Текст книги "Большая жемчужина"

Автор книги: Герцель (Герцль) Новогрудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

НКУЭНГ ОБЕРНУЛСЯ

Нкуэнг обернулся.

Только этого господин Деньги и добивался. Ему нужно было, чтобы Нкуэнг обернулся. Негр должен видеть, чем занят белый.

И Нкуэнг увидел.

Правда, не сразу.

Сначала он посмотрел в сторону минданайца. Ведь именно минданаец позвал его.

Торговец занимался вполне безобидным делом: держал в руках жужжащий ящичек со стёклышком и снимал.

Тогда взгляд охотника переместился туда, куда был направлен объектив киноаппарата. Захотелось посмотреть, что минданаец снимает.

Лучше было бы не смотреть. Минданаец снимал белого. А белый вытворял нечто страшное. У Нкуэнга от увиденного в глазах потемнело.

Белый переворачивал садок, в котором плавала Большая Жемчужина.

Да, именно так. Наклонившись вперёд, упершись сильными ногами в песок, ухватив сильными руками борт полузатопленной лодки, американец мерными движениями раскачивал её.

Лодка была тяжёлая, в ней было много воды, но белый всё-таки кренил лодку то в одну, то в другую сторону. Он был очень здоровый, этот господин Деньги.

Крен лодки становился сильнее. Вода перекатывалась от борта к борту. Вода теперь сама помогала валить садок.

Шея американца побагровела, мускулы вздулись, ботинки ушли глубоко в песок. Ещё рывок. Вода хлынула из садка потоком. Лодка перевернулась. Прилипала, распластавшись в воздухе, отлетела шагов на десять в сторону и судорожно забилась в горячей коралловой пыли.

Охотник в ужасе смотрел на Большую Жемчужину. Изо всех сил ударялась рыба о землю, будто надеясь, что заставит её дать влагу. Воды! Воды! Воды!

Охотник видел и американца.

– Снимай, Чу, снимай, – говорил господин Деньги минданайцу, стоя возле бьющейся в песке прилипалы. – Дерзки в объективе рыбу и меня, а когда я тебе скажу «стоп», переводи аппарат на чёрного. Я тебе скоро скажу «стоп». Чёрный сейчас бросится бежать к нам. Вот тогда и начни его снимать.

НКУЭНГ ПОБЕЖАЛ К БЕРЕГУ

Верно, американец угадал, Нкуэнг и в самом деле побежал к берегу.

Океаниец бежал, потому что хотел спасти прилипалу и ещё потому, что хотел помочь белому.

Да, помочь. Удивляться не надо. Нкуэнгу казалось, что американец нуждается в помощи.

Он даже знал, в какой. Нужна вода. Так же, как его прилипалу спасёт вода, вода спасёт и американца.

Только прилипалу нужно пустить плавать, а американцу достаточно влажной тряпки на голову.

Нкуэнг думал о прохладной воде для приезжего, потому что считал, что у белого помутился разум. Он приписывал это солнцу. Белый хоть и носит пробковый шлем, но здешнего солнца не выдержал. У него темя перегрелось. Он от этого не в себе. Его нужно отвести в тень и полить на темя холодной воды. Тогда всё пройдёт,

Иначе Нкуэнг объяснить себе поведение белого не мог. Бедняга несомненно тронулся. Ведь не станет же человек делать зло другому человеку просто так, ни с того ни с сего. Да ещё какое зло! Только сумасшедший мог вышвырнуть Большую Жемчужину из лодки на берег, как вышвыривают гнилые водоросли. А на сумасшедшего сердиться нельзя. Ему нужно помочь.

Но ещё раньше нужно спасти Большую Жемчужину, потому что ей хуже. Она и секунды ждать не может.

УЖАС, ЖАЛОСТЬ, ЖЕЛАНИЕ ПОМОЧЬ

Нкуэнг побежал к берегу.

– Снимай, Чу, снимай, – торопил американец владельца шхуны. – Чёрный отлично бежит, у него выражение лица, какое нужно. Не выпускай лицо из объектива.

Аппарат жужжал. Минданаец усердно снимал бегущего к ним островитянина, на лице которого были написаны ужас и жалость.

УДАР

Не так уж много времени требуется, чтобы пробежать те пятьдесят метров, которые отделяли охотника от берега. Большая Жемчужина ещё дышала, билась, извивалась на жарком белом песке.

Господина Деньги возле неё не было. Он стоял ближе к минданайцу и следил, как тот снимает.

Нкуэнг подбежал к прилипале, наклонился, привычно взял в руки. Рыба шевелилась, открывала жабры, двигала хвостом. В ней ещё сохранились силы.

Охотник оглянулся. Была бы лодка, наполненная водой, он пустил бы прилипалу туда. Но садок лежал вверх килем. Перевернуть его и снова притопить слишком долго. Большой Жемчужине осталось жить секунды.

Значит, надо в море. Насовсем, навсегда. Другого выхода нет. Жаль! Но что поделать? По крайней мере, он будет знать: где-то его Большая Жемчужина плавает на просторе, а не валяется мёртвой на берегу. Он никогда не простил бы себе, если бы такую рыбу растаскали по кусочкам береговые крабы-трупоеды.

– Снимай, Чу, снимай, – шептал в это время приезжий владельцу шхуны. – Я сейчас подойду к нему. Снимай нас обоих.

Нкуэнг ничего не слышал. Он смотрел на рыбу-добытчицу, «Прощай, Большая Жемчужина, не есть тебе больше банановых гусениц, не плескаться в садке, не ловить морских черепах. Ты сейчас уплывёшь в океан».

Прилипала слабо шевельнулась. Нкуэнг широко замахнулся. Он хотел забросить рыбу подальше, чтобы её, обессиленную, не вынесло волной обратно на берег.

Но бросить не удалось. Сильный удар вышиб прилипалу из рук Нкуэнга. Охотник растерянно оглянулся. Перед ним стоял господин Деньги. Это его удар заставил островитянина уронить рыбу.

Охотник с состраданием посмотрел на белого. Белому не плохо. Он совсем не в себе.

– Ничего, сейчас… – постарался успокоить Нкуэнг американца. – Рыба ждать не может, а ты немножко-немножко подожди. Я сейчас тебе воды принесу.

СЪЁМКА ИДЁТ ПО ПЛАНУ

Американец стоял перед Нкуэнгом в угрожающей позе. В нескольких шагах от них съёмочная камера в руках минданайского торговца издавала жужжащие звуки. Господин Деньги имел все основания быть довольным. Съёмка шла отлично. А дальше пойдут кадры ещё более интересные. Он добьётся того, что снимет островитянина, рвущею волосы от горя, катающегося в отчаянии по земле. Цветные ведь очень здорово умеют выражать своё отчаяние.

Итак, надо продолжать. Господин Деньги скосил глаза на минданайца, сделал знак, чтобы тот ничего не упускал. Охотник сейчас, конечно, снова наклонится над рыбой. Надо использовать момент. Внимание, начали!..

Верно. Как американец предвидел, так охотник и поступил. Не глядя на белого, не обращая внимания на жужжащий аппарат, Нкуэнг наклонился, чтобы поднять Большую Жемчужину. Он всё ещё не терял надежды спасти ее. Это ничего, что она еле шевелит жабрами. Прилипалы живучие. Ей бы только в море попасть, там придёт в себя.

…Аппарат жужжал. Всё шло, как господин Деньги думал. Охотник протянул руку к прилипале… Так. Он дотронулся до неё… Очень хорошо! А сейчас подходит время действовать белому господину. Внимание!

Быстро и чётко господин Деньги сделал умелый боксерский выпад в сторону Нкуэнга. Короткий резкий удар в грудь сбил охотника с ног.

– Снимай, Чу, снимай! – крикнул господин Деньги. – Переводи объектив на мои ноги.

Чуонг послушно направил стеклянный глаз чёрного ящичка на поросшие светлыми волосами ноги в коротких штанах и тяжёлых ботинках с толстой двойной подошвой. Эти ноги находились в движении. Большие ботинки сгребали песок на ещё живую рыбу-добытчицу. Прошло всего несколько секунд, и над прилипалой вырос белый песчаный холмик. Всё. Нет больше удивительной рыбы, которую Нкуэнг считал своей гордостью, своим другом, которая кормила его семью. Кончилась Большая Жемчужина. Была и перестала быть.

– Теперь наведи аппарат на чёрного, – сказал господин Деньги минданайцу. – Ты сейчас увидишь, как он с горя будет кататься по земле. Они совершенно не умеют сдерживать себя в горе.

НЕТ, СОЛНЦЕ ТУТ НИ ПРИ ЧЁМ

Нкуэнгу в самом деле было очень тяжело. Тяжело было видеть, как одуревший от солнца белый хоронит ещё живую Большую Жемчужину, тяжело чувствовать своё бессилие. Оглушённый ударом, он не сразу мог встать.

Но вот Нкуэнг приподнялся. Мистер Берти изображал в это время перед аппаратом торжествующего белого господина: нога – на песчаном холмике, улыбка во всё лицо, глаза смотрят прямо в объектив. Привычных непроницаемых зеркальных очков на носу нет. Сложенные, они торчат из верхнего кармана рубашки грубого полотна. С тех пор как господин Деньги появился на Тааму-Тара, он, кажется, впервые позволил себе снять очки.

Приподнявшись, снизу вверх Нкуэнг посмотрел прямо в глаза белого.

Они его поразили. Что такое? С чего он решил, будто приезжий не в себе? Ничего подобного! У того, кто пострадал от солнца, – глаза красные, воспалённые, налитые кровью, взгляд блуждающий… А у белого глаза ясные, холодные, недобрые. Он, оказывается, совсем здоров, белый. Нкуэнг напрасно сваливал всё на солнце! Солнце тут ни при чём.

ХУЖЕ БАРРАКУДЫ

Когда правда дошла до сознания охотника, когда он понял, что всё сделанное господином Деньги было сделано нарочно, чтобы самому развлечься, а его, Нкуэнгв, унизить, океаниец вскочил. Он стоял пепельно-серый, на лице выступили крупные, с горошину, капли пота, плечи подёргивались, как в ознобе, дыхание вырывалось из груди прерывисто, со свистом.

И серый цвет лица, и капли пота, и дрожь, и свистящее дыхание – всё это было от ярости. Ярость бушевала в Нкуэнге, будто буря в океане.

Значит, вот он какой, господин Деньги, думал охотник. Его правильнее было бы называть не «господин Деньги», а «господин Зло». Он хуже барракуды, рыбы-убийцы, самой злой рыбы морских глубин. Та убивает, потому что родилась такой, потому что иначе жить не может. А белый? Что ему сделала Большая Жемчужина? Напала на него? Нет. Или, может быть, он голоден был, ему нужна была пища? Тоже нет. Так почему же он загубил добытчицу?

Океаниец смотрел в холодные, как у барракуды, глаза белого и в них находил ответы на свои вопросы. Всё объясняется просто: господин Деньги только себя считает человеком, чёрные для него ничто, улитки, гнилые водоросли.

Но кто дал ему право так считать? Разве он особенный?

Нет, такой же, как все. Как у всех, у него только одна голова, две руки, две ноги. Кровь в его жилах, как у всех, красная, а то, что кожа белая, значения не имеет. Какая разница, белая у человека кожа, жёлтая или чёрная? Важно, чтобы человек был человеком: чтобы делал добро, а не зло, чтобы трудился, а не пользовался чужим трудом, чтобы украшал жизнь, а не уродовал, чтобы доставлял радость другим, а не горе.

Вот каким должен быть человек. Однако господин Деньги не такой. Он не только не лучше других, он много хуже. От него вред, а не польза. У него при его белой коже чёрное сердце. От таких избавляться надо.

Ярость против плохого белого требовала выхода. Сжав кулаки, Нкуэнг двинулся на господина Деньги.

ШЛЕМ ПОД НОГАМИ

Господин Деньги растерялся. Негр делает что-то не то. Он должен сейчас быть в отчаянии, плакать, биться головой о землю, рвать на себе волосы от горя, а вместо этого…

Вместо этого Нкуэнг с искажённым от ярости лицом, с мрачным блеском в глазах, с крепко сжатым ртом, из которого вырывалось хриплое, прерывистое дыхание, шёл на белого. Вид был страшный. Громадные чёрные кулаки, сжатые с такой силой, что побелели в суставах, тянулись к господину Деньги. Он сожмёт сейчас этими руками горло чужака, он убьёт его.

Господин Деньги не был трусом. Нет, этого про него сказать нельзя. Но он любил себя. Любил своё чисто выбритое, холёное лицо, крепкую шею, мускулистые руки, длинные ноги, прикрытую лёгкой рубашкой грудь. И, когда он представил себе, что океаниец кинет его на острые кораллы, сожмёт кулачищами горло, изувечит лицо, ему стало страшно. Островитянин ведь в полном бешенстве. Его не остановишь. С ним сейчас десятерым не справиться. Значит, нечего быть дураком. Нужно спасаться, пока не поздно.

Подумал, правда, мистер Берти и о том, что не очень-то лестно ему удирать от цветного. Но тут же эту мысль отогнал. Чего там! Жизнь дороже самолюбия. Да и кто узнает? Что произошло, то произошло. Кому он станет болтать о своём унижении?

Словом, господин Деньги побежал от Нкуэнга, как кролик от овчарки. Куда девались гордость, осанка, самомнение! Всё побоку. Главное сейчас – секунды и метры. Выиграть время, оставить побольше расстоянии между собой и неистовым океанийцем.

Будь у мистера Берти в руках аппарат, ои бросил бы его под ноги охотника. Но аппарат находился у минданайца, и под ноги Нкуэнга полетел пробковый шлем. Мистер Берти сдёрнул его с головы, швырнул на землю, а сам со всей возможной быстротой пустился бежать к моторке.

Шлем, покатившийся по белой коралловой крошке, свидетельствовал о том, что мистер Берти хотя и очень испугался, но способности рассуждать не потерял. Его ума хватило на хитрую уловку. Где-то он слыхал, что когда медведь неожиданно нападает на человека, то зверя лучше всего задержать, швырнув ему под ноги ка вещь – шапку, перчатки, куртку… всё равно. Медведь в таких случаях задерживается, отвлекается, теряет время.

Вот и полетел пробковый шлем под ноги охотника. Господин Деньги думал этим задержать преследователя.

Но уловка не удалась. Нкуэнг не отвлёкся. Головной убор белого хрустнул под ногами охотника, словно яичная скорлупа, а сам охотник, даже не заметив попавшегося ему на пути препятствия, промчался дальше. Haгнать господина Деньги… Нагнать и дать выход своему гневу. Никаких других мыслей у него в ту минуту не было.

Аппарат жужжит. Минданаец усердно снимает, но ему кажется, что всё идёт не совсем так… Мистер Берти, сдаётся, не предвидел, что охотник рассердится, пустится за ним в погоню, превратит его пробковый шлем в лепешку. Но… впрочем… кто знает? Взбалмошный американец, может быть, нарочно всё это подстроил. Вполне возможно, что именно такие кадры его устраивают.

А раз так, то нужно снимать. Плакали его семьдесят долларов, если он что-то пропустит.

И Чуонг старается, поворачивает хитро устроенный чёрный ящичек с никелированными рычажками и зорким, ясным глазом-стёклышком то туда, то сюда. Перед объективом проходит кадр за кадром. Вот, пригнувшись, убрав голову в плечи, с испуганным лицом бежит по берегу мистер Берти. Потом несколько метров пустынного белого песка – и в кадре охотник. Большой, широкоплечий, порывистый, яростный. Кулаки сжаты, в глазах – мрачный огонь. Сколько в нём силы и гнева!

МОТОР ЗАГОВОРИЛ

Нкуэнг нагонял. Расстояние между ним и господином Деньги сокращалось, ещё несколько секунд – и схватит. Мистеру Берти казалось, что он уже чувствует на своём затылке горячее дыхание охотника: затылок-то голый, шлема нет.

В общем, плохо. Ужасно плохо. Совсем конец.

И преследуемый и преследователь пробегали в это время мимо вещей, сваленных на берегу. Тех самых, что были вынесены из катера для обмена на прилипалу.

Отчаяние будит мысль. Не сбавляя скорости, господин Деньги схватил раскрытую коробку с набором рыболовных крючков, отвёл руку назад и движением сеятеля, сеющего зерно, высыпал все крючки на землю.

Крючок – не пробковый шлем. На него босой ногой не наступишь. А тут перед Нкуэнгом их было несколько дюжин. Стальные, отлично отделанные, мудрёно изогнутые, с угрожающе торчащими кверху остриями, они легли перед Нкуэнгом, словно противотанковые ежи на пути танка. Нкуэнг, как он ни был разгорячён, понял: препятствие нужно обежать, иначе ступням худо придётся.

Несколько секунд, которые понадобились охотнику, чтобы обогнуть часть берега, усеянного рыболовными крючками, спасли господина Деньги. Он добежал до катера, перевалил через борт, дёрнул узел каната, которым судёнышко было привязано к стволу прибрежной пальмы, рванул за рычаг двигателя, нажал на педаль. Мотор заговорил, винт взбил пену. Между берегом и кормой катера легла белая дорожка. Она тянулась всё дальше от берега.

Океаниец остановился у края воды. Яростно следил он за мелькавшим над волнами затылком господина Деньги. Проклятый!.. Если бы не мотор… У белых всюду машины…

КРЮЧКИ ОСТАЛИСЬ

Владелец шхуны остался один. Ему вдруг стало не по себе. Чужой он ведь всё-таки на Тааму-Тара. Захотелось вернуться на судно.

Но покинуть остров удалось не сразу. Пришлось долго сигналить руками, пока катер не отвалил от шхуны. Его вёл один из матросов. Это мистер Берти, отдышавшись, догадался наконец послать за минданайцем.

Вещи, сваленные на берегу, Чуонг прихватил с собой. Он считал, что сделка между господином Деньги и охотником не состоялась и, следовательно, нет никакого смысла задаром оставлять добро. Американцу же будет представлен счёт. Мистер Берти всё равно не сумеет разобраться, остался ли товар на острове или вернулся в трюм шхуны.

Хотел минданаец собрать также и разбросанные белым рыболовные крючки, но потом передумал: бог с ними, пусть остаются. Стоят они гроши, а перед островитянами зато, когда снова побывает здесь, сможет похвастать своей щедростью. Вот, мол, оставил вам в подарок несколько дюжин первосортных крючков. Они их подберут. Весь песок в том месте просеят, но соберут. Крючки для них ценность.

КАССЕТА ПОЛЕТЕЛА ЗА БОРТ

Ступив на борт шхуны, Чуонг немедленно направился в каюту белого. Он всегда считал, что дело делать надо не откладывая. Его дело сейчас заключалось в том, чтобы вытянуть из мистера Берти те семьдесят долларов, что ему причитались за съёмку.

Господин Деньги лежал в каюте на койке скучный и вялый.

– Мистер Берти, – начал минданаец, с деланным оживлением потирая сухие маленькие руки, – я все сделал, как вы сказали: снимал, снимал, снимал. Ничего не пропустил. Вашему киноаппарату досталось. Он, по-моему, вспотел от работы, хе-хе…

Господин Деньги поднялся с койки.,

Значит, всё снял?

Каждый ваш шаг и каждый шаг чёрного, даже когда эти шаги… – минданаец хотел удержаться, но не смог и хихикнул, – даже когда эти шаги были немножко большие, немножко быстрые.

Мистер Берти покраснел, но пропустил ехидный владельца шхуны мимо ушей. «Проклятый торговец! думал он. – Надо заткнуть ему рот».

– Значит, снял? – повторил вопрос господин Деньги, как бы думая о чём-то другом. – Так, так… – со скучающим видом он протянул к минданайцу руку: – Ну-ка, дай аппарат.

– Пожалуйста. – Торговец снял с шеи висевший на ремешке чёрный ящичек и отдал американцу.

Господин Деньги молча повернул рычажок, вынул из ящичка кассету с отснятой плёнкой и так же молча, ничего не говоря, выбросил кассету в открытый иллюминатор, туда, где за деревянной обшивкой шхуны плескался океан. Была киноплёнка – и нет киноплёнки; было на ней запечатлено несколько сот маленьких снимков, сделанных на Тааму-Тара, – и нет больше снимков. Никто о них не должен знать. Не к чему показывать, как белый убегал от негра.

Минданаец, горько улыбаясь, проследил взглядом за полётом кассеты в иллюминатор.

Неужели вместе с нею вылетели из кармана и обещанные семьдесят долларов? Американец может не отдать. Работа, которую выбрасывают, – не работа. За неё денег не платят.

Но торговец напрасно огорчался. Швырнув киноплёнку за борт, мистер Берти сунул руку под подушку, достал бумажник, вынул пачку зелёненьких бумажек.

Вот что, Чу, – сказал он, протягивая Чуонгу деньги. – Тут семьдесят долларов за съёмку и ещё пятьдесят за то, что съёмки не было. Понял?

Н-не совсем, мистер Берти.

Не было съёмки, не было черномазого, не было прилипалы… Ты ничего не снимал и ничего не видел. Я не хочу больше ни одного слова слышать об этом. Ясно?

Минданаец бережно взял доллары.

Можете быть спокойны, мистер Берти. Мало ли что бывает… Они ужасно глупые, эти люди на островах…

Довольно! – прервал мистер Берти. – Я ведь сказал – ни слова.

Всё, мистер Берти, всё… – Минданаец засеменил к выходу. – У нас здесь больше дел нет. Я распоряжусь, чтобы подняли якорь.

Вскоре застучал мотор, шхуна развернулась и быстро, будто убегая, стала удаляться от Тааму-Тара.

ПИРАМИДКА ИЗ КОРАЛЛОВ

Нкуэнг наблюдал с берега за шхуной, потом медленно побрёл домой.

Он шёл и думал о Большой Жемчужине. Жалко рыбу! Ох, как жалко! До того жалко, что сказать невозможно. Не скоро раздобудет он вторую такую, а ещё вернее – никогда. Большая Жемчужина была одна. Равную ей не найти.

Погружённый в свои мысли, охотник собрался свернуть на тропинку, ведущую к хижине, как вдруг услышал, будто за кустами, загораживающими берег, кто-то плачет.

Страх мурашками побежал по спине. Уж не душа ли это рыбы-добытчицы тоскует и рвётся в море?

Океанийца тянуло прибавить шаг, но он пересилил себя, остановился. Плач донёсся явственней. Было в нём нечто знакомое. Нкуэнг пошёл на звук. Обогнув кусты, он увидел маленькую тёмную фигурку, освещенную лучами солнца. Да ведь это Руайя!

– Руайя! – окликнул девочку отец.

Девочка не шевельнулась.

Охотник подошёл вплотную. Руайя сидела у песчаного холмика, насыпанного господином Деньги. Вершина его заканчивалась пирамидкой, сложенной из кораллов.

Ты сложила? – спросил Нкуэнг.

Девочка подняла голову.

Да. Так лучше. Я хочу знать это место.

Хорошо сделала. Пойдём домой.

Руайя встала. У ног её что-то блеснуло. Нкуэнг пригляделся. Это было зеркальце – овальное, двойное, в пластмассовой окантовке.

Смотри, потеряла. – Он показал пальцем на подарок белого.

Не потеряла, бросила, – сказала Руайя. – Не нужно оно мне, ничего от белого не нужно.

Руайя наклонилась и куском коралла ударила по маленькому блестящему овалу, в котором отражался песчаный холмик с пирамидкой на вершине. Зеркальце распалось на мелкие куски. В каждом отразился песчаный холмик.

– Хорошо сделала. Пойдём домой, – снова повторил Нкуэнг.

Больше до самого дома отец и дочь не произнесли ни слова.