Текст книги "Гитлер. Последние десять дней. Рассказ очевидца. 1945"

Автор книги: Герхард Больдт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Если вам, мой фюрер, нужен самый лучший и опытнейший командир, то на эту должность есть только один кандидат. Я имею в виду, разумеется, полковника фон Бонина.

Гитлер мгновенно взорвался и раздраженно заявил:

– Человек, который не в состоянии как следует выполнить мой приказ, мне не нужен!

С этого момента тема полковника фон Бонина была окончательно закрыта, и он оставался в концлагере до конца войны.

Особенно неистовствовал Гитлер, когда ему сообщали о неудаче или поражении кого-нибудь из нацистской старой гвардии, хотя он никогда не утруждал себя проверкой фактической достоверности информации или расследованием истинных причин неудачи. 14 апреля 6-я танковая армия СС под руководством оберстгруппенфюрера Йозефа (Зеппа) Дитриха оставила Вену. Генерал был ветераном нацистской партии, до 1933 г. руководил личным полком фюрера «Лейбштандарт Адольф Гитлер». 6-я танковая армия СС являлась в тот момент наиболее боеспособным и закаленным в сражениях объединением, однако, узнав о том, что эта армия отступила, сдав Вену, Гитлер просто взбеленился и распорядился послать Дитриху радиограмму следующего содержания: «Фюрер считает, что вверенные вам войска не проявили себя так, как того требовала обстановка, и приказал лишить нарукавных нашивок личный состав дивизий СС „Адольф Гитлер“, „Великая Германия“, „Мертвая голова“ ил „Гогенштауфен“».

Нашивки на рукавах военной формы имели то же самое символическое значение – по крайней мере, так предполагалось, – что и кокарды в старой армии. Получив телеграмму фюрера, Дитрих ответил, что скорее пустит себе пулю в лоб, чем выполнит этот приказ.

В феврале и марте 1945 г. положение на западе было таким же катастрофическим, как и на востоке. Американские и английские войска проникали все дальше и дальше в глубь Германии, переправившись через Рейн сначала у Ремагена, а потом захватив плацдармы в других местах на восточном берегу. Шли они почти безостановочно, не встречая серьезного сопротивления.

В этот критический момент Гитлер объявил о формировании ополченческих подразделений «Вервольф» для ведения диверсионно-подрывной работы в тылу наступающих войск. Идею широко разрекламировал пропагандистский аппарат Геббельса. Создавались отряды и группы «Вервольф» по образцу советских и польских партизанских отрядов (действовавших на оккупированных немецкими войсками территориях России и Польши) из подростков и пожилых людей, не подлежащих призыву в вооруженные силы, практически на пустом месте и в неимоверной спешке.

Вообразил ли Гитлер в самом деле, что эта отчаянная мера каким-то образом поможет добиться перелома, изменить ситуацию или в крайнем случае оттянуть на неопределенное время неминуемую развязку? Думал ли он, что немецкий народ охотно и безропотно последует за ним в небытие? Видел ли он себя главным персонажем какой-то вагнеровской оперы, стоящим в языках пламени на огромной сцене, именуемой Третьим Рейхом? Хотел ли он обречь на гибель вместе с собой и всю германскую нацию «тысячелетней империи»? Сейчас невозможно сказать, какие мысли бродили в тот момент в голове этого человека. Гитлер уже давно утратил всякую связь со своим народом, не имел о нем никакого представления. А народ уже смертельно устал от войны, длившейся почти шесть лет, был обескровлен, измотан непрерывными массированными бомбардировками и не желал уже больше ничего, кроме мира и покоя.

Диверсионные группы «Вервольф» могли бы принести хоть какую-то пользу, если бы их готовили не в последний момент и не на скорую руку, а заблаговременно обучая и создавая опорные пункты. В России и на Украине партизанские методы ведения войны имели успех, помимо прочего, еще и потому, что у германского руководства не хватало войск надежно контролировать всю огромную захваченную территорию. Во Франции, Норвегии и Дании подпольные движения Сопротивления могли успешно функционировать длительное время исключительно благодаря поддержке союзных государств, снабжавших оружием и проводивших соответствующую пропагандистскую кампанию за рубежом. Германия ничем похожим не располагала.

Довольно скоро стало очевидно, что группы «Вервольф» не в состоянии что-либо предпринять против стремительно продвигающихся англо-американских войск. К тому времени даже элитные воинские части уже перестали слушаться приказов Гитлера. Когда американцы окружили в Таунусских горах переброшенную из Норвегии 6-ю горнострелковую дивизию СС численностью в 5 тысяч человек, Гитлер приказал личному составу разбиться на мелкие группы и присоединиться к организации «Вервольф», но приказ фюрера никто и не думал выполнять. И если на западе перед «Вервольфом» ставилась задача хотя бы как-то замедлить продвижение союзников, то на востоке все средства пропаганды из кожи лезли вон, чтобы побудить местное население к тотальному сопротивлению наступающей Красной армии. С подобным призывом выступил и Гудериан. А в это время из восточных немецких земель шел нескончаемый поток отчаявшихся, измученных гражданских беженцев, и этот поток превратился вскоре в бурную реку. По обе стороны основных дорог, ведущих на запад, высились горы из брошенных автомобилей, повозок, домашнего скарба вперемежку с трупами людей и животных, погибших от голода и холода. Состав за составом прибывали на железнодорожные станции Берлина поезда, битком набитые беженцами. Многие из ехавших в открытых вагонах и на платформах замерзали в пути, погребенные под толстым слоем снега. Казалось, сам воздух был насыщен невыносимыми страданиями и невыразимым горем.

Но Адольф Гитлер ничего этого не видел или не желал видеть, чтобы, быть может, не лишаться пресловутого «вдохновения». В последние годы войны он редко покидал свою ставку близ Растенбурга в Восточной Пруссии, сооруженную среди великолепных зеленых лугов, дремучих лесов и прозрачных озер. Царивший здесь покой и красота казались нереальными на фоне бушующей повсюду в Европе войны с ее жестокостями и кровью. И Гитлер воспринимал войну как некий меняющийся набор цифр, голубых и красных линий на штабных картах. Он ни разу не выразил желания посмотреть какой-нибудь документальный фильм, показывающий истинные масштабы разрушений от массированных бомбежек, который помог бы ему составить хотя бы приблизительное представление о реальностях войны. Что мог Гитлер знать о подлинных мучениях своего народа? Его ближайшие сподвижники из партийной и правительственной верхушки всеми силами старались скрывать от него неприятности любого рода, чтобы не разрушать его роковые для страны иллюзии. И невозможно сказать, поступали ли они таким образом по слабости характера, из трусости и страха перед фюрером или же из-за отсутствия мужества честно признаться в собственных ошибках. Однажды Гитлер назвал Черчилля «военным идиотом». Но в то время как Черчилль карабкался по грудам кирпича разрушенных лондонских кварталов, воодушевляя убитых горем людей, навещал солдат в окопах, дымя сигарой и помахивая тросточкой, Гитлер прятался в дебрях Восточной Пруссии за спинами бесчисленных тяжеловооруженных охранников, ни разу не появился вблизи фронта или среди гражданского населения пострадавших от авианалетов городов. Только однажды ему довелось мельком увидеть масштабы разрушений в Берлине. Случилось это в ноябре 1944 г., когда он, покинув «Волчье логово» возле Растенбурга, отправился на специальном поезде в Бад-Нойхейм. Проезжая пригороды Берлина, он был поражен картинами тотального опустошения. По словам Гитлера, обращенным к сопровождавшим его лицам, он никак не думал, что последствия бомбежек могут быть столь пагубными. Между тем он всегда находил время для мелких дел и второстепенных занятий. Государственные дела и проблемы военной стратегии, от которых порой зависели жизнь или смерть тысяч сограждан, откладывались в сторону, если вдруг возникал, например, вопрос, касающийся учреждения новой воинской медали. Так, в последних, числах марта 1945 г., когда положение на фронтах серьезно осложнилось, Гитлер приказал доставить ему с предприятий эскизы новой боевой награды. Он мог часами размышлять над своими фантастическими проектами реконструкции Берлина и других немецких городов. Кто-то может утверждать, что подобное времяпровождение помогало фюреру расслабляться и отдыхать и что Рузвельт отвлекался, рассматривая свою коллекцию почтовых марок. Не спорю, это верно, но у «идиотов» Черчилля и Рузвельта хватало ума предоставлять решать вопросы ведения войны своим генералам.

Гитлер же считал себя и верховным правителем, и главнокомандующим. Вместе с тем он никому еще не позволял совмещать политическую деятельность с руководством военными операциями. Тем не менее в начале 1945 г., видя, как экономическая и военная ситуации неуклонно ухудшаются, Гудериан счел своим долгом все же вмешаться в политику. Вечером 23 января его посетил посланник доктор Барандон, чтобы официально представиться в качестве нового чиновника связи между имперским министерством иностранных дел и начальником Генерального штаба сухопутных войск. Уже в свой первый визит Барандон услышал от Гудериана правдивое изложение причин крушения Восточного фронта с переходом русских 12 января в широкое наступление – откровенный рассказ о катастрофе, по масштабам сравнимой разве только с развалом германских вооруженных сил в октябре 1918 г. В заключение Гудериан потребовал от министерства иностранных дел не откладывая начать переговоры с воюющими западными государствами о перемирии.

Уже той же ночью Барандон передал содержание разговора с Гудерианом рейхсминистру иностранных дел Риббентропу. Но эта частная инициатива не нашла отклика в кабинетах почтенного ведомства. Руководство министерства не было готово поставить перед Гитлером вопрос о заключении между воюющими сторонами временного перемирия, не говоря уже о полной и безоговорочной капитуляции перед западными державами. Через два дня Гудериан вновь обратился в это министерство, еще настойчивее требуя немедленно без посредников и напрямую начать переговоры о перемирии с западными союзниками. И опять безрезультатно.

О содержании разговоров между Гудерианом и министерством иностранных дел Гитлеру стало известно в тот же день из докладной записки посла Вальтера Хевеля, постоянного представителя этого министерства в ставке фюрера. На состоявшемся вечером очередном рабочем совещании Гитлер в резкой форме напомнил о своем приказе № 1, изданном в 1939 г. перед началом войны, строго-настрого запрещающем кому бы то ни было передавать любую информацию, относящуюся к сфере его служебной деятельности, представителям Другого ведомства. Затем Гитлер подчеркнуто добавил: «Если начальник Генерального штаба информирует сотрудников министерства иностранных дел о ситуации на востоке с целью заручиться их поддержкой идеи перемирия, то он тем самым совершает государственную измену».

Позднее Гудериан неоднократно пытался вмешаться в решение политических вопросов, надеясь все-таки убедить руководство Третьего рейха принять его предложение о немедленном перемирии с Западом. В середине марта 1945 г. Гудериан из передачи радиостанции нейтрального государства узнал о поисках путей к достижению мира, предпринимаемых неким доктором Хессе в Стокгольме. И снова посредником между Гудерианом и министерством иностранных дел выступил доктор Барандон. Но и на этот раз из разговора на Вильгельмштрассе, на который я сопровождал генерал-полковника, ничего не вышло.

Как поняли наконец Гудериан и Барандон, добиваться перемирия, рассчитывая на содействие внешнеполитического ведомства, не имело смысла; по-видимому, на данном этапе войны нужно было искать другие подходы. Кроме того, по мере затягивания военных действий, прежде всего на востоке, дипломаты утрачивали свое влияние на фюрера и уже не пользовались у него прежним авторитетом. Особенно ярко это нашло свое выражение в политическом завещании Гитлера.

Гудериан по-прежнему не отступал, но теперь он уже старался действовать через Гиммлера и Геринга. На другой день после неудачного похода на Вильгельмштрассе он отправился в Пренцлау, в штаб группы армий «Висла», которой командовал Гиммлер, чтобы убедить его подать прошение об отставке с этой должности. Гиммлер, судя по всему, откликнулся на просьбу Гудериана с радостью, вероятно, потому, что, во-первых, правильно оценивал свои способности в качестве командующего мощной боевой группировкой, а во-вторых, потому, что таким путем обретал прежнюю свободу действий. Его заменил генерал-полковник Хейнрици, до того командовавший армией в Словакии. На этой встрече в Пренцлау Гудериан говорил с Гиммлером и о необходимости быстрейшего заключения перемирия. Вскоре после этого разговора, 21 марта, оба вновь встретились в имперской канцелярии, и Гудериан буквально умолял Гиммлера срочно уделить внимание проблеме. Соглашаясь с доводами начальника Генерального штаба, Гиммлер наотрез отказался поддержать его у фюрера, так как, не без основания, опасался, что Гитлер прикажет его расстрелять, если он только осмелится заикнуться о подобном предложении.

И снова Гитлер узнал об этом разговоре в тот же день и на вечернем совещании 21 марта посоветовал Гудериану тоном, не допускающим возражений, взять отпуск и отправиться в какую-нибудь хорошую клинику полечиться в связи с непрекращающимися «жалобами на сердце». Гудериан, однако, не сразу последовал совету фюрера, так как его предполагаемый преемник, генерал Кребс, еще не оправился от ранения.

Понимая, что остается все меньше времени для маневра, Гудериан и Барандон решают обратиться к Герингу. Поговорить с ним вызвался знакомый с делом Гиммлер. Беседа, длившаяся свыше четырех часов, состоялась во дворце Каринхолл, личной резиденции Геринга. Рейхсмаршал авиации безоговорочно признал настоятельную необходимость немедленных переговоров о перемирии, но, как и другие, категорически отказался даже затрагивать эту тему с Гитлером. Геринг тоже не сомневался, что Гитлер просто прогонит его или, чего доброго, быть может, даже посадит в тюрьму. Таким образом, все старания Гудериана, невзирая на личную опасность, поскорее прекратить кровопролитную и губительную для Германии войну, хотя бы против западных союзников, закончились безрезультатно. Приближался и конец его активного участия в боевых действиях.

Обойдя Кюстрин с севера и юга, русские в ходе зимнего наступления создали западнее этого города, на противоположном берегу Одера, небольшой плацдарм, а 13 марта сдался русским и сам город, объявленный накануне Гитлером «крепостью» и оборонявшийся войсками под руководством генерал-лейтенанта войск СС Рейнефарта. По настоянию начальника ОКВ 9-я общевойсковая армия под командованием генерала Буссе 23 и 24 марта предприняла попытку ликвидировать плацдарм или, по крайней мере, восстановить связь с Кюстрином. Для выполнения этой задачи в распоряжении генерала Буссе были только 20-я и 25-я моторизованные дивизии. Но поскольку русские сосредоточили на плацдарме огромное количество войск и, главным образом, артиллерии, а немецких сил оказалось недостаточно, добиться успеха не удалось. Из-за чрезвычайно плотного артиллерийского огня обе дивизии понесли тяжелые потери.

Тогда Гудериан выделил Буссе дополнительно еще две дивизии и приказал возобновить усилия. 27 марта 20-я и 25-я дивизии вместе с приданными двумя дивизиями СС («Мюнхеберг» и «Гвардия фюрера») вновь внезапно атаковали советские части, оборонявшие плацдарм, и даже продвинулись на 3 километра, затем наступление захлебнулось ввиду больших потерь с нашей стороны. Для ликвидации плацдарма и освобождения Кюстрина просто не хватило сил. О неудаче под Кюстрином Гудериану доложил в полдень 27 марта командующий группой армий «Висла» генерал-полковник Хейнрици. Я хорошо помню, как расстроен был Гудериан, получив это сообщение: он очень верил, что мы еще в состоянии добиться хотя бы местного успеха. Все солдаты и офицеры сражались отменно, но что они могли поделать, если противник намного превосходил нас в количественном отношении? Верный своим принципам, Гудериан без промедления, в тот же день, информировал Гитлера о ситуации с плацдармом на ближайшем совещании в имперской канцелярии. Выслушав Гудериана, фюрер пришел в ярость и обрушился на Буссе и его солдат с совершенно несправедливыми упреками и незаслуженной бранью; его реакция свидетельствовала о полной утрате всякого чувства реального. Окончив бурно выражать свое неудовольствие, Гитлер приказал Гудериану явиться к нему 28 марта в 14.00 вместе с генералом Буссе для подробного отчета о ходе сражения. Вечером 27 марта Гудериан направил Гитлеру письмо с детальным описанием подготовки и осуществления Кюстринской операции. Он представил фюреру точные данные относительно соотношения сил наступавших немецких частей и оборонявшихся советских войск, упомянув наши колоссальные потери в личном составе и технике. В заключение Гудериан в резких выражениях отверг как несправедливые обвинения Гитлера, выдвинутые против генерала Буссе на дневном совещании.

28 марта ровно в назначенное время Гудериан и Буссе прибыли в имперскую канцелярию. Холодно встретив вошедших генералов, Гитлер сразу предложил Буссе отчитаться. Но не успел тот открыть рот, как фюрер набросился на него с упреками сугубо личного характера, стал бранить последними словами всех участников битвы за плацдарм, рядовых и офицеров одинаково. Но вот громкий, зычный голос прервал гневную тираду Гитлера. Несмотря на понятное волнение, Гудериан слово в слово повторил фюреру те же аргументы, которые он уже приводил накануне в письме. Он абсолютно не согласился с обвинениями Гитлера, касавшимися предполагаемых ошибок при подготовке и проведении операции. Не имея возможности опровергнуть обоснованные доводы начальника Генерального штаба, Гитлер, сидя в кресле, все заметнее сутулился и бледнел.

Но затем внезапно вскочил с места с такой живостью, какой никто от него и не ожидал. Лицо покрылось красными пятнами, левая рука да и вся левая сторона тела затряслись сильнее, чем обычно. Казалось, еще немного – и он бросится с кулаками на Гудериана. А Гудериан стоял не шелохнувшись, как, впрочем, и все, кто в этот момент находился в кабинете фюрера. Несколько мгновений царила мертвая тишина, только явственно было слышно взволнованное, прерывистое дыхание двух человек. Потом из уст Гитлера хлынул поток упреков и ругательств, окрашенных лютой ненавистью. При этом он уже имел в виду не сражение за Кюстринский плацдарм, а лично Гудериана, руководимый им Генеральный штаб и офицерский корпус вермахта в целом, возлагая на них вину за все неудачи последних месяцев. Причем он противоречил сам себе практически в каждом слове. Гудериан со своей стороны тоже начал, теряя самообладание, приходить в ярость. Он напомнил о своих просьбах относительно дополнительной помощи людьми и техникой, в которых было безосновательно отказано, об упущениях самого Гитлера в стратегическом планировании; Гудериан говорил о ненужном и заранее обреченном на провал наступлении в Арденнах, об отказе спасти немецкую группировку в Курляндии и вывести оттуда окруженные 23 дивизии, о нежелании укрепить фронт на востоке за счет существенного ослабления Западного фронта и сконцентрировать достаточно войск перед прорывом в районе озера Балатон. Затронул он и горькую долю немецкого населения восточных германских земель, брошенного, по сути, на произвол судьбы.

Первым очнулся от оцепенения, вызванного этой жаркой перепалкой, майор фон Фрайтаг-Лорингхофен, помощник Гудериана. Опасаясь, что генерала тут же арестуют, он поспешил в приемную, позвонил генералу Кребсу и, описав создавшуюся в имперской канцелярии ситуацию и вытекающие из нее возможные неприятные последствия, стал умолять Кребса пригласить Гудериана к телефону якобы для передачи ему важного сообщения с фронта.

Тем временем генерал Томале и еще один офицер из присутствовавших старались разъединить Гудериана и Гитлера, а адъютант последнего осторожно, но настойчиво усаживал фюрера в его кресло. Затем Гудериан вышел в приемную, чтобы переговорить с Кребсом, и вернулся в совещательную комнату уже опять полностью владеющим собой. Все сделали вид, будто ничего экстраординарного не произошло. Гитлер задал генералу Буссе несколько тривиальных вопросов, и тема Кюстринского плацдарма была на этом закрыта. Совещание продолжалось как обычно, однако в помещении сохранялась чрезвычайно напряженная и гнетущая атмосфера. Выступавшие высказывались сжато и кратко; почти никто не задавал вопросов. Всем хотелось как можно скорее покинуть имперскую канцелярию.

По окончании совещания Гитлер попросил Кейтеля и Гудериана задержаться. Через два дня отправленный в отставку Гудериан, сдав дела своему преемнику генералу Кребсу, покинул Цоссен, как оказалось, навсегда.

Как только Гитлер потребовал от Гудериана оставить свой пост и армейскую штаб-квартиру, майор фон Фрайтаг-Лорингхофен подал рапорт с просьбой немедленно отправить его в любой должности на фронт. Но генерал Кребс сумел уговорить его остаться в Берлине в качестве помощника начальника Генерального штаба сухопутных войск.

Я продолжал служить, как и прежде, адъютантом, но теперь уже у генерала Кребса, и мне снова часто приходилось сопровождать его на совещания в имперской канцелярии.

Уже через два дня после отставки Гудериана, 30 марта, мне довелось вместе с генералом Кребсом присутствовать на очередном рабочем совещании у фюрера. Доклад Кребса был в основном посвящен не санкционированному Гитлером прорыву около тысячи солдат и офицеров во главе с генерал-лейтенантом войск СС Рейнефартом и окруженной «крепости» Кюстрин. Фюрер принял сообщение практически без возражений, что было довольно необычным и лишний раз свидетельствовало об абсолютной непредсказуемости его настроений. Но быть может, у него было еще свежо в памяти неприятное столкновение двухдневной давности, возникшее при обсуждении проблем Кюстринского плацдарма.

Главным же докладчиком в тот день был генерал Хейнрици, командующий группой армий «Висла», включавшей 3-ю танковую и 9-ю общевойсковую армии, то есть войска, которые должны были оборонять Берлин от ожидаемого наступления русских. Генерал, впервые встретившийся с Гитлером лицом к лицу, казался сдержанным и спокойным, но внешность была обманчива, ибо он приготовился во что бы то ни стало добиваться своего и отстаивать собственную точку зрения, касавшуюся неотложных мер по защите столицы Третьего рейха. Докладывая о положении в полосе действия группы армий «Висла», Хейнрици преследовал главную цель: убедить Гитлера лишить Франкфурт-на-Одере статуса «крепости». Генерал надеялся таким путем высвободить две дивизии, крайне необходимые ему для укрепления сильно поредевшего оборонительного рубежа на Одере. Спокойно выслушав хорошо обоснованные доводы Хейнрици, Гитлер потребовал у Кребса кое-какие карты и документы, относящиеся к району вокруг Франкфурта-на-Одере. Я живо отыскал среди вороха принесенных с собой бумаг то, что нужно, и передал фюреру, который молча стал их просматривать. Хотя Гитлер часто пользовался очками, все предназначавшиеся для него документы печатались на специально изготовленной пишущей машинке с особо крупным шрифтом.

Затем, довольно неожиданно, опираясь на подлокотники кресла, Гитлер поднялся и стал громко и истерично цитировать важнейшие места из хорошо всем известного собственного приказа «о крепостях». Он кричал, что ни Генеральный штаб, ни генералы и никто из офицеров так и не поняли, да и не хотели понять, содержания и значения приказа, то ли из трусости, то ли из-за отсутствия должной преданности идеям национал-социализма. Взрыв негодования закончился так же внезапно, как и начался, и Гитлер, совершенно изможденный, опустился в кресло. Даже сегодня я ясно вижу перед собой ошеломленное лицо Хейнрици с выражением крайнего недоумения. Словно пораженный ударом молнии, он переводил свой вопрошающий взгляд поочередно с одного участника совещания на другого. Но никто из военных руководителей, отобранных лично Гитлером и постоянно находившихся в его близости, не был готов встать на сторону Хейнрици против фюрера, и генерал продолжал упрямо отстаивать свою точку зрения в гордом одиночестве. Несколько позже тема «крепости» всплыла вновь при обсуждении кандидатуры на должность коменданта Франкфурта-на-Одере. Гитлер хотел бы кого-нибудь в духе Гнейзенау, немецкого полководца, героя Наполеоновских войн, Хейнрици же предложил полковника Билера, которого считал трезвомыслящим, исполнительным офицером с глубоким чувством долга и большим опытом ведения боевых действий. Когда через несколько дней выяснилось, что Гитлер, несмотря на настоятельные просьбы Хейнрици, не желает видеть Билера в качестве коменданта франкфуртской «крепости» и что никто из Генерального штаба не поддерживает предложения командующего группой армий «Висла», Хейнрици подал прошение об отставке. После этого Гитлер, не объясняя причин, изменил свою позицию и согласился с кандидатурой, предложенной Хейнрици.

Широкая публика мало что знает о некоторых наиболее влиятельных людях из приближенных Гитлера. И если о Гиммлере и Геббельсе написано вполне достаточно, то о рейхсляйтере Мартине Бормане имеются лишь весьма скудные сведения. Известно, например, что среди ведущих членов НСДАП он слыл самым яростным антиклерикалом и атеистом.

Мартин Борман родился в 1900 г., фронтовик Первой мировой войны, после капитуляции Германии окончил агрономические курсы и работал по специальности в крупном поместье Мекленбурга, активно участвовал в работе нацистской партии, принадлежал к ее руководящему звену. С приходом Гитлера к власти получил должность начальника штаба заместителя фюрера по партии Гесса. Осуществлял связь между НСДАП и Гитлером, не жалея сил для консолидации собственной власти. Первым делом Борман постарался ликвидировать влияние Гесса на Гитлера. Ему удалось шаг за шагом отдалить их друг от друга, вплоть до полного и окончательного отчуждения. Вне всякого сомнения, Борман был отличным психологом и великолепным знатоком человеческой натуры. Он довольно быстро распознал слабости Гитлера и прекрасно научился использовать их к своей выгоде. Оказывая мелкие личные услуги, Борман сумел втереться в доверие к Гитлеру. Ловко подхватывая идеи и мысли Гитлера, он живо придавал им форму четких, хорошо сформулированных приказов, которые не мешкая представлял на подпись фюреру. Такая расторопность не могла не произвести впечатления на Гитлера, исподволь, подсознательно усиливая его мнение о собственных способностях вождя национал-социалистского движения. В результате в конце концов Борман в апреле 1942 г. особым приказом Гитлера был назначен «личным секретарем фюрера».

Борман также всячески стремился, демонстрируя преувеличенное восхищение мудростью фюрера, поддерживать и укреплять фанатичную веру Гитлера в собственную непогрешимость и божественную гениальность. После того как Гесс 10 мая 1941 г. тайно улетел в Великобританию, уже никто не мог помещать Борману реализовать его честолюбивые замыслы сделаться ближайшим советником и доверенным лицом Гитлера. Будучи рейхсляйтером, заместителем фюрера, он руководил также партийной и имперской канцеляриями. Всякий, кто хотел встретиться лично с Гитлером или передать ему что-либо, мог сделать это, лишь предварительно получив согласие Бормана. И это касалось не только партийных, но и важных государственных дел. Все бумаги должны были сначала пройти через руки Бормана, прежде чем их увидит Гитлер. Честолюбие Бормана простиралось так далеко, что он заранее лишал доступа к фюреру любого, кто отказывался выполнять его распоряжения. Очень возможно, что он намеревался в один прекрасный день захватить верховную власть в Германии. Это было бы вполне логично, если принять во внимание присущие ему амбиции. Его ненавидели все, кто имел дело и работал с ним. О его отношении к людям можно судить по резолюции, которую он наложил на документе одного высокопоставленного руководителя СС. Борман, в частности, написал на полях: «Я не общаюсь с идиотами». Среди сподвижников Гитлера у него не было ни одного друга, его уважали… и боялись.

В некотором роде весьма похожим на Бормана был и гауляйтер Эрих Кох, тоже частенько имевший доступ к Гитлеру. Массивнее Бормана, но с еще более грубыми и свирепыми чертами лица, он ничуть не уступал рейхсляйтеру в честолюбии, эгоизме и высокомерии. Находясь в разгар войны в гостях у Геринга в его сказочной резиденции Каринхолл, Кох похвалился хозяину, что к осеннему охотничьему сезону, до которого оставалось всего несколько месяцев, он построит еще более прекрасный охотничий дом. И вот в напряженный период, когда авиация союзников обращала в груды развалин один германский город за другим, Кох превратил свой замок Бухенхоф близ Цихенау в роскошный дворец, потратив на перестройку несколько миллионов марок. Посчитав немецкий мрамор недостаточно красивым, он израсходовал дорогую валюту на доставку мрамора из Швеции. Когда через Цихенау проходили отступавшие с востока немецкие части, он не разрешил устроить в своем дворце госпиталь для раненых солдат. Поместье за поместьем переходило в его собственность. Назначенный в 1942 г. рейхе комиссаром Украины, Кох уговорил Гитлера подчинить ему Белостокскую область, чтобы иметь повод утверждать, что его владения простираются от Балтийского до Черного моря. И в критической ситуации, когда русские захватили в апреле 1945 г. Кёнигсберг, когда окруженные 3-я и 4-я армии вели в Восточной Пруссии отчаянную, но безнадежную борьбу, а тысячи немецких беженцев напрасно ждали транспортных средств, чтобы добраться до западных земель Германии, Кох преспокойно, будто ничего не происходит в подведомственной ему территории, отирался на-совещаниях у Гитлера. В апреле 1945 г. Кох попытался удрать из имперской канцелярии, чтобы где-нибудь спрятаться. Для этого он сменил нацистскую форму на ветровку, видимо справедливо считая, что, если берлинцы узнают его на улице, без церемоний расправятся с ним. Но Гитлер не приказал его за это повесить, как тысячи солдат и офицеров, спасавших свои жизни в действительно безнадежных ситуациях. Просто Коха после этого эпизода никто больше не видел.

Другим типичным представителем партийной верхушки можно считать Отто Карла Заура, начальника технического управления имперского министерства вооружений и боеприпасов. Вместе с министром Альбертом Шпеером он отвечал за обеспечение вооруженных сил Германии всеми видами боевой техники. Уже из-за одной своей слоноподобной фигуры интриган и обманщик Заур должен был попасть в группу избранных, чье слепое повиновение и полная неразборчивость в средствах достижения цели всегда так импонировали Гитлеру. Заур тоже испытывал неистребимую жажду власти. Достаточно рельефно характеризует этого человека следующий эпизод, который я наблюдал лично. В ходе ожесточенных боев на территории Венгрии в марте 1945 г. у немецких войск группы армий «Юг» возникла острая нужда в стрелковом оружии. В тот момент на складе крупного оружейного завода в Словакии, к которому уже приближались части Красной армии, оставалось более 20 тысяч винтовок. Узнав об этом, Гитлер передал информацию Шпееру, обязав его без промедления переслать винтовки в группу армий «Юг». Когда Шпеер стал высказывать сомнения относительно возможного практического осуществления трансакции, Гитлер вызвал к себе Заура. Явившись, Заур молодцевато щелкнул каблуками и, вздернув, как и положено, руку в нацистском приветствии, лихо гаркнул «хайль, мой фюрер», чем и произвел на Гитлера нужное впечатление. Узнав, в чем дело, Заур с энтузиазмом принял поручение и пообещал доставить винтовки по назначению в течение 48 часов. Проблема была, таким образом, решена, и Гитлер остался доволен. Но войска так и не получили оружие, которое вовсе и не покидало склада предприятия. Именно после этой встречи с Зауром фюрер в своем завещании назначил его преемником Шпеера.