Текст книги "Февральская революция"

Автор книги: Георгий Катков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Частые донесения о таких инцидентах укрепляли патологическую подозрительность начальника штаба Янушкевича касательно всеобщей нелояльности еврейского населения Польши, Галиции и Буковины². Эти подозрения, в свою очередь, вели к массовой высылке евреев из обширных прифронтовых районов весной и летом 1915 года. Позднее, когда в некоторых случаях высылка отменялась, была введена система заложников. Заложники отвечали за любую выдачу евреями русских граждан в районах, захваченных германской армией. Эта мера создавала меньше трудностей для администрации внутри России, чем массовая высылка, но еще сильнее ожесточала евреев³.

Массовые высылки были наиболее трагичным последствием кампании 1915 года, которую военный министр Поливанов описывал с горькой иронией как «эвакуационно-беженский период военных действий». Подводя итог обсуждению вопроса о беженцах в Совете министров, A.M. Яхонтов приводит точку зрения нескольких министров. Стратегия выжженной земли, на обширных территориях проводившаяся Ставкой, стратегия, которой правительство бессильно было противостоять, наряду с поражениями на фронте, углубляла развал внутри России⁴. В потоке беженцев министры выделяли три главных категории:

Во-первых, евреи, которых, вопреки неоднократным указаниям Совета министров, поголовно гонят нагайками из прифронтовой полосы, обвиняя их всех, без разбора, в шпионаже, сигнализации и иных способах пособничества врагу. Конечно, вся эта еврейская масса до крайности озлоблена и приходит в районы нового водворения революционно настроенною; положение усложняется еще тем, что местные жители, без того все тяжелее испытывающие бремя военных невзгод, встречают голодных и бездомных евреев далеко не дружелюбно. Во-вторых, служебный персонал гражданских и тыловых военных учреждений с десятками вагонов грузов; в то время, как десятки тысяч народа плетутся пешком около железнодорожного полотна, мимо них проходят поезда, нагруженные диванами из офицерских собраний и разным хламом, включительно до клеток с канарейками птицелюбивых интендантов. В-третьих, добровольные беженцы, в большинстве случаев гонимые слухами о необычайных зверствах и насилиях, чинимых немцами... Людей отрывают от родных гнезд, давая на сборы несколько часов, и гонят в неведомую даль. У них же на глазах поджигаются остающиеся запасы, а нередко и самые избы. Легко понять психологию таких принудительных беженцев... И вся эта сбитая с толку, раздраженная, измученная толпа сплошным потоком катится по всем путям, мешая военным передвижениям и внося в тыловую жизнь полнейший беспорядок. Тащатся с нею повозки с домашним скарбом, бредет скот... Люди сотнями мрут от голода, холода, болезней. Детская смертность достигает ужасающих размеров. По сторонам дорог валяются непогребенные трупы и т.д. и т.п.

Через несколько дней, 4 августа 1915 года, на заседании Совета министров вновь оплакивали положение беженцев, на этот раз особо упомянув о евреях. Подробно остановившись на условиях, в которых проводится принудительная эвакуация, Яхонтов дает на основании сделанных несколькими министрами докладов общую картину:

Со времени развития нашего отступления Совету министров неоднократно приходилось сталкиваться с вопросом о евреях. В Ставке сложилось убеждение, что еврейское население на театре войны является средоточием шпионажа и пособничества неприятелю. Отсюда возникла мысль о необходимости очищать прифронтовую полосу от евреев. Применение этой меры началось в Галиции. Тыловые власти стали высылать тысячи и десятки тысяч австрийских евреев во внутренние русские губернии. Производилось это, конечно, не добровольно, а насильственно. Евреи изгонялись поголовно, без различия пола и возраста. В общую массу включались и больные, и увечные, и даже беременные женщины. Слухи об этой мере и сопровождавших ее насилиях тогда же распространились как в России, так и за границей. Влиятельное еврейство подняло тревогу. Союзные правительства начали протестовать против подобной политики и указывать на опасные ее последствия. Министерство финансов почувствовало различные затруднения в проведении финансовых операций. Совет министров неоднократно, как в письменной форме, так и в порядке устных сношений через председателя и отдельных министров обращал внимание Верховного Главнокомандующего и генерала Янушкевича на необходимость отказаться от преследований еврейской массы и огульного обвинения ее в измене, поясняя, что этого требуют как внутренние, так и международные соображения. Однако, Ставка оставалась глухой на всякие доказательства и убеждения. Напротив, когда наше отступление повлекло за собой очистку уже русских губерний, то сначала в Курляндии, а затем и в других местностях, принудительное еврейское переселение выполнялось в массовых размерах особо для этого назначаемыми воинскими отрядами. Что творилось во время этих эвакуации – неописуемо. Даже непримиримые антисемиты приходили к членам правительства с протестами и жалобами на возмутительное отношение к евреям на фронте. В конце концов, в тех входивших в черту оседлости губерниях, куда выдворялись гонимые военными властями беженцы, становилось невыносимым жить не только пришлому разоренному люду, но и самому коренному населению. Обострились всевозможные кризисы – продовольственные, квартирные и прочие. Появились заразные болезни. На местах настроение принимало все более тревожный характер; евреи озлоблены на всех и на вся, а жители на непрошенных гостей, к тому же объявленных предателями и изменниками, и на порядки, при которых существовать у себя дома становится невозможным. Еврейская интеллигенция и объединенные с нею русские общественные круги возмущены до крайней степени; печать, думские фракции, различные организации, отдельные видные представители русского еврейства требуют от правительства решительных шагов для прекращения массовых преследований. В союзных странах, и особенно в Америке, раздаются горячие призывы помочь страждущим в России евреям, собираются митинги протеста против племенного утеснения и т. д. Последствия этого движения – возрастающие препятствия в получении кредитов и на внутренних, и на иностранных рынках.

В этой угрожающей атмосфере министр внутренних дел князь Щербатов настаивал на том, чтобы Совет министров принял немедленные меры для исправления положения:

Наши усилия вразумить Ставку остаются тщетными. Все доступные нам способы борьбы с предвзятыми тенденциями исчерпаны. Мы все вместе и каждый в отдельности неоднократно и говорили, и писали, и просили, и жаловались. Но всесильный Янушкевич считает для него необязательными общегосударственные соображения. В его планы входит поддерживать в армии предубеждение против всех вообще евреев и выставлять их как виновников неудач на фронте. Такая политика приносит свои плоды, и в армии растут погромные настроения. Не хочется этого говорить, но мы здесь в своей среде, и я не скрою подозрения, что для Янушкевича евреи едва ли не являются одним из алиби.

Еще раз подробно остановившись на ужасах принудительной высылки, Щербатов отметил, что высылка угрожает усилить революционное настроение среди евреев. Но главным доводом в пользу практических мер для облегчения страданий беженцев были трудности, с которыми встретилось правительство при получении кредитов в стране и за границей. Щербатов предлагал снять запрет с поселения евреев во всех городках и городах империи. Предложение предоставить евреям свободу передвижения ограничивалось городскими центрами из-за антисемитизма местного сельского населения, который правительство не могло контролировать. Но даже это предложение казалось слишком радикальным военному министру Поливанову, утверждавшему, что селить евреев в городах с казацким населением слишком опасно: это могло привести к волне погромов. Наконец, разумное предложение Щербатова было принято кабинетом, голосовал против министр путей сообщения Рухлов. Кривошеин пытался придать оттенок торжественности принятию предложения Щербатова: он сослался на разговор, который однажды имел спокойным графом Витте. Витте сказал Кривошеину, что «предоставление евреям права свободного жительства в городах по всей империи равносильно разрешению еврейского вопроса». Впечатление от вмешательства Кривошеина было несколько испорчено цинической шуткой государственного контролера Харитонова. Он поинтересовался, не ожидают ли министры затруднений с полицией: новая проеврейская мера лишит приставов и околоточных хорошего дохода. Они могут устроить забастовку протеста против «насилий над ними правительства или же произведут погромчики для доказательства несоответствия принятой меры желаниям истинно русских людей».

Решение Совета министров могло облегчить напряжение, испытываемое местной администрацией в районах приема беженцев, разделив тяготы между всеми русскими городами, вместо того, чтобы обрушивать их лишь на несколько городов в черте оседлости. Оно могло бы также несколько облегчить страдания самих эвакуированных. Но это решение не могло уменьшить чувство невыносимой горечи, испытываемое евреями по отношению к режиму, который так поступил с ними. Все знали, что даже это частичное облегчение было вырвано у правительства угрозой финансового бойкота. Горечь и негодование привели к росту революционных настроений, и правительство понимало это. Но было совершенно ясно, что как бы сильны ни были эти настроения, они не могли иметь прямого воздействия на революционные события 1917 года. Еврейские беженцы представляли собой слишком притесняемую и отчужденную группу, чтобы оказывать какое бы то ни было политическое влияние. И все же эти настроения привели к величайшим последствиям для дальнейшего развитая революции в России. Для миллионов русских евреев революция с ее лозунгом «равенства всех русских граждан перед законом» явилась освобождением в момент величайшей опасности физическому и моральному существованию еврейского народа – чудесным спасением от смертельной опасности, подобным Исходу. Как и всякому чуду, этому трудно было поверить, даже когда чудо произошло. Страх, что оно может не произойти, что завтра они проснутся и увидят, что старый порядок восстановлен, естественно, обуревал многих бывших беженцев. Этот страх был полуосознанно, но твердо связан с ощущением, что контрреволюция может исходить от армии, пока в ней еще живы старые традиции и пока лица, осуществлявшие бесчеловечные решения полусумасшедшего Янушкевича, все еще занимают командные посты. Такое отношение объясняет энтузиазм и подъем, с которым еврейская интеллигенция и полуинтеллигенция приветствовала революцию и бросилась вместе с левыми защищать «завоевания революции». Вот почему множество евреев предлагало свои услуги в качестве «советских служащих» советскому режиму в годы гражданской войны и реконструкции. Те же сложные психологические предпосылки объясняют распад еврейско-большевистского сотрудничества и возврат коммунистической власти к антисемитской практике, которая существует, несмотря на то, что ее официально отрицают. «Партия и правительство» или, скорее, следующие один за другим самодержавные правители, которым принадлежат объединенные функции партии и правительства, никогда не испытывали особого доверия к политической лояльности евреев, которая покоилась не на врожденной близости евреев к большевизму, а на инстинкте национального самосохранения, к которому коммунистическая идеология не проявляет ни интереса, ни симпатии.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 4

¹ Н. Shukman. Relations between the Jewish Bund and the RSDRP. 1897–1903. Диссертация на соискание докторской степени. Oxford, 1961. (Не опубликована).

² См. подборку документов о преследовании евреев во время войны в АРР XIX.

³ В патетическом протесте против захвата заложников евреи города Вилькомир писали главнокомандующему армиями Северо-Западного фронта: «Мы беспредельно опечалены истребованием заложников, косвенное признание усердно распространяемого злоумышленниками огульного обвинения евреев в предательстве, несмотря на то, что, как только оно подвергается должному судебному расследованию, его несостоятельность всегда почти выступала с полной ясностью. Твердая уверенность в отсутствии еврейской измены не избавляет нас от страха злостной провокации, ложных доносов лжесвидетельствовавших врагов, могущих ввести скорый полевой суд в заблуждение, коего следствие может оказаться гибельным для заложников... Карайте каждого из нас, если окажется виновным, со всей строгостью законов военного времени, но не заставляйте нас подвергать ни в чем неповинных единоверцев серьезной опасности, грозящей заложникам со стороны врагов еврейства». АРР, XIX, стр. 257.

Евреи Вилькомира, упоминая о судебном расследовании вопроса об измене евреев, имели в виду случаи, подобные мариампольскому делу. Евреи этого города были обвинены в содействии немцам после ухода из города русских войск в 1914 году. Благодаря вмешательству писателя Короленко и защите Грузенберга дело было закрыто и все обвиняемые освобождены. См.: О. Грузенберг. Вчера. Париж, 1936, стр. 89–95.

⁴ См. АРР, XVIII, стр. 32 и далее. О Яхонтове и его записках см. гл. 7, § 1.

Глава 5

РЕВОЛЮЦИЯ И ГЕРМАНСКОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО

Вступление. – Планы сепаратного мира и реакция России. – Ставка на революцию. – Ленин, Гельфанд и Кескюла. – Гельфанд в Копенгагене. – Гельфанд и рабочие беспорядки в России. – Кескюла. – Политика Германии после февраля 1917 года. – Возвращение Ленина. – «Каналы и источники». – «Невероятная клевета» и еще более невероятные опровержения. – Заключение.

§ 1. Вступление.

История пособничества Германии (и Австро-Венгрии) русской революции во время Первой мировой войны, особенно в 1917 году, ни разу не была рассказана с начала до конца. И немудрено, ведь многие были жизненно заинтересованы в том, чтобы утаить размах и методы германского вмешательства. Документов не было, их заменяли слухи и толки, обвинявшие русские революционные круги, и особенно большевиков, в том, что они действуют заодно с германским правительством и принимают его помощь. Накануне революции обвинения в измене сильно способствовали дискредитации двора и царской администрации. Поэтому большевики, опасаясь той же участи, гневно отвергали всякие слухи, называя их реакционной клеветой.

Пересуды о том, что большевики связаны с немцами, не теряли политической остроты и во время гражданской войны. Тогда же была опубликована подборка документов (т.н. «документы Сиссона»)¹, из которой следовало, что Ленин и его соратники работают по немецкой указке и на немецкие деньги. Но и сами документы не вызывали доверия, впоследствии же было доказано, что это фальшивка (за исключением нескольких мало относящихся к делу подлинных документов, вкрапленных в серию, чтобы сделать ее более правдоподобной). И первоначальные подозрения относительно подлинности опубликованного, и изобличение подлога оказались очень на руку тем, кто считал, что на большевиков клевещут.

На этой точке спор замер до середины 50-х годов. В это время выплыли да свет некоторые несомненные документальные улики. В конце войны в руки союзников попал архив германского министерства иностранных дел. Часть документов была опубликована, но их очень мало использовали, чтобы по-новому и в свете новых сведений пересмотреть события 1917 года². Поэтому совершенно необходимо, используя накопившиеся данные, рассмотреть этот вопрос в отдельной главе, хотя, возможно, в ближайшие годы, по истечении пятидесятилетнего срока, будут опубликованы и другие документы разных государственных архивов.

В 1914 году, начав войну на два фронта, Германия быстро убедилась, как важно развалить союз врагов и по возможности избавиться от одного из главных противников, заключив сепаратный мир, даже ценой определенных жертв. Усилия германского правительства шли в двух направлениях. Во-первых, немцы искали поддержки влиятельных лиц вражеских государств. Предполагалось, что среди них найдутся люди, которые сочувствуют общим политическим устремлениям Германии и войну с последней считают несчастьем для своей страны. Была надежда, что такие люди готовы добиваться сепаратного мира и смогут оказать влияние на правительство и общественное мнение. Во-вторых, помощь могла исходить от любых деструктивных сил в лагере противника, от любых смутьянов, независимо от их отношения к Германии.

§ 2. Планы сепаратного мира и реакция России.

Прежде всего, германское правительство пыталось использовать династические связи, чтобы склонить суверенов враждебных стран выйти из войны и даже объединиться с Германией против своих бывших союзников. Подобные предложения неоднократно делались русскому Двору при посредстве датского государственного советника Андерсена в Копенгагене и разных германских родственников императрицы Александры Федоровны и вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Теперь с абсолютной достоверностью можно утверждать, что ни одна из этих попыток отклика не нашла. Последняя имела место летом 1916 года, причем Николай II дал понять датскому королю Христиану, что предметом обсуждения может быть только общий мир, а переговоры о сепаратном мире и нежелательны, и невозможны. Но переговоры об общем мире были неприемлемы для германского правительства. Когда японский посредник барон Ушида предложил Германии переговоры с Антантой, кайзер пришел в ярость и на рапорте Люциуса фон Штедтена от 17 мая 1916 года поставил следующую резолюцию:

Так как сепаратный мир не может быть заключен, вся эта фальшь не имеет смысла. Большего можно добиться решительными действиями. Они (т. е. японцы) нам не нужны как посредники для заключения общего мира³.

Николай II так, очевидно, и не узнал, что одним из инициаторов этих дипломатических акций по отношению к русскому двору был не кто иной, как его бывший премьер-министр граф Витте. В начале войны Витте написал письмо Мендельсону-Бартольди, директору немецкого банка, в котором хранились его значительные сбережения. Он возлагал вину за начало войны на англичан и уверял, что если бы он был у власти, то «этот ад никогда не разыгрался бы». Он предлагал «откровенные переговоры между императорами», которые можно было бы организовать при помощи семейных связей. Роберт Мендельсон передал это предложение германскому министру иностранных дел фон Ягову⁴.

Энергичным поборником интересов Германии в России был бывший секретарь Витте, некий Колышко, ставший впоследствии известным журналистом⁵. Он был женат на немке, у него были прогерманские взгляды, но в обществе он заявлял себя русским патриотом. Через свою жену, жившую в Стокгольме, он поддерживал тесные связи со шведским банкиром, работавшим для Вильгельмштрассе. (В документах германского министерства иностранных дел это лицо называется «директором Бокельманом»). Колышко был, кроме того, связан с крупным промышленником Гуго Стиннесом.

Колышко обсуждал с немцами множество проектов, к примеру, проект приобретения какой-нибудь русской газеты с целью распространения идей сепаратного мира и разжигания антибританских и антифранцузских настроений в России. Он получал от немцев финансовую поддержку и надеялся на вознаграждение после войны, собираясь переселиться в Германию. С согласия немцев Колышко продолжал выдавать себя за русского патриота и сохранял полную свободу действий. В то же время, летом 1916 года, он доказывал своим германским друзьям, что успехи Брусилова в Галиции в действительности выгодны для Германии, потому что в случае сепаратного мира для нее будет легче отказаться от восточной Галиции в обмен на балтийские территории⁶.

Идея газеты правительственного направления была одной из излюбленных идей русского премьер-министра Штюрмера и бывшего министра внутренних дел А.Н. Хвостова. В связи с этими журналистическими планами Колышко удалось летом 1916 года добиться встречи со Штюрмером. Хотя беседа и длилась несколько часов и обсуждались общеполитические вопросы, из донесения Колышко германской разведке (через «директора Бокельмана») следует, что он был крайне осторожен в разговоре со Штюрмером и что последний был, как обычно, сдержан. Однако позднее Колышко иначе описывал свое свидание со Штюрмером Стиннесу⁷, преувеличенно и необоснованно утверждая, что в этой беседе он будто бы обсуждал со Штюрмером условия сепаратного мира и получил его согласие на дальнейшее зондирование немецких настроений в этом отношении. Нет причин сомневаться в знакомстве Колышко со Штюрмером и в факте их разговора, но утверждение, будто он обсуждал с премьер-министром возможности переговоров о сепаратном мире, не имеет никаких оснований. Документ, в котором описан разговор между Стиннесом и Колышко, создает впечатление, что Колышко лгал во всем, что касалось полномочий, которые Штюрмер дал ему на переговоры с немцами: когда Стиннес предложил Колышко совместно составить письмо Штюрмеру, то Колышко сначала согласился, затем отказался и пытался уговорить Стиннеса адресовать письмо не Штюрмеру, а управляющему канцелярией Манасевичу-Мануйлову⁸, который должен был прибыть в Стокгольм как первый неофициальный представитель для переговоров о сепаратном мире. Мы знаем, что из планов Колышко ничего не вышло, так как Манасевич-Мануйлов был 16 августа арестован⁹.

Два месяца спустя возможность начать переговоры о сепаратном мире с Россией казалась Бетман-Гольвегу еще более отдаленной, чем весной. На заседании прусского Совета министров 28 августа 1916 года он заявил:

В марте наше военное положение было более выгодно, чем теперь, после крупных неудач Австрии (подразумевается поражение Австрии в Галиции летом 1916 года во время так называемого брусиловского наступления). В то время мы еще могли надеяться, что осенью, после взятия Вердена, мы сможем заключить приемлемый мир. В настоящее время военные перспективы значительно ухудшились, в связи с чем пошатнулись и надежды его величества на то, что Россия согласится на сепаратный мир, даже в случае восстановления наших военных позиций на востоке¹⁰.

Из проектов Колышко ничего не вышло, но его безответственные разговоры косвенным образом имели важные последствия. В швейцарской социал-демократической газете «Бернер Тагвахт», издававшейся Робертом Гриммом совместно с Карлом Радеком, появилось сообщение из якобы достоверных источников о мирных переговорах между Германией и Россией. Известная речь Милюкова в Думе 1 ноября 1916 года, в которой он обвиняет правительство Штюрмера и дворцовые круги в подготовке сепаратного мира с Германией, была вызвана этими слухами и сообщением в «Бернер Тагвахт»¹¹. К лету 1916 года кайзер, недовольный действиями своего правительства, поручил канцлеру Бетман-Гольвегу предпринять более решительные шаги по проникновению в Россию при содействии «банкиров, евреев и так далее» (sic). В своем ответе¹² Бетман-Гольвег заверяет кайзера, что министерство иностранных дел поступает соответственно его указаниям, но что, к сожалению, самая в этом отношении «многообещающая личность» – банкир Дмитрий Рубинштейн – арестован в Петрограде во время «еврейского погрома». Однако Бетман-Гольвег не указывает, что заставляет его считать Рубинштейна «многообещающей личностью». Действительно, банкир Рубинштейн был в личных и деловых отношениях с доверенной императрицы Вырубовой, с Манасевичем-Мануйловым и с самим Распутиным. Согласно полицейским данным, он даже снабжал «старца» его любимым напитком – мадерой¹³.

После ареста Рубинштейна (он был арестован по подозрению в противозаконных финансовых операциях) немцы предпринимали шаги к сближению с каким-нибудь влиятельным лицом, воспользовавшись тем, что из Европы возвращалась русская парламентская делегация, которая ездила в союзные страны. Главой делегации был А.Д. Протопопов, заместитель председателя Думы, вскоре получивший назначение на пост министра внутренних дел. По пути в Стокгольм, на пароходе, один из пассажиров предложил Протопопову встретиться для доверительного разговора с крупным немецким промышленником, принадлежащим к влиятельной банкирской семье Варбургов. Протопопов посоветовался с русским поверенным в делах в Стокгольме. Последний решил, что встреча может оказаться полезной, и предложил еще одному члену делегации – графу Олсуфьеву – также принять участие в разговоре. Отчет о происшедшем был сделан с русской стороны обоими – Олсуфьевым и Протопоповым. Германское министерство иностранных дел сохранило в архиве отчет Фрица Варбурга¹⁴. Все отчеты сходятся в том, что вопрос о сепаратном мире не обсуждался и что с точки зрения немецких интересов попытка сближения никаких результатов не дала. Однако этим дело не кончилось. Несмотря на то, что Протопопов по возвращении в Петроград, проявив на этот раз осмотрительность, дал своим коллегам по Думе и министерству иностранных дел полный отчет о разговоре в Стокгольме, тот факт, что он «вошел в соприкосновение с немцами», был использован против него, как только он был назначен министром внутренних дел. Пошли слухи, что на Протопопове остановили свой выбор потому, что он перешел в «немецкую партию» императрицы и готов приложить свои усилия к заключению сепаратного мира.

Хотя германские попытки ослабить решимость России продолжать войну не приносили их дипломатам ничего, кроме разочарования, они все же имели косвенное влияние на то, что происходило внутри России. В широкие общественные круги об этих попытках проникало достаточно сведений, чтобы питать слухи о подготовке сепаратного мира, которую якобы ведут высшие круги при участии «темных сил». Теперь нет никаких сомнений в том, что «высшие круги» никогда ничего подобного не делали. Что же касается «темных сил», то те сомнительные личности, которые пробовали получить влияние при дворе через Распутина и Вырубову, никогда не выступали в качестве объединенной группы со своей политической программой и никогда не действовали как организованный «черный блок». Во всяком случае, в конце 1916 года и немцы перестали заниматься этим бесперспективным делом.

Разные службы контрразведки в России были прекрасно осведомлены о германских попытках добиться сепаратного мира. Но из тех отрывочных сведений о деятельности этих организаций, которыми мы располагаем, явствует, что в их работе было много путаницы, накладок, злоупотреблений и бестолочи. Даже многие успешные операции были подчас вызваны склонностью к своего рода «охоте на ведьм». В начале войны патриотические и шовинистические настроения разжигались пропагандой расовой вражды и клеветой на немцев, которые до некоторой степени заменили евреев в роли «чужеродных кровопийц». Антинемецкая агитация повредила всем русским подданным немецкого происхождения независимо от их положения: коммерсантам и инженерам из Германии и Австро-Венгрии, помещикам и дворянству Прибалтики, немецким крестьянам-колонистам (самая большая группа которых жила на Волге с XVIII века) и, наконец, тем бесчисленным русским немецкого происхождения, которые давно совершенно обрусели. Все эти группы в большей или меньшей степени подвергались обвинениям в «искательстве» и в недостаточном понимании русского национального Духа. Выражения «немецкое засилье» (как намек на проникновение в экономику России), «неоправданные привилегии» и «тевтонское зазнайство» склонялись на все лады. Агитация против «немецкого засилья» привела к антинемецким погромам, разграблению предприятий и домов, принадлежавших лицам с немецкими фамилиями. Рабочие беспорядки в обеих столицах и других городах принимали антинемецкий шовинистический характер¹⁵. От этой антинемецкой кампании пострадали многие дельцы-коммерсанты, которых обвиняли в преднамеренном саботировании военных усилий страны. Немцы и австровенгры, даже принявшие русское подданство, теряли места, а многие ссылались в восточные и северные области. Положение гвардейских и армейских офицеров с немецкими фамилиями, особенно на высоких должностях, становилось все труднее. При дворе эта кампания была, пожалуй, наименее заметна. Личное покровительство императора гарантировало придворным сановникам защиту от шовинистических выпадов. Это, однако, раздражало общественное мнение, которое принимало присутствие немцев, включая министра двора графа Фредерикса (который на самом деле был не немецкого, а шведского происхождения), за доказательство того, что «немка» (то есть императрица) возглавляет «немецкую партию».

Одним из тех, кто особенно активно выступал против «немецкого засилья», был генерал М.Д. Бонч-Бруевич¹⁶, в свое время арестовавший и казнивший как немецкого шпиона полковника Мясоедова¹⁷. Борьба с немецким влиянием в промышленности, превратившаяся в руках контрразведки, с которой Бонч-Бруевич был тесно связан, в своего рода «охоту на ведьм», очень вредила работе промышленности, в том числе военной. Бонч-Бруевич систематически преследовал крупную фабрику Зингера, которая создала по всей стране торговую сеть по продаже швейных машин, применяя тогда еще новый принцип продажи в рассрочку. Контрразведка утверждала, что служащие Зингера в действительности были засекреченной немецкой шпионской сетью¹⁸.

Либералы, единственные, от кого можно было ждать выступления против этой шовинистической кампании, защиты ни в чем неповинных людей, молчали, за исключением только одного случая, а именно московского погрома в мае 1915 года, давшего им повод обвинить правительство. Они молчали, потому что слухи о том, что правительство ведет за спиной народа переговоры о сепаратном мире, а также слухи о немецкой партии при дворе и о мифическом «черном блоке» использовались ими в борьбе с правительством.

В действительности попытки германского правительства завести переговоры о сепаратном мире были, как мы знаем, безуспешны, и в конце 1916 года другой метод, политика революционизирования (Revolutionierungspolitik), никогда, впрочем, не исключавший идеи сепаратного мира, привлек внимание как Вильгельмштрассе, так и, в особенности, политического отдела германского генерального штаба.

§ 3. Ставка на революцию.

Поддержка мятежников в России, Англии и Франции была частью стратегии германского верховного командования с самого начала войны. Непосредственно перед войной Австро-Венгрия стала поддерживать сепаратистские движения в России, Германия же, в силу близких личных отношений кайзера Вильгельма с Николаем II, должна была проявлять большую предусмотрительность¹⁹. В 1912 году Ленин обосновал свой главный штаб в Поронино, на австрийской территории, близ Кракова. Рязанов, один из самых известных теоретиков социал-демократического движения, работал в Вене. Троцкий тоже с 1910 года жил в Вене, откуда руководил разнообразной журналистско-пропагандной деятельностью в России и за границей. В то же время, австрийцы терпели и поддерживали украинских сепаратистов, вероятно, в ответ на панславянскую пропаганду, которая велась в русской прессе, особенно в газете «Новое Время».