Текст книги "Ацтек"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

Многие из этих гор были настолько высокими, что на них не росло ничего, кроме лишайника да угнездившихся в щелях ползучих сорняков. Здесь к тому же не имелось даже почвы, в которую деревья или хотя бы кусты могли пустить корни.

Эрозия настолько разъела эти вершины, что, бывало, мы карабкались по обнаженным ребрам земного скелета. На такой высоте нам не хватало воздуха, и мы жадно хватали его ртами, силясь набрать полную грудь.

Дни стояли еще теплые, слишком теплые для столь напряженного похода, зато ночи на такой высоте оказывались невероятно холодными, так что мы замерзали до самых костей. Разумеется, будь это возможно, мы предпочли бы двигаться ночами, согреваясь на ходу, под тяжестью своих тюков, а днем отдыхать, но, к сожалению, очень рискованно путешествовать в этих горах в темноте, можно запросто сломать ногу, а то и шею.

За все это время нам только дважды попадались поселения людей. Деревушку Шалопан населяло племя гуаве, отличавшееся угрюмым, неприветливым нравом. Они приняли нас без тени радушия и запросили за ночлег непомерную плату, однако пришлось согласиться. Еду предложили просто отвратительную: жирную похлебку из почек и сала опоссума, но, с другой стороны, это позволило сберечь наши собственные, неуклонно уменьшавшиеся запасы провизии. Вонючие хижины, куда нас разместили на ночлег, кишели паразитами, но, по крайней мере, защищали от пронизывающего ночного ветра. В другой деревне, Неджапа, мы встретили гораздо более радушный прием: нас разместили со всеми удобствами, хорошо накормили да еще и дали в дорогу яиц. К сожалению, жили в этом селении чинантеки, подверженные, как я уже говорил, болезни, которую вы называете «пегой». Мы знали, что заразиться можно, только переспав с их недужными женщинами, а такого искушения ни у кого из нас не возникло, но одного лишь вида этих несчастных, покрытых синими пятнами и прыщами, было достаточно, чтобы почувствовать зуд.

Руководствуясь имевшейся у меня примитивной картой, мы старались, чтобы ночные привалы приходились на лощины между горами. Обычно нам удавалось найти там хотя бы тоненький ручеек и поросль мексиканского салата, болотной капусты или еще какой-нибудь съедобной зелени. Однако важнее было другое: в низине рабам не приходилось тратить полночи на то, чтобы добыть трением огонь, тогда как на высоте, где воздух разрежен, высечь искру, чтобы воспламенить трут и разжечь костер, было очень трудно. Однако поскольку никто из нас, кроме Пожирателя Крови, никогда не проходил этим путем раньше, а запомнить все бесконечные подъемы и спуски не мог и он, частенько случалось, что темнота заставала нас врасплох – на подъеме или на спуске со склона очередной горы.

В одну из таких ночей Пожиратель Крови заявил: – Мне надоело трескать собачатину и бобы, к тому же, учтите, у нас осталось всего три собаки. Это страна ягуаров. Вот что, Микстли, мы с тобой сегодня не ляжем спать и попытаемся добыть одного.

Он рыскал по лесу вокруг нашего лагеря, пока не нашел трухлявую, пустую внутри деревяшку, от которой отломил кусок длиной примерно с предплечье. Подняв шкуру одной из маленьких собачонок, тушку которой Десятый в тот момент варил на костре, Пожиратель Крови натянул эту шкуру над одним концом полого полена, обвязав ее бечевкой, словно делал примитивный барабан. Затем старый воин проткнул в натянутой собачьей шкуре дыру, через которую пропустил длинную тонкую полоску сыромятной кожи и покрепче завязал, чтобы она не проскользнула сквозь шкуру. Теперь эта кожаная струна оказалась внутри барабана, куда Пожиратель Крови и запустил с другого, открытого конца свою ручищу. Он начал водить мозолистым пальцем вверх-вниз по полоске кожи, а собачья шкура усиливала скрежещущий звук, делая его похожим на ворчание ягуара.

– Если поблизости есть хоть один огромный кот, – сказал старый солдат, – природное любопытство приведет его к нашему костру. Но он подберется осторожно, с подветренной стороны, и будет наблюдать издалека. Поэтому мы сами направимся ему навстречу, найдем в лесу укромное место и устроим засаду. Ты, Микстли, будешь извлекать пальцами звуки из этого чурбана, а я спрячусь на расстоянии надежного броска копья. Дымок от костра, приносимый ветром, не позволит ягуару почувствовать наш запах, а твоя музыка возбудит в нем любопытство, которое и заставит зверя выйти прямо на нас.

Мне не особенно хотелось стать приманкой для ягуара, однако я внимательно изучил манок Пожирателя Крови и научился изображать урчание, рык и короткие всхрапы ягуара. Поужинав, Коцатль и рабы завернулись в одеяла, а мы с Пожирателем Крови отправились на ночную охоту.

Когда костер превратился в далекий мерцающий огонек, но мы еще продолжали улавливать ноздрями слабый запах дыма, Пожиратель Крови указал на прогалину, за которой находилась пещера наподобие одного из входов в катакомбы Святого Дома. Он, пригибаясь к земле, скрылся из виду, а я, усевшись на валун, запустил руку в полость своего манка и принялся извлекать из него ворчание, урчание и рык.

Звуки настолько походили на те, что издает в действительности этот огромный кот, когда подкрадывается, что у меня, хоть я и знал, каково их происхождение, по коже забегали мурашки.

В голову невольно лезли всякие байки, слышанные от опытных охотников: будто бы ягуару нет нужды подкрадываться к своей жертве вплотную, потому что одно лишь его дыхание парализует ее и делает беспомощной даже на расстоянии. Уверяли, якобы охотнику необходимо иметь под рукой не меньше четырех стрел, ибо ягуар способен не только увернуться от выстрела, но и имеет обыкновение, дабы оскорбить стрелка, схватить его стрелу зубами и разжевать в щепки. Следовательно, охотник должен как можно быстрее выпустить четыре стрелы подряд, в надежде на то, что хоть одна из них попадет в цель. На пятую стрелу времени у человека уже не останется, ибо дыхание хищника лишит его воли.

Я попытался отвлечься от этих мыслей, разнообразя извлекаемые из манка звуки, и мне показалось, что все эти стоны, мурлыканье и урчание получаются у меня неплохо. После одного особенно удачного рыка я даже выпустил из руки струну, призадумавшись, не сделать ли из этого манка новый музыкальный инструмент для каких-нибудь церемоний, тем паче что у меня есть возможность прославиться в качестве единственного исполнителя.

Но этим мечтам положил конец донесшийся до моего слуха другой рык. Настоящий. Я похолодел от страха. В нос мне ударил своеобразный, отдающий мочой запах, и, несмотря на слабое зрение, я заметил, что позади и слева от меня во тьме скользит еще более темная, чем окружающая ночь, тень. Из тьмы вновь послышался рык – погромче и с вопросительной ноткой. Из последних сил я стал водить непослушным пальцем по струне, надеясь, что издаю приветственное урчание. А что мне еще оставалось?

Потом во мраке зажглись два холодных желтых огонька, а мою щеку неожиданно обдало резким ветром. Я уже было решил, что настал мой смертный час. Но в этот миг желтые огоньки погасли, а тьма огласилась истошным воем – такой могла бы издать женщина, чью грудь вскрыла на алтаре неловкая рука неопытного жреца. Оборвавшись, вой сменился бульканьем и хрипом; при этом вокруг стоял страшный треск: раненый ягуар явно ломал все окрестные кусты.

– Прости, что мне пришлось подпустить его так близко, – произнес совсем рядом со мной Пожиратель Крови. – Но чтобы наверняка поразить цель, мне нужно было видеть блеск глаз ягуара.

– Ты уверен, что это был ягуар? – спросил я, ибо в моих ушах все еще звучал этот ужасный, совершенно человеческий крик, и я боялся, что мы случайно убили бродившую в темноте женщину.

Но тут треск прекратился, и Пожиратель Крови торжествующе произнес:

– Прямо в легкое. Совсем недурно для броска наугад. – Потом, видимо склонившись над мертвым хищником, он пробормотал какое-то проклятие.

У меня просто упало сердце: наверняка сейчас Пожиратель Крови признается, что по ошибке пронзил копьем какую-нибудь несчастную, заблудившуюся в ночном лесу женщину, покрытую язвами и синими пятнами. Но вместо этого он сказал:

– Иди сюда, помоги мне оттащить зверя в лагерь. Я так и сделал и пришел к выводу, что если это и была женщина, то весила она не меньше меня самого и имела задние лапы, как у кота.

Разумеется, страшный вой разбудил весь лагерь, и все выскочили из-под своих одеял. Мы с Пожирателем Крови положили добычу возле костра, и я наконец смог толком ее рассмотреть. То действительно был большой кот, но не пятнистый.

– Вот что значит долго не охотиться, – ворчливо промолвил старый вояка. – Видимо, я совсем разучился делать манки: вместо ягуара попался кугуар, горный лев.

– Какая разница! – Я, как и он, запыхался и говорил с трудом. – Мясо есть мясо, а из шкуры выйдет хороший плащ.

Понятное дело, в ту ночь никто в лагере больше не спал. Мы с Пожирателем Крови отдыхали и гордо задирали носы, наслаждаясь всеобщим восхищением: я не уставал нахваливать его отвагу и меткость, а он – мои терпение и выдержку. Тем временем рабы содрали с хищника шкуру и принялись разделывать тушу на небольшие куски, чтобы их можно было нести. Коцатль приготовил для всех сытную маисовую атоли, решив по случаю удачной охоты побаловать нас еще и лакомством. Достав яйца, которыми мы разжились в деревушке Неджапа, он проткнул скорлупу каждого из них прутиком, перемешал желток и белок и быстро разогрел яйца на горячих углях. Мы с удовольствием высосали сквозь дырочки вкусное теплое содержимое.

На следующих двух или трех ночных привалах мы лакомились довольно жилистым, но чрезвычайно вкусным кошачьим мясом. Пожиратель Крови отдал шкуру кугуара самому рослому и сильному рабу, Десятому, велев тому носить ее как накидку и постоянно мять руками. Все бы ничего, но мы не потрудились втереть в мездру шкуры толченую дубовую кору, и вскоре она начала так гадко вонять, что мы велели Десятому держаться от остальных на изрядном расстоянии. Кроме того, поскольку во время путешествия по горам нужны не только ноги, но и руки, Десятому не часто выпадала возможность по-настоящему мять шкуру. От солнца она заскорузла и задубела, так что бедняга мог бы с равным успехом носить на спине доску. Однако Пожиратель Крови не разрешал рабу избавиться от вонючей ноши, утверждая, что изготовит из нее щит, так что злосчастная шкура проделала с нами весь путь через горный хребет Семпуюла.

Я рад, господа писцы, что сеньор епископ Сумаррага не почтил нас сегодня своим присутствием, ибо намерен поведать об одном событии из числа тех, каковые его преосвященство считает низменными и греховными: он бы наверняка снова побагровел от негодования. По правде говоря, хотя с той ночи минуло уже сорок лет, мне, стоит лишь о ней вспомнить, сразу становится не по себе. Я, несомненно, умолчал бы об этом событии, не будь оно столь важным для правильного понимания множества иных, более существенных.

Когда наша колонна из четырнадцати человек наконец перевалила через последние отроги Семпуюлы, мы снова оказались на землях сапотеков, неподалеку от большого города, расположенного на берегу широкой реки. Теперь вы именуете его Вилья-де-Гвадалахар, но в те времена город, река и все земли вокруг него назывались на языке лучи Лайу Бицйу, Край Бога-Ягуара. Однако поскольку то был оживленный перекресток нескольких торговых путей, многие местные жители говорили также и на науатль. Поэтому у города было и второе название, данное ему путешественниками из Мешико, – Теуантепек, или просто Холм Ягуара. Уж не знаю, кому взбрело в голову назвать холмом широкую полноводную реку и прилегающую к ней плоскую равнину, но, похоже, кроме меня, никто не замечал этого несоответствия.

Город находился на расстоянии всего пяти долгих прогонов от того места, где река впадала в великий Южный океан, что, естественно, привлекало жившие по соседству племена. Туда переселялись цогуэ, нешито, реже – гуаве и даже некоторые миштеки. Улицы Теуантепека поражали разнообразием лиц, оттенков кожи, одежд, а также акцентов и наречий. Правда, преобладал там все же народ Туч, так что большинство встречных отличались той же красотой и грациозностью, что и в Цаачиле.

В день прибытия, когда наш маленький отряд устало, но бодро ковылял по натянутому над рекой канатному мосту, Пожиратель Крови осипшим от усталости и дорожной пыли голосом произнес:

– Там дальше, в Теуантепеке, есть превосходные постоялые дворы. – Бог с ними, с превосходными, уже нет сил идти, – откликнулся я. – Мы остановимся в первом попавшемся.

И в результате, не послушавшись старого вояку, мы, измотанные, изголодавшиеся, оборванные, грязные и вонючие, как жрецы, действительно ввалились в дверь первой попавшейся гостиницы на самом берегу реки.

Казалось бы, мелочь, но именно эта мелочь положила начало длинной цепи событий, прошедших через все последующие дни и дороги моей жизни, связав мою судьбу с судьбой Цьяньи и судьбами многих других людей, в том числе и столкнув меня с человеком, который так навсегда и останется для меня безымянным.

Так послушайте же, братья, с чего все это началось. Когда все мы, включая рабов, вымылись, побывали в парилке, ополоснулись снова и переоделись в чистое, нам подали еду. Рабы ужинали в сумерках снаружи, на заднем дворе, а мне, Коцатлю и Пожирателю Крови накрыли в освещенной факелами, устланной циновками внутренней комнате. Мы жадно поглощали свежие лакомства приморского города: сырых устриц, розовых вареных креветок и здоровенную запеченную красную рыбину.

Утолив первый голод, я обратил внимание на красоту прислуживавшей за столом женщины и сразу вспомнил, что истосковался не только по свежей вкусной еде. К тому же я приметил кое-что необычное. Содержатель постоялого двора, толстый коротышка с жирной кожей, был явно из переселенцев, а женщина, которой он отдавал отрывистые приказания, несомненно, принадлежала к Бен Цаа: высокая и гибкая, с кожей, светившейся словно янтарь, по красоте не уступавшая Пела Ксила, супруге правителя сапотеков. Я просто не мог себе представить, чтобы она была женой хозяина. И поскольку эта красавица вряд ли была рождена рабыней или продана в рабство в собственной стране, я предположил, что какое-то злосчастье вынудило ее наняться на работу к грубому трактирщику.

Годы на редкость снисходительны к женщинам народа Туч, так что определить на глаз возраст любой из них, а уж тем паче такой красивой и грациозной, как эта служанка, – дело непростое. Знай я тогда, что у нее уже есть дочь моего возраста, наверное, вряд ли стал бы с ней заговаривать. Впрочем, скорее всего, я воздержался бы от этого в любом случае, не сопровождайся наша трапеза, с легкой руки Пожирателя Крови, обильными возлияниями. В голове у меня зашумело, и когда красавица подошла к нам в очередной раз, я поднял на нее глаза и спросил:

– Как так вышло, что женщина Бен Цаа работает на неотесанного чужака?

Она быстро огляделась по сторонам и, убедившись, что хозяина поблизости нет, опустилась на колени, прошептав мне на ухо вместо ответа вопрос, причем такой, который я меньше всего ожидал от нее услышать:

– Не желает ли молодой господин почтека женщину на ночь?

Должно быть, я от удивления вытаращил глаза, потому что щеки ее покраснели, как лепестки бархатцев, и красавица потупила взгляд.

– У хозяина найдется для тебя маатиме, но самая обычная, таких полно повсюду, до самого побережья. Позволь мне, молодой господин, вместо этого предложить себя. Меня зовут Джай Беле, что по-вашему означает Огненный Цветок.

Должно быть, я все еще продолжал таращиться на нее в изумлении, ибо служанка, не отводя взора, сказала:

– Может, я тоже со временем стану маатиме, продающей себя за деньги, но пока до этого еще не дошло. Сегодня я впервые с того дня, как умер мой муж, предлагаю себя мужчине, тем более чужеземцу…

Ее смущение и искренность настолько меня тронули, что я, заикаясь, пробормотал:

– Я… был бы… очень рад… Джай Беле снова торопливо огляделась по сторонам. – Не говори ничего хозяину. Он отбирает у своих женщин бо́льшую часть денег, получаемых с постояльцев, и меня могут побить, если узнают, что я договорилась с тобой сама. Когда стемнеет, я буду дожидаться снаружи. Мы отправимся ко мне домой.

В это время в помещение с суровым и важным видом вошел хозяин, и она, собрав тарелки, удалилась. Пожиратель Крови, слышавший наш разговор, посмотрел на меня искоса и иронически заметил:

– За такие слова, да от такой женщины, не жалко и боба какао. Но я готов оторвать себе яйцо, если это не вранье!

Тем временем хозяин постоялого двора, улыбаясь и довольно потирая жирные руки, подошел к нам и поинтересовался, не желаем ли мы получить что-нибудь сладенькое еще и в постель. Я отказался, а вот Пожиратель Крови, посмотрев на меня, с усмешкой заявил:

– Ну что ж, клянусь всеми богами, я попробую твое угощение. Подашь двойную порцию, чтобы и другу хватило. – Он ткнул в меня пальцем. – Пришлешь обеих женщин ко мне в комнату. Да смотри выбери самых лакомых, какие только у тебя есть.

– Господин будет доволен. Желаю ему приятного аппетита, – пробормотал с масленой улыбкой трактирщик и торопливо ушел.

Пожиратель Крови воззрился на меня с раздражением. – Вижу, что ты, дурачок, вконец разомлел от счастья. Да это же обычная уловка, какими пользуются женщины определенного сорта. Ручаюсь, что, заявившись к ней домой, ты застанешь там также и ее мужа, а вдобавок еще парочку здоровенных рыбаков, очень довольных тем, что на их крючок попалась этакая рыбка. Они ограбят тебя и разделают, как тортилью.

– Было бы жаль, если бы наше путешествие так нелепо оборвалось в Теуантепеке, – робко заметил Коцатль.

Но я ни в какую не желал никого слушать. Мне так хотелось верить, что эта женщина – как раз та, о какой я мечтал, но не смог найти в Цаачиле, – вовсе не продажная, а, наоборот, целомудренная, хотя бы в каком-то смысле. Пусть даже, как она намекнула, я стану первым из ее платных любовников, но ведь все равно же первым! Правда, несмотря на то что я почти потерял голову от выпивки и вожделения, у меня все-таки хватило ума, когда мы встретились у гостиницы, первым делом спросить:

– А почему ты выбрала именно меня? – Потому что ты молод. И наверняка пока еще почти не имел дела с распутными женщинами, которые успели бы тебя испортить. И еще ты хорош собой. Конечно, не так красив, как мой муж, но вполне мог бы сойти за одного из Бен Цаа. Кроме того, ты человек состоятельный, который может позволить себе заплатить за удовольствие.

Некоторое время мы шли молча, а потом она уточнила: – Ты ведь заплатишь мне, да? – Конечно, – хрипло ответил я. Язык мой распух от октли, а тепули набух от предвкушения. – С кого-то же мне надо начинать, – заявила женщина спокойно и рассудительно. – Я рада, что начну именно с тебя, и очень хотела бы, чтобы и все другие оказались такими, как ты. Я бедная вдова, воспитывающая двух дочерей: по положению мы почти равны рабам, и моим девочкам никогда не найти приличных мужей из народа Туч. Знай я заранее, что уготовано им судьбой, так, наверное, перестала бы кормить малышек своим молоком, чтобы они никогда не выросли. Но теперь уже поздно. Чтобы выжить, я должна научиться торговать собой, да и девочкам со временем придется учиться тому же.

– Муж совсем ничего тебе не оставил? – не без труда удалось выговорить мне.

Джай Беле махнула рукой и печально сказала: – Когда-то этот постоялый двор принадлежал нам. Но мой муж тяготился скучной жизнью трактирщика и постоянно отправлялся на поиски приключений – в надежде разбогатеть и избавиться от опостылевшего занятия. Он добывал порой удивительные диковины, но ничего по-настоящему ценного так и не нашел, а мы тем временем все глубже увязали в долгах. Путешествия – дорогое удовольствие, а выгоды они не приносили. Ну а чтобы раздобыть средства на свой последний поход, на который он возлагал огромные надежды, муж заложил постоялый двор.

Она пожала плечами. – Но обратно он так и не вернулся. Сгинул, как человек, завлеченный в трясину обманными огоньками болотного духа Кстабаи. Это было четыре года назад.

– И постоялый двор достался тому торговцу, который давал твоему мужу средства под залог. Этому жирному коротышке! – пробормотал я.

– Да. Его зовут Вайай, он из народа цогуэ. Но это еще полбеды. Дело в том, что долг моего мужа оказался таким огромным, что даже стоимость постоялого двора его не покрыла. Наш бишосу – человек добрый и справедливый, но он признал требования Вайайя законными и не мог вынести другого решения, кроме как обязать меня отработать долг. Хорошо еще, что не тронули моих девочек. Они зарабатывают чем умеют – шитьем, вышиванием, стиркой, – но большинство людей, которые могут заплатить за такую работу, тоже имеют дочерей или собственных рабов, так что много этим не выручишь. А мне приходится трудиться с рассвета до заката бесплатно.

– И давно ты гнешь спину на этого Вайайя? Она вздохнула: – Почему-то наш долг никак не уменьшается. Я пошла бы даже на то, чтобы, пересилив отвращение, расплатиться с ним своим собственным телом, но он евнух.

Я хмыкнул, скорчив удивленную гримасу. – Раньше Вайай был жрецом кого-то из богов своего племени и, как это делают многие из них, приведя себя в экстаз с помощью дурманящих грибов, отхватил свое мужское достоинство, чтобы возложить его на алтарь. Правда, парень тут же пожалел о содеянном, да так горько, что сложил с себя сан. Но не пропал, потому как к тому времени уже скопил – не иначе как отначил из подношений верующих – достаточно средств, чтобы заняться торговлей.

Я снова хмыкнул. – Мы с дочками живем просто, но с каждым днем становится все труднее. Так что, если нам вообще суждено выжить… – Она распрямила плечи. – Я объяснила девочкам, чем мы должны будем заниматься. Но только на словах, а теперь покажу на своем примере. Вот мы и пришли.

Джай Беле провела меня через завешенную дерюгой дверь в хлипкую, сделанную из связанных жердей хижину, и мы оказались в единственной комнатушке с утрамбованным земляным полом, убого обставленной и освещенной одной лишь фитильной лампой, заправленной рыбьим жиром. Я разглядел только покрытый стеганым одеялом топчан, слабо светившиеся угли жаровни да несколько предметов женской одежды, висевших на стволах молодых деревьев, образовывавших стены хижины.

– Мои дочки, – сказала хозяйка, указав на двух девушек, стоявших прислонившись спиной к стене.

Я ожидал увидеть двух маленьких чумазых девчушек, которые со страхом уставятся на приведенного матерью в дом незнакомца, но оказалось, что одна из дочек примерно моих лет, а ростом не уступает матери, с которой схожа и лицом, и фигурой. Другая девушка, тоже красавица, была года на три моложе. Обе уставились на меня с любопытством. Я, мягко говоря, был удивлен, но исполнил перед ними залихватский жест целования земли и чуть-чуть не грохнулся оземь, хорошо что младшая успела меня подхватить.

Она невольно хихикнула, и я тоже засмеялся в ответ, но тут же замер в растерянности. Я уже говорил, что возраст женщины из племени сапотеков определить не просто, этой девушке было всего лет семнадцать, не больше, но ее черные как смоль волосы расцвечивала, подобно молнии, пронзившей полночь, седая прядь, зачесанная назад.

– Когда она еще ползала на четвереньках, ее, вот сюда, укусил скорпион, – пояснила, заметив мой взгляд, Джай Беле. – Бедняжка тогда чуть не умерла и хоть потом и поправилась, но волосы в месте укуса так и растут седыми.

– Она… они обе такие же красивые, как и ты, – учтиво пробормотал я.

Но, должно быть, хозяйка заметила, как я ужаснулся, поняв, что эта женщина годится мне в матери. Во всяком случае, она бросила на меня обеспокоенный, чуть ли не испуганный взгляд и сказала:

– Нет, пожалуйста, даже не думай о том, чтобы взять одну из них вместо меня.

После этого Джай Беле стащила блузу через голову и моментально покраснела, да так сильно, что краска залила даже ее обнаженную грудь.

– Пожалуйста, молодой господин! Я ведь предлагала только себя. Дочкам пока еще рано…

Видимо, приняв мое замешательство за сомнение, она быстро сбросила на пол юбку и нижнее белье и теперь стояла передо мной и своими дочерями обнаженная.

Я нерешительно посмотрел на них: глаза у обеих расширились, наверняка девочки были потрясены не меньше моего. Но Джай Беле, похоже, вообразила, что я сравниваю образцы имеющегося в наличии товара.

– Пожалуйста, – взмолилась она. – Не трогай их. Лучше возьми меня.

С этими словами женщина увлекла меня, слишком ошеломленного, чтобы сопротивляться, за собой на топчан, задрала накидку и потянула за мою набедренную повязку.

– Хозяин гостиницы потребовал бы за маатиме пять бобов какао, из которых два оставил бы себе, – задыхаясь, произнесла она, – поэтому я прошу только три. Разве это не справедливая цена?

Ответить я не мог, поскольку растерялся невероятно. Только представьте: мы оба голые, девушки таращатся на нас так, словно не в силах оторвать от этого зрелища глаз, а их мать пытается завалить меня на себя. Вероятно, девушки знали, как выглядит тело их матери, и, возможно, даже видели возбужденный мужской член, но едва ли когда-нибудь становились свидетельницами совокупления.

– Женщина! – вскричал я, хоть и был пьян. – Здесь же твои дочери! Вели им уйти или хотя бы погаси лампу…

– Пусть видят! – почти выкрикнула она. – Пусть знают, чем им предстоит заниматься!

Лицо Джай Беле было мокрым от слез, и до меня наконец дошло, что она была вовсе не такая уж распутная, как пыталась изобразить. Я скривился, резко взмахнул рукой, и правильно понявшие мой жест девушки с испуганным видом выбежали за дверь-занавеску. Но Джай Беле, словно не заметив этого и упиваясь своим унижением, крикнула снова:

– Пусть увидят, что им предстоит делать! – Ты хочешь, чтобы и другие это увидели, женщина? – прорычал я. – Пусть тогда смотрят как следует!

Вместо того чтобы распластаться поверх нее, я перевернулся на спину и, приподняв, посадил ее сверху, нанизав на свой тепули. Джай Беле вздрогнула, но тут же обмякла и прильнула ко мне, хотя слезы ее продолжали капать на мою обнаженную грудь. Короче говоря, все произошло быстро и страстно. Она, несомненно, ощутила в себе излившуюся струю, но не отпрянула, как сделала бы всякая другая продажная женщина.

К тому времени собственное тело Джай Беле уже хотело удовлетворения, и я думаю, что, останься ее дочери в комнате, она не обратила бы внимания на то, какое впечатление производят на них наши телодвижения. Дойдя до высшей точки наслаждения, Джай Беле откинулась назад: ее набухшие соски торчали, длинные волосы мели мои ноги, а рот открылся в мяукающем стоне – подобные звуки издает котенок ягуара. Потом она снова рухнула на мою грудь, обмякнув так, что ее можно было бы принять за мертвую, когда бы не прерывистое дыхание.

Спустя некоторое время я пришел в себя, а поскольку за время соития несколько протрезвел, то, повернувшись, приметил рядом, с другой стороны, еще одну голову. Огромные, широко раскрытые карие глаза за роскошными темными ресницами и очаровательное лицо одной из дочерей. Не знаю уж когда, но девушка вернулась в дом и теперь, опустившись на колени рядом с топчаном, внимательно меня рассматривала. Я накинул одеяло, прикрыв наготу – и свою, и ее все еще неподвижной матери.

– Ну шиша скарти… – произнесла дочка шепотом. Потом, увидев, что я не понимаю, она тихонько заговорила, виновато хихикая, на ломаном науатль: – Мы подсматривали сквозь щели в стене.

Я застонал от стыда и смущения: воспоминания об этом обжигают меня до сих пор.

Но тут девушка серьезно сказала: – Я всегда думала, что это плохо. Но ваши лица были хорошие, вроде как довольные…

– Ничего плохого в этом нет, – рассудительным шепотом ответил я, хотя, как вы понимаете, настроение у меня было отнюдь не философское. – Просто гораздо лучше, когда ты занимаешься этим с человеком, которого любишь. И не на людях.

Девушка хотела было сказать что-то еще, но неожиданно ее желудок заурчал, да так громко, что заглушил слова. С пристыженным видом она отодвинулась, пытаясь притвориться, будто ничего не произошло.

Я воскликнул: – Малышка, ты голодна? – Малышка?! – Она обиженно тряхнула головой. – Да я почти твоя ровесница, чего, судя по тебе, вполне достаточно для… сам знаешь для чего. Нашел малышку!

Я растормошил ее сонную мать и спросил: – Джай, когда твои дочери последний раз ели? Она зашевелилась и покорно ответила: – Мне разрешено кормиться объедками на постоялом дворе, но уносить с собой много не позволяют.

– И ты попросила всего три боба какао! – сказал я сердито. Честно говоря, мне впору было самому запросить плату за публичное выступление или за выполнение роли наставника молодежи, но я нашарил свою отброшенную в сторону набедренную повязку и вытащил кошелек, который хранил зашитым в нее.

– Держи, – сказал я девушке и насыпал ей в ладони двадцать или тридцать бобов. – Сходите с сестрой купите еды. И растопки для очага. Берите все, что хотите, и столько, сколько сможете принести.

Она посмотрела на меня так, будто я наполнил ее ладони изумрудами. Затем порывисто наклонилась, поцеловала меня в щеку, вскочила и выбежала из дома. Джай Беле приподнялась на локте и посмотрела мне в лицо.

– Ты добр к нам, хотя я вела себя не лучшим образом. Пожалуйста, позволь мне быть нежнее к тебе сейчас.

– Ты дала мне то, что я пришел купить, – был мой ответ. – Я вовсе не пытаюсь купить твою любовь.

– Но я хочу подарить ее, – настаивала Джай Беле. И она начала оказывать мне внимание способом, который народ Туч считает допустимым только среди своих.

Способ прекрасный, особенно если все действительно делается с любовью… и без свидетелей! К тому же Джай Беле была настолько привлекательна, что ни один мужчина не мог пресытиться ее ласками. Однако к тому времени, когда вернулись девушки, нагруженные съестными припасами – здоровенной ощипанной птицей, корзиной с овощами и многим другим, – мы уже встали и оделись. Весело щебеча, сестренки принялись разводить огонь, и младшая учтиво попросила мать и меня отобедать с ними.Джай Беле сказала девушкам, что мы оба поели в гостинице. И добавила, что сейчас она проводит гостя обратно и найдет себе какое-нибудь дело, чтобы заняться им в оставшееся до рассвета время. Женщина пояснила дочкам, что если ляжет, то непременно проспит рассвет. Я пожелал девушкам доброй ночи, и мы оставили их, насколько я понял, наедине с первой приличной трапезой за последние четыре года. Когда мы шли обратно рука в руке по улицам и проулкам, казавшимся мне темнее, чем раньше, я все думал об изголодавшихся девушках, об их овдовевшей и впавшей в отчаяние матери, о жадном кредиторе цогуэ… А потом неожиданно для себя спросил: