Текст книги "Это было в Праге. Том 2. Свет над Влтавой"

Автор книги: Георгий Брянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава восьмая

1

Ответственный представитель министерства юстиции не отличался внимательностью к посетителям. К этому выводу Морава пришел, просидев около тридцати минут в его приемной. Не очень молодая женщина, создание развинченное и плоское, как доска, сказала Мораве, что ее начальник очень занят деловой беседой с владельцем одного из крупных складов нефтепродуктов. Однако на глазах у Моравы люди заходили в кабинет безо всякой очереди, и секретарша не противилась этому. Наоборот, она любезно открывала им дверь. По наблюдениям Моравы, это были спекулянты или дельцы черного рынка. Их изобличал внешний облик, фамильярные жесты и какой-то неуловимый напор, свойственный только людям, девизом которых являются деньги.

Морава за время ожидания выкурил три сигареты. Левая бровь его уже нервно дергалась. С досады он покусывал ногти. Его терпение подходило к концу. То и дело он бросал взгляд на круглые стенные часы. Они подтверждали, что он ждет приема уже больше тридцати минут.

«Неужели министр юстиции господин Дртина не знает о порядках, существующих в его учреждении? – думал Морава. – Когда же будет покончено с бюрократизмом? Если ему, одному из руководящих работников Совета профессиональных союзов, так трудно проникнуть за эту оберегаемую дверь, то для рядовых посетителей – рабочих, земледельцев – она, вероятно, не открывается никогда».

Когда до слуха Моравы из-за неплотно, по оплошности секретарши, прикрытой двери донеслись взрывы смеха, он уже не смог сдержать себя.

У секретарши задрожали губы, когда Морава встал и, не вынув изо рта сигарету, толкнул ногой дверь, распахнувшуюся перед ним настежь. Он ввалился в кабинет безо всякого приглашения.

Взору его предстала такая картина: на письменном столе стояло большое блюдо с сандвичами, представитель министерства юстиции и его клиент уничтожали эти сандвичи и запивали их дымящимся кофе.

Лицо представителя министерства сразу приняло багровый оттенок. Оно изобразило возмущение. Наскоро прожевав кусок сандвича и шумно проглотив его, он надменно спросил:

– Что вам угодно?

Морава взглянул на свои ручные часы и, не сдерживая раздражения, резко ответил:

– Об этом я вам сообщил по телефону почти час назад.

– Но я не привык, чтобы в мой кабинет входили без доклада.

– А я не привык, – прервал его Морава, – ожидать по часу в приемной. Я не знаю, чем вас развлекает этот господин, от которого попахивает керосином, но я пришел к вам по государственному делу. Если у вас не хватает времени для беседы с работниками профсоюзов, скажите прямо. Я могу подняться к вашему министру.

Представитель министерства юстиции собирался ответить резкостью, но, увидав сухие, строгие глаза посетителя, передумал.

– Я вас приму ровно через пять минут.

Морава вышел в приемную. Через две-три минуты из кабинета выкатился оптовик-нефтяник, стряхивая на ходу крошки хлеба с пиджака, вслед за ним секретарша вынесла посуду, а после этого двери сами раскрылись перед Моравой.

Снова последовал вопрос:

– Что вам угодно?

Морава усмехнулся и, садясь в кресло, сказал:

– У вас очень короткая память, милостивый государь, и мне придется повторить то, о чем я уже говорил вам по телефону. Я пришел выяснить, на каком основании вчера административный суд вынес решение о возврате фабрики «Уния» ее бывшему владельцу.

Представитель министерства юстиции заерзал на стуле, отодвинул от себя папку с бумагами и, не поднимая глаз на посетителя, ответил:

– Вероятно, суд руководствовался соответствующим законом.

– Суд нарушил декрет о национализации, – резко заявил Морава.

– То есть?

– Декрет гласит, что возврату подлежат предприятия, насчитывающие менее пятисот рабочих.

– Совершенно верно. Но пятнадцатого октября, в день подачи искового заявления, на фабрике насчитывалось не пятьсот, а только четыреста девяносто восемь рабочих.

– Вы забываете, что с мая по сентябрь число их достигало шестисот, – сказал Морава.

И подумал: «Каков прохвост!»

– Это не имеет значения, и суд не обязан вникать в подобные детали. Дело разбиралось в октябре, а не в мае. Я не вижу никаких оснований для пересмотра дела.

Морава сказал представителю министерства юстиции, что Центральный совет профессиональных союзов придерживается иного мнения. Он считает решение суда явной подтасовкой, считает его издевательством над декретом и над рабочими.

– Ну, видите ли… административный суд в данном случае не может идти на поводу у рабочих.

Мораву взорвало.

– Это не пройдет! – крикнул он, ударив ладонью по столу. – Рабочие не позволят водить себя за нос. Прошли и канули эти времена. Рабочие выведут на чистую воду вас и ваш суд. Фабрика не вернется в руки ее бывшего владельца. Вам известно, кто был хозяином фабрики?

– Меня это не касается.

– Зато рабочих касается. Этого подлеца Розенфельдера давно пора посадить за решетку. Он угодничал перед гитлеровцами, а теперь вдруг объявил себя патриотом, радеющим о процветании родины. Знаем мы этих патриотов! Вот тут они у нас сидели! – Морава похлопал себя по шее.

Представитель министерства юстиции не нашел для себя возможным вступать в дальнейший спор. Он встал и, опираясь руками о стол, дал понять, что аудиенция окончена.

– Мне нужно знать ваше окончательное мнение, – сказал Морава.

– Я вам ничем не могу помочь.

Морава тоже встал.

– Что ж, – проговорил он, – если суд не хочет защищать интересы рабочих, они сами защитят их.

2

Когда Морава приехал на фабрику, там уже шел митинг. Морава попросил слова и поднялся на импровизированную трибуну, сложенную из ящиков. Он сказал, что суд не будет пересматривать своего решения, а министерство юстиции придерживается того мнения, что суд прав. Центральный совет профсоюзов не согласен ни с решением суда, ни с мнением министерства юстиции. Поэтому надо посоветоваться с рабочими.

Вслед за Моравой выступил инженер, представлявший интересы бывшего владельца фабрики Розенфельдера. Его появление на трибуне аудитория встретила общим молчанием, ничего доброго не предвещающим.

– Во-первых, – сказал инженер, обращаясь к рабочим, – оттого, что фабрика перейдет в руки ее бывшего хозяина, вы абсолютно ничего не потеряете. Он всегда заботился о рабочих, входил в нужды каждого из них. Так будет продолжаться и впредь. Во-вторых…

Но второй довод ему привести не удалось. Свист, выкрики и шум пятисот человек обрушились на него, как лавина. Инженер покинул трибуну в полной растерянности. Отойдя к окну, он нервно теребил в руках свою шляпу. Кажется, он не понимал причины этого всеобщего негодования. Глаза его бегали по лицам рабочих.

Председатель с большим трудом водворил порядок. Начали выступать рабочие.

Нет, Морава не преувеличивал, когда говорил представителю министерства юстиции о том, что рабочие сами сумеют защитить свои интересы.

– Они хотят вернуть старые порядки, – сказал пожилой рабочий. – Опять они замахиваются на нас. Им хочется снова увидеть нас с протянутой рукой. За каким же чертом мы боролись? Ради чего рисковали жизнью?

Морава с усмешкой поглядывал на инженера, который карандашом делал торопливые пометки в своей записной книжке.

– Мы маленькие винтики и шестерни на большой фабрике, – говорил второй рабочий, сменивший на трибуне первого. – Но без нас фабрика работать не будет. Почему сюда не соизволил пожаловать хозяин? Знает кошка, чье сало съела! Нет, комплиментов он от нас не дождется. Мы ему напомним кое-что, отчего у него аппетит испортится. Мы его отвезем на тачке прямо к ребятам в Корпус национальной безопасности. Уж там сумеют с ним поговорить.

Один оратор сменял другого. Многие хотели высказаться, но надобность в этом отпала: позвонили из Корпуса и сообщили, что бывший владелец фабрики «Уния» Розенфельдер минувшей ночью бежал в Западную зону Германии.

Послышались восклицания:

– Вот это лихой поворот дела!

– Так и сбежал?

– Куда же смотрели?

3

В самом деле – как сумел бежать Розенфельдер? Этот вопрос встревожил сотрудников Корпуса национальной безопасности. Его основной состав – люди, преданные делу революции, верные своему народу, никогда не забывали, что в их рядах, прикрываясь личиной преданности, затаились враги и их пособники. Но работники Корпуса не могли ждать такой выходки, смелой до дерзости и близкой к авантюризму. Что значит бежать за кордон? Это значит – иметь на границе своих людей, обладающих возможностью пропустить человека на чужую территорию без соблюдения установленных формальностей. Это значит – совершить нелегальный переход или, наконец, иметь на руках законный пропуск.

Проверка показала, что одна книжка с бланками пропусков исчезла. Когда, при каких обстоятельствах? Этого установить не удалось. Случай из ряда вон выходящий, но не первый. В практике работы Корпуса уже не раз обнаруживались провалы, предательства, пропажи важных документов.

– Сбежал, мерзазец! – сказал Лукаш о Розенфельдере. – Большая неприятность. Но на чью же руку он опирался?

На этот вопрос пока не было ответа.

Глава девятая

1

Была суббота. Лекции заканчивались в четыре часа, и Божена торопилась – надо было успеть забежать в магазин и приготовить обед. Впрочем, обед уже был приготовлен, но рассчитан на двоих, а сегодня должен прийти Нерич. Необходимо было сделать новые покупки и хоть немного приукрасить стол.

Поглощенная хозяйственными расчетами, Божена выбежала из университета. Кажется, ее сейчас ничто не заботило, кроме обеда. Она торопилась поспеть на рынок и тревожилась, что в такое позднее время уже ничего не найдет из того, что любит Нерич.

Неожиданно кто-то окликнул ее. Она оглянулась и увидела Антонина; крупными шагами он приближался к ней.

«Вот некстати! – подумала Божена не без досады. – Зачем он здесь?»

Она вспомнила, как часто в течение года по субботам Антонин встречал ее после лекций у подъезда университета и провожал домой.

С натянутой улыбкой она протянула Антонину руку.

– Идем скорее.

– Куда? – удивился он.

– Мне надо кое-что купить на рынке. Боюсь, что ничего уже не застану.

Антонин зашагал вместе с нею и с обидой проговорил:

– Вот и опять ты занята.

– Да, немножечко. Это тебе не нравится?

Антонин не ответил. Он долго ждал ее возле университета, видел, как она прошла мимо, даже не заметив его. На протяжении долгого времени он встречал ее здесь, и она, выходя, всегда искала его глазами, а сегодня и не подумала этого сделать. Как все у нее просто и легко получается! Стоило появиться Неричу, и Антонин уже выкинут из головы. И нет дела до того, что он ждет ее и мучится. И пришел сюда только затем, чтобы сказать ей об этом.

– Но ты можешь уделить мне несколько минут? – спросил он нерешительно.

Божена на ходу взглянула на часы и с новой досадой подумала: как некстати сегодня появился Антонин! Конечно, разговор займет не какие-нибудь минуты, а не меньше получаса – и все, что она задумала сделать, сорвется. Объяснить ему, почему она торопится? Но разве он примет это разумно? Нет, он обидится. Но обижать его не хочется. В конце концов, он не заслуживает этого. А согласиться на его просьбу – это значит отказаться от хорошего обеда для Нерича. Впрочем, почему не перенести их разговор на другой раз? Ну, хотя бы на завтра.

– Знаешь что, Тоник, – сказала она как можно ласковее, – давай поговорим завтра. Или нет, лучше в среду… В среду у меня последняя лекция кончается… – она подняла голову, стараясь припомнить, когда заканчивается последняя лекция в среду, но так и не вспомнила и стала искать в портфеле расписание лекций.

– Это меня не устраивает, – холодно сказал Антонин, чувствуя, как начинает дрожать его голос. – Если ты уже не хозяйка своего времени, пожалуйста, не затрудняйся. Я надеялся, что ради…

– Подожди, подожди! – прервала его Божена и взяла под руку. – Я не понимаю, почему ты стал такой.

– Какой?

– Ну, вот такой… Что тебе ни скажи, ты сразу впадаешь в истерику.

Антонин нервно передернул плечами.

– Мне кажется, я говорю очень спокойно.

– Тебе это только кажется, – возразила Божена. – Если ты уж очень хочешь, я могу немного задержаться.

– Мне это очень нужно, – хмурясь, сказал Антонин.

– Ну хорошо, хорошо.

Антонин шел молча, не зная, с чего начать разговор. Он возмущался своим собственным поведением. Божена… когда-то худенькая, костлявая девчонка с косичками, девчонка, теперь стала властительницей его сердца. Когда и как могло это произойти? Чем она его поработила?

Божена повела его на малолюдную боковую улицу.

Они сели на скамью, вделанную в стенную нишу, – это место очень любила Божена, они провели здесь много часов за дружеской болтовней.

«Это наша последняя встреча, – подумала Божена, предчувствуя, что разговор будет для нее неприятен. – Да, последняя. И разрыв, конечно, неизбежен. Так пусть уж он произойдет сегодня. Чем раньше, тем лучше. Антонину тяжелее, чем мне. Я его хорошо понимаю. Но почему он не хочет понять меня? Как все странно устроено на свете: два человека, близко знающие друг друга, друзья с раннего детства – и не могут договориться».

Она вздохнула.

Наконец Антонин собрался с духом, но заговорил совсем не о том, что его мучило. Почему-то он пустился в воспоминания: вспомнил раннее детство, свою умершую мать, несправедливости отца, рассказал эпизоды из школьной жизни. Все это было далеко от них, давно забыто и сейчас совсем им ненужно. Может быть, ему просто захотелось продлить время и подольше посидеть с Боженой наедине. Кажется, он сам не отдавал отчета в своих побуждениях.

Наконец Антонин замолчал, и молчание затянулось. Божена откинулась спиной на стенку ниши. Антонин понимал, что не воспоминаний она ждет от него. Он начинал злиться на себя.

– Я вот что хотел сказать тебе… – проговорил он, преодолевая свою скованность. – Только не пойми меня ложно. Я не эгоист, ты знаешь меня. Я думаю не о себе… – Это было неправдой, он тотчас поправился: – Не только и не столько о себе, сколько о тебе, о твоей дальнейшей жизни. Твоя судьба глубоко волнует меня. Ты можешь этому поверить?

Божена молча кивнула головой.

– Я не могу оставаться безразличным к твоей судьбе, потому что люблю тебя. И я очень волнуюсь. Я понимаю, что тебе скучно со мной, я не умею… не умею увлечь, как это делают другие…

Божена улыбнулась.

– Какие глупости ты говоришь, Тоник! Я никогда не скучала с тобой. И ты это сам знаешь. Ты внимательный, честный, правдивый, хороший. У меня никогда не было людей ближе, чем ты и Мария, не было таких верных товарищей.

– Товарищей! – усмехнулся Антонин. – Именно товарищей. Что ж… Если так, то я буду говорить с тобой как товарищ. Товарищу все разрешается.

И спросил резко:

– Скажи правду: ты решила выйти замуж?

– Да.

– Окончательно? – Да.

Антонин закусил губу. Он сразу представил себе Божену, которая сейчас сидит рядом с ним, Божену, которую он уже считал своей, самой родной, близкой, рядом с Неричем, с человеком для него чужим, чуждым и подозрительным. И этот чужой человек получит право не только называть Божену своей женой, но и ласкать ее, заботиться о ней, жить с ней под одной крышей. Может ли он выдержать эту пытку?

Божена сказала:

– Я никогда от тебя не скрывала, что давно, очень давно, еще до войны, Нерич сделал мне предложение. Я ответила тогда, что быть его женой не могу, но дала ему слово ждать. И вот он вернулся. Он приехал, и все как-то складывается само собой. Ведь в Прагу он вернулся только из-за меня.

– Ты его любишь?

Божена помедлила.

– А как ты думаешь? – спросила она.

Антонин опустил голову. «Почему она не отвечает на мой вопрос прямо?» Это же насмешка – спрашивать, что он думает об этом.

Кажется, у него не оставалось больше никаких надежд. Все прояснилось и все выяснилось. Если она выходит за Нерича, то, значит, она его любит. Глупо с его стороны задавать такой бессмысленный вопрос. И все-таки… все-таки хоть малая искорка надежды теплилась в душе Антонина. Не будь этого, зачем он стал бы так горячо и взволнованно убеждать Божену продумать свое решение? Он просил не делать опрометчивого шага, не торопиться связать себя с человеком, которого она не так уж давно и не так уж хорошо знает. У него не было оснований чернить Нерича. Он знал его еще меньше, чем Божена. Но он пытался внушить ей, что за прошедшие восемь лет люди не остались прежними, они переменились. Восемь лет назад ей было только двадцать, она еще плохо разбиралась в жизни, была наивна, доверчива и поэтому без раздумий связала себя словом. Теперь, когда она стала взрослой, самостоятельной женщиной, она обязана всесторонне проверить свои чувства, а также проверить Нерича. Зачем спешить? Замужество – шаг, который честные, серьезные люди делают один раз в жизни. Нужно, прежде чем решиться на него, основательно себя проверить.

Антонин говорил долго. В его словах мало было логики, поэтому его слова звучали неубедительно. В нем говорила любовь к Божене, а не здравый смысл. «Нерич недостоин тебя, – так должна была понимать его слова Божена, – а я светло, возвышенно, безумно люблю тебя. Нерич не даст тебе счастья, а я умру за твое счастье».

– Ты говоришь как товарищ? – прервала его Божена.

Антонин смутился.

– Ну… конечно, – неуверенно сказал он и вдруг с возмущением подумал: «Какой уж тут товарищ! При чем здесь товарищ! Я говорю о том, что лежит у меня на сердце».

– А что бы ты сказал, если бы я выходила замуж не за Нерича, – она на секунду запнулась, – а, например… за Владислава Морганека?

Антонин, не понимая, посмотрел на нее. Морганек? Как она может шутить в такую минуту?

– Я не знаю, зачем ты это говоришь.

– В том-то и дело, дорогой Тоник, – продолжала Божена, – что ты вообще против того, чтобы я вышла замуж. Ты согласишься только с тем, чтобы я стала твоей женой. Я ведь все понимаю. Ты прав, я стала взрослой и самостоятельной женщиной. Я всегда считала тебя смелым, честным и чистым человеком и продолжаю считать тебя таким. Ты сказал, что ты не эгоист. И не будь им никогда. Эгоисты любят исключительно себя самих, им только кажется, что они могут любить других. Пойми, Тоник, не у одного тебя есть сердце. Каждый человек способен любить и на свой страх и риск ищет счастье. Быть может, это жестоко с моей стороны, но я все тебе сказала. Я честно ответила на все твои вопросы. Теперь проводи меня, пожалуйста, до трамвая.

Антонин задержал ее:

– Минутку… еще одну минутку.

– Я же говорила тебе, что тороплюсь. Отец и… Меня ждут, Тоник.

– Как ты не поймешь, Божена! Мне больно, мне обидно, – он прижал руку к груди. – Я не верю, не хочу верить, что ты уже все решила окончательно. Одумайся, родная! Умоляю тебя, не торопись! Я не прошу твоей руки сейчас, но и ему ты должна отказать. Подожди еще хоть полгода. Сделай это для меня. Я не буду показываться тебе на глаза все это время, ни о чем не буду тебя просить.

Божена сделала отрицательный жест.

– Странный ты, Тоник. Очень странный. Уже поздно говорить об этом. Зачем? Ведь ничего нельзя изменить.

– Почему поздно? Никогда не поздно! – Антонин ухватился за это слово, как утопающий хватается за соломинку. – Если бы у тебя была ко мне хоть тень чувства, все бы можно было изменить.

– Тоник! Запомни: ты был дорог мне, дороже, чем товарищ. И ты это знал. А теперь я прошу: останься моим хорошим другом и не тревожь, не терзай мою душу. Я не сразу решила мою судьбу. Мне это не легко далось.

– Нет, нет, – мрачно ответил Антонин.

Божена встала.

– Так мы ни о чем не договоримся. Дай мне руку.

Антонин не подал руки. Не подняв глаз на Божену, он повернулся и крупными шагами пошел вдоль по улице.

2

Божену ждали. Нерич сидел на диване, отец ходил по комнате и дымил трубкой, рассказывая о новом строительстве.

Спасибо отцу, он уже позаботился об обеде, поставил на плиту суп и жаркое. Оставалось только накрыть стол.

Божена тотчас взялась хозяйничать, развернула покупки. Расстилая скатерть, она рассказала о своей встрече с Антонином и о том, что он задержал ее.

– Мы больше получаса проболтали с ним на скамейке, – сказала она.

Нерич насупился. Опять этот Антонин! Что ему нужно? Какого дьявола он преследует ее? Его подмывало саркастически спросить Божену, о чем же они говорили в течение получаса, но он не решился. Выручил Ярослав Лукаш.

– Ну, что новенького у Антонина?

– Что он мог сказать нового? Он просто по-товарищески посоветовал мне не торопиться выходить замуж.

Лукаш засопел трубкой.

– Да, Антонин…

Откровенность Божены не понравилась Неричу. Какое дело Антонину до личной жизни Божены? Конечно, влюблен. Иметь соперника в лице сотрудника Корпуса Нерича никак не устраивало. Из ревности начнет подкапываться, следить, выискивать. Надо быстрей решать со свадьбой и этим покончить со всеми притязаниями Антонина.

– Мне было так жалко его сегодня, – с грустью призналась Божена. – Он замечательный товарищ, честный и верный.

– Да, Антонин настоящий человек, – подтвердил Лукаш и нахмурился.

Сели за стол. Имя Антонина больше не упоминалось. Нерич продолжал свой рассказ о борьбе югославских партизан с гитлеровцами.

Когда обед закончился, Нерич несколько официально обратился к Лукашу:

– Мне очень трудно таить свои мысли. Я бы хотел поговорить с вами, товарищ Лукаш, как коммунист с коммунистом.

Божена встала, чтобы уйти, но Нерич задержал ее.

– Ты тоже должна об этом знать, – сказал он.

Она опустилась на стул и внимательно посмотрела на Нерича, потом на отца.

Нерич заметно волновался.

– Я не мог говорить об этом раньше, не зная, какой прием и какое доверие встречу здесь. Теперь вижу, что говорить нужно. – Он сжал между пальцами сигарету, она лопнула, табак рассыпался. – Можно сказать, я бежал из Югославии, из своей родной страны.

– А в чем дело? – спросил заинтересованный Лукаш.

Нерич потеребил свои волосы.

– Собственно, еще ничего не случилось. Все зависит от меня самого. Мне предложили работать на дипломатическом поприще – я отказался. Вы спросите, почему? Отвечу откровенно. Я подумал: если я приму на себя дипломатическую миссию, то мне могут навязать и миссию разведчика. Ну, а я не рожден для этого. Мне это претит. Я не могу представить себя в роли человека, который живет двойной жизнью. Вы понимаете меня, товарищ Лукаш? Не могу. Это противно моей природе…

– Ну, и отказались? А как вы сумели выехать?

– Сейчас расскажу. Я отказался от постоянного дипломатического поста, сказал, что работа эта мне не по плечу. Но решил принять поручение эпизодическое, которое мне помог получить старый друг отца. Да, если бы не это, я не сидел бы сейчас здесь. Я поручение использовал как предлог, чтобы покинуть родину.

Лукаш выбил трубку, взял щепотку табаку, вдавил его пальцем и зажег. Брови его сошлись на переносице, образовав одну широкую полосу.

– Да, – проговорил он, – не совсем ладно получается. И что же вы решили делать?

Нерич поднял голову.

– Отказаться от гражданства своей родины… Что еще можно придумать? А с миссией придется покончить сразу. – Он неторопливо вынул из кармана лист бумаги и развернул его. – Я написал заявление. Не знаю, убедительно или нет. Уж как получилось. – Он протянул заявление Лукашу. – Мне что? Я специалист, врач, знаю чешский язык не хуже родного. Мне предлагают работу в заводской амбулатории.

Пока Лукаш читал, Божена обдумывала создавшееся положение. Все, что сказал Нерич, она восприняла как свое личное дело и мысленно уже изыскивала способ помочь ему. «Он не должен оставаться одиноким, ему очень трудно, горько. И я буду с ним, помогу ему снести тяжесть, которая легла ему на плечи».

– Дело очень щепетильное, и тут советовать рискованно, – сказал Лукаш, возвращая Неричу заявление.

– Я понимаю, – ответил Нерич. – Но я уже решился.