Текст книги "Дневник комиссара"

Автор книги: Георгий Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава четвертая

«7 октября.

Без особых приключений вышли прямо к мосту, недалеко от деревни Батаево (БССР, восточнее станции Белынковичи). Построили центральную базу. Чудесная землянка с печкой, в шутку ее называют «Дом правительства». Есть у нас и улицы: Штабная, Комендантский переулок, 1-я Партизанская (где размещена 1-я группа), 2-я, 3-я и 4-я Партизанские, Санитарный переулок. Вырыли отличный колодец с хорошей водой, поставили сруб».

Вся база состоит из 18—20 шалашей, как шалаш, так уж и улица. Теперь, когда с жильем и бытом более или менее налажено, надо серьезно поработать над железной дорогой Кричев – Унеча.

С каждым днем мы расширяем связи с местными партизанами. Их довольно много, но они слабо организованы, приходится активизировать их деятельность.

Мы привлекли хотимских, костюковических и климовических партизан к этой операции. Приняли решение вывести из строя железную дорогу Кричев – Унеча. Эта дорога очень важна для врага, и днем и ночью по ней один за другим идут поезда. Участок довольно большой, командир приказал провести диверсию в пяти местах. Разложили карту, просмотрели данные разведки, командиры отрядов выбрали районы действий. Медведев разбил людей на две группы и назначил день проведения диверсии.

Генерал-майор Бакунин, Батя, выходящий из окружения вместе с 32 штабными работниками, действует с нашим отрядом. Он взял себе самое тяжелое задание: выбрал крупный железнодорожный мост, который усиленно охранялся противником. Еще один мост достался нашей группе. Кроме этого, Медведев приказал нам подорвать поезд.

Группа, с которой были я и Михаил Иванович Сипович, действовала на юге. Мы долго искали место диверсии, боялись опоздать, но пришли вовремя. Я очень волновался. Это была моя первая крупная операция на железной дороге. Пока шли к месту действия, я вспомнил наш первый взрывной опыт недалеко от Строителя и как тогда нашему командиру влетело за эту «самодеятельность» от полковника Орлова.

Мы взорвали мост, причем на карте он казался большим, на самом же деле занимал всего метров восемнадцать. Помимо этого, спустили под откос эшелон и в нескольких местах повредили полотно железной дороги.

Во второй половине дня донесся гул боя. Оказалось, что группа Бати наткнулась на отряд гитлеровцев: рядом с мостом в казарме на станции Белынковичи находилось человек 25 охраны, и партизанам пришлось тут же перебить и охрану и часовых, а потом, подложив тол, взорвать мост. Железная дорога была выведена из строя. Так мы начали «рельсовую войну» с врагом…

Обеспокоенные фашисты сгруппировали в этом районе карательные отряды для борьбы с партизанским движением. Они искали встречи с нами. Но не только они…

Он не сразу пришел к нам. Вначале появились два человека, которых задержала наша разведка. Эти люди сказали, что они искали нас, что они посланы командиром, неким лейтенантом Брянским. Впрочем, о себе они говорили мало. Так, в общих чертах. Дескать, воюем, партизаним, и все тут. Отряд состоит из комсомольцев, местных колхозников и рабочих из города Рославля. Пришедшие больше посматривали по сторонам. Они внимательно оглядели наших партизан, одетых в красноармейскую форму со звездами и петлицами. Они с интересом наблюдали, как моются, стригутся, бреются, шутят наши бойцы, как идет полным ходом наша боевая партизанская жизнь. Казалось, наши гости что-то решили для себя и успокоились. И я понял, что они проверяли нас, испытывали. Действительно ли мы те, кому можно довериться.

О наших делах уже было известно далеко по краю. И многие со своими отрядами искали встречи с нами, приходили к нам в лагерь вместе с бойцами. А затем уже вместе с командиром решали, остаться им или действовать самостоятельно, в зависимости от обстановки и многих других обстоятельств.

Но тот, кто прислал к нам этих двух разведчиков, был, вероятно, очень осторожным, опытным и предусмотрительным командиром. Он не хотел ошибиться, не хотел рисковать ничем. Даже при встрече с друзьями он был сдержан. И разведчиков своих подготовил соответственно. Им долгое время казалось подозрительным, что у нас нет землянок и поляна выглядела необжитой. И только радиостанция Толи Шмаринова, развернутая, работающая, окончательно сломила ледок недоверия.

И они, эти два паренька, поверили нам, напряжение исчезло с их лиц, они облегченно вздохнули. И мы тоже облегченно вздохнули. Всегда очень приятно, когда минуешь полосу недоверия.

Разведка лейтенанта Брянского удалилась.

А на следующее утро оба парня вновь появились в нашем лагере. И не одни.

– Ты посмотри, ты только посмотри! – услышал я чей-то восхищенный голос.

Разведчики привели с собой двух девушек и еще одного маленького человечка. Девушки, одетые в красноармейскую форму, в сапогах, в шинелях, с винтовками, были трогательны и чуть комичны своей напускной суровостью. Но стоило им присмотреться к нашим бойцам, услышать шутки, смех, как серьезность улетучилась, растворилась и перед нами оказались две очень милые веселые девчушки. Они смеялись вместе с нашими партизанами, что-то рассказывали, отбивались от града вопросов, среди которых были и острые, дипломатически завуалированные двусмысленности, и вели себя непринужденно, по-товарищески, словно давно знали всех, верили нам и любили нас. Партизаны, давно не видевшие женщин, да еще таких милых и молодых, разбивались, как говорят, в лепешку, чтобы девушки чувствовали себя как дома. А через некоторое время кто-то уже наигрывал на баяне, девушки пели, партизаны подтягивали, стало как-то очень уютно, словно мы были не на войне, а в самом что ни на есть мирном лесу, куда по субботам и воскресеньям выезжают на массовки отдохнуть, подышать чистым воздухом. Вот этого воздуха у нас было хоть отбавляй, только мы его уже не замечали, и он не казался нам таким уж чистым, потому что для нас в нем всегда оставался запах пороха, дыма пожарищ и крови. Две женщины в красноармейской форме на мгновение вернули нас назад, в бесконечно далекое мирное время, и мы были благодарны им за это мгновение.

И здесь я увидел, что Медведев очень серьезно и дружески разговаривает с маленьким человечком, который пришел с девушками и разведчиками лейтенанта Брянского.

Это был паренек лет двадцати, с русыми волосами, выгоревшими бровями и светло-голубыми глазами.

Когда он пришел, его поведение, как я понял, должно было показать окружающим, какой он простой открытый человек, прямо-таки рубаха парень. Он громко выкрикивал приветствия, пожимал руки, шутил.

Разговаривая с Медведевым, он был серьезен и даже важен. И хотя наш командир высокого роста, мне было не совсем понятно, кто из них в этом разговоре смотрел сверху вниз. Лейтенант Брянский – а это был он – вначале сам говорил мало, больше спрашивал, а Дмитрий Николаевич обстоятельно отвечал. На лице Медведева я увидел скрытую добрую улыбку, которая всегда появлялась, если ему приходилось иметь дело с хорошими, симпатичными людьми.

Наконец Брянский как будто во всем удостоверился и вытащил из кармана тетрадку. В этой тетрадке круглым школьным почерком были записаны все боевые дела его отряда. Из записей я понял, что они разбили несколько машин, захватили столько-то фрицев в плен, выловили целый отряд полицейских и старост. Там же шли заметки о зачислении бойцов в отряд, о формировании отдельных взводов. Наиболее подробно и обстоятельно излагались задания бойцам. Такая-то группа во главе с таким-то отправляется туда-то, производит такую-то операцию… Все записано очень точно и подробно. Мне понравились эти записи, они хорошо информировали о состоянии дел в отряде.

Медведев, ознакомившись с тетрадью лейтенанта, сказал, что нападение на отдельные гитлеровские машины должного эффекта не дает, хотя такие нападения наводят панику на фашистов, заставляют их посылать целые подразделения, а это, понятно, отрывает гитлеровцев от фронта. Но все-таки, сказал Дмитрий Николаевич, наибольший эффект дает только диверсия на железной дороге. Поэтому он советовал лейтенанту переместиться с отрядом немного южнее, где расположены важные железнодорожные и шоссейные магистрали.

Для того чтобы наладить регулярное и бесперебойное «обслуживание» гитлеровцев, командир рекомендовал лейтенанту подойти к крупной железнодорожной магистрали и там взрывать эшелоны с боеприпасами, техникой, живой силой противника.

Во время разговора лейтенант внезапно посерьезнел и отозвал Медведева в сторону.

– Товарищ командир, я хочу вам кое-что рассказать.

– Я вас слушаю.

Брянский помолчал и испытующе посмотрел на Медведева. Вид у него был жутко конспиративный.

– Только…

– Что только?

– Дайте мне слово коммуниста, что вы никому, абсолютно никому не расскажете.

– Для того чтобы дать такое слово, я должен знать, о чем идет речь.

– Ну хорошо. Я вам скажу и так.

Он помялся, поглядел по сторонам, не подслушивает ли кто.

– Я, товарищ командир, не лейтенант…

Медведев смотрел на него.

– И не Брянский…

Медведев молчал.

– Видите ли, какое дело, товарищ командир. Я младший сержант. С таким званием особого авторитета у бойцов не заработаешь. А народ у меня хороший, но беспечный. Комсомольцы, молодежь, некоторые прямо из школы. Им командир нужен со званием. Вот я и придумал для поддержания дисциплины и авторитета…

– А фамилию зачем?

– А это так просто. Места вокруг какие? Брянские. Ну вот и…

Медведев серьезно склонил голову.

– Я вашу тайну сохраню, товарищ сержант.

Брянский назвал свою настоящую фамилию, но Медведев сохранил тайну и не назвал ее мне.

Получив от нас необходимые инструкции, карты, листовки, часть боеприпасов, они отправились домой, в свой лагерь.

Больше я никогда не видел ни лейтенанта Брянского, ни его боевых товарищей. Вот что мы узнали о судьбе этого отряда.

…Следуя нашим указаниям, Брянский снял свой лагерь и двинулся на юг. Он намеревался пройти километров пятьдесят-шестьдесят и достичь намеченной нами цели – крупной железнодорожной ветки. И этот поход молодой командир хотел превратить в триумфальный партизанский марш.

Так и получилось. Они шли совершенно открыто. Они вышагивали по дорогам и опушкам, пренебрегая правилами элементарной конспирации. И как бы подтверждалось то древнее неумирающее правило, что храброго пуля боится, смелого штык не берет. Им все сходило.

Им сходило, когда они среди бела дня врывались в деревни и, убрав заодно со старостой полицейских, проводили собрания колхозников, на которых звучали «Интернационал» и «Гитлер капут».

Им, казалось, сходило все.

Но так не могло продолжаться до бесконечности.

И такое наступило.

Их предали.

Их предали беззастенчиво, подло и неожиданно. Но предательство всегда таково. Природа предательства не разгадана и таинственна, она тянется из тьмы веков, вечная ненавистная спутница всего, что борется и умирает за утверждение светлых идеалов. Нам только кажется, что предательство понятно именно своей подлостью. Но подлость только одна сторона предательства. В этом страшном и омерзительном процессе, как я убедился, множество разнообразнейших оттенков, начиная от махровой многолетней ненависти и кончая обывательской мелкой завистью.

…Они находились в крайней избе, часть из них расположилась во дворе этого дома. Фашистов было человек восемьдесят, они шли цепями с двух сторон, и пространство между этими цепями хорошо простреливалось крупнокалиберными пулеметами.

Начался неравный бой.

Партизаны дрались ожесточенно, яростно.

Неравные силы, слишком неравные силы! Этот вечный рефрен партизанской войны. Печальный и мужественный рефрен. Партизан всегда имеет дело с неравными силами. Он с самого начала знает, что ему придется сражаться с противником, превосходящим его числом, вооружением, а порой и умением. Потому что партизан в душе, да и не только в душе, сугубо штатский человек и воином его делает только любовь и ненависть: любовь к Родине, ненависть к врагу.

Было убито семеро.

Семеро было тяжело ранено.

Они могли гордиться, на нашей земле навсегда осталось несколько десятков фашистов.

Но им уже нечем было стрелять…

У нас в отряде был траурный митинг.

Командир говорил о главном чувстве партизана. Чувство Родины, чувство хозяина своей земли. Партизаны из отряда Брянского боролись и погибли, как герои. Но это были беспечные герои, они слишком доверялись обстоятельствам. И поэтому Дмитрий Николаевич предостерегал и объяснял, что никогда не следует забывать о контроле и бдительности. Мы действительно у себя дома, но сегодня наш дом в руках хитрого, коварного врага. Нужно быть храбрым и бдительным. Мы не должны ошибаться. Мы не имеем права на беспечность.

Я слушал и вспоминал по-мальчишески серьезное лицо лейтенанта Брянского. Я вспоминал, как смеялись и пели у наших костров девушки из его отряда.

Тяжелые, горестные воспоминания, тяжелые, черные минуты… Но партизану некогда горевать. Рядом враг. Мы продолжали наши операции.

* * *

Гитлеровцы начали настоящую охоту за партизанами. Прибыл крупный карательный отряд и начал действовать, но нас он пока не трогал.

Мы присоединили к себе еще одну группу и решили наряду с регулярно проводимыми боевыми операциями обстреливать вражеские самолеты, трасса которых проходила недалеко от лагеря. Стали обстреливать самолеты из пулеметов бронебойными пулями. Медведев выставил зенитчиков-охотников группами по шесть-семь человек, выдвинул их на трассу.

…Однажды я пошел с «зенитчиками». Ждать пришлось недолго: появились два одномоторных «хейнкель-111». Это легкие бомбардировщики, они летают низко, метрах в полутораста-двухстах над полотном железной дороги. Зенитчики открыли огонь, с самолетов ответили. Значит, наши пули попали в цель, так как звук выстрелов не мог быть слышен в самолете, его заглушает шум мотора. Дали еще несколько очередей, и один из самолетов загорелся. Потом минут через пять стало тихо, и вскоре один за другим раздались два взрыва. Мы послали разведку, но разведка ничего не нашла.

На следующий день хотимские партизаны пришли в лагерь и рассказали:

– Мы находились на хуторе. Видим, приземлился один самолет, потом другой. Вытащили раненого пилота и понесли на хутор перевязывать. А мы в это время подскочили и взорвали оба самолета. Вот эти взрывы вы и слышали.

Дмитрий Николаевич любил охотиться на самолеты.

Однажды Медведев, Королев, я и два партизана еще раз отправились на такую «охоту». Вышли на полянку, сели под стог и стали ждать воздушных бандитов. Вдруг откуда ни возьмись появляются два человека в немецком обмундировании. Мы сейчас же поползли наперерез к ним. Перехватить их на дороге не удалось, но мы увидели их следы и с большими предосторожностями отправились по ним. Шли километров пять.

Наконец, подходим к нашей засаде. Оказывается, бойцы из этой засады посылали на связь с партизанами двух человек, которые почему-то три дня к нам не являлись. Получилось, что мы преследовали своих. При этом Королев показал отличные способности следопыта, он обнаружил, что у одного «врага» были подбиты гвоздями подошвы, и он все время искал эти следы…

Весть о том, что где-то недалеко действуют партизаны, которыми командует Медведев, далеко опережала наш отряд. Все это не давало спокойно жить гитлеровцам, и они вынуждены были сообщить о делах на Брянщине в Берлин.

Там недовольны: еще бы, за короткий срок партизаны вывели из строя важный участок дороги, по которой шло снабжение дивизий, действующих на Московском направлении. Мало того, медведевцы информируют по радио Москву о скоплении фашистских эшелонов, и советская авиация разбивает их в щепы. Много убитых, еще больше раненых, а все уцелевшие находятся в таком состоянии, что трудно сказать, когда они снова вступят в строй. По всему ясно: Медведев – опасный противник, и надо сделать все, чтобы уничтожить его отряд. Берлин предписывает принять срочные меры. И меры стали принимать.

После ожесточенного боя 6 октября 1941 года одна из частей 2-й танковой армии противника заняла Карачев, что находился в сорока километрах к востоку от Брянска. В плену у фашистов оказались некоторые из партизан. Гестаповцы пытались найти с ними «общий язык» – им был нужен, очень нужен человек, который стал бы агентом и проник в отряд к Медведеву.

Но все поиски были тщетны: измученные, голодные, грязные, бесконечно уставшие советские люди были непреклонны – предателя среди них не нашлось… Начальник гестапо свирепствовал: он не мог понять психологии «загадочной русской души» – лучше умереть, чем продать свою Родину. Неотвязная мысль, что же он доложит Берлину, приводила его в бешенство, заставляла с утроенной энергией искать изменника. Поэтому так велика была его радость, когда ему доложили, что его хочет видеть один из военнопленных.

Через несколько минут перед гестаповцем стоял высокий худой субъект в красноармейской форме.

– Разрешите представиться – Николай Корзухин, – на хорошем немецком языке сказал красноармеец. – Могу ли я поговорить с вами? У меня есть важное сообщение.

– Садитесь, – гестаповец показал на массивное кресло перед столом. Корзухин поблагодарил, удобно устроился в кресле и, закурив предложенную сигарету, приступил к делу.

– Должен вам сказать, герр капитан, что я добровольно сдался в плен, так как я всячески приветствую приход доблестной немецкой армии в Россию. Не удивляйтесь, – быстро заверил он, увидев, что гестаповец недоверчиво поднял брови. – Это действительно так, и вы меня поймете, когда выслушаете мою историю. Предупреждаю вас: слушать придется долго – ведь все это началось еще тогда, в октябре 1917 года. Должен вам признаться, что моя настоящая фамилия не Корзухин, а Львов. Стать Корзухиным меня вынудили обстоятельства, о которых вы узнаете несколько позже. Почему именно Корзухин, да просто так, был у нас в России такой очень неплохой художник. Мне всегда нравились его картины…

– Попрошу покороче, – резко одернул его капитан.

– Извольте, – спохватился Львов-Корзухин. – Итак, я продолжаю. Мой отец Владимир Николаевич Львов был членом Государственной думы третьего и четвертого созывов, член Временного правительства, обер-прокурор синода, крупный самарский помещик.

Если я вам скажу, что нашей семье принадлежали три имения – 10 тысяч десятин в Бугуруслане, 3 тысячи десятин в Тамбовской губернии и 5 тысяч десятин в Подольской – и все эти имения были конфискованы после прихода Советской власти, то вы поймете, как мало у меня причин любить эту власть. Я ее ненавижу и сочту за счастье выполнять любую работу по установлению нового порядка в России!..

Корзухин говорил долго, и перед взором внимательно слушающего его гестаповца одна за другой проносились картины из жизни этого человека, ненавидящего свою Родину.

…Празднично было в тот день, 2 апреля 1901 года, в семье крупного помещика Владимира Николаевича Львова. Еще бы, у него родился долгожданный первенец, названный в честь деда Николаем. Многочисленные родственники, особенно те, кто победнее, хором прочили мальчику блестящую карьеру. И действительно, их предсказаниям, судя по всему, суждено было сбыться; вскоре Владимира Николаевича Львова избирают членом III Государственной думы, а потом оставляют его и на четвертый созыв. Конечно, перед сыном такого влиятельного человека гостеприимно раскрываются все двери. Николай поступает в Самаре в гимназию, но не слишком утруждает себя науками и в результате проваливается на экзаменах. Потом Бугурусланское реальное училище, его он тоже не может закончить, правда, по «уважительной причине» – ему мешает Февральская революция. Затем он уезжает в Петербург к отцу, но и здесь ему не приходится долго задерживаться.

Прозвучал залп Авроры! Он был первым сигналом, по которому из революционного Петрограда начали свое паническое бегство представители бывшего высшего общества. Как стая вспугнутых ворон, разлетелись они в разные стороны, и среди них, не отставая от других, оказался и обер-прокурор синода Львов. Крытая повозка быстро унесла его в Москву. Вместе с ним уехали его супруга и шестнадцатилетний сын Николай. Судьба безжалостно кидала молодого Львова, тем более что его уважаемый отец меньше всего интересовался семьей, занимаясь своими собственными делами. Сначала он активно сотрудничал с генералом Дутовым, потом после бегства последнего перешел к Колчаку и, наконец, один уехал за границу. Перед отъездом из Томска Львов-старший, пригласив сына на свидание в гостиницу, предложил устроить его на работу в штаб к генералу Розанову, но прапорщик Николай Львов гордо отказался, предпочитая остаться у Колчака.

– Вы – трус и изменник, – бросил Николай в лицо притихшему отцу в ответ на его предложение. – Слово дворянина должно быть незыблемым. Я не изменю присяге и никогда не стану дезертиром.

– Большевики уже близко, они в Омске, – растерянно оправдывался отец, – да к тому же России мы сейчас не нужны. Ты пойми, наконец, что это последняя возможность уехать. Я договорился с Красным Крестом, и мы уедем в Харбин. Я больше не могу и не хочу здесь оставаться…

– России не нужны такие хлюпики, как вы, а мне не нужен такой отец, – перебил его молодой Львов и, не прощаясь, ушел.

Во время этого рассказа капитан, удобно развалившись в кресле, внимательно слушал увлекшегося воспоминаниями собеседника. А когда Львов упомянул, что, по его мнению, существует лишь единственный достойный философ – Ницше – и что именно он является с детства идеалом Львова, на холодном лице гестаповца появилась благосклонная улыбка.

Львов продолжал свой обстоятельный рассказ.

…Дальше события разворачивались в бешеном темпе. Львов-младший неожиданно вышел из строя. Сыпняк подкосил его, и когда он более или менее пришел в себя, то оказалось, что Томск заняла Красная Армия. Как активный контрреволюционер, Львов был арестован и приговорен к тюрьме.

Через три года он вышел на волю и нелегально уехал в Москву. Сразу же с вокзала пошел петлять по кривым московским переулкам и вскоре остановился около небольшого, ничем не приметного дома. Внимательно огляделся по сторонам и постучал.

Хозяин дома Петр Антонович Кливский критически осмотрел стоявшего перед ним худого заросшего человека, его двоюродного брата. В этом неопрятном субъекте трудно было узнать всегда подтянутого, щеголеватого прапорщика. Но, встретившись с твердым и холодным взглядом его глаз, Кливский невольно поежился.

– Устраивайся, Николай, располагайся как дома, – испуганно засуетился он.

Так в доме № 5 в одном из московских тупиков появился новый жилец, который, разумеется, не только не встал ни на какой учет, но вообще старался нигде не показываться. Хозяин дома официально считался снабженцем опытно-экспериментального завода по выработке крахмала из картофеля в Лучкове Владимирской области, но вел он себя довольно странно. Очень много сидел дома и принимал многочисленных посетителей. Хотя он рекомендовал их брату как работников лучковского завода, пришедшие имели вид абсолютно городской, и, как однажды убедился Львов, темы их бесед были более чем далеки от производственных проблем. Однажды Кливский познакомил Львова с директором завода, и тот принял его на должность коменданта. Как известно, любая должность имеет какие-то свои преимущества, например, комендант лучковского завода мог распоряжаться спиртом. И вот с помощью этой благодатной жидкости Львов стал владельцем нового военного билета, выданного на имя Николая Владимировича Корзухина, и снова стал полноправным гражданином.

Через некоторое время в научное общество изучения Урала, Сибири и Дальнего Востока по протекции Кливского был принят новый сотрудник – Н. В. Корзухин.

В его анкете значилось, что он происходит из семьи мелкого служащего, в гражданской войне не участвовал, беспартийный, но активно сочувствует Советской власти.

Непосредственным начальством «активно сочувствующего новой власти Корзухина» был некто Аркадий Леонидович Красновский, бывший крупный деятель в контрреволюционном правительстве Дербера в Восточной Сибири. При Временном правительстве Красновский был назначен ученым секретарем научного общества, и было совершенно ясно, что его деятельность могла бы быть полезной России, будь он патриотом страны, а не агентом японской разведки. Ведь результаты изучения производительных сил огромных территорий Урала, Сибири и Дальнего Востока весьма интересовали Японию. Поэтому весть о назначении на пост ученого секретаря агента японской разведки Красновского вызвала настоящее ликование в Токио.

Ученый секретарь и его помощник развили кипучую деятельность. Они изъездили тысячи километров по обширным зауральским землям. Все материалы геологических экспедиций, изыскательских партий, материалы различных комиссий, разрабатывающих предложения по развитию экономики восточных районов страны, были к услугам представителей общества: японская разведка получала сведения из первоисточников.

В общем Корзухин старался как мог – составлял все официальные отчеты и доклады так, что их нельзя было использовать на практике, насколько мог, искажал факты, выдвигал на первое место совершенно неактуальные темы и вопросы. Работал он до тех пор, пока не началась паспортизация. С паспортом у Корзухина произошли некоторые осложнения, и по совету Красновского он уехал в Торжок, где жил, работая преподавателем экономической географии в сельскохозяйственном техникуме. Наконец совсем недавно, этой весной, к нему пришел человек, который передал деньги и инструкции. Он же сообщил, что Красновский арестован.

И вдруг война! Теперь все свои надежды Корзухин связывал с немцами: ему было совершенно ясно, что Советская власть не устоит перед мощью германских армий.

В первые же дни войны Корзухина мобилизовали и отправили на фронт. Он шел с радостью – теперь ему легко будет перейти к немцам. И вот он здесь…

Корзухин замолчал, облегченно вздохнул – его исповедь заняла более двух часов.

– Ну что же, господин Корзухин, – гестаповец встал и начал ходить по комнате. – Все, что вы рассказали, безусловно интересно и заслуживает внимания. Но поспешность, как правило, бывает только вредной. Идите пока и ждите. Когда будет нужно, мы вас вызовем.

Прошло несколько дней томительного ожидания. Наконец вызов. Радушный, гостеприимный человек, встретивший Корзухина у самой двери кабинета, был совсем не похож на того грубого гестаповца, которому он исповедовался первый раз.

– Садитесь, садитесь, герр Корзухин, – он широким жестом указал на кресло у стола и сам сел в кресло напротив. – Как вы себя чувствуете? Надеюсь, вы не в претензии на то, что наше свидание так долго не могло состояться? Но теперь проверка закончена, можно переходить к делу…

– Я готов выполнить любое задание немецкого командования, – поспешно вытянулся Корзухин.

Гестаповец одобрительно кивнул, потом встал и подошел к стене, на которой висела карта.

– Вот здесь, недалеко от Жуковки, через Десну был переброшен отряд под командованием чекиста Дмитрия Медведева. К сожалению, сейчас мы не знаем точно, где он базируется. Это один из самых опасных отрядов партизан. Отступая, большевики оставили в лесах группы людей, руководимых партийными работниками. Эти шайки все время сидели смирно, а сейчас они активизировались: нападают на автомашины, поджигают склады, уничтожают наших людей. Медведев задает тон. Он главное звено… Сейчас все факты говорят о том, что Медведев где-то здесь. И мы не можем быть спокойны, пока он не обезврежен!

Через несколько дней Корзухин приступил к выполнению задания. Он получил доступ в лагерь для военнопленных и с энтузиазмом принялся за дело. Он понимал, что задание не из легких. Но только здесь, в лагерной комендатуре, он убедился, сколько препятствий стоит на пути плана, разработанного гестапо. Мало было получить от человека согласие стать агентом. Нужна была твердая уверенность, что тот вернется. Корзухин не мог полагаться на утвердительный ответ, продиктованный голодом или малодушием. Он искал более надежные причины, двигающие поступками: алчность, озлобленность, ненависть. Перед ним прошли десятки людей, но подходящего не было.

Он появился только на третий день. Солдат ввел к Корзухину невысокого рыжего парня в грязной шинели. На все вопросы тот отвечал четко, без подобострастия. Назвался военным ветврачом. Сообщил, что был взят в плен и рад этому обстоятельству, так как хочет свести счеты с Советской властью: в тридцать первом году, когда ему было девять лет, отца раскулачили, и он умер в Сибири.

– Найти бы того чекиста, что отца брал, глотку бы перегрыз, – с ненавистью сказал он.

– Что ж, – Корзухин улыбнулся, – мы можем предоставить вам эту возможность. Если вас устроит мое предложение, то вы сможете отомстить за отца и начать жить по-человечески. Ну как, согласны?

– Согласен, – твердо сказал ветврач. – Что я должен делать?

– В общих чертах следующее. Вас забрасывают в район, где, как можно предположить, действует партизанский отряд Медведева. С той минуты вы, офицер одной из частей, попавшей в окружение, разыскиваете партизан, чтобы продолжать борьбу с фашистами. Нам необходимы данные о точном местонахождении отряда, о его численном составе и оснащенности. Получив все эти сведения, вы возвращаетесь обратно. Как видите, задание несложное.

– Я согласен, – повторил завербованный.

Корзухин с облегчением вздохнул, он оправдал доверие гестапо – против Медведева была выпущена первая фигура в этой сложной шахматной партии, где игра шла не на жизнь, а на смерть.

* * *

«10 октября.

…Ночью выпал снег. Хорошо бы развезло дороги! Выслали разведки на большаки и шоссейные дороги. Два дня сидим без особого «оперативного» дела – очень хочется действовать – скорей бы вернулись разведчики. Сегодня организовали стирку белья и баню.

Вернулась разведка Пивоварова – движение на дороге они не обнаружили, подожгли два больших моста, построенные гитлеровцами. Привезли с гитлеровского сливного пункта 110 литров молока и бидоны. Фашисты собирали, а мы пьем!

Присоединилось еще три человека – два узбека и еще один, который назвался ветеринарным врачом третьего ранга Сучковым. Мы взяли их к себе. Люди нам нужны…»

Можно было намечать ближайший план действий: вернулся из разведки Творогов, он поручил местным комсомольцам разведать Хотимск – правильное задание. Решили отправить несколько разведывательных групп. Одной из них командует начальник штаба отряда Дмитрий Дмитриевич Староверов. Вместе с ним ушли командир взвода капитан Луковенко и комендант штаба Шаура.

Ясное утро. В лесу тихо. Только шуршит под ногами сухая, обындевелая трава…

– Эх, ребята, красота-то какая! – Староверов, улыбаясь, повернулся к друзьям. – Люблю лес!