Текст книги "Реликтовая роща"

Автор книги: Георгий Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Но они так и не достигли вершины. Через сотню шагов Ладуха сказал:

– Стоп, пришли!

Павлухин с интересом огляделся вокруг.

– Видишь что-нибудь? – спросил Ладуха.

– Пока одни камни.

– И не удивительно. Я тоже не увидел, пока не ткнулся носом. Пойдем.

Они прошли вдоль склона метров двести по подвижной, как бы текучей осыпи и резко свернули вниз к потемневшим от времени, непогод и лишайников скалам – выходу коренных пород. Тут уже кое-что росло: голубоватый ягель, редкая травка со стрельчатыми листьями, из трещины тянула свое рахитичное тело карликовая береза.

Геолог обогнул останец и вдруг остановился, уперевшись рукой в стенку. Павлухин наскочил на него плечом, и он, поморщившись, пробормотал сквозь зубы:

– Ну и кости у тебя, парень!

– Извини, – растерялся Павлухин.

– Да уж ладно, – не оборачиваясь, буркнул геолог. Потом совсем другим тоном добавил: – Вот дьявол! Все изменилось!

Павлухин обошел его и осмотрелся. Почти от самых ног вниз по склону уходила узкая траншея глубиной метров в десять и длиной не более пятидесяти-шестидесяти. Ее правая почти вертикальная стенка была образована скальными породами, а левая представляла собой передний фронт осыпи, вздымающейся валом у границы какого то ржаво-бурого хлама, покрывавшего дно этого своеобразного корыта.

– Вот так дела, – растерянно протянул геолог. – Изменилась, совсем изменилась: была черная, стала красная. Это как же понимать? – обернулся он к Павлухину.

Павлухин не слышал. Он с напряженным интересом вглядывался вниз.

«Какая ерунда, – с непонятным облегчением думал он. – Дрянь, ржавая проволока, металлолом… Неужели так вот и происходит что-то такое, и в такой вот чепухе таится открытие?»

Ему казалось, что он совершенно спокоен, что в голове у него царит полная ясность. Он не замечал, как бешено колотится сердце, не сознавал, что сам он стоит бледный, почти в прострации, впившись взглядом в багровый клубок, казавшийся отсюда живым.

Возбуждение все нарастало, мысли, перескакивая с пятого на десятое, бесследно проносились в голове. Позднее он не мог точно вспомнить, о чем думал в те минуты, Сохранились только полустертые обрывки мыслей о бессмертии и вечной молодости. Но об этом он позднее и не любил вспоминать, даже наедине с самим собой.

Еще минута – и его бы захлестнула паника.

Ладуха вдруг нерешительно сказал:

– Ты знаешь, мне что-то не очень хочется туда идти… Такие перемены всего за четыре дня…

Это было так на него не похоже, что Павлухин даже усомнился: тот ли самый перед ним бравый силач? Стряхнув оцепенение, он энергично спросил:

– Что? Изменилось? Может быть, это к лучшему. Может быть, оно цветет, а? Цветы преисподней! Поехали – время не ждет…

И первым начал спускаться в траншею.

* * *

– Видишь? – вполголоса сказал Ладуха. – Они все сидят на дайке. Коротенькая такая андезитовая дайка. Я ее проследил – метров сто пятьдесят всего длиной. Материал менее стойкий, чем вмещающие породы, поэтому быстрее выветривается. Но не только поэтому: я думаю, посильное участие в разрушении принимают и кусты этой рощи. Как бы там ни было, на этом месте образовалась впадина, но она только здесь, где роща, а дальше дайка скрыта под осыпью. Контроль очень четкий. К тому же, смотри: роща противостоит осыпи… А вот здесь я обедал, – непоследовательно заявил он и разворошил ногой головешки старого костра. Небрежно пнул консервную банку из-под тушенки; дребезжа, она подкатилась к самым кустам и скрылась среди них.

Здесь, казалось, было еще жарче, чем наверху. В знойном безмолвии стояли двухметровые кусты, стояли сплошным частоколом – взрослому человеку не пролезть. Вблизи впечатление не изменилось: тот же ржаво-бурый цвет и какая-то неопрятность. По два больших обтрепанных листа, свернувшись в трубочки, почти лежали на необычайной голубоватой почве; между листьями торчал высокий, в руку толщиной, стебель, постепенно сужавшийся к вершине и увенчанный маленькой серой шишкой. Между черенками листьев и стеблем таилось по одной почке – видимо, из них вырастут молодые листья, когда старые отомрут. Вот и все.

Павлухин наконец сдвинулся с места и пошел вдоль границы кустов плавным, почти крадущимся шагом. Он внимательно вглядывался в глубину рощи и иногда осторожно трогал рукой растения, приседая и словно принюхиваясь.

Тем временем геолог начал разбирать рюкзак и вдруг вскрикнул от острой боли в голове. Бешеный протуберанец швырнул его на землю, на мгновение он увидел побелевшее лицо Павлухина, обернувшегося на его вскрик, и покатился, подскакивая на булыжниках, прямо и кустам, к голенастым ногам океанолога. Он пытался зацепиться за что-нибудь, но его ничто не могло удержать, – он катился вместе с вывороченными из земли валунами, такими громадными, что была опасность задохнуться под их тяжестью. И в это время океанолог неожиданно ударил его по глазам тупым носком башмака с рифленой подошвой. Ладуха успел догадаться, что этого не может быть, что это начинается бред, но бурная багровая пелена уже заполнила все вокруг…

Он понял, что он лошадь и что на его крупе беснуется и неистовствует опьяненное властью и скоростью маленькое жестокое существо – косматое и грязное, дикое и самодовольное, высокомерно попирающее своих братьев по дому.

«Боже, боже, – горестно думала лошадь. – За что этот примат, волею случая превратившийся в сверхживотное, так безжалостно бьет меня? По какому праву он оседлал меня и гонит неизвестно куда, гонит долгие тысячелетия, жадный и безжалостный, как все победители, – мой враг, мое проклятие, мое вечное бремя… У меня может лопнуть сердце и истрепаться легкие – ему все равно; я могу споткнуться и сломать себе шею – он пересядет на другую лошадь. У меня нет сил поспевать за ним, за его невероятным бегом, но он тянет меня за собой. Куда? Зачем? Мне все равно не успеть. Я хочу остаться здесь, в дикой полынной степи. Зачем мне его сомнительное будущее, бег с пеной у рта? Только у него хватит сил и отваги с такой скоростью рваться вперед. Он одинок в своей неутолимой жажде совершенства – и пусть бы оставался в одиночестве…»

Лошадиная мысль вместе с породившей ее печальной головой, круп с сухожилиями и мышцами, – все растаяло в ароматном пространстве степи, рассыпалось прахом и поросло травой…

Ладуха лежал, уткнувшись лицом в эту странную темно-голубую почву, и им постепенно овладевало чувство бессилия. Бешенство и бессилие терзали его душу, потому что, и не открывая глаз, он чувствовал себя проигравшим и поверженным. Стена… жесткая и в то же время упругая стена, которая отбросила его назад. Отбросила не равнодушно, а предварительно поинтересовавшись, что он из себя представляет, и, видимо, убедившись в полной его никчемности.

С трудом приподняв голову, Ладуха увидел перед собой обтрепанные, словно бы вечные, листья и толстый стебель с гладкой, как бы стеклянной кожурой, сквозь которую ясно просвечивала волокнистая сердцевина. На этот раз все окончилось гораздо быстрее, но в голове… в голове у него хозяйничала чужая когтистая лапа, а мозг, словно живой, прыгал и бился в тесной черепной коробке. Ладуха приподнялся на руках и повел глазами вокруг. Справа от него, застряв головой между двумя кустами, лежал совершенно белый и какой-то даже голубоватый Павлухин; геолог подумал, что живой человек не может быть настолько бледным. Поражало лицо океанолога. Строго говоря, это было уже не лицо, а трагическая маска, гипсовый слепок. Застывшие глаза были широко открыты, но незрячи; в них совершенно отсутствовали живой блеск и выразительность, подмененные отталкивающей слепотой запылившегося стекла или тусклых глаз вареной рыбы.

Ладуха ползком, не отрывая глаз от лица океанолога, попятился от кустов, пока не наткнулся на рюкзак. Здесь он остановился. Куда он хотел убежать?

В душе у него бушевала буря. Мир взбунтовался и каждой мелочью мстит тебе, действует наперекор твоим поступкам и желаниям… Будь у него оружие, Ладуха немедленно открыл бы стрельбу по кустам, а если бы они горели, сжег бы рощу без всякого сожаления, – настолько ненавидел он в эту минуту проклятый хлам, так просто пренебрегший им, его желаниями и волей!

Внезапно вспомнив, он резко провел ладонью за ухом и даже немного успокоился, обнаружив твердый бугорок на прежнем месте,

И все-таки ему здорово было не по себе. Он испытывал три очень сильных чувства.

Во-первых, хотелось уйти отсюда поскорее и уже там собраться с мыслями или с мужеством – это уж кто как понимает.

Во-вторых, чрезвычайно тяжелое впечатление производила на него эта живая мумия, так похожая на океанолога.

И еще – ему было очень страшно, но в этом он так себе и не признался до конца жизни. Во всяком случае, он не сбежал, и уже одно это можно было бы поставить ему в заслугу. Может быть, сыграло роль то, что, лежа лицом к роще, он чувствовал себя в большей безопасности, чем если бы карабкался по склону, повернувшись к ней спиной. Но вероятнее всего, его остановило еле уловимое движение в кустах, воспринятое краешком напряженного глаза; почти механически он поднял лежавшую рядом с рюкзаком кинокамеру и начал съемку.

Эти кадры были единственным из всей эпопеи, чем он заслуженно гордился.

Камера слегка дрожала в его руках, и поэтому кадр незначительно прыгал, в результате чего временами можно было видеть, помимо рощи, еще и голубое небо, и темно-голубую почву. Но в основном фиксировалась одна и та же картина: белое-белое (съемка велась на цветную пленку) лицо Павлухина, которое отнюдь не было мертвым, – оно жило особой и очень интенсивной жизнью, было пластичным, как глина, из которой невидимый скульптор лепил попеременно олицетворение страха, ужаса, боли, после чего, полюбовавшись мгновение, отправлялся дальше, чтобы

изваять ненависть, страдание и отвращение, а затем, по нисходящей эмоционального накала, – тревогу, недоумение и, наконец безмятежное спокойствие.

Стебли, между которыми застряла голова океанолога, чуть подрагивали, но это подрагивание было столь незначительно, что легко объяснялось энергичной мимикой Павлухина. Их едва заметное потемнение тоже, при желании, можно было объяснить внешней причиной: набежавшим на солнце облаком. Два внутренних листа, по одному от каждого куста, наоборот, вели себя очень активно.

На глазах у Ладухи они развернулись, образовав над торсом лежащего подобие двускатной крыши; их красная плоть стала на вид тугой и мясистой, и по ней пробежала упругая волна. Было похоже, будто листья совершили мускульное усилие; их внутренняя структура проявилась четче, стала хорошо заметна сеть тонких темных прожилок, образующих ажурный скелет.

Через две минуты с небольшим на обращенной к земле поверхности листьев появились шишковидные наросты, которые быстро увеличивались в размерах, выпучиваясь из мякоти, и еще через минуту доросли до размеров горошин, блестевших на солнце, как хромированные. На мгновение все замерло, а затем кусты дрогнули, листья плавно изогнулись и осыпались дождем «горошин». Большая их часть упала на землю и тотчас же рассыпалась серой пылью. Около двух десятков (потом подсчитали точно; оказалось – двадцать три) попали на Павлухина и прямо через одежду прикрепились к его телу: было похоже, будто одежда пришпилена к коже булавками с серебристыми головками.

С этого мгновения и без того неподвижное тело океанолога словно одеревенело, лицо опало и заострилось – на нем отражалось одно только мертвое безразличие. Павлухин даже, кажется, не дышал и, по всем признакам, уже не жил. Около минуты вся эта картина словно бы колебалась в неустойчивом равновесии, а затем «горошины» совсем так же, как и предыдущие, стали пылью и были унесены невесть откуда взявшимся ветром. Только одна, таившаяся в глазной впадине, выползла оттуда и, совершенно как серебристый жучок, двинулась вверх по лбу. Там, под прядью волос, она остановилась, замерла и вдруг с невообразимой скоростью начала расти; вскоре серебристая оболочка треснула и опала, оказавшись прозрачной, как целлофан, а горошина выросла до размеров желудя и покрылась коричневым загаром. И все застыло.

Ладуха еще некоторое время продолжал съемку, и впоследствии, при демонстрации фильма, на экране еще долго светилось теперь уже умиротворенное лицо Павлухина.

Отложив кинокамеру, геолог осторожно приблизился к телу. Он смотрел в ставшее чужим лицо со сложным чувством суеверного страха, любопытства и отвращения. Пересиливая себя, притронулся к щеке Павлухина кончиками пальцев и с большим трудом удержался, чтобы тотчас же не отдернуть руку. Щека была теплая и живая, совсем нормальная, если не считать ее чрезмерной бледности. Ладуха осторожно похлопал по щеке. Лицо было как ватное. Он потрепал активнее, потом залепил несколько пощечин средней силы. Океанолог не реагировал. Тогда Ладуха вернулся к рюкзаку и отыскал на дне флягу с водой. Воды было достаточно: около трех литров. Он вернулся и едва не вскрикнул.

Павлухин уже сидел, вполне осмысленно осматриваясь вокруг. Лицо его порозовело, и только усики несколько тревожно топорщились на верхней губе, словно прошитые, подчеркивая растерянность и беспокойство. Но внимание геолога привлекло совсем другое, – Павлухин проследил за его взглядом и, оглянувшись, даже привстал от неожиданности: роща стремительно меняла свой облик. Незаметная для глаз жизнедеятельность прорвалась бурным метаморфозом, сменилась вспышкой непривычной для человека активности. Кусты оставались неподвижными, но снизу, от корней, наплывала черная волна, окрашивая каждое растение в траурный цвет. Вслед за волной по всему стеблю формировались попарно расположенные острые почки. Весь этот процесс длился какую-то минуту и завершился, когда листья покрылись бахромой, словно сажей.

Стряхнув оцепенение, Ладуха бросился к киноаппарату, но было уже поздно: роща опять стояла застывшая и немая. Он выругался сквозь зубы и на остаток пленки заснял траншею, рощу и Павлухина рядом с ней.

– Что и требовалось доказать, – спокойно произнес океанолог. Он сидел, демонстративно оперевшись спиной о кусты, и тщательно ощупывал новоявленную шишку. Результатом остался доволен: если прядь волос слегка напустить на лоб, то шишку не будет заметно. – У тебя что-нибудь есть?

Ладуха с досадой пнул ногой рюкзак, наполненный бесполезной теперь аппаратурой.

– Не успел. А сейчас она, конечно, затаилась. Как самочувствие?

– Вполне сносное. Кажется, свершилось, а?

– Страшно было?

– Душно, что-то гнетущее… Меня будто вывернуло наизнанку. Почти ничего не помню, только какие-то смутные подсознательные образы. Бред собачий, – добавил он.

Ладуха понимающе кивнул и признался:

– А меня отбросило. Контакт не состоялся… Ну-ка, помножь 12 647 на 9 673.

– Нет, сначала вот это, – усмехнулся Павлухин. Он поднял лежавший рядом плоский камень и разломил его пополам.

– Сколько я тут валялся?

Ладуха посмотрел на свои часы,

– Около получаса, если часы не стояли во время контакта.

– Стояли?

– Вполне вероятно. Магнитная буря или еще что-нибудь.

– А ты? Имеется в виду прошлый раз?

– Не могу сказать точно, но что-то около двух часов.

– Налицо явный прогресс, – с удовлетворением отметил Павлухин. – Роща способна к обучению. – Он потрогал ствол растения. – А жарко, ты не замечаешь? Роща просто-таки пышет жаром, хотя солнце уже клонится к закату. Вполне возможно, излучает избыток энергии в инфракрасном диапазоне.

– У меня есть инфракрасные очки. Проверить, что ли?

– Ничего это не даст, – как-то очень убедительно сказал Павлухин. – Не там ищем. Эта задача нам сейчас не по плечу.

– Может быть, и пытаться не стоило? – враждебно спросил Ладуха. – От первого щелчка лапки кверху? Не повезло, и точка?

Павлухин молча поднялся и с трудом отломил лист и шишку с частью стебля. Руки у него сразу сделались черные, как от копоти. Растение ломалось с лопающимся звуком.

– Не так надо было пытаться, – с сожалением сказал он. – И везение тут ни при чем. Я уверен, что эта проблема не для гения-одиночки. Нужны целые научно-исследовательские коллективы, вооруженные современной техникой. Это какое-то совершенно неизвестное, уникальное для Земли явление. Может быть, только всему человечеству по силам разобраться с этой рощей.

Геолог скептически усмехнулся:

– Ну, ты даешь, парень! Так вот просто и уйти? А как же мы с тобой? Неужели все напрасно? Получается, что мавр сделал свое дело…

– Получается, что так: «сделал». А волнуешься ты напрасно: свою долю славы получишь обязательно, не бойся. Мы ведь сюда еще вернемся – дело только начинается… Ну что, пойдем? Даю слово, что делать нам тут больше нечего.

– При чем тут слава, – буркнул Ладуха. Он с сожалением окинул взглядом рощу. – Ты-то, может быть, и вернешься, – пробормотал он. – Но скажите на милость: на кой черт здесь геолог! – И полез вслед за Павлухиным.

Наверху они, словно по команде, обернулись назад. Нет, на этот раз ничего не изменилось. Роща стояла темная и мрачная, без единого проблеска, – пышущее теплом сплошное угольное пятно, над которым поднималось зыбкое марево.

…Они отошли совсем недалеко, когда Ладуха не выдержал:

– Давай-ка, что ли, пообедаем? Не могу больше, просто умираю с голоду. Вода у меня есть.

Через пять минут над костром висел чайник. Геолог достал из рюкзака четырехсотграммовую банку тушенки, посмотрел на Павлухина, усмехнулся и вытащил вторую.

– Как у тебя с аппетитом?

– Не возражаю.

– Я так и подумал.

Павлухин опять пощупал свою шишку: сон не сон, а факты налицо. Значит, было, случилось. Удивительно, что ему не хотелось сейчас об этом думать. Потом, потом… Слишком он устал от впечатлений, слишком близко находилось это: протяни руку – почувствуешь. Но ощущение беспокойства и даже какой-то тревоги уходило пропорционально расстоянию, разделяющему его с рощей, и теперь оставалось едва ощутимое впечатление какой-то неудовлетворенности, что ли. А еще вернее, боязни опоздать. Вот-вот, боязнь опоздать – так можно определить это состояние. Боязнь опоздать, даже когда до отхода поезда остается еще несколько часов… Это ощущение, вообще-то, присуще ему органически, не стоит обращать внимания. И все-таки… все-таки что-то тут не так. Где-то он допустил ошибку… Нет, ошибка не в том, что они отправились сюда вдвоем… Вернее, это тоже ошибка, но не она его сейчас беспокоит. Это случилось позже, значительно позже…

Отвлекшись от собственных мыслей, Павлухин заметил на лице геолога желание о чем-то рассказать.

– Как у тебя с идеями? – с видимым равнодушием спросил он.

– Туговато, – откликнулся Ладуха. – Но все же есть одна. Завалящая.

– Поделись.

– У тебя кризис?

Павлухин с силой потер лоб.

– Да, пожалуй, что так.

– Ну, хорошо, – Ладуха помялся. – Начну, пожалуй, с признания. Дело в том, что я сжег дома один лист и попросил в нашей лаборатории сделать спектральный анализ по стандартному списку элементов. Результаты очень интересные: в листьях содержится больше одного процента германия, а также аномально высокие количества марганца, рения и ряда других элементов.

– Как! – поразился Павлухин. – И ты молчал?

– Я не поверил. Думал, ошибка. Обычно наша лаборатория имеет дело с содержаниями этих элементов не выше кларков. И притом…

– Ну?

– Я побоялся, что ты начнешь проверять. Я не хотел этого, потому что очень спешил. Да ты и не поверил бы в подобное растение, разве не так?

– Но потом-то, потом!

– Потом – забыл, как-то не пришлось к слову… Извини.

Они некоторое время помолчали: Павлухин – насупившись, геолог – с демонстративным смирением.

– Ну как, переварил? – наконец спросил Ладуха.

– Уже. Валяй дальше.

– Так вот. Исходя из этого факта, нужно заключить, что роща – неземного происхождения. Белок и вообще вся органика на основе углерода подменены в этих кустах чем-то совершенно иным… Факт второй. Тебе, конечно, невдомек, что сопка, по которой мы идем, представляет из себя жерло древнего вулкана, забитое туфами и брекчиями…

– Нашел с чем связать, – с неулегшейся досадой перебил Павлухин. – Ты бы еще пришельцев сюда приплел.

– Не торопись, я все объясню. Третье. Об этом я тебе уже говорил: роща строго контролируется андезитовой дайкой. Эти факты – костяк, на который без страха можно нанизывать домыслы. Представь себе: древние, как наша Галактика, растения, вечные странники, путешествующие от звезды к звезде в виде спор и засеивающие пригодные для жизни миры. При этом, что очень важно, споры прорастают вблизи очагов повышенной вулканической активности. Спрашивается: почему? А чтобы потом, при извержении вулкана, они могли отправиться дальше, к новым планетам, которые можно колонизовать.

– Очень красивая выдумка, – одобрительно сказал Павлухин. – И очень фантастическая. Но я, к примеру, затрудняюсь для планеты с кислородной атмосферой предложить какую-либо форму органической жизни не на основе углерода. К тому же даже при самом мощном извержении достичь второй космической скорости в условиях Земли им не удастся, разве не так?

– Если мы чего-то не знаем, это не значит, что оно не существует. Откуда тебе известно, какие механизмы они используют дополнительно, чтобы покинуть пределы планеты? К тому же весьма вероятно, что Земля нетипична в ряду других обитаемых планет.

– Тогда объясни, для чего им симбиоз с аборигенами. В частности, с людьми. Разве он эволюционно оправдан? Неужели на каждой планете, которую они заселяли, были существа с подобной нервной организацией, со сходной биохимией?

– А что здесь такого? Кислородные планеты в конце концов! Очень вероятно, что нас много во Вселенной.

– Вот так всегда: то типичное, то нетипичное! Все зависит от того, что выгоднее в данный момент. Где же логика?

– В случае симбиоза растения получают не-оспоримые преимущества, – не слушая, продолжал Ладуха. – В таком виде они разносятся на огромные расстояния и даже могут попасть в космическое пространство. Вот именно! Неужели ты еще не понял? Люди с такими придатками, вероятнее всего, и станут космонавтами – ведь это универсальные усилители интеллекта и физической мощи. Человечество в конце концов убедится в преимуществах и безопасности симбиоза, систематизирует порядок контактов; симбионты станут нормой, расселятся по всей планете, люди будут толпами валить в рощи. Вот тебе новая раса – сильная, умная, долговечная.

– Так уж и долговечная…

– В космос полетят симбионты – это несомненно. Они быстрее считают, они сильнее и выносливей обычных людей. А этим растениям только того и надо: на каждой пригодной планете – новые рощи. Непрекращающаяся эксп-нсия, победное шествие по галактическим тропам, Как, а?

– Я тебя уже похвалил, но могу и повторить: очень недурно, но… слишком уж все по-человечески логично и целесообразно. А вдруг они враждебны человеку? Что, если они используют его тело, как некоторые виды ос используют парализованных ими насекомых? В качестве непортящегося запаса пищи? Может быть, все преимущества, о которых ты говоришь, мнимые, и за ними кроется колоссальный ущерб для человека-партнера. И еще одна загадка: в роще наверняка перебывала масса самых разных животных. Если каждое из них вступало с нею в контакт, то, спрашивается, как далеко разнесены споры, почему раньше не встречались подобные рощи и, скажем, сверходаренные медведи? Такое явление люди заметили бы, тем более что роща стоит достаточно долго.

– Да, много тысячелетий или даже несколько миллионов лет. Я думаю, с плиоцена, если исходить из того, что она появилась здесь, когда в этом районе еще существовала вулканическая деятельность. Вообще же… Несмотря на объективную критику, гипотеза мне очень нравится, и я готов даже поступиться своей долей славы, лишь бы она оказалась верной.

Ладуха выплеснул из кружки остатки чая и с удовольствием растянулся на земле, подложив руки под голову. Было ясно, что мысль о славе все еще волнует его честолюбивую душу. Об осах он, разумеется, думать не собирался.

– Герои мифов и сказок, конечно, не в счет? – лениво спросил он.

Павлухин пожал плечами.

– Слишком много трудностей на первых же шагах, – сказал он. – Мы самонадеянные глупцы. Схватиться вдвоем за такую проблему, когда до конца второго тысячелетия нашей эры осталось каких-нибудь десять лет! Надо подумать над формой сообщения, чтобы нас не приняли за сумасшедших. Слава богу, у нас есть неплохие доказательства! И с эскулапами придется примириться, хочешь ты этого или не хочешь. – Он неожиданно оживился. – А мы с тобой удачная пара. Представляешь, как это будет звучать? Ладухо-павлухинский феномен, ладухо-павлухинский рефлекс или что-нибудь в этом роде…

Хорошо было лежать в тени после обильной еды и неторопливо философствовать…

Но что-то вдруг заставило океанолога прервать это философствование. В ту же минуту подспудная тревога и недовольство собой обрели четкие границы. Связь был зыбкой и слишком окольной, но он чувствовал, что она есть в действительности, – обостренное чутье не могло его обмануть.

– Интересно, – сказал Павлухин настолько равнодушным тоном, что геолог сразу же насторожился. – Интересно, почему ты умолчал об одном очень любопытном факте?

– Умолчал? – удивился Ладуха. – Не думаю. Я все рассказал.

– Да нет, не все. Видимо, в плане воспоминаний контакт подействовал на тебя не лучшим образом. Ведь ты был в роще не один?

– Ах, вот ты о чем…

– Вот именно. Почему ты не сказал про собаку?

– Забыл, честно говорю, забыл! Точнее, не придал этому никакого значения. Верно, был со мною пес Шарик, увязался от бульдозеристов, которые чистили дорогу. Редкостный, скажу тебе, балбес!

– Ну и как?

– Что – «как»?

– Как он себя вел? Неужели непонятно? Ведь был же он здесь во время контакта? Может быть, и с ним роща вступила в контакт? Может быть, и он изменился? Поумнел, стал сильнее?

– Не знаю… Нет, не думаю. Вероятнее всего, он убежал сразу же после еды. Я встретил его уже на обратном пути. Такой же балбес, как и был… Постой, постой, а откуда тебе известно про Шарика?

– А, ерунда, – рассеянно отозвался Павлухин. – По консервной банке, что валялась там, у костра: то ли слышал, то ли читал, что только собаки так тщательно вылизывают консервные банки и при этом прикусывают края.

– Ну, ты даешь! – восхитился Ладуха, – С одного взгляда! Заработала у тебя интуиция – дай бог. Теперь мне сто очков форы дашь.

– А в роще ты за ним никаких странностей не замечал?

– Ничего не было. Обнюхал кусты, как водится, поставил отметины, и все.

– Так, так, – задумчиво проговорил Павлухин, – Вполне современный пес – ничем его не удивишь. Ну, ладно, с Шариком мы еще разберемся. Видимо, он и по сию пору у бульдозеристов, так что в любое время можно его проверить, хотя ясно, что контакта с рощей, по всей вероятности, у него не было. Но если его не было… Если его не было, то вывод может быть только один. Ну-ка, расскажи мне об устройстве «Кроны», – вдруг потребовал он.

– А в чем дело? – недовольно спросил геолог.

– Потерпи немного. Потом объясню.

– Пожалуйста… Начать с теории?

– Не обязательно. Меня интересует устройство. Как можно короче и популярнее.

– Пожалуйста, – повторил геолог, – Можно и популярно… Принцип действия «Кроны» основан на анализе магнитных свойств пород и интенсивности их вторичного гамма-излучения. При этом «Крона» выдает диаграмму, которая в результате дальнейшей дешифровки позволяет определить типы магнетических пород в принятой классификации. Вторая, более важная задача, которую решает прибор, это непрерывное фиксирование количества определенного химического элемента в руде, как находящейся на поверхности, так и погребенной под четвертичными отложениями; в этом случае вводится определенный коэффициент… Извини, здесь популярно не получится. Могу только сказать, что вся сложность решаемой задачи заключается в выделении нужного элемента в многокомпонентной руде. – Павлухин нетерпеливо махнул рукой. – Настройка на элемент производится заранее, при помощи сменных блоков интегральной части прибора и калибровки датчиков. В комплекте: датчики, блок усиления и предварительного анализа, блоки интеграции и блок совпадений, микро-ЭВМ, блок питания… и мелочь, которая недостойна упоминания. Общий вес четырнадцать с половиной килограммов, выполнен в ранцевом варианте. Назвать цену?

– Достаточно. Еще один вопрос: «Крона» работала, когда ты подошел к роще?

– Да, некоторое время. Я ведь прослеживал дайку. У меня не было времени дешифрировать диаграмму, но макроскопически – это андезиты.

– Черт с ними! – нетерпеливо сказал Павлухин. – Черт с ней, с андезитовой дайкой. Это артефакт.

– Что-что?

– Артефакт, и не меньше! Именно то, что может быть создано только разумом и ничем иным. Собирайся быстрей и пошли.

– Куда – «пошли»? – изумился геолог. – Нагородил тут всякой чепухи! Или объясняй, в чем дело, или я никуда не пойду.

– Спешить же надо, как ты не понимаешь! Можем опоздать!

Он глянул на упрямое лицо Ладухи и безнадежно вздохнул:

– Ладно, попытаюсь как можно короче. Может быть, я и не прав, но по всему выходит, что с точки зрения кустов единственным критерием целесообразности контакта является разумность партнера. Если Шарик по-прежнему балбес, то это предположение можно будет считать полностью доказанным… Вопрос: каким образом роща узнает, что мы разумны, а Шарик нет? Психическое зондирование? На первой стадии слишком нереально. И не только, если можно так выразиться, из-за технических трудностей. Это уже второй этап, наступающий после опознания разумного существа. Может быть, это далеко не первые контакты? И они обучаются? Вполне возможно и почти доказано. Но есть и еще один путь. В самом деле, ведь и собаки, и люди – это позвоночные теплокровные млекопитающие существа, обладающие вполне соизмеримыми массами. Но кусты выбрали именно нас, сапиенсов, и я уверен, что за всю историю своего существования они не вступили в контакт ни с одним медведем, хотя и те способны передвигаться на задних конечностях, ни с одним живым существом Земли вообще, кроме человека. В противном случае мы бы рано или поздно услышали о существовании сверхмонстров. Я считаю, что точно так же, как и мы их, они отличают нас по тому, что мы создаем артефакты. Возьми «Крону»: изготовить ЭВМ природе не под силу. Возьми твой нейлоновый рюкзак: при господствующих на Земле физических условиях природа не способна создать нейлон. А наша синтетическая одежда, а радиоприемник? Все это артефакты, которые могут быть созданы только целенаправленной деятельностью разумных существ. Конечно, вполне возможно, что кусты фиксируют разумность по биотокам. Или по массе головного мозга… Хотя нет: у некоторых крупных животных тоже довольно массивный мозг. К тому же такое предположение логично только с точки зрения анропоцентризма… В общем, это неважно. Главное в том, что каким-то образом они регистрируют нашу разумность и отвечают контактом, симбиозом, не обратить внимания на который попросту невозможно. И после каждого контакта роща меняет свой облик – это тоже сигнал.