Текст книги "Каллисто"

Автор книги: Георгий Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Скажите ему, что там не человек, а бешеное животное, – ответил Козловский.

На стене каюты командира звездолета находится большой щит с многочисленными кнопками, ручками и приборами. Вьеньянь указал, как пустить в ход «котел».

Козловский подошел к щиту и положил руки на указанные рукоятки.

– Смирнов здесь? – спросил он.

– Я здесь, – ответил профессор, появляясь в дверях. – Может быть, не надо, Николай Николаевич?

Он сразу понял, что хочет делать Козловский.

– Если есть хоть один шанс из тысячи, – жестким голосом ответил секретарь обкома, – мы обязаны это сделать.

И с этими словами он повернул обе ручки.

Все замерли, напряженно прислушиваясь. Вьеньянь закрыл лицо длинными пальцами обеих рук.

Но все было по-прежнему. Ни единого звука не раздалось на корабле.

Только маленький шарик в узкой стеклянной трубочке вздрогнул и стал подниматься вверх.

– Взрыва не произошло, – сказал Козловский. Его лицо было очень бледно, но совершенно спокойно. – Жизнь человека дороже любой машины. Я рад, что на Каллисто такой же взгляд на это, как у нас. Но бывают случаи, когда машина дороже человека. К тому же там совсем не человек. – Он нервно рассмеялся. – Там не человек, – повторил он, – а ядовитое пресмыкающееся!

– Остановите котел, – дрожащим от волнения голосом сказал Смирнов. – Ничего живого там уже не осталось.

ЭТО ТЕРАПИЯ!

Сообщение о случившемся в лагере было немедленно послано в Москву. Во второй половине дня прибыла правительственная комиссия для расследования диверсии и принятия мер к ликвидации ее последствий. В составе этой комиссии находились крупнейшие советские специалисты. Председателем был академик Неверов.

По просьбе Куприянова президент привез с собой известного хирурга, чтобы оказать помощь Вьеньяню, в плече которого застряли две пули. Состояние каллистянского астронома не вызывало опасений, но операция была необходима.

Произвести ее в лагере не решились, и в тот же день на санитарном самолете Вьеньянь был доставлен в Курск и положен в хирургическую клинику. С ним улетел Лежнев, чтобы служить переводчиком ученому Каллисто. Широков был нужен в лагере.

Куприянов подробно ознакомил хирурга с особенностями организма каллистян и показал ему рентгеновские снимки, сделанные им за это время. Каллистяне охотно позволяли профессору исследовать себя, и Куприянов уже хорошо знал внутреннее устройство их тела.

Оно очень мало отличалось от тела земного человека. Мозг, нервная система, дыхательный аппарат, сердце с кровеносными сосудами и желудок были такими же. Кости скелета в основном были расположены, как у людей, но у каллистян кости были значительно более толстыми. Ребер было не девять, а одиннадцать. Существенная разница заключалась в том, что организм каллистян был негативен по отношению к организму земного человека. Сердце и желудок помещались с правой стороны, печень – с левой.

Знал ли Ю Син-чжоу об этой особенности? Очевидно, знал и намеренно стрелял с целью попасть в сердце. В его осведомленности не было ничего удивительного, так как результаты всех работ в лагере были широко известны всему миру. Советские ученые не пытались и не хотели скрывать того, что они узнавали от каллистян.

– Теперь, – сказал хирург, получив все эти сведения, – я могу делать операцию совершенно спокойно и гарантирую вам благополучный исход.

Но операцию не пришлось делать. Вьеньянь категорически отказался ложиться на операционный стол в отсутствие Синьга. Главный врач курской хирургической клиники – профессор Стесенко – немедленно сообщил об этом Куприянову.

– Операция, – сказал он, – должна быть произведена срочно. Может начаться нагноение. У раненого температура – сорок и одна десятая.

– Пусть это вас не смущает, – ответил Куприянов. – У каллистян температура тела выше, чем у нас. Нормально – тридцать девять и семь. Так что ничего страшного нет. Я сейчас переговорю с Синьгом.

Чтобы не тревожить каллистян, еще не вполне оправившихся от последствий отравления, им ничего не говорили о том, что произошло ночью на корабле. Один Синьг знал о попытке отравить их, но и ему не сообщали о ранении Вьеньяня. Захватив с собой Широкова, Куприянов отправился в палатку, где жили каллистяне.

Здоровье звездоплавателей уже не вызывало никаких опасений, но они были еще слабы и, по настоянию Куприянова и Синьга, лежали в постели. Синильная кислота – страшный яд для людей – не оказала на каллистян обычного для нее смертельного действия. Причина этого счастливого обстоятельства выяснилась сразу, как только Синьг узнал, каким ядом их хотели отравить. На Каллисто росло растение, повсеместно употребляемое в пищу, по своим химическим свойствам родственное земному горькому миндалю. Так же, как на Земле, плоды этого растения (внешне совсем не похожего на миндаль) заключали в себе цианистоводородную кислоту, и организм жителей Каллисто привык к ней. У них образовался иммунитет ко всей группе земных ядов, добываемых из солей синильной кислоты, и именно поэтому яд оказал на них слабое действие.

Но все же доза была сильна и, если бы не энергичные действия Куприянова, дело могло кончиться гораздо хуже. Профессор правильно сделал, что все внимание обратил на Синьга. Каллистянский врач быстро был приведен в чувство, и по его указаниям пострадавшим было произведено вторичное вливание лекарства, которое первоначально было дано в недостаточном количестве.

С этого момента звездоплаватели были уже вне опасности и их полное выздоровление было только вопросом времени.

Яд, безусловно смертельный для людей, не был таким же для каллистян. Этого не учел диверсант.

Сообщение о том, что хорошо известный ему Ю Син-чжоу хотел отравить их, было принято Синьгом без особого удивления. Он уже достаточно знал о Земле и о существующих на ней противоречиях. Он легко понял мотивы, которыми руководствовался «журналист».

Но, когда Куприянов, вызвав его из палатки, через Широкова, рассказал о Вьеньяне, Синьг очень разволновался.

– Вы плохо сделали, – сказал он, – что не рассказали мне этого сразу. Вьеньяня незачем было увозить отсюда.

– Мы хотели сделать лучше, – сказал Широков. – Операция необходима. Пули надо удалить из тела. Мы вызвали из Москвы лучшего хирурга.

– Я вас понимаю, – ответил Синьг. – Мы знаем, что вы хорошо относитесь к нам. Но операция не нужна. У нас есть другие средства. Наша медицина давно отказалась от хирургии. Она была хороша тогда, когда терапия была еще несовершенна. Я прошу вас доставить меня к Вьеньяню как можно скорей.

– А как вы сами себя чувствуете? – спросил Куприянов.

Широков перевел вопрос.

– Достаточно хорошо, – ответил Синьг. – Но если бы даже мне было плохо, то все равно я поехал бы. Моя жизнь вне опасности, а Вьеньяню надо срочно оказать помощь.

Против этого трудно было что-нибудь возразить, и Синьга на автомобиле отправили, в Курск. По его настойчивой просьбе пришлось отпустить с ним и Широкова, хотя его присутствие в лагере было очень нужно. Инженеры комиссии настаивали на скорейшем техническом совещании, на котором один Ляо-Сен вряд ли мог справиться с переводом.

– Мне нужен переводчик-медик, – сказал Синьг.

Невозможно было не выполнить требования каллистянского врача, и Широков поехал с ним. Техническое совещание пришлось отложить. Куприянов был даже доволен этим, так как здоровье Мьеньоня – старшего инженера звездолета – было еще недостаточно хорошо и его не следовало тревожить.

По просьбе Синьга об этой поездке никто в Курске (кроме профессора Стесенко) не знал. Он не хотел, чтобы население города встречало его.

– Если вам хочется, чтобы нас торжественно встречали, – сказал он Широкову, – то пусть это будет в Москве, а сейчас мне не до этого.

По дороге Синьг расспрашивал Широкова о жизни на Земле, о различии экономических систем и народов. Его очень удивляло обилие различных национальностей. (На Каллисто всегда существовал только один народ.)

– Неужели у вас сотни различных языков? – спрашивал он. – Как же вы говорите друг с другом?

Когда въехали в город, он замолчал. Курск был первым крупным земным городом, который он видел не на экране. Узкие темные глаза Синьга быстро перебегали с домов на людей, с автомобилей – на трамваи и троллейбусы. По его лицу нельзя было понять, какое впечатление все это производит на него, но, когда он обратился к Широкову с каким-то вопросом, его голос заметно дрожал от волнения.

Профессор Стесенко радушно встретил каллистянского врача. Он уже пригляделся к Вьеньяню и поздоровался с Синьгом без всяких признаков любопытства. Предупрежденный им персонал клиники делал вид, что не замечает необычайного гостя.

Вьеньянь лежал в отдельной палате. Когда они вошли, он о чем-то беседовал с Лежневым, одетым в белый халат.

На астрономе была земная больничная одежда, и он казался бы в ней обыкновенным негром, но черты его лица, совершенно не похожие на черты негритянской расы, нарушали это впечатление.

Он очень обрадовался Синьгу и засыпал его вопросами. Отвечая на них, Синьг ни словом не упомянул об отравлении. Слушая их разговор, Широков был рад, что оказывая на звездолете помощь раненому, также ничего не говорил Вьеньяню. Очевидно, Синьг считал, что такое известие взволнует раненого и этого не следует делать.

Осмотр был долгий и тщательный. Профессор Стесенко обстоятельно отвечал Синьгу на его вопросы. Принадлежность переводчика – Широкова – к медицинской профессии чрезвычайно облегчала взаимопонимание.

– Завтра утром, – сказал в заключение Синьг, – Вьеньянь вернется в лагерь.

– Мне кажется, – сказал на это Стесенко, – что после операции раненому следует остаться здесь дней на пять.

– Он не собирается делать операцию, – сказал Широков.

Присутствовавший при этом московский хирург удивленно поднял брови.

– А две пули? – спросил он. – Останутся в теле?

– Товарищ Синьг, – ответил Широков, – говорил, что медицина Каллисто имеет другие средства.

– Если так, то это очень интересно!

– Чем вы кормили раненого? – спросил Синьг.

– Вашими продуктами, – ответил Широков. – Я отправил их вместе с Вьеньянем.

– Хорошо сделали.

Синьг открыл привезенный с собой ящик, на крышке которого была изображена зеленая звезда. Широков знал, что эта эмблема соответствовала земному красному кресту. Достав оттуда несколько склянок и перевязочные материалы, он попросил принести горячей воды.

Лежнев и трое врачей с волнением, затаив дыхание наблюдали за действиями каллистянского врача.

– Начнем? – спросил Синьг.

– Начинайте! – ответил Вьеньянь.

Из присутствующих только Широков и Лежнев поняли этот короткий обмен словами.

Синьг достал пять кусков темной материи и смочил их жидкостью из склянки. Один из них он взял себе, остальные протянул Широкову.

– Пусть все закроют этим нос и рот, – сказал он.

Распоряжение было немедленно выполнено. От куска материи шел слабый, но не неприятный запах.

Синьг взял другую склянку и поднес ее к самому рту Вьеньяня. Закрыв себе рот и нос, он быстро открыл и снова закрыл металлическую пробку.

Вьеньянь глубоко вдохнул в себя, и в тот же момент голова его упала на подушку. Глаза закрылись. Было такое впечатление, что он мгновенно заснул.

Синьг отнял от лица кусок материи и бросил его в таз с горячей водой. По его знаку все сделали то же.

– Я погрузил его в сон, – сказал Синьг. – Чтобы он не чувствовал боли.

– Это получше нашего хлороформа, – сказал профессор Стесенко.

– Помогите повернуть раненого, – попросил Синьг.

Вьеньяня осторожно положили лицом вниз. Синьг ловко снял перевязку. Открылись две пулевые раны. Действуя быстро и четко, каллистянин наложил на них слой желтой мази и прикрыл куском белой ткани, очень похожей на обыкновенную марлю.

Из того же ящика появился какой-то небольшой прибор, имевший вид портативного радиоприемника. На крышке находились маленькие, как будто костяные, круглые ручки и узкая шкала с подвижной стрелкой. Этот аппарат Синьг положил на спину Вьеньяня, как раз над ранами. Потом он осторожно и медленно стал вращать одну из ручек.

Все увидели, как тонкая стрелка медленно пошла влево. Послышалось шипение…

Синьг быстро снял со спины раненого прибор и марлю. В слое мази был виден ясный металлический налет, словно в нее насыпали мелко истолченный в порошок кусочек свинца. Каллистянин осторожно, ловкими движениями удалил мазь и наложил слой свежей. Потом он перевязал раненого, и его снова перевернули на спину. Все заняло не более трех минут.

– Через пять минут он проснется, – сказал Синьг. – Вечером от ран не останется никакого следа. Завтра Вьеньянь может вернуться в лагерь.

– А пули? – спросил Широков.

– Их уже нет в теле. Вот они! – прибавит Синьг, указывая на таз с водой, куда он бросил куски марли со снятой мазью.

Профессор Стесенко, Широков и московский хирург молча переглянулись. Эта операция, произведенная бескровно и быстро, ошеломила их.

– Вот это терапия! – сказал, наконец, Стесенко.

– Да, есть чему поучиться, – вздохнул хирург.

Через пять минут, как и говорил Синьг, Вьеньянь открыл глаза.

– Готово? – спросил он.

Синьг кивнул головой.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Широков. – Голова не болит?

– Нет.

– А почему бы ей болеть, – сказал Синьг, укладывая обратно в ящик свои материалы.

– Товарищ Широков, – попросил Стесенко, – скажите ему, что советская медицина будет бесконечно благодарна, если он откроет нам секрет этой операции.

– У них нет от нас никаких секретов, – ответил Широков. – Все, что они знают, к нашим услугам.

Синьг пожелал остаться возле своего раненого товарища, и Широков один вернулся в лагерь.

Он подробно рассказал Куприянову обо всем, что произошло в клинике. Профессор задумчиво покачал головой.

– Прилет этого корабля, – сказал он, – двинет далеко вперед не одну только медицину.

Широков узнал, что в его отсутствие была получена радиограмма из Москвы с приказом арестовать мнимого Ю Син-чжоу. Эта радиограмма опоздала ровно на двенадцать часов. Обитатели лагеря с радостью узнали, что настоящий Ю Син-чжоу жив и находится вне опасности. Диверсия, таким образом, не повлекла за собой ни одной человеческой жертвы.

Кто был в лагере под именем китайского журналиста, оставалось пока неизвестным, да это никого особенно и не интересовало.

Преступный план не удалось осуществить в той мере, как этого хотелось его инициаторам; все намеченные жертвы остались живы, и это было самое главное. Насколько удалось диверсанту повредить «сердце» звездолета, должно было выясниться в ближайшее время. Пуск «котла» прошел, по-видимому, нормально, и можно было надеяться, что диверсант не успел добраться до его главных частей.

Помещение «котла» было закрыто. Вторая дверь также оказалась запертой изнутри. Это указывало на то, что диверсант учитывал возможность помех и принял меры, чтобы при любых обстоятельствах добиться цели.

Каков был его первоначальный план, никто не знал, но, почувствовав близость разоблачения, он пошел напрямик, не считаясь со своей дальнейшей судьбой.

Он ошибся только в одном: не учел, что механизм «котла» можно пустить в ход из других помещений (возможно, что он не знал об этом или считал Вьеньяня убитым, а остальных каллистян отравленными насмерть), и этот просчет привел к мучительной смерти. В момент начала работы «котла» температура в помещении поднималась до тысячи градусов.

Предусмотрительность преступника причинила серьезное затруднение. Чтобы проникнуть в помещение, нужно было найти способ открыть дверь. Это была первая техническая проблема, с которой столкнулись инженеры комиссии.

Механизм дверей помещался внутри стен. Кнопки были устроены так, что, когда они выключались, невозможно было восстановить снаружи электрическую цепь.

Каллистяне были уверены в прочности стенок своего корабля, но принимали меры против непредвиденных случайностей. Каждая дверная кнопка, помимо ручного выключения, имела еще и автоматическое, приводимое в действие понижением температуры воздуха внутри помещения.

Если бы стенка корабля оказалась все же пробитой случайным метеоритом, обладавшим большой скоростью, то хлынувший через образовавшееся отверстие холод вселенной мгновенно выключил бы механизм двери – и доступ в помещение стал бы невозможен. Правда, помещение «котла» было расположено так, что ему ни при каких случайностях не угрожала такая опасность, но его двери были устроены так же, как и все остальные.

Разве могли каллистяне предвидеть то, что случилось?

Глава третья

МЕДЛИТЬ НЕЛЬЗЯ!

Инженеры комиссии упорно осаждали Куприянова, и профессор, наконец, сдался. В тот же день, а не «завтра», состоялось техническое совещание с участием командира звездолета – Диегоня и его старшего инженера – Мьеньоня. Переводчиком был, конечно, Широков.

Куприянов понимал, как важно выяснить, какие меры надо принять, чтобы восстановить «сердце» звездолета, если оно серьезно повреждено, и упорствовал только потому, что опасался за состояние здоровья Мьеньоня, который тяжелее всех переносил последствия отравления. Диегонь был уже совсем здоров. Перед своим отъездом Синьг рассказал товарищам о диверсии, и каллистяне сами просили ускорить это совещание. Под таким натиском с двух сторон Куприянову пришлось отступить со своих «медицинских» позиций. Все же он заставил Широкова переговорить по телефону с Синьгом и, только получив согласие каллистянского врача, разрешил Мьеньоню встать с постели.

Поздно вечером в палатке Куприянова собрались все члены экспедиции, правительственная комиссия и оба звездоплавателя.

Профессор Смирнов подробно ознакомил собравшихся с устройством дверей звездолета. По его мнению, оставалось только одно – прорезать стену, но сплав, из которого состоял корпус корабля и все его перегородки, был настолько тверд, что никакой инструмент не мог справиться с ним.

– Электродуговые, автогенные и термитные способы резки металлов не годятся в этом случае, – сказал он. – Они могут дать температуру не больше трех-четырех тысяч градусов, а для расплавления металла Каллисто требуется не менее одиннадцати.

– Может быть, у них есть что-нибудь вроде «каллистянского» сварочного аппарата? – спросил Неверов.

– Насколько я знаю, – ответил Смирнов, – нет. Они уверены в крепости частей звездолета и не предполагали, что возникнет необходимость ремонта.

Широков, сидевший рядом с каллистянами, слово за словом переводил им все, что говорилось. Мьеньонь подтвердил, что сварочного аппарата на корабле нет.

– Сколько времени находился диверсант у агрегата? – спросил он.

– Около полутора часов.

– Товарищ Мьеньонь говорит, – перевел Широков, – что этого времени недостаточно для того, чтобы разобрать даже верхнюю часть кожуха машины. А не разобрав, нельзя ничего испортить. Он считает, что диверсия привела только к тому, что придется резать стену и опять сваривать ее.

– Скажите ему, что наши сварочные аппараты не могут дать больше четырех тысяч градусов.

– Это я ему уже говорил.

– Можно попытаться размягчить металл токами ультравысокой частоты, – сказал один из инженеров комиссии. – Спросите его мнение об этом.

Перевод занял много времени. Знание Широковым языка каллистян было еще недостаточно, чтобы перевести такую сугубо техническую фразу. С помощью профессора Смирнова, прибегнувшего к рисунку и математике, задача все-таки была решена.

– Этого делать нельзя, – ответил Мьеньонь. – Такая операция нарушит изотропность металла.

Слово «изотропность» осталось непереведенным. О его значении догадались по смыслу фразы.

Положение оказалось затруднительным. Проникнуть внутрь помещения «котла» и установить, в какой мере потребуется помощь земной техники, надо было как можно скорее. Но как это сделать, если не видно способов открыть дверь?

– Товарищ Диегонь спрашивает, – сказал Широков, – можем ли мы сделать аппарат… я не совсем понимаю, что он говорит… Такой аппарат, чертежи которого имеются на звездолете. Кажется, так? – повернулся он к Ляо Сену.

– По-моему, так, – ответил китайский лингвист.

Инженеры комиссии переглянулись.

– Все зависит от того, что для этого нужно.

Совещание затягивалось по мере того, как переводчики запутывались в дебрях технических слов. Почти каждое из них приходилось переводить очень сложным способом. В переводе принимали участие Смирнов, Манаенко и Аверин.

Совершенно неожиданно пришлось рассказать каллистянам о ранении Вьеньяня. Это произошло тогда, когда Мьеньонь обратился к Широкову с просьбой слетать на звездолет и принести оттуда нужную ему книгу и какие-то чертежи.

– Передайте Вьеньяню записку, – сказал инженер. – Он найдет то, что нужно.

– Синьг просил ничего не рассказывать о Вьеньяне до его возвращения,

– сказал Куприянов, когда Широков перевел просьбу. – Но теперь ничего не поделаешь! Расскажите!

Как и следовало ожидать, сообщение о ранении товарища произвело на каллистян очень большое впечатление. Мьеньонь вскочил и взволнованно заходил по палатке. Он что-то сказал Диегоню, на что командир звездолета молча пожал плечами.

Куприянов видел, как Широков и Ляо Сен недовольно поморщились, но не перевели слова каллистянского инженера Мьеньонь подошел к Широкову.

– Придется мне самому слетать на звездолет, – сказал он. – Проводите меня! Они вышли из палатки.

– Не сердитесь! – сказал Мьеньонь, протягивая руку. (Каллистяне переняли этот жест, не употреблявшийся на их родине.) Широков пожал руку.

– На что же я могу сердиться? – сказал он. – Вы совершенно правы. Но ваши слова справедливы не для всего человечества.

– Я это знаю, – сказал Мьеньонь.

– Мы именно к тому и стремимся, чтобы эти слова исчезли из сознания людей, – сказал Широков.

– Это не так просто. У нас на Каллксто уже давно изменились отношения между людьми, но, как видите, я смог их сказать.

– Память о прошлом сохраняется долго, – сказал Широков.

На корабле Мьеньонь достал нужные ему материалы. Потом он спустился вниз и внимательно осмотрел обе двери и помещение «котла».

– Пройдет много времени, пока мы попадем туда, – сказал он. – Тело вашего товарища будет лежать…

– Там нет нашего товарища! – как ужаленный воскликнул Широков. – Там лежит тело врага и… и…

Он хотел сказать «негодяя», но не знал, как произнести это слово по-каллистянски.

– Кажется, – сказал Мьеньонь, – я сегодня совершаю одну ошибку за другой. Извините! Я не то хотел сказать. Диверсия на корабле, ранение Вьеньяня – все это вывело меня из равновесия. Мы все очень дружны между собой, – добавил он как бы в пояснение.

– Я вас понимаю, – сказал Широков. – И не сержусь на ваши «промахи».

«Что они думают о нас в глубине души? – мысленно задавал себе вопрос Широков, когда они летели на вертолете обратно в лагерь. – Как говорят о нас между собой? Может быть, они считают нас дикарями и негодуют на то зло, которое человек Земли причинил им? Их приветливость и дружеские чувства, которые они высказывают, – все это, возможно, только маска вежливости».

Эти вопросы мучили его, но ответа на них пока было невозможно получить. Со временем все станет ясным. Он сам искренне полюбил этих чернокожих пришельцев из другого мира, и ему было очень горько думать, что они не относятся к людям так же. В лагере все были убеждены в искренности каллистян. Их откровенность, явное желание помочь ученым разобраться в технике Каллисто, полное доверие к людям – все это говорило о том, что они смотрят на своих хозяев, как на братьев. Но Широкова не удовлетворяли эти внешние признаки доброжелательства. Он хотел знать затаенные мысли каллистян. Почему? Он сам себе не любил задавать этот вопрос.

Они вернулись в палатку, где участники совещания с нетерпением ожидали их.

Мьеньонь принес книги с описанием сварочного аппарата Каллисто и его чертежи.

Выяснилось, что для того, чтобы сделать этот аппарат, надо было предварительно изготовить тот материал, из кочорого был построен звездолет, и найти способ получения из земных материалов не известного до сих пор газа. Сварочный аппарат Каллисто был газовый.

– Задача, которую не решить в один день, – сказал один из инженеров комиссии. – Но она не является невыполнимой. Медлить нельзя. Когда мы откроем дверь, могут появиться новые проблемы. Завтра утром надо возвратиться в Москву и решить, каким заводам поручить этот необычайный заказ. Кто из каллистян будет нас консультировать? – обратился он к Широкову.

– Мьеньонь и Ньяньиньгь, – ответил Диегонь.

– Ньяньиньгь, – пояснил Широков, – это второй инженер корабля. Кроме того, он химик.

– Необходим будет переводчик.

– Петр Аркадьевич нужен здесь, – поспешно сказал Куприянов.

Ему не хотелось отпускать своего любимого ученика. Намерение Широкова, в котором он сам себе не хотел признаться, давно уже не составляло тайны для профессора. Вдали от него это намерение могло только укрепиться. Куприянов надеялся, что Широков еще передумает.

– Лучше всего отправить с вами Лежнева, – сказал Козловский.

На том и порешили. Лежнев завтра должен был вернуться в лагерь вместе с Вьеньянем и Синьгом.

– Изготовить металл, могущий выдержать температуру в одиннадцать тысяч градусов, нелегко, – сказал Неверов. – Если этого не удастся сделать, то придется прибегнуть к токам высокой частоты. Тогда мы обойдемся меньшей температурой.

– Я уже говорил, что это нежелательно, – ответил Мьеньонь. – Но, если не будет другого выхода, придется помириться с ухудшением качества металла двери.

– Что сказал Мьеньонь? – спросил Куприянов, когда совещание окончилось и они с Широковым шли «домой». – Почему вы не перевели его слова?

– Гомо гомини люпус эст1, – ответил Широков, – вот смысл его слов. К сожалению, он совершенно прав. (1 Гомо гомини люпус эст (лат.) – «Человек человеку волк».)

– Прав, но не по отношению ко всей Земле, – сказал Куприянов.

– Это я ему сказал, и он согласился со мной, – ответил Широков.