Текст книги "Безбилетный пассажир"

Автор книги: Георгий Данелия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Борис Павлович

Пока писали режиссерский сценарий, были найдены и утверждены актеры на роли Коростелева и мамы, на роль дяди-капитана, тети Паши и Лукьяныча. Из детворы были найдены Лидка и Шурик, остались Сережа и Васька.

Сережу мы представляли себе светленьким и голубоглазым. И к нам толпами приводили светленьких и голубоглазых мальчиков пяти-шести лет. Они читали стихотворение. Одно и то же – про Ленина. Оно мне уже ночами снилось.

Однажды привели черненького мальчика, пятилетнего Борю Бархатова. Стихи он неожиданно прочитал не про Ленина, а «Вот парадный подъезд» Некрасова, – «р» он не выговаривал, и в его исполнении «парадный» звучало как «паадный». Забавный пацан. Мы решили пробовать его на пленку.

Пока ставили свет в павильоне, Боря подошел ко мне и спросил:

– Георгий Николаевич, скажите, пожалуйста, сколько энергии поглощают эти приборы?

– Не знаю, спроси у оператора.

– Анатолий Дмитриевич, – он сразу запомнил, как кого зовут, – скажите, пожалуйста, сколько энергии поглощают эти приборы?

– Мне некогда. Спроси у бригадира осветителей.

– Товарищ осветитель, сколько энергии поглощают эти приборы?

– Мальчик, иди гуляй!

– Что за работники? Никто ничего не знает!

Все засмеялись.

– Вот сейчас ты удивился. А можешь сказать то же самое возмущенно? – спросил Таланкин.

– Выругаться?

– Да.

– Что за работники! Одни балды! Никто ничего не знает! Жуки навозные! Так? Или еще сердитее?

– Достаточно, – сказала Борина мама, испуганно глядя на нас.

Борю перекрасили в блондина, и Сережа был найден. Остался Васька. Кого бы ни приводили пробоваться на эту роль – я категорически отвергал, хотя ребята вроде бы были подходящие. Таланкин уже начал злиться.

История Васьки мне чем-то напоминала историю моего школьного друга, Володи Васильева по прозвищу Мюнхаузен. И поэтому, наверное, я подсознательно хотел, чтобы Васька внешне был похож на него.

Между прочим. Мюнхаузен жил в Уланском переулке, в доме напротив. Прозвище ему дали за то, что он никак не мог определиться с отцом: то это был легендарный чекист, которого убили бандиты, то легендарный бандит, которого убили чекисты.

Мама у него была учительницей, и у нее тоже было прозвище – Ходячий МУР (Московский уголовный розыск). Мюнхаузен связался с блатными, в школу не ходил, болтался на улице, а мама все пыталась затащить его домой и запереть. Поэтому, завидев мамашу, Мюнхаузен пускался наутек. Она не могла его догнать и кричала: «Держите! Он у меня сумочку украл!» Сердобольные прохожие Мюнхаузена отлавливали и начинали лупить. Мать подбегала и бросалась на сердобольных:

– Отпустите ребенка, фашисты!

Я с Мюнхаузеном дружил – он был веселый и добрый парень.

– Завязывай, – советовал я. – Посадят!

– Исправлюсь, – обещал он.

Но не смог. Его и правда посадили.

В «Сереже» шалопая-Ваську посадить не успели – вовремя приехал дядя-капитан и забрал Ваську, чтобы перевоспитать и отдать в морское училище.

Прошло много лет. Звонок в дверь. Открываю: стоит высокий парень в заграничной морской форме.

– Вам кого?

Улыбается:

– Разрешите доложить? Я – Мюнхаузен!

Оказывается, отец Володи во время войны был командиром партизанского объединения в Болгарии. А после войны – членом болгарского Политбюро. Он разыскал семью, и Мюнхаузена с мамой специальным самолетом доставили в Софию.

Отец Мюнхаузена перевоспитал и отдал в морское училище.

Бондарчук

Время поджимало. Васек, похожих на Мюнхаузена, все не было и не было, и мы утвердили на эту роль мальчика, который нравился Таланкину. Потом сняли исполнителей всех ролей на пленку и показали пробы худсовету объединения. Утвердили всех, кроме Коростелева:

– Хорошо бы Коростелева сыграл такой актер, как Сергей Бондарчук. Если уговорите Бондарчука, мы вас запустим. Сценарий мы ему уже послали.

Мы вышли с худсовета растерянные и подавленные.

– Бондарчук – народный артист СССР, лауреат Ленинской премии. Тарас Шевченко, Отелло… Зачем он нам?! – сокрушался я.

– Зря паникуем, – подумав, сказал Таланкин. – Не станет он сниматься в нашей маленькой, простенькой картине

И с этой надеждой мы поехали к Бондарчуку выполнять решение худсовета – уговаривать.

Бондарчук и его жена Ирина Скобцева встретили нас приветливо, усадили за стол, напоили чаем и угостили заграничным печеньем. Таланкин начал витиевато извиняться, что наш сценарий без нашего ведома послали такому выдающемуся актеру, что мы мечтаем, чтобы Сергей Федорович снимался у нас, но, конечно, прекрасно понимаем, что его не может заинтересовать такая примитивная роль. И что…

– Почему? – перебил его Бондарчук. – Сценарий мы прочитали, роли понравились. Мы с Ирочкой согласны.

Я поперхнулся чаем. Приехали! Директор совхоза «Ясный берег» – Отелло, а деревенская мама Сережи – Дездемона!!! (Бондарчук и Скобцева снимались в фильме «Отелло», на нем и поженились.)

Но куда деваться… И мы с Таланкиным соврали, что очень рады.

Пока у нас был подготовительный период, фильм Бондарчука «Судьба человека» получил Главный приз на Московском фестивале. И Бондарчук полетел в Мексику на фестиваль фестивалей – представлять свой фильм в Акапулько.

А наш фильм мы начали снимать без него.

А когда он вернулся в Москву, в Краснодар, где у нас были съемки, пришла телеграмма: «Связи запуском фильма „Тарас Бульба“ сниматься в „Сережа“ не смогу. Понимаю подвожу, но это мечта жизни. Извините. С уважением, Бондарчук».

Мы в панике. Конец сентября, а у нас героя нет! Если срочно не найдем, картину закроют! Начали звонить всем, кто мало-мальски подходил на эту роль. Безуспешно – все заняты.

Тут пришла вторая телеграмма: «Связи закрытием „Тараса Бульбы“ если еще нужен могу прилететь Краснодар».

И Бондарчук прилетел: энергичный, загорелый, в шикарном заграничном костюме. Я, Таланкин и Ниточкин жили втроем в одном номере, а Бондарчука Циргиладзе поселил в двухкомнатном люксе. (Бондарчук приехал один. Скобцева должна была приехать позже.)

На следующий день снимали сцену: Сережа приносит сломанный велосипед, а Коростелев огорченно говорит: «Да, брат, ловко ты его».

Снимаем крупный план Бондарчука.

– Да, брат, ловко ты его, – улыбается Бондарчук.

– Стоп! Сергей Федорович, здесь Коростелев должен огорчиться.

– Угу. Давайте.

Снимаем второй дубль.

– Да, брат, ловко ты его, – опять улыбается Бондарчук.

– Сергей Федорович, а попробуйте сказать это не так весело. Все-таки Коростелев покупал велосипед, потратил деньги, и за мальчика обидно…

– Угу. Давайте.

Третий дубль – снова улыбается.

Мы, конечно, предполагали, что с Бондарчуком будет работать трудно, но не знали, что до такой степени.

Вечером в тот же день Бондарчук справлял день рождения – ему исполнилось тридцать девять. Он в своем люксе угощал нас ухой, которую приготовил сам на кухне гостиничного ресторана. Уха была вкусная. Но я, когда набрался, высказал имениннику все, что о нем думаю… И что снимать его, Бондарчука, нас насильно заставили, и что он нам всю картину портит, и кто он такой есть…

На следующий день в пять тридцать утра, как всегда, зазвонил будильник. Мои соседи сели на кроватях и мрачно уставились на меня. Тут же открылась дверь, в комнату зашел Циргиладзе, положил на стол трешку и сказал, что сегодня Бондарчук не снимается, и пусть Таланкин угостит его пивом. А я чтобы ехал на съемку, снимал детей и близко к Бондарчуку не подходил! (Мы понимали – если Бондарчук откажется сниматься – это конец.)

Вечером возвращаюсь – у входа в гостиницу стоят Таланкин с Бондарчуком. Я кивнул и хотел пройти мимо.

– Данелия! – окликнул Бондарчук. – Ужинал?

– Нет.

– Пошли в ресторан.

За ужином Бондарчук рассказывал про Акапулько, про прозрачное Карибское море, где плавают рыбы удивительной расцветки и дно видно до большой глубины, про то, как индейцы ныряют с высоченной скалы в прибой, а я все ждал – когда он дойдет до дела, начнет со мной разбираться.

Двадцать один год ждал.

На юбилее, когда Бондарчуку исполнилось шестьдесят, я в тосте сказал, что благодарен судьбе за то, что она подарила мне Бондарчука. Что если бы не его органичное чувство образа и не его советы, фильм «Сережа» был бы много хуже, а моя судьба сложилась бы совершенно иначе.

– Это был только тост или ты так извинился? – спросил Бондарчук, когда я сел.

На правах близкого друга я сидел рядом с юбиляром.

– За что извинился?

– За то, что сказал, что я бездарный и глупый надутый индюк.

– Когда я сказал? Кому?!

– В Краснодаре. Мне.

Надо же, вспомнил!

– И тост, и извинился, – сказал я.

После ресторана мы поехали к нему и продолжили юбилей в узком кругу на кухне.

И Сергей тогда впервые рассказал мне, как получил звание народного артиста.

В фильме «Тарас Шевченко» Бондарчук сыграл главную роль. Фильм имел большой успех. А сам Бондарчук тогда разошелся с первой женой, жить ему было негде и он ночевал на сцене Театра киноактера.

Как-то утром зовут его в кабинет директора к телефону.

– Здравствуй, Бондарчук. – сказал голос в трубке. – Пол-литра поставишь?

– А кто это?

– Василий Сталин беспокоит.

– Здравствуйте. Поставлю… А за что?

– Приходи к шести в «Арагви», узнаешь за что.

Бондарчук не очень-то поверил, что звонил сам сын Сталина, – скорее, это был чей-то розыгрыш, но в «Арагви» на всякий случай пошел.

Его встретили у входа и проводили в отдельный кабинет, где действительно сидели сын Сталина Василий и известный футболист Всеволод Бобров. Василий Сталин положил перед Бондарчуком журнал «Огонек» с портретом Бондарчука в роли Шевченко на обложке. Под портретом – подпись: «Заслуженный деятель искусств РСФСР Сергей Федорович Бондарчук». «Заслуженный деятель» зачеркнуто ручкой, а сверху написано: «Народный артист СССР» и подпись – «И. Сталин».

Пол-литра Бондарчук поставил, – он еще не знал, сколько неприятностей его ждет из-за этой поправки. По правилам, «народного СССР» давали только после «народного РСФСР», а «народного РСФСР» – только после «заслуженного РСФСР». То есть раньше пятидесяти никто этого звания не получал. А Бондарчук «народного СССР» получил сразу, и совсем молодым – ему не было и тридцати. И сразу завистники (а таких всегда было немало) его возненавидели. До перестройки ненавидели тайно, а после перестройки – явно. И не было тогда ни одной статьи, ни одного выступления об отечественном кино, в которых – надо – не надо – не поносили бы Бондарчука. Его, первого нашего обладателя «Оскара», даже делегатом на съезд кинематографистов не выбрали. Не попал в число четырехсот достойных.

Бондарчук переживал, но виду не показывал. Тогда ему очень помогла Ирина Скобцева, ее поддержка и забота.

В начале девяностых актер Арчил Гомиашвили пригласил меня в свой ресторан «Золотой Остап» встречать Новый год. Я позвонил Бондарчуку, поздравил с наступающим и спросил, где они встречают.

– Дома, – сказал Бондарчук. – Вот с Ирочкой сидим.

Обычно Бондарчуков приглашали на прием в Кремль.

Я позвал их в «Золотой Остап».

– Сейчас у Ирочки спрошу. – И после паузы: – Она хочет.

Мы с Галей заехали за Бондарчуком и Скобцевой и поехали в «Золотой Остап». Через некоторое время в ресторане появились Федор и Алена, дети Бондарчуков. Очень хорошо мы встретили тот Новый год.

Сергея Бондарчука хоронила вся Москва. И фильмы его до сих пор живы и идут по всему миру.

Пономарев

В подготовительный период фильма «Сережа» мы разделились: Таланкин остался в Москве работать с актерами, декорациями, утверждать эскизы декораций, заниматься костюмами, сметой… А мы с Ниточкиным поехали выбирать натуру. Нужна была деревенская улочка, которая выходила бы на высокий берег реки, а за рекой – совхоз «Ясный берег». И чтобы улочка кончалась не избой, а добротным деревянным домом. А на улочке – травка, чтобы паслась коза.

Администратором с нами Циргиладзе послал своего зама, Пономарева. Циргиладзе был маленького роста, Пономарев – еще меньше. Циргиладзе было под семьдесят, а Пономарев – еще старше. Но Циргиладзе обычно кричал, а Пономарев бурчал себе под нос. И с этим заместителем Циргиладзе поднял такие постановочные махины, как «Георгий Саакадзе», «Падение Берлина», «Хождение по мукам», а позже – «Войну и мир».

Пономарев был активный общественник. Примерно раз в неделю он появлялся с каким-нибудь подписным листом, и из того, что он бурчал, было понятно только два слова: «рубль» и «юбилей». Или «рубль» и «похороны». Слово «рубль» всегда звучало четко.

Начать съемки мы могли только в сентябре: раньше не успевали. Под Москвой в сентябре будет уже холодно, а у нас дети бегают босые – надо ехать на юг. Поехали в Ростов, в Астрахань. Подходящую улочку не нашли. Есть улочка с травкой и обрыв – нет дома. Есть дом – нет улочки с травой и совхоза за рекой. Новички, мы не понимали, что все это без потерь можно снять монтажно: отдельно дом с улочкой, отдельно обрыв и совхоз. (У меня в фильме «Совсем пропащий» Король и Герцог выходят из коляски в Латвии, а в следующем кадре девочки подбегают к ним в Литве. А на экране – единое место действия.)

Позвонили на студию. Нам посоветовали поискать на Украине.

Еще в Москве Пономарев сказал нам, что суточные он будет выплачивать каждый день. Если даст сразу – мы или потеряем деньги, или прокутим.

С утра мы с Ниточкиным на такси, оплаченном Пономаревым через кассу таксопарка, мотались по городу и его окрестностям. Возвращались в дом колхозника вечером, когда магазины уже были закрыты. Пономарев, который с нами не ездил, предлагал:

– Могу дать деньги. Или, если хотите, у меня есть кролик, перцовка и соленые огурчики. Решайте.

Голодные, мы, естественно, каждый раз выбирали кролика с перцовкой. И у Пономарева оставался навар: по нашим подсчетам ровно рубль.

Побывали в Чернигове, Золотоноше, Диканьке – опять ничего. Приехали в Ворошиловск. Шли с вокзала в дом приезжих – и вдруг истошно завыли сирены, и пожарники в противогазах начали загонять прохожих в подвалы. Оказалось – учебная тревога.

В суете Пономарев куда-то пропал. Когда дали отбой, мы с Ниточкиным поискали, подождали в доме приезжих – нет Пономарева! Исчез. Позвонили на «Мосфильм», сказали: если Пономарев объявится, пусть оставит свои координаты на киевском Главпочтамте и ждет нас. Если нет – пусть переведут нам туда деньги на обратные билеты. После этой траты у нас осталось два рубля тридцать копеек.

Время поджимало. В поисках дома Сережи мы начали ездить на попутках и товарных поездах по городам и селам. Питались черным хлебом и чесноком, с тоской вспоминая кролика с огурчиками. Спали на вокзалах.

Как-то долго тряслись в кузове грузовика. Сидели у кабины на брезенте. Под брезентом, подо мной, было что-то круглое и твердое – думал, арбуз. Дорога была отечественная, и на колдобинах и ухабах подбрасывало так, что я весь зад себе отбил. Остановились у чайной. Из кабины вылез водитель, крикнул:

– Петро, исти будешь?

А из-под брезента сиплый голос:

– Ни!

Шофер скрылся в дверях чайной. Мы с Ниточкиным переглянулись и опасливо приподняли брезент – там сладко спал Петро.

Мать честная! Это я два часа у него на голове сидел!

Мы с Толей спрыгнули с грузовика и смотались.

Пошли пешком и к вечеру добрались до Киева. Подошли к Главпочтамту и видим: на ступеньках сидит Пономарев. «Фу! Живой, слава богу!»

– Ты куда делся?!

– В тюрьме сидел, – мрачно сказал он.

А дело было так. У Пономарева были камни в почках. Стоило ему понервничать, камни начинали двигаться, и тогда он мог писать только лежа. Когда в Ворошиловске объявили тревогу, Виктор Михайлович решил, что началась война. От нервного потрясения ему захотелось писать, и он прилег во дворе у какого-то обшарпанного здания. А это оказалось районное отделение милиции, и ему влепили трое суток за хулиганство.

Вернулись мы в Москву ни с чем. Полный крах!

– Под Краснодаром будем снимать – сообщил Циргиладзе. – Я вам там декорацию построю.

– Почему под Краснодаром?! Там нет ничего похожего! – сказал я.

– Потому что уже осень на носу, а в Краснодаре самое большое количество солнечных дней.

Правильная дорога

Пока в Краснодаре строили декорацию, мы решили снять под Москвой эпизод «колокольня». Циргиладзе предлагал нам построить декорацию звонницы в павильоне, – так снимать удобнее. Но мы отказались: хотелось, чтобы все было убедительно, по-настоящему, чтоб была высота, чтоб была фактура.

Мы с Таланкиным и Ниточкиным решили в воскресенье поездить на моем «Москвиче», поискать колокольни с уцелевшими колоколами.

Посмотрели по карте – очень понравилось название «Спас-Клепики». И дорога туда была обозначена как дорога первой категории. Поехали. Проехали километров тридцать по асфальту, и дорога «первой категории» перешла сначала в грунтовую, потом – в проселочную, а потом и вовсе в тропинку. Едем по полю. Въехали в лужу и завязли. Пытались вытащить – никак. Сидим на травке, курим и ждем, – может, кто-нибудь проедет. Поле, огромная лужа, а посреди поля на ржавых железных столбах – огромный портрет Ленина с простертой вперед рукой и надписью: «Правильной дорогой идете, товарищи!»

Наконец, появился трактор.

– Троса нет, – сказал тракторист.

Мы показали бутылку водки.

Тракторист извлек из-под сиденья веревку, привязал к ней большую гайку и закинул на электрические провода. Дернул, содрал провод, оставив без света какой-нибудь колхоз или район, и вытащил наш «Москвич».

И мы поехали в том направлении, куда указывал Ленин. Там и нашли колокольню с уцелевшим колоколом.

Через несколько дней приехали снимать. С трудом, по узкой винтовой лестнице, затащили камеру, штативы и осветительную аппаратуру на самый верх. Кабеля не хватило. Пришлось тащить еще и два больших аккумулятора от танка.

Снимать было тесно и неудобно. Точки отхода не было. Но мы все-таки разбили блюдечко о штатив (киношная традиция) и сняли сцену. И на сорокаметровой высоте отметили первый съемочный день шампанским.

Это было 3 августа 1959 года. В этот день родился мой сын Колька.

Скорпионыч

В Краснодаре Циргиладзе повез нас смотреть декорацию. Она стояла на обрыве километрах в двадцати от города.

– Вот дом, вот обрыв, – показывал он, довольно потирая руки. – Пойдемте.

Повел нас дальше:

– Вот улочка, вот совхоз.

Конечно, Краснодар самый солнечный город России, но когда мы на следующий день поехали на съемку, было облачно и холодно.

Прождали солнце до часу и уехали обедать. Только начали есть суп – вышло солнце. Быстро вернулись обратно – пока доехали, солнце зашло за тучи.

И так три дня подряд. Уезжаем обедать – выходит солнце. Возвращаемся – пасмурно. На четвертый решили сделать вид, что едем обедать, а сами спрятались. Но вариант не прошел. Небеса не обманешь.

Вечером из Москвы пришел материал, снятый под Москвой, – сцена на колокольне. Смотрели в ближайшем кинотеатре втроем: я, Таланкин и Ниточкин. Вышли подавленные. Материал ужасный – все фальшиво, куце, и нет никакой высоты и фактуры. А главное – что уже не переснимешь: когда вернемся, будет уже зима, а под Краснодаром колоколен с колоколами нет.

На следующий день с утра опять было пасмурно. Выехали на съемку. Подъезжаем – водитель сворачивает не налево, а направо.

– Ты куда?

– Скорпионыч велел. (За глаза Циргиладзе все звали Скорпионычем.)

Над обрывом стояла декорация – звонница с колоколом, и тут же расхаживал, потирая руки, довольный Циргиладзе:

– Вот колокол, а вот высота.

Сел на свой «газик» и уехал.

– И откуда он знал, что у нас в Спас-Клепиках ни черта не получится? – спросил я у Кима.

– От верблюда, – сказал Ким.

Утром шестого дня в пять утра с улицы донесся дикий вопль Циргиладзе:

– Солнце! Поехали, поехали! Где эти болванчики-режиссеры?

(Мы у Циргиладзе проходили по категории людей, которых он называл болванчиками за глаза.)

Быстро собрались, приехали на место. Поставили рельсы, камеру, свет, стали репетировать сцену: Сережа бежит за Васькой и Женькой и говорит: «У меня есть сердце, оно стучит. Послушайте, хотите?»

– Это я снимать не буду, – сказал Ниточкин.

– Что «это»?!

– Небо как простыня. Дождемся, пока облачка появятся.

– Какие облачка?! При чем здесь облачка?! – заорал Циргиладзе. – Неделю солнца ждали! Детей снимай!

– Нет.

Тогда во ВГИКе на операторском учили, что небо без облаков снимать не стоит.

– Снимай, Толя, – сказал Таланкин. – Не до облачков.

– Меняйте оператора, – уперся Толя.

– И поменяем! Завтра же здесь будет другой оператор! – взорвался Циргиладзе.

– Виктор Серапионыч, с другим оператором работать мы не будем, – сказал Таланкин.

– Да?! – Циргиладзе побагровел.

– Не будем, Виктор Серапионович, – подтвердил я.

– Тогда ищите себе другого директора!

Циргиладзе резко развернулся и пошел. Ким за ним. Они скрылись за «домом Сережи», оттуда донесся крик:

– Эти болванчики думают, что с ними будут цацкаться! Кому они нужны! Триста метров отставания! Закроют к чертовой бабушке!

Таланкин покосился на Ниточкина.

– Куинджи! Левитан! – сплюнул и закурил.

Из-за дома выбежал Ким:

– Валидола ни у кого нет?

– А кому?

– Виктору Серапионовичу!

Все побежали за декорацию. Побледневший Циргиладзе сидел на ступеньках и держался за сердце.

– Виктор Серапионович, не волнуйтесь, – сказал Ниточкин. – Снимем так, без облачков!

– Толя, – Циргиладзе взял у гримерши таблетку валидола, положил под язык, – моя профессия погонять. А твоя профессия… Ты должен… – Циргиладзе щелкал пальцами, он никак не мог найти подходящего слова.

– Виктор Серапионович, облака идут! – сказал Ким.

На горизонте показалось маленькое облачко…