Текст книги "Каллисто"

Автор книги: Георгий Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

ЗЕЛЕНАЯ ПЛАНЕТА

В этот вечер Широков долго разговаривал с Диегонем. Этот разговор был продолжением того, который возник в палатке звездоплавателей в связи с известием о ранении каллистянского астронома.

Мьеньонь, которого забыли предупредить о просьбе Синьга, ничего не стал скрывать от своих товарищей.

Широков с напряженным вниманием следил за каждым словом инженера. Он опасался, что причины покушения будут изложены неправильно. Так и случилось. Тогда Широков сам начал говорить. Он прочел каллистянам целую лекцию и сам удивился, как хорошо это ему удалось. Звездоплаватели отлично поняли все, что он говорил, и засыпали его вопросами. Беседа о современной жизни на Земле затянулась до полуночи.

Когда она кончилась, Широков вышел из палатки, решив немного посидеть на воздухе перед сном. Через несколько минут к нему присоединился Диегонь.

– Как быстро и хорошо вы овладели нашим языком! – сказал он.

– Еще недостаточно хорошо, – ответил Широков.

– Правда, что Ляо Сен знает восемнадцать языков?

– Теперь уже девятнадцать.

– Нашим языком он владеет хуже, чем вы. Мне кажется просто невероятным, что человек может удержать в памяти девятнадцать различных языков. У нас всегда существовал только один язык.

– Расскажите мне о вашей родине, – попросил Широков.

Диегонь поднял голову и стал смотреть на звезды. Небо было безоблачно, и туманная полоса Млечного Пути казалась очень яркой. Ночь была теплой, но Широков видел, как каллистянин плотнее застегнул меховой воротник. Для него было слишком холодно.

– Рьельос, – сказал он, – не виден у вас.

– Он виден зимой.

– Да, я знаю. У вас тепло сменяется холодом и опять теплом. «Льетьо» сменяется «зимьой». (Он по-русски сказал эти два слова.) Нам трудно представить себе, как вы живете в таком сменяющемся климате. К тому же и «льетьомь» у вас холодно.

– Мы к этому привыкли, – сказал Широков.

– Да. И поэтому ваша кожа такая светлая. Мне нравится ваша планета. Я хотел бы еще раз посетить ее.

– Вы думаете, что полет к нам будет повторен?

– Конечно. И вы прилетите к нам. Общение двух планет, раз начавшись, будет продолжаться. Но мне, конечно, не удастся еще раз попасть на Землю.

– Почему?

Диегонь повернул голову к Широкову. Его черное лицо плохо различалось в темноте.

– Мне странно слышать от вас такой вопрос, – сказал он. – Так же, как на Земле, на Каллисто существует старость и люди не вечны. Не забудьте, что на полет туда и обратно требуется одиннадцать лет, по нашему счету.

– Вы еще не стары.

– Мне тридцать шесть лет.

«Семьдесят два по-нашему», – подумал Широков.

– Я не был на вашей планете, – сказал он, – и очень хочу попасть на нее.

– В вашем возрасте это вполне осуществимо. Мне почему-то кажется, что вы полюбите нашу Каллисто.

– Я ее уже люблю, – сказал Широков.

Диегонь ласково положил руку на руку Широкова.

– Мы это видим, – сказал он. – И больше всех полюбили именно вас и именно за это. Мы были бы рады взять вас с собой, когда будем возвращаться на Каллисто.

Широков вздрогнул всем телом от этих слов, отвечавших на его сокровенные мысли. Он смешался, покраснел и был рад, что благодаря темноте его собеседник не видел этого.

– Расскажите мне о вашей родине, – вторично попросил он.

– Вы о ней уже много знаете.

– Нет, совсем немного. Даже очень мало. У нас очень смутные представления о вашей жизни. Как вы живете сейчас? Как жили раньше? Нам кажется, что каллистяне прошли тот путь, который проходят сейчас народы Земли. Я вам рассказывал об этом. Было ли у вас такое же время?

– Земля и Каллисто, – ответил Диегонь, – родные сестры. Как природа и люди Каллисто похожи на природу и людей Земли, так и история обеих планет имеет много общего. Была ли у нас другая жизнь? Да, была и не менее тяжелая, чем та, о которой вы сегодня говорили. Много веков на Каллисто существовало два класса. Вы видели снимки наших жилищ. Это прекрасные здания, достойные того, чтобы в них жил человек. Но так было не всегда. Было время, когда огромное большинство населения жило в условиях неимоверной нищеты. Вы помните, недавно нам показывали картину, «кьиньо», о жизни вашей черной расы в «Афьрьнкье». Там были хижины из ветвей растений и люди ходили почти голыми. Вот так и жили каллистяне. Рабский труд и полное бесправие были уделом сотен миллионов. У нас всегда был только один народ, и поэтому для войн, подобных вашим, не было оснований. Но на Каллисто все же лилась человеческая кровь. Класс хозяев, считавшихся божествами, натравливал одну часть населения на другую, пользуясь для этого самыми дикими суевериями сплошь безграмотного населения. Но со временем сознание несправедливости существующего порядка все больше росло и укреплялось в среде рабочих. Росла их организованность, а развивавшаяся техника повлекла за собой и распространение грамотности. Потребовался грамотный рабочий. История развития нашей революционной мысли слишком длинна я сложна, чтобы говорить о ней сейчас. В свое время вы прочтете наши книги и узнаете, как это было. Наша революция была бескровной. Она свергла класс хозяев. Двести пятьдесят лет тому назад, по вашему счету, этот класс исчез совсем. Каллисто стала зеленой… Сейчас у нас нет ни одного человека, не имеющего самого широкого образования.

Диегонь говорил быстро и горячо. Широков не все понял из его рассказа, но ни словом не перебивал рассказчика. Когда каллистянин замолчал, он спросил:

– Почему вы сказали, что Каллисто стала «зеленой»?

– Объяснение этому слову надо искать в нашей истории, – ответил Диегонь. – Люди, боровшиеся за свободу, назывались «зелеными».

– Какой же общественный строй у вас сейчас?

– Очень простой. Каждый трудится для всех и все для каждого. Богатства планеты принадлежат всем. Каждый имеет возможность полностью удовлетворить свои потребности.

– У нас такой строй называется коммунизмом, – сказал Широков.

– «Кьомьуньизьмь», – с трудом повторил Диегонь. – Объясните, что это означает.

– В прежние времена,-сказал Широков, – у нас люди жили в нищете, кроме небольшой кучки хозяев. Потребности большинства не удовлетворялись. Плоды людского труда шли в пользу немногих, а те, кто создавал эти плоды, не могли жить по-человечески. Такая система еще не везде исчезла на Земле и называется у нас «эксплуататорской». Я не могу перевести это слово на ваш язык.

– Я понимаю, – сказал Диегонь.

– Сейчас, – продолжал Широков, – на половине нашей планеты другой принцип. Мы требуем от каждого отдать все, на что он способен, и даем ему по результатам его труда на пользу всех. Это промежуточная стадия. Мы стремимся к другому. Чтобы каждый человек отдавал обществу все свои способности, а получал все, что ему нужно, независимо от результатов его труда. Это и будет то, что мы называем коммунизмом.

– В этом смысле у нас именно такая система, – сказал Диегонь. – Каждый берет то, что ему нужно.

– Значит, у вас коммунистическое общество. А кто руководит работами, кто составляет планы, следит за их выполнением?

– Раз в десять лет мы избираем совет старейшин. Ему все обязаны подчиняться.

– А если кто-нибудь не захочет?

– Таких случаев никогда не было.

– Ну, а если бы все-таки? Ведь аппарата принуждения у вас нет?

– Не представляю себе такого случая, – сказал Диегонь. – Мы же сами выбираем совет, и он действует в интересах всех. Все заинтересованы в выполнении общих работ.

– Обязательное рабочее время у вас существует?

– Принято работать четыре-пять часов. Кто здоров, тот работает.

– И никто не пытается уклониться от труда?

– Зачем же! – с искренним удивлением ответил Диегонь. – Мы никого не заставляем работать. Если человек не участвует в какой-либо общей работе, то, значит, он делает какую-нибудь другую. Например, я много лет работал над проектом звездолета. Все это время я не принимал участия в другой работе.

– Вы меня не понимаете, – сказал Широков. – Я говорю о том, что кто-нибудь может ничего не делать и жить за счет труда других.

– Теперь я понял, – сказал Диегонь. – Видите ли, Пьетья (Синьг и Диегонь называли Широкова по имени, по его собственной просьбе), дело в том, что изменение отношений между людьми изменяет их взгляды на труд. В первые десятилетия нашей «зеленой» жизни такие явления, конечно, были. И аппарат принуждения у нас существовал. Иначе не могло быть. Люди получали по своим потребностям, но только в том случае, если они работали установленное время и качество их труда было таким, как надо. Но время шло, новые отношения становились привычными, сознание людей менялось. И метод принуждения постепенно исчез сам собой, так как не к кому стало применять его. Сейчас, если человек ничего не делает, то это означает, что он болен или сильно утомлен. И в том и в другом случае отдых ему необходим. Это уже относится к области медицины.

Широков долго молчал.

– Все, что вы говорите, – сказал он, – доказывает мне, что на Каллисто исчезли многие понятия, существующие на Земле. Ваш прилет покажет людям, что получается, когда исчезнет эксплуатация человека человеком. Пример Каллисто – мощный толчок для тех, кто не идет еще по пути нашей страны. Он будет иметь огромные последствия.

– Мы будем рады, если наше посещение вашей планеты чем-нибудь поможет вам. Мы видим на примере Ю Син-чжоу, что у вас не все благополучно.

– Вы еще многого не знаете, – со вздохом сказал Широков. – Наша революция труднее вашей и именно потому, что у нас не один, а много народов. Что вы думаете о покушении Ю Син-чжоу? Как вы его расцениваете? – задал он вопрос, который не переставал мучить его.

– Так же, как и вы, – просто ответил каллистянин.

Он сказал это так, что Широков сразу понял, что его опасения ложны.

– Мы вас хорошо понимаем, – Диегонь провел пальцами по лбу Широкова. Все уже знали, что этот жест был на Каллисто выражением ласки. – И мы всегда искренни с вами. Покушение Ю Син-чжоу вам так же тяжело, как и нам. Мы это знаем.

«Что, он мысли мои прочел, что ли?» – подумал Широков.

Ему трудно было вести этот разговор. Он еще недостаточно свободно владел языком. Было ясно, что общественное устройство на Каллисто во многом походило на то, к которому стремились коммунисты, но не все было понятно. Он мог задать еще тысячу вопросов.

– Существует у вас семья? – спросил он.

– Ответ содержится в самом вашем вопросе, – ответил Диегонь. – Раз на нашем языке есть слово «семья», то, следовательно, сна существует.

Он вынул из нагрудного кармана фотокарточку. Широков зажег фонарик. На снимке были изображены шесть человек каллистян, сидящих на ступенях каменной лестницы.

– Этот снимок, – сказал Диегонь, – сделан перед самым отлетом с Каллисто. Эти шестеро – мои дети. Как видите, они вполне взрослые. От пятнадцати до двадцати пяти лет. Чтобы проститься со мной, они съехались вместе.

Широков внимательно рассматривал фотографию. Двое изображенных на ней особенно привлекли его внимание. Они были одеты в такие же костюмы, как и остальные, но нежный овал их лица, поза и весь внешний облик указывали на то, что он впервые видит женщин Каллисто. Несмотря на непривычный облик, они показались ему очень красивыми.

– Это ваши дочери? – спросил он.

– Да. Льетьи и Мьеньо. Они самые младшие. Вы полюбите их, когда будете на Каллисто.

– Почему вы так уверены, что я буду на Каллисто? – спросил Широков.

Ему показалось, что Диегонь пристально посмотрел на него в темноте.

– Я для вас чужой человек, – сказал каллистянин, – но если вы хотите послушать совета просто старшего товарища, то перестаньте скрывать то, что всем ясно. Ваше желание лететь на Каллисто ни для кого не тайна. И, насколько я понимаю, это желание не встречает возражений. Вы говорили с Куприяновым?

– Я поговорю с ним, – ответил Широков.

– Хорошо сделаете. Профессор любит вас, но он поймет и одобрит.

– Вы любите своих детей? – спросил Широков, меняя тему.

– Как и все, – ответил Диегонь. – Дети – цветы жизни.

Широков вздрогнул от неожиданности.

– Откуда вы знаете это выражение?

– Оно очень древнее.

– Это замечательно! – сказал Широков. – Дети – цветы жизни! Это самая прекрасная мысль, которая когда-либо была высказана у нас на Земле. И это ваша мысль, выраженная в точности теми же словами! Изумительное совпадение!

В МОСКВУ!

На следующий день, четырнадцатого сентября, инженеры правительственной комиссии, Лежнев и два каллистянских инженера – Мьеньонь и Ньяньиньгь – вылетели из лагеря в Москву.

Предстоявшая им задача была чрезвычайно ответственна и срочна. На советских заводах из земных материалов нужно было изготовить аппарат для резки, а затем для сварки металла, из которого был сделан звездолет.

Как уже выяснилось раньше, для этого было необходимо прежде всего получить сплав, способный выдержать температуру в одиннадцать тысяч градусов, а таких сплавов еще никогда не изготовляли на Земле. Газ для сварочного аппарата тоже был неизвестен.

Все понимали, что если не удастся добиться успеха, то звездоплаватели будут обречены навсегда остаться на Земле и не увидят больше своей родины. Нечего и говорить, что люди были готовы совершить невозможное, но не допустить такого конца космического полета.

Каллистяне, несомненно, отдавали себе отчет в серьезности своего положения и понимали, что спасти их может только техника Земли, сила ее промышленности. Они, конечно, сильно волновались, но внешне ничем не проявляли этого. Их поведение и отношение к людям оставались прежними.

Только раз Широков услышал среди них тревожный разговор. Он постарался, как мог, успокоить своих друзей и внушить им веру в благополучный исход.

Прощаясь с Мьеньонем, Диегопь сказал ему:

– Помните, что от вас зависит, увидим ли мы когда-нибудь нашу Каллисто.

– Я не меньше вашего хочу ее увидеть, – ответил инженер.

– Все зависит от того, что смогут сделать для нас, – сказал Ньяньиньгь.

– Все! – убежденно воскликнул Широков.

– Желать, – ответил ему Мьеньонь, – это еще не значит иметь возможность выполнить желаемое. Мы нисколько не сомневаемся в вашей готовности помочь нам, но…

– На Земле есть все, что необходимо, – настойчиво повторил Широков.

– Не сомневайтесь! Советское правительство сделает все, чтобы обеспечить вам возвращение на родину.

– Будем надеяться, – грустно ответил каллистянин. – Ничего другого нам не осталось.

– Анатолий Владимирович! – по-русски сказал Широков Лежневу. – Не давайте им приходить в отчаяние. Почаще говорите с ними. Могут на первых порах случиться неудачи. Поддерживайте в них бодрость и уверенность в конечном успехе.

– Мне самому до слез жалко их, – ответил Лежнев.

В этот день с самого утра, погода стала хмуриться. Временами накрапывал мелкий осенний дождь. В низинах не расходился ночной туман. Вершина звездолета смутно проступала в колеблющейся дымке.

Настроение обитателей лагеря соответствовало погоде. Все были хмуры и неразговорчивы.

Куприянов предложил каллистянам переодеться в земную одежду, но они решили остаться в своих серых комбинезонах с красными воротниками.

Их головы были непокрыты. На Каллисто не употребляли головных уборов.

Широков поговорил с Синьгом, вернувшимся вместе с Вьеньянем из Курска, и с его помощью уговорил звездоплавателей взять плащи с капюшоном для защиты от дождя.

Они согласились с видимой неохотой.

– Скоро наступит зима, – говорил Широков. – Будет очень холодно. Если вы не переоденетесь, то неизбежно заболеете.

– Мы подумаем, – отвечали ему.

Куприянов и Широков понимали, что если бы не угроза никогда не увидеть Каллисто, звездоплаватели не возражали бы против земной одежды. Они хотели в ожидавшей их чуждой обстановке сохранить хотя бы платье своей родины.

В этот день утром в лагерь пришло письмо из Америки, адресованное Диегоню. Так как оно было написано по-английски и Диегонь все равно не мог без переводчика прочитать его, Козловский попросил Широкова перевести это письмо. Оно было передано из Нью-Йорка по бильдаппарату и прислано из Москвы фотопочтой.

Американский стальной король предлагал каллистянам свои услуги. Он ручался, что в короткий срок изготовит требуемый сварочный аппарат, синтезирует нужный для него газ и вообще сделает все, что нужно для исправления «сердца» звездолета. В письме заключался тонкий намек на то, что диверсия была произведена с ведома Советского Союза.

– Довольно неуклюжий маневр, – сказал Козловский, выслушав перевод.

– А его уверенность в успехе – преждевременна.

– Что будем делать с письмом? – спросил Широков.

– Немедленно передадим адресату, – ответил Козловский. – Хорошо, что Мьеньонь и Ньяньиньгь еще не уехали.

– А если… – начал Широков, но Козловский перебил его.

– А если они согласятся, – сказал он, – то мы примем меры как можно скорее доставить их в Америку. Вот и все. – Неожиданно для Широкова он рассмеялся. – Я прошу вас, Петр Аркадьевич, передать и перевести это письмо в присутствии Лемаржа и профессора Маттисена. Они понимают английский язык. Это для того, чтобы они могли подтвердить, что письмо Диегонем получено и он знает его содержание.

– Вы думаете?..

– Я ничего не думаю Думать должны каллистчне.

– А этот намек?

– Если они не поймут, то разъясните им.

Широков в точности выполнил поручение. Он сделал это не без тайного опасения. А что, если каллистяне согласятся? Об Америке они знают достаточно.

– Ну что? – спросил Козловский, встретившись через полчаса с Широковым.

– Диегонь только рассмеялся; а Мьеньонь другими словами повторил то, что сказали вы, – «неуклюжий маневр».

Козловский пожал плечами.

– Удивляюсь, – сказал он, – что вы так плохо понимаете их. Разве можно было в этом сомневаться?

Письмо из Америки оказалось не единственным. Весь день приходили аналогичные письма и телеграммы со всех концов мира. Казалось, что во всех странах испытывали горячее желание помочь каллистянам в постигшей их беде. Широков добросовестно читал все эти послания Диегоню, пока каллистянин сам не попросил его прекратить чтение этих писем.

– Мы вверили свою судьбу вам, – сказал он. – Вы наши братья. Нам и так уже надоели газеты, которые вы нам читаете.

В лагере получались многие зарубежные газеты, и Козловский требовал, чтобы каллистяне были в курсе того, что в них писалось. Диверсия на звездолете и ранение Вьеньяня были в центре внимания мировой печати. Подавляющее большинство газет осуждали совершенное преступление и помещали на своих страницах протесты и негодующие письма Академий, научных институтов и обществ, учащейся молодежи всех стран и отдельных крупных ученых. Покушение на гостей Земли вызвало бурю негодования во всем мире. Но были и такие газеты, которые использовали сообщение о диверсии для клеветнических выпадов по адресу Советского Союза, и именно об этих газетах и говорил Диегонь.

Оставаться в лагере больше было нельзя. Осень вступала в свои права. «Иностранный лагерь» уже ликвидировался. Некоторые его обитатели переехали в Москву, чтобы там продолжать работу, другие вернулись на родину. Пора было всем уезжать отсюда.

Куприянов собрал совет, на котором присутствовали все каллистяне и члены экспедиции. Было решено переехать в Москву утром шестнадцатого числа.

– А вы, Николай Николаевич, – спросил Широков, зайдя вечером в палатку секретаря обкома, – неужели нам придется расстаться с вами?

– А зачем я вам?

– Вы поедете в Москву? – радостно спросил Широков, увидя в глазах своего собеседника лукавые огоньки.

– К сожалению, – шутливо ответил Козловский. – Такова уж моя горькая участь. Моя жена и то уж ворчит.

– Вы так полюбили каллистян, – сказал Широков. – Мне очень жаль, что вы не можете сами говорить с ними. Почему вы не учитесь их языку?

– Я его немного знаю, – по-каллистянски ответил Козловский.

Он весело рассмеялся, видя изумление Широкова.

– Этот язык дается мне трудно. Не то, что вам. Но я им обязательно овладею. Я хочу прочесть книги, которые они оставят на Земле, а когда звездолет прилетит вторично, я буду говорить с ними. Я твердо решил дожить до этого.

– Если бы я знал, – сказал Широков, – то помог бы вам.

– Мне помогал Лежнев. И не только мне. Еще один член нашей экспедиции изучает язык Каллисто.

– Кто?

– А этого я вам пока не скажу. Узнаете в свое время.

На следующий день погода окончательно испортилась. Весь день шел дождь. Земля стала мокрой, вязкой, и звездоплаватели были вынуждены надеть земную обувь. Их легкие туфли, похожие на сандалии, были совершенно негодны в этих условиях.

Последние две ночи каллистяне провели на звездолете. Они хотели проститься со своим кораблем, на котором провели одиннадцать лет.

Утром шестнадцатого числа вертолет совершил последний рейс на вершину шара. Корабль оставался под охраной полка Черепанова. Вскоре его должны были сменить другие части.

По распоряжению Куприянова звездолет окружали высокой оградой. Со вчерашнего дня автомашины подвозили в лагерь бревна и доски.

Не только каллистяне, но и люди с грустью смотрели на покидаемый корабль. С ним были связаны незабываемые минуты. Но никто не сомневался, что обреченный на неподвижность звездолет рано или поздно снова будет готов к стремительному полету в межзвездных просторах; что придет время – и люди проводят своих гостей обратно на родину. Могучая техника Советского Союза справится с поставленной перед ней задачей.

Внутри корабля, за толстыми двойными стенами, оставалось лежать тело человека, пытавшегося навеки остановить сердце металлического гиганта. Труп будет лежать там до тех пор, пока инженеры не сумеют открыть двери и выбросить его оттуда.

Было неприятно сознавать, что звездолет – замечательное создание разума далекой Каллисто – является сейчас не чем иным, как временным гробом, но приходилось свыкнуться с этой мыслью. Изменить пока ничего было нельзя.

Лагерь представлял собой унылую картину. Мокрые палатки стояли «нахохлившись». Всюду были лужи и невылазная грязь.

Куприянов предложил перебраться на аэродром с помощью вертолета, и это предложение было с удовольствием принято всеми. Путешествие в автомобилях по размытой дороге предвещало мало приятного. Вертолет мог за пять рейсов перебросить всех.

Первыми улетели иностранцы, Широков и Штерн. Кинооператор просил взять его в последний рейс, так как хотел снять отъезд каллистян из лагеря.

Последними вылетели Куприянов, Козловский и кинооператор.

Подполковник Черепанов и его офицеры с грустной завистью провожали их.

– Это были незабываемые дни, – сказал капитан Васильев.

Куприянов снова не узнал поля, на котором когда-то опустились их самолеты. Перед ним был современный, прекрасно оборудованный аэродром с бетонными дорожками.

Самолеты, прилетевшие за ними из Москвы, уже ждали.

– Нам бы хотелось еще раз взглянуть на корабль, – сказал Диегонь.

– Обязательно! – ответил Куприянов, когда ему перевели эту просьбу.

– Я скажу летчикам, чтобы они пролетели над звездолетом.

В Москву улетало двадцать семь человек; десять каллистян, шестеро иностранцев, Козловский, кинооператор и девять членов экспедиции. Профессор Смирнов улетел накануне. Его вызвали в Москву телефонограммой.

В Москве их ждали.

Столица Советского Союза готовилась встретить гостей Земли.

В городе находились многочисленные делегации со всех концов страны.

Академик Неверов вчера позвонил в лагерь и сообщил Куприянову, что вечером в день приезда звездоплаватели будут приняты Председателем Совета Министров и секретарем ЦК КПСС.