355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Герман Брох » 1888 Пазенов, или Романтика » Текст книги (страница 10)
1888 Пазенов, или Романтика
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 17:54

Текст книги "1888 Пазенов, или Романтика"


Автор книги: Герман Брох



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

      "Хорошо, что касается меня, то есть у меня один кружевной магазинчик, почему нет, но со мной и после этого все еще можно разговаривать. Итак, что же с моим кружевным магазинчиком?"

      Руцена молча укладывала постельное белье в комод; Бертранд пододвинул к себе стул, предвкушая продолжение,

      "Если бы быть моя квартира, хотела бы вышвырнуть, не разрешать сидеть",

      "Итак, Руцена, теперь серьезно, что произошло? Старому господину снова так плохо, что Пазенову пришлось поехать туда?" , "Не делайте вид, что ничего не знать; не так глупа".

      "Увы, маленькая Руцена, не думаю".

      Она не оборачивалась, а продолжала возиться с бельем: "Не позволять насмехаться надо мной,., никому не позволять насмехаться надо мной".

      Бертранд подошел к ней, взял руками ее голову, чтобы посмотреть прямо в глаза. Она вырвалась:

      "Вы не прикасаться ко мне. Вначале его отослать, а затем еще насмехаться".

      Бертранд понял все, вплоть до дела с кружевным магазинчиком: "Значит, вы, Руцена, не верите, что старый господин фон Пазенов действительно болен?"

      "Ничто я не верить, все против меня".

      Бертранд уже немного разозлился: "Вероятно, старый господин может и умереть, потому что он против маленькой Руцены".

      "Когда вы убивать, будет умирать". Бертранд охотно бы помог ей, но это было сложно; ему известно, что против такого состояния мыслей мало что можно сделать, и он собрался уходить,

      "Вас нужно убивать",– сказала в заключение Руцена.

      Бертранду это показалось забавным: "Хорошо,– сказал он,– ничего не имею против, но станет ли после этого лучше?"

      "Так, вы ничего не имею против, ничего против,– Руцена возбужденно рылась в ящике с бельем,– ...но еще издеваться надо мной, да?– она продолжала копаться в белье,– Ничего против..." Наконец она нашла то, что искала; преисполненная вражды стояла она перед Бертрандом с принадлежащим Иоахиму револьвером военного образца в руке. "Это слишком уж глупо",– подумал Бертранд, а вслух произнес: "Руцена, немедленно положи эту штуку". "Вы же ничего не иметь против". Всплеск поверхностной ярости и немножечко стеснения не позволил Бертранду просто выйти из комнаты; он хотел подойти к Руцене, чтобы забрать у нее оружие, но тут прозвучал выстрел, второй последовал, когда револьвер, выпавший из рук Руцены, ударился об пол. "Это, действительно, глупее некуда",– пробормотал Бертранд и наклонился за револьвером. В комнату влетел денщик, но Бертранд объяснил, что штуковина упала на пол и сработал спусковой механизм. "Скажите господину лейтенанту, что хранить оружие заряженным нежелательно". Денщик вышел. "Ну, Руцена, ты совсем глупая девушка или нет?"

      Лицо Руцены было очень бледным, она словно окаменела, затем с трудом подняв руку, показала на Бертранда и выдавила: "Там". По рукаву Бертранда струилась кровь. "Сажать меня", -заикаясь пролепетала она. Бертранд рванул вниз рукав рубашки; он ничего не почувствовал; пуля только задела его руку, но все-таки нужно было обратиться к врачу. Он позвал денщика и распорядился, чтобы тот нашел дрожки. Куском белья Иоахима он сделал себе временную перевязку и предложил Руцене вытереть следы крови; но она была в таком возбужденном и полубезумном состоянии, что ему пришлось ей помочь, "Так, Руцена, ты поедешь со мной, ибо оставить тебя сейчас одну я не могу. Сажать тебя никто не собирается, если до тебя дошло, что ты просто глупая девушка". Она безвольно последовала за ним. Перед дверью своего врача он попросил ее подождать в дрожках.

      Врачу он сказал, что вследствие нелепой случайности получил скользящее пулевое ранение. "Ну что ж, вам повезло, но не следует относиться к этому так уж небрежно, лучше было бы лечь на пару дней в клинику". Бертранд посчитал это излишней мерой предосторожности, но когда он спускался по лестнице вниз, то все-таки ощутил какую-то слабость. К своему удивлению, Руцену в повозке он не нашел. "Не очень-то красиво с ее стороны",– подумал он.

      Он направился вначале домой, взял все, что может понадобиться практичному и знающему себе цену господину в больнице, затем, устроившись в клинике, послал Руцене записку с просьбой, чтобы она его все-таки проведала. Посыльный вернулся с известием, что фрейлейн домой еще не приходила. Это было странно и даже заставляло волноваться; но он был не в состоянии предпринимать в этот день еще что-либо. Утром он опять отправил к ней посыльного: дома ее все еще не было, не видели ее и в квартире Иоахима. Тут он решил отправить телеграмму в Штольпин, а через два дня после этого приехал Иоахим.

      Бертранд не чувствовал себя обязанным рассказывать Йоа-152

      химу о происшедшем событии всю правду: история о несчастном случае и неловкости Руцены звучала достаточно убедительно, Он заключил: "С того момента о ней нет никаких известий. Мне не хочется строить никаких предположений, но такая неуравновешенная девушка легко может натворить глупостей". Иоахим подумал: что же он сделал с ней? Но затем с внезапным ужасом вспомнил, что Руцена частенько, иногда просто шутя, но иногда вполне серьезно угрожала, что бросится в воду, Перед его глазами возникли серые ивы на берегу Хафеля, дерево, под которым они нашли тогда убежище, да, она, должно быть, лежит там, в воде. На мгновение он почувствовал себя польщенным этим романтическим представлением. Но затем его опять захлестнул ужас, Неотвратимая судьба, неотвратимое испытание! Не молился ли он перед своим отъездом в церкви, полный надежды, о том, чтобы болезнь отца была не наказамием, возложенным на сына, а просто жизненной случайностью, так вот теперь Бог показывает ему, что уже сама мысль эта была грехом: нельзя подвергать сомнению Божье испытание, случайностей не бывает; если Бертранду хотелось вследствие мнимого раздора порвать с отцом и если сейчас ему хотелось несчастье с револьвером свести к глупой случайности, то этим он только стремится завуалировать то, что он посланец зла, избранный Богом и отцом для того, чтобы готовить кающемуся кару, соблазнительно подгонять его, завести его в ловушку, чтобы совращенный беспомощно понял, что он такой же плохой, как и совратитель, что на него возлагается, да и всегда было возложено быть подобным той уничтожающей судьбе ближнего и что ему никогда не удастся вырвать из лап совратителя его добычу. Не лучше ли для того, кто это понял, уничтожить самого себя? Не лучше бы было, если бы пуля попала не в Гельмута, а в него? Но теперь было слишком поздно, теперь Руцена покоилась на дне Хафеля, смотрела остекленевшими глазами на рыб, снующих над ней в мутной воде. Произвольно ее образ сменился образом итальянца из оперы; когда исчезала и эта картина, Иоахим вдруг обнаружил, что мужчиной там, в воде, был он сам. Да, в его собственных голубых глазах застыл несчастный и злой, способный навести порчу взгляд, в который верят итальянцы; и было просто справедливо, что над такими глазами плавает рыба. Бертранд нарушил молчание: "У вас есть какие-нибудь предположения? Хотелось бы надеяться, что она, не долго думая, уехала домой. У нее ведь было достаточно денег?" Иоахим ощутил себя оскорбленным таким вопросом, в нем было что-то от инквизиторской безучастности врача; что себе снова воображает о нем этот Бертранд; естественно, у нее были деньги. Бертранд не заметил его раздраженности: "Тем не менее нам следует сообщить в полицию; не исключено, что девушка где-нибудь слоняется". Разумеется, необходимо сообщить в полицию, Бертранд прав, но Иоахим побаивался этого; его начнут расспрашивать об отношениях с Руценой, и если он даже скажет, что отношения эти для него не имеют никакого значения, то все равно втайне опасался непредвиденных осложнений. Связь с Руценой – слишком долго непозволительно тайная; может, Богу угодно почерпнуть сведения о ней через полицию, может, и это относится к череде испытаний, усугубленных еще больше местоположением здания полиции на Александерплац, необходимости зайти туда он противился больше, чем когда бы то ни было. Тем не менее он поднялся: "Я отправляюсь в полицию". "Нет, Пазенов, это за вас сделаю я; вы еще слишком возбуждены, кроме того, господа сразу же учуют все возможные варианты драмы". Иоахим был ему искренне признателен: "Да, но ваша рука..," "А, ничего страшного, меня уже выпустят отсюда". "Но я поеду с вами". "Очень хорошо, будем надеяться, что я вас застану в дрожках, когда спущусь вниз". Бертранд снова пришел в хорошее расположение духа, и Иоахим почувствовал себя в безопасности. В повозке он попросил Бертранда подкинуть в полиции идею осмотреть набережную Хафеля, "Конечно, Пазенов, но мне кажется, что Руцена уже давно прячется где-нибудь в Богемии; жаль только, что вы не знаете названия ее гнездышка там, но мы уж это разузнаем", Иоахим и сам удивился, что он не знает названия населенного пункта, откуда Руцена родом, да и фамилия ее ему неизвестна. Она частенько забавлялась тем, что просила его произнести эти фамилии, но ему это удавалась с большим трудом, а иностранные слова он вообще не был способен запоминать. И сейчас ему в голову пришла мысль, что он никогда ими не интересовался и у него никогда не возникало желания их запоминать, да он словно бы даже испытывал какой-то слабый страх перед этими безобидными фамилиями.

      Он сопровождал Бертранда по коридорам здания полиции; перед дверью одного из кабинетов ему пришлось подождать. Бертранд вскоре вернулся: "Теперь нам известно". И он показал чешское название населенного пункта, написанное на листочке бумаги. "Вы сказали им о набережной Хафеля?" Естественно, Бертранд сделал это: "Но вам, дорогой Пазенов, предстоит сегодня вечером одна не совсем приятная миссия, от которой я вас из-за своей руки освободить, к сожалению, не могу. Вы оденете гражданский костюм и поищете ее в ночных увеселительных заведениях. Мне не хотелось подкидывать эту мысль полицейским – у нас еще будет для этого время,– иначе нашу милую Руцену возьмут прямо там". О такой банальнейшей и отвратительнейшей возможности Иоахим и не подумал; от цинизма этого Бертранда начинает подташнивать. Он посмотрел на Бертранда: не было ли известно тому больше сказанного? Лишь Мефистофель знал, какие грехи предстояло искупить Маргарите. Но Бертранд ничего не заметил. Не оставалось ничего другого, как подчиниться и взвалить на себя в виде очередного испытания распоряжение Бертранда.

      Он начал свой унизительный обход, расспрашивая официантов и буфетчиц, от души сразу же отлегло, когда в охотничьем казино ему сказали, что Руцену там не видели. На лестнице, правда, он повстречал толстую даму, развлекавшую гостей заведения: "Что, ищешь свою невесту, малыш? Сбежала? Брось, пойдем со мной, всегда найдешь кого-нибудь другого". Что ей было известно о его отношениях с Руценой? Ведь, может же быть, она видела Руцену, но его выворачивало от одной мысли расспрашивать ее об этом, он проскользнул мимо и направился в следующее заведение; да, она была здесь, сказала буфетчица, вчера или позавчера, больше ей ничего не известно, может быть, уборщица сможет дать ему справку по этому поводу, Ему приходилось продолжать свой мученический обход, расспрашивать, каждый раз сгорая от стыда, буфетчиц или уборщиц: ее видели или не видели, она умывалась, один раз ушла с каким-то господином, она имела вид откровенно опустившейся дамы: "Мы все пытались ее уговорить по-хорошему, чтобы она шла домой; девушка в таком состоянии чести заведению не делает, но она усаживалась и упрямо молчала". Некоторые из этих людей называли Иоахима безо всяких обиняков "господин лейтенант", так что ему в душу закралось подозрение, не поведала ли Руцена всем им об их любви, не растрезвонила ли, к его стыду, уборщицам, к которым Иоахима всегда отсылали.

      В комнате уборщицы в туалете он ее и нашел. Она спала, устроившись в углу комнаты для умывания под одним из газовых светильников, рука с кольцом, которое она получила от него в подарок, расслабленно покоилась на влажной мраморной плите моечного столика. Высокие ботинки были расстегнуты и болтались на ноге, выглядывавшей из-под платья. Шляпка была немножко сдвинута назад, сместив полями и прическу. Иоахим охотнее всего бы ушел; она производила впечатление пьяной женщины. Но он прикоснулся к ее руке; Руцена устало открыла глаза; узнав его, она снова их зажмурила. "Руцена, нам нужно идти". Она, не открывая глаз, затрясла головой. Он стоял перед ней и не знал, что делать. "А вы ее ласково поцелуйте",-приободрила его уборщица. "Нет",– испуганно вскрикнула Руцена, она вскочила на ноги и хотела выскочить в дверь, но зацепилась за расстегнутые свисающие ботинки, и Иоахим удержал ее. "Голубушка, с такими ботиночками и прической вам никак нельзя на улицу,– попыталась уговорить ее уборщица,-да и господин лейтенант не желает вам ничего плохого", "Оставлять, бросать, я говорить...– хрипела Руцена, а затем Иоахиму в лицо: – Все, чтобы знать, это все", Из ее рта исходил гнилостный, неприятный запах. Иоахим не пропустил ее к двери; тогда Руцена отвернулась, рванула на себя дверь туалета и закрылась изнутри на защелку. "Все,– шипела она оттуда,– сказать ему, пусть уходить, все". Иоахим опустился на стул рядом с моечным столиком; неспособный собраться с мыслями, он просто знал, что и это относится к угодным Богу испытаниям, он уставился на полуоткрытый ящик моечного столика, в котором, беспорядочно перемешаны, лежали вещи уборщицы, ручные полотенца, штопор, одежная щетка, "Уже ушел он?"– услышал он голос Руцены. "Руцена, выйди оттуда",– попросил он. "Голубушка, выходите,– обратилась к ней уборщица,– здесь все-таки дамский туалет, и господин лейтенант не может здесь оставаться", "Пусть уходить",– отрезала Руцена. "Руцена, ну выйди оттуда, я прошу тебя",– взмолился Иоахим еще раз, но Руцена не проронила за запертой дверью ни слова. Уборщица вытянула его за рукав в переднюю комнату и прошептала: "Она выйдет, когда услышит, что господина лейтенанта уже нет. А господин лейтенант ведь может подождать и внизу". Иоахим послушался совета уборщицы, в тени соседнего дома ему пришлось прождать добрый час. Затем показалась Руцена; рядом с ней покачивался полный, какой-то рыхлый бородач. Она осторожно осмотрелась. На лице ее застыла странная, злобная улыбка. Мужчина подозвал извозчика, и они уехали. Иоахима чуть не стошнило по дороге домой, он почти не помнил, как он туда добрался, его сильнее всего мучила мысль о том, что толстяку этому, собственно говоря, можно посочувствовать, ибо Руцена неизвестно когда мылась и у нее изо рта неприятно пахло. На комоде все еще лежал револьвер; он осмотрел его, недоставало двух патронов. Держа оружие в молитвенно сложенных руках, он прошептал: "Господи, возьми меня к себе, как и моего брата, к нему Ты был милостив, будь таким же и ко мне". Затем он вспомнил, что ему необходимо еще отдать последние распоряжения; Руцену он тоже не может оставить обделенной, иначе правильным оказалось бы все, что она ему сделала. Он поискал чернила и бумагу, Утро застало его спящим за практически чистым листом бумаги.

      Он утаил свою стычку с Руценой, было стыдно перед Бертрандом, не хотелось давать ему повод для радости, и хотя ложь была отвратительна, он рассказал, что нашел ее в ее квартире. "Тоже неплохо,– сказал Бертранд,– а в полицию вы сообщили? А то ее вмешательство может создать ряд проблем". Иоахим, конечно, об этом и не подумал, и Бертранд отправил посыльного с соответствующим сообщением в полицию. "Так где же она пряталась в течение этих трех дней?" "Этого она не сказала". "Ну что ж, пусть будет так". Такие хладнокровие и деловитость были просто очаровательны; он чуть не застрелился, а этот так просто рассуждает: тоже неплохо, и пусть будет так. Но он не застрелился, потому что должен позаботиться о Руцене, а для этого ему необходим совет Бертранда: "Послушайте, Бертранд, сейчас я должен буду, наверное, унаследовать имение; я тут подумал вот о чем, не приобрести ли Руцене– ей ведь необходимы и дело, и занятие -магазинчик или что-нибудь подобное..." "Вот как,– отреагировал Бертранд– Но это мне кажется не совсем правильным". "Может, назначить ей определенную сумму денег? Как это можно сделать?" "Переслать ей деньги. Но лучше назначить ей на какое-то время пенсию; иначе она немедленно потратит все деньги". "Да, но как это сделать?" "Знаете что, я бы, естественно, охотно вам во всем этом подсобил, но лучше, если этим займется мой адвокат. Я договорюсь с ним о встрече завтра или послезавтра. Впрочем, вам, дорогой мой, можно посочувствовать". "А, не все ли равно",– проронил Иоахим. "Ну, что вас так сильно мучает? Не стоит, право, принимать все так близко к сердцу",– посоветовал Бертранд слегка добродушным тоном. "Его пропитанная ироничностью бестактность и эта ироничная складка вокруг рта так отвратительны!" – подумал Иоахим, и в глубине души опять шевельнулось подозрение, что за этим необъяснимым поведением Руцены и ее коварством стоят интриги Бертранда и еще какая-то низменная связь, которая довела Руцену до безрассудства. Было, правда, и маленькое удовлетворение оттого, что она в определенной степени изменила и Бертранду с тем толстяком. К горлу снова подошло ощущение тошноты, испытанное им вчера вечером. В какое же болото он попал! Снаружи по оконным стеклам струились капли осеннего дождя. Здания на заводе "Борсиг" должны быть сейчас черными от осевшей копоти, черные камни мостовой и заводской двор, который можно увидеть через ворота, безбрежное черное и блестящее болото. От него исходил запах сажи, которую с почерневших концов высоких красноватых заводских труб сбивали вниз струи дождя; витал неприятный запах гнили и серы. Это было болото; к нему относились и толстяк, и Руцена, и Бертранд; все было из того же разряда, что и ночные увеселительные заведения с их газовыми светильниками и туалетными комнатами. День стал ночью, точно так же, как ночь – днем. В голову ему пришло словосочетание "темные духи", впрочем, он себе их довольно плохо представлял. А есть ведь и "светлые духи". Ему приходилось слышать выражение "непорочный светлый образ". Да, это то, что противоположно темным духам. Тут он опять увидел Элизабет, которая была не такой, как все, и покачивалась высоко вверху над всем этим болотом на серебристом облаке, Может быть, он себе все это уже представлял, когда видел в спальне Элизабет белые кружевные облака и намеревался охранять ее сон. Теперь уже скоро приедет она со своей матерью и поселится в новом доме. То, что там имеются туалетные комнаты, было естественным, но он полагал, что думать об этом – богохульство. Но не менее богохульным казалось присутствие в белой комнате Бертранда, который лежал здесь с вьющимися белокурыми волосами подобно молоденькой девушке. Так тьма скрывает свое истинное существо, не позволяет вырвать свою тайну. Бертранд же с озабоченным дружеским участием продолжал: "Вы, Пазенов, выглядите настолько плохо, что вас следовало бы отправить в отпуск, немного попутешествовать пошло бы вам на пользу. У вас в голове появились бы другие мысли". "Он хочет отправить меня куда-нибудь подальше,– пронеслось в голове Йоахима,-С Руценой ему удалось, теперь он хочет столкнуть в пропасть и Элизабет". "Нет,– ответил он,– мне нельзя сейчас уезжать..." Бертранд какое-то мгновение молчал, а затем показалось, будто он почувствовал подозрение Иоахима, и теперь ему самому пришлось открыть свои злые замыслы относительно Элизабет, ибо он спросил: "А госпожа Баддензен с дочерью уже в Берлине?" Бертранд все еще участливо улыбался, почти даже сиял, но Иоахим с резкостью, которая была ему несвойственна, коротко отрезал: "Дамы, наверное, несколько продлят свой сезон в Лестове", Теперь он знал, что должен жить, что это его рыцарская обязанность помешать тому, чтобы еще одна судьба не свалилась в пропасть и не попала в сети Бертранда по его вине; Бертранд же на прощанье просто весело произнес: "Значит, я договариваюсь с моим адвокатом... а когда дело с Руценой будет улажено, вы обязательно съездите в отпуск. Вам он действительно нужен". Иоахим ничего больше не ответил; решение было принято, и он ушел в себя, полный тяжелых мыслей. Бертранд всегда пробуждал такие мысли. И со скупым, так сказать, уставным жестом, сделанным, чтобы стряхнуть с себя эти мысли, к Иоахиму фон Пазенову внезапно вернулось ощущение, будто за руку его берет Гельмут, будто Гельмут опять хочет показать ему дорогу, вернуть его обратно к традициям и обязанностям, снова открыть ему глаза. То, что у Бертранда, которому вчерашняя вылазка в полицию не пошла на пользу, в этот день опять поднялась температура, Иоахим фон Пазенов, впрочем, и не заметил.

      Известия из дома о болезни отца были по-прежнему неутешительными. Он больше никого не узнавал: просто существовал, Иоахим поймал себя на отвратительно приятном представлении, что сейчас в Штольпин можно не опасаясь отправить любое письмо, представил себе картину, как почтальон с сумкой заходит в комнату и как старик, ничего не соображая, роняет письмо за письмом, даже если бы среди них находилось извещение о помолвке, И это было своего рода облегчением и смутной надеждой на будущее,

      Возможность снова встретиться с Руценой пугала его, хотя иногда, когда он возвращался домой, ему было просто трудно представить, что он не увидит ее у себя дома. Впрочем, теперь он каждый день ждал известий от нее, поскольку дело о пенсии с адвокатом Бертранда он уже обсудил и следовало предполагать, что Руцена об этом уже извещена. Вместо этого он получил письмо от адвоката, в котором говорилось, что дарение получателем не принимается. С этим нельзя было смириться; он отправился к Руцене; дом, лестница и квартира действовали на него крайне угнетающе, с какой-то даже пугающей тоской, Он опасался, что ему снова придется стоять перед закрытой дверью, может быть, даже его будет прогонять какая-нибудь уборщица, и ему было так неприятно вторгаться в комнату да-мы, что он просто спросил, дома ли она, постучался и вошел. Комната и сама Руцена были в беспорядочном и неубранном состоянии, все выглядело перерытым и запущенным. Она лежала на диване, устало жестикулируя, словно знала, что он придет; Руцена вяло проговорила: "Брать от тебя ничего в подарок, Кольцо оставлять мне. Память". Иоахиму никак не удавалось отыскать в своем сердце сочувствие; если еще на лестнице у него было намерение объяснить ей, что он по существу не понимает, в чем она его обвиняет, то теперь он был просто зол; во всем этом он мог видеть одну лишь запущенность и ничего более. Но он все-таки сказал: "Руцена, я не знаю, что, собственно, случилось..." Она злорадно ухмыльнулась, и в нем снова поднялась злость на ее запущенность и неверность, на то, что она поступила с ним жестоко и несправедливо. Нет, продолжать уговаривать ее – лишено смысла, поэтому он сказал только, что для него невыносимо будет знать, что ее судьба не обеспечена хоть в какой-то степени, что он сделал бы это уже давно и независимо от того, были бы они вместе или нет, и что сейчас ему сделать это было бы проще, поскольку он – это он добавил с умыслом – должен вскоре унаследовать имение и получить больший доступ к деньгам, "Хороший человек,– сказала Руцена,– иметь только плохой друг". В конце концов так в глубине души считал и Иоахим, но поскольку в такое он не собирался ее посвящать, то он просто возразил: "Ну почему Бертранд должен быть плохим другом?" "Вредить словом",– ответила Руцена. Казалось заманчивым создать вместе с Руценой совместный фронт против Бертранда, но не было ли и это еще одним искушением сатаны и интригой Бертранда? Руцена, очевидно, почувствовала это, потому что сказала: "Тебе необходимо быть осторожным перед ним". Иоахим промолвил: "Мне известны его ошибки". Она выпрямилась на диване, и теперь они сидели на нем рядом. "Бедный хороший мальчик не может знать, какой плохой бывать человек", Иоахим заверил ее, что он это очень даже хорошо знает и его не так легко ввести в заблуждение. Какое-то время они разговаривали о Бертранде, не упоминая его имени, а поскольку им не хотелось заканчивать разговор, то они не отклонялись от темы, пока тоскливая печаль, скользившая в их словах, не начала нарастать и в нее не погрузились их слова, соединившиеся в один поток со слезами Руцены, который увеличивался и замедлял свой бег. У Иоахима в глазах тоже дрожали слезы. Оба они оказались беспомощными перед бессмысленностью бытия, поскольку замкнулись каждый в себе, так что больше не могли надеяться на взаимную помощь. Они не решались взглянуть друг на друга, и Иоахим наконец печальным голосом тихо проговорил: "Прошу тебя, Руцена, возьми хотя бы деньги", Она ничего не ответила, но взяла его руку в свои, Когда он наклонился к ней, чтобы поцеловать, она наклонила голову так, что он попал губами между шпилек в ее волосах, "Иди сейчас,– сказала она,– быстро иди". И Иоахим молча вышел из комнаты, в которой уже стало темнеть.

      Он сообщил адвокату, чтобы тот еще раз отправил свидетельство о дарении; может быть, в этот раз Руцена его примет. Та нежность, с которой он и Руцена простились, произвела на него куда большее впечатление, чем та беспомощная злость, в которую повергло его не поддающееся осмыслению ее поведение. Оно и сейчас по-прежнему оставалось непонятным и пугающим. Его мысли о Руцене были полны приглушенного страстного стремления к ней, полны той противоречивой тоски, с какой он в первые годы в кадетской школе вспоминал о родительском доме и о матери. Не у нее ли сейчас тот толстяк? Поневоле ему вспомнилась шутка, которой отец оскорбил Руцену, он и здесь увидел проклятье отца, который, будучи сам больным и беспомощным, прислал теперь своего заместителя. Да, и по Божьей воле исполняется проклятие отца, а это значит, что следует смириться. * Иногда он предпринимал слабую попытку вернуть Руцену; но когда до ее дома оставалось пройти пару улиц, он всегда возвращался обратно или сворачивал куда-нибудь, попадал в пролетарский квартал или в круговерть на Александерплац, а однажды он даже оказался у Кюстринского вокзала. Сеть снова слишком запуталась, все нити выскользнули у него из рук. Единственная отрада– уладилось дело с пенсией, и Иоахим проводил теперь много времени у адвоката Бертранда, гораздо больше, чем требовалось в интересах дела. Но потраченные часы были своего рода успокоением, и хотя адвокату эти скучные и даже где-то бессодержательные визиты, вероятно, не доставляли удовольствия и Иоахим ничего не узнавал о том, что надеялся узнать от представителя Бертранда, но все-таки адвокат не имел ничего против, чтобы остановиться на имеющих очень условное отношение к делу или даже почти что частных проблемах своего знатного клиента, он проявил по отношению к нему ту профессиональную заботливость, которая, хоть и мало напоминала заботливость врача, но, тем не менее, благотворно воздействовала на Иоахима. Адвокат– немногословный господин без бороды – хоть и являлся адвокатом Бертранда, был похож на англичанина. Когда наконец со значительным опозданием пришло заявление Руцены о приеме дарения, адвокат сказал: "Ну что ж, теперь мы это имеем. Но если бы вы, господин фон Пазенов, поинтересовались моим мнением, то я бы вам посоветовал освобождаться от имеющей на что-нибудь право дамы вместо того, чтобы выделять соответствующий капитал на пенсию". "Но,– возразил ему Иоахим,– я как раз обсуждал эту проблему, связанную с пенсией, с господином фон Бертрандом, поскольку..." "Мне известны ваши мотивы, господин фон Пазенов, я знаю также, что вам не очень нравится – простите мне это выражение – брать быка за рога; но то, что я предлагаю – в интересах обеих сторон; для дамы – это приличная сумма денег, которая при известных обстоятельствах обеспечит ей лучшую жизненную основу, чем пенсия, для вас же – это вообще радикальное решение". Иоахим впал в сомнения: а хотел ли он радикального решения? От адвоката не укрылись его колебания: "Если мне позволено будет коснуться приватной стороны вопроса, то мой опыт подсказывает, что предпочтение всегда целесообразно отдавать решению, которое позволяет считать имеющиеся отношения несуществующими.– Иоахим бросил на него удивленный взгляд– Да, господин фон Пазенов, несуществующими. А традиция, вероятно, все же самая лучшая путеводная нить". В голове крепко засело это слово "несуществующие". Было просто примечательно, что Бертранд устами своего заместителя изменил собственное мнение и даже признал теперь традицию чувства. Почему он это сделал? Адвокат добавил: "Стоит подумать над этой проблемой и с этой точки зрения, господин фон Пазенов; к тому же в вашем положении уступка части капитала не имеет абсолютно никакого значения". Да, в его положении; чувство родины снова шевельнулось в душе Иоахима теплой и успокаивающейся волной. В этот раз он оставил контору адвоката в особенно хорошем расположении духа, можно даже сказать, в приподнятом настроении, с ощущением собственной значимости. Путь свой он еще не различал с полной ясностью, потому что все еще барахтался в сетях невидимого, которые, казалось, накинули на этот город всего того невидимого, что нельзя было уловить и что делало приглушенную и еще не ушедшую тоску по Руцене бессодержательной, наполняя ее тем не менее новым, пронизанным страхом содержанием, соединяя его самого таким новым и таким нереальным образом с Руценой и с миром городского, что сеть ложного блеска становилась сетью страха, которая раскинута вокруг него и в большой путанице которой таилась угроза, а теперь и Элизабет, возвращаясь в мир городского, что был ей чужд, попадала в эти сети, нетронутая и девственная, запутавшаяся в дьявольском и неуловимом, повязанная его виной, вовлеченная им, который не может освободиться из невидимых объятий зла; так что все еще существовала yгpoза смешения света с тьмой, если даже невидимого и отдаленного, если даже неустойчивого и неопределенного, то все-таки грязного, того, что вытворял отец в доме матери со служанками. Но, невзирая на все это, Иоахим, выйдя из конторы адвоката, ощутил перемену, ибо возникало впечатление, словно бы Бертранд был уличен во лжи устами своего собственного представителя: это был Бертранд, именно Бертранд, который стремился заманить его в сети невидимого и неуловимого, а теперь его представителю самому приходится признать, что какой-то там Пазенов занимает совершенно иное положение, вне города и толчеи, даже если считать весь этот беспорядок несуществующим. Да, это было сказано Бертрандом через своего представителя, так что теперь зло, в конце концов, само поднимает руки, ведь зло все еще покорно воле Божьей, которая устами отца требует уничтожения и несуществования того, что было проклято отцом. Зло оказывается битым, и если оно все еще не отрекается от своих намерений относительно Элизабет, то ему самому придется позаботиться о том, чтобы оно последовало распоряжению отца. И, не посоветовавшись с Бертрандом лично, Иоахим принял решение уполномочить адвоката организовать выплату денег.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю