного Павла и все хорошо запомнил, он решил поселиться в этой бедной пещере. Облачился в рубище Павла из пальмовых листьев, стал питаться водой и финиками, часами стоял на коленях в мучительном положении на жестких камнях и старался во всем подражать усопшему.

При этом в сердце своем черт все более печалился. В том, что Бог относился к нему иначе, нежели к Павлу, он мог удостовериться, так как ворон с хлебом насущным, который прежде прилетал к отшельнику, больше не показывался. А ведь полевой черт сам видел, как ворон приносил святому Антонию два хлеба. Конечно, в пещере оставалось Евангелие, но полевой черт читать не умел. В иные мгновения, когда он до изнеможения стоял на коленях и призывал Господа, то чувствовал, что начинает смутно догадываться о сущности Бога и о его блаженстве, но вполне его познать все же никак не мог.

Тогда вспомнились ему слова Павла, что было бы блаженством умереть ради Бога, и он решил умереть. Но ему никогда не доводилось видеть, как умирают ему подобные, и сама мысль о смерти страшила его и печалила. Все же он оставался при своем рвении. Более не пил и не ел и проводил день и ночь на коленях, с именем Господа на устах.

И он умер. Так он и умер, на коленях, как некогда и отец Павел. И за несколько мгновений до смерти с изумлением увидел прилетевшего к нему ворона с хлебом, как это бывало в дни жизни святого, и тотчас в великой радости понял это знамение: Господь принял его жертву и избрал его для блаженства.

Вскоре после его смерти в той части пустыни снова появились святые паломники и захотели там обосноваться. Они обнаружили труп, который в рубище на коленях прислонился к скале, и, когда они заметили, что это покойник, решили похоронить его по-христиански. Вырыли небольшую могилу, так как мертвец был невелик телом, и стали молиться.

Когда же они подняли труп, чтобы положить его в могилу, то оказалось, что под его спутанными волосами скрываются рожки, а под одеждой из листьев – козлиные копыта. Тогда возопили они громко и пришли в ужас от этой, как им показалось, коварной издевки зла. Они бросили мертвеца и бежали, не переставая творить молитвы, прочь оттуда.

1905

Пешая прогулка осенью

Переправа через озеро

Прохладный свежий вечер, сыро, бесприютно, ранние сумерки. По крутой улице, затем по глинистой лощине я спустился с горы и, наконец, озябший, одиноко застыл на берегу озера. Туман сползал с холмов, дождь прошел, капали лишь отдельные капли, еще гонимые ветром.

У берега лежала лодка-плоскодонка, наполовину вытянутая на гальку. Она была в хорошем состоянии, свежеокрашенная, сухая внутри, и весла казались совсем новыми. Рядом стояла сторожевая будка из еловых досок, она была не заперта, внутри не было никого. У дверного косяка висел старый латунный рожок, прикрепленный тонкой цепочкой. Я попытался подуть в него. Послышался жесткий, сердитый звук и тут же лениво увял. Я подул еще раз, сильнее и дольше. Затем сел в лодку и стал ждать, не придет ли кто.

Вода в озере чуть заметно колыхалась. Редкие волны с легкими шлепками бились о тонкие борта лодки. Я несколько озяб, мне пришлось плотно завернуться в широкий, промокший под дождем плащ, я сунул руки под мышки и стал смотреть на озерную гладь.

Небольшой остров, похожий на застывшую в середине озера скалу, чернел, выступая из свинцовой воды. Будь он моим, я бы соорудил на нем квадратную башню с несколькими комнатами. Спальня, общая комната, столовая и библиотека.

Потом бы я поселил там сторожа, чтобы он следил за порядком и каждую ночь в верхней комнате держал свет зажженным. А я бы продолжал странствовать, но знал бы всегда, что в любое время где-то меня ждут убежище и покой. В дальних странах я стал бы рассказывать молодым женщинам о своей башне на озере.

– А сад там есть? – спросит, возможно, одна из них.

И я отвечу:

– Даже не знаю – давно там не был. Хотите, вместе туда поедем?

Она засмеется, и взгляд ее светло-карих глаз вдруг изменится. Хотя, возможно, глаза у нее будут голубыми или черными, лицо и шея – загорелыми, а платье – бордовым с меховой отделкой.

Если бы только не было так прохладно! Во мне все больше поднималась досада.

Что мне до этого черного скалистого острова? Он до смешного мал, немногим больше кучки птичьего дерьма, и на нем вообще ничего не построишь. Да и зачем, простите? И какая разница, будет ли юная дама, придуманная мною, и которой я, возможно, если бы она вдруг появилась, показал бы мой замок на острове, обладай я им в самом деле, какая разница, будет ли эта девушка блондинкой или брюнеткой, и станет ли она носить платье с меховой отделкой, с кружевами или самой обычной каймой? Или, может, обычная кайма – слишком просто?

Боже упаси, я бы отдал все оборки из меха, башню и остров, лишь бы обрести покой. Картины угрюмо теснились в моем воображении, досада не покидала меня, только росла.

– Скажи-ка, – спросила бы она снова, – зачем ты, собственно, сидишь здесь, в этом сыром, Богом забытом месте, мерзнешь у озера?

Тут захрустела галька, и низкий голос окликнул меня. Это был лодочник.

– Долго ждали? – спросил он, когда я помогал ему столкнуть лодку на воду.

– Достаточно долго, так что теперь пора в путь!

Мы закрепили две пары весел, оттолкнулись, развернули лодку, постарались войти в ритм и стали молча грести сильными толчками. Я согрелся и с размеренными движениями ко мне вернулось доброе расположение духа, мое зябкое уныние наконец окончательно унялось.

Лодочник с седой бородой был высок и худощав. Я вспомнил его, много лет назад он уже перевозил меня, и не раз, но сейчас меня не узнал.

Через полчаса полностью стемнело, а мы все еще были в пути. Мое левое весло при каждом взмахе скрипело в своей ржавой уключине, носовую часть лодки колыхала слабая волна и временами с глухим шумом билась о днище лодки. Сначала я снял плащ, затем куртку и положил их рядом, и, когда мы достигли другого берега, я уже слегка вспотел.

Теперь огни берега играли на темной воде, вздрагивали, искрясь ломаными линиями, и больше слепили, чем освещали.

Мы пристали к причалу, лодочник набросил лодочную цепь на толстый столб. Из черной арки ворот вышел таможенник с фонарем. Я заплатил лодочнику его невеликую мзду, позволил таможенникам ощупать мой плащ и расправил закатанные рукава под курткой.

Уходя, я вдруг вспомнил, как зовут моего лодочника.

– Доброй ночи, Ганс Лейтвин, – бросил я ему на прощанье, в то время как он, поднеся ладонь ко лбу и что-то бормоча, с удивлением глядел мне вослед.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю