Текст книги "Встречи с замечательными людьми"
Автор книги: Георгий Гурджиев
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
Как оказалось, это был наш последний привал. Подкрепившись, мы снова сели на лошадей и дальше ехали с открытыми глазами. Перебравшись через горную реку, мы ехали еще полчаса, и затем перед нами открылась долина, со всех сторон окруженная горами, вершины которых были покрыты снежными шапками. Вскоре мы увидели несколько строений, похожих на те, которые мы видели на берегах рек Амударьи и Пянджа. Эти строения, напоминающие крепость, были окружены сплошной высокой стеной. У ворот мы были встречены старой женщиной, с которой наши проводники о чем-то заговорили, после чего они исчезли за воротами. Женщина, оставшаяся с нами, неторопливо отвела нас в предназначенные для гостей маленькие комнаты, похожие на монастырские кельи, и, указав на деревянные кровати, что стояли там, ушла.
Вскоре пришел пожилой мужчина, который очень доброжелательно заговорил с нами, как будто мы были давно знакомы, и, ни о чем нас не спрашивая, рассказал, что в первые дни еду нам будут приносить сюда. Он также посоветовал нам отдохнуть после долгой дороги, но добавил, что если мы не устали, то можем выйти и посмотреть окрестности, и дал нам понять, что мы можем делать все, что хотим.
Из-за сильной усталости мы решили последовать совету этого человека и как следует выспаться. Я проспал всю ночь как убитый и проснулся только, когда мальчик, посланный кем-то из монахов, принес нам чашки и самовар с зеленым чаем, а также наш завтрак, состоявший из кукурузных лепешек, козьего сыра и меда. Я хотел спросить у мальчика, где бы я смог помыться, но оказалось, что он говорит только на местном языке и не знает ни одного из тех, которыми владели мы с Соловьевым.
Когда я проснулся, моего друга уже не было в комнате, он выходил, но вскоре вернулся. Оказалось, что он отчего-то проснулся среди ночи, и, чтобы не разбудить меня, лежал бесшумно, вспоминая известные ему слова тибетского языка. На рассвете он попытался выйти за ворота, и тут старая женщина, встретившая нас вчера, заметила его и, делая знаки, позвала за собой. Соловьев последовал за ней, думая, что ему запрещается выходить за ворота и причина ее поведения в этом. Но оказалось, что она просто хочет угостить его теплым парным молоком. После этого она даже помогла ему открыть тяжелые ворота. Так как никто кроме мальчишки к нам не приходил, мы решили сами ознакомиться с окрестностями и сперва прошли вдоль стены, окружавшей строения, обнаружив еще одни ворота поменьше на северо-западной стороне.
Вокруг нас царствовала почти благоговейная тишина, нарушаемая только однообразным шумом текущей воды и щебетом птиц. Солнце пекло, дышать было тяжело, нас почти не радовала красота окружающего пейзажа, и только свежесть со стороны реки тянула как магнитом. Не сговариваясь, мы направились к воде. С этого дня берег реки станет нашим любимым местом работы и отдыха.
Ни в тот день, ни на следующий никто из монахов не пришел проведать нас, только регулярно, три раза в день, мальчик приносил нам еду, состоявшую из молочных продуктов, сухих фруктов и рыбы, в основном пятнистой форели, и ставил самовар. Мы проводили время, валяясь на кроватях, или шли к реке, где под монотонный шум бегущей воды заучивали слова тибетского языка. Ни у воды, ни по дороге к ней мы не встречали никого. Только один раз, когда мы сидели в тени деревьев у воды, к реке подошли четыре девушки, но, заметив нас, они быстро свернули в сторону и, пройдя через маленькую рощу, вошли в ворота, которые находились на северо-западной стороне стены.
Утром третьего дня мы коротали время у реки: я бездумно смотрел на бегущий поток, а Соловьев пытался с помощью одному ему известного способа определить высоту окружающих нас гор, вершины которых скрывались в облаках. К нам подбежал мальчик и подал Соловьеву записку – сложенный листок бумаги без конверта. Тот, в замешательстве повертев его в руках, протянул мне. Когда я развернул бумагу и узнал почерк писавшего, у меня потемнело в глазах – так неожиданно это было. Эту записку написал мой самый лучший друг, о котором я давно не имел никаких известий. Содержание было таким:
"Мой дорогой друг! Когда я узнал, что вы находитесь здесь, я чуть не умер от радости. К сожалению, я не мог поспешить к вам навстречу, чтобы обнять вас, так как я болен и не встаю с постели, и узнал о вашем присутствии несколько минут назад. Ах, как я рад, что смогу увидеть вас, что вы сами, по собственной инициативе приехали сюда. Это доказывает, что вы не прекратили свои поиски, не впали в душевную лень. Поспешите же ко мне, нам есть о чем поговорить. Мне сказали, что вы здесь с другом. Хотя я и не знаком с ним, я буду рад ему как вашему другу, одно это достаточно его характеризует".
Дойдя до этих слов, я вскочил на ноги и побежал к монастырю, дочитывая остальное на ходу и делая знаки Соловьеву следовать за мной.
Куда я бежал, я не знал и сам, не представляя, где находится мой старый друг. За мной спешили Соловьев и мальчик, принесший записку. Когда мы подбежали к монастырю, мальчик провел меня во второй двор, где показал келью князя Любовецкого. После радостных восклицаний и объятий я спросил, что с ним случилось.
"Прежде я чувствовал себя прекрасно, – начал свой рассказ князь, – но две недели тому назад во время купания в реке я порезал палец ноги. Сначала я не обратил на это внимания, но вскоре палец начал болеть. Думая, что боль быстро пройдет, я не стал ничего предпринимать, но вскоре мне стало хуже, образовалось нагноение, через неделю началась лихорадка, и я был вынужден лечь в постель. Монахи сказали, что у меня было заражение крови, но кризис прошел, опасность миновала, я вскоре буду здоров. Но довольно обо мне, лучше расскажи, какое чудесное провидение привело тебя сюда?"
Я рассказал князю о своей жизни за время, что мы не виделись, о моей дружбе с Богга-Эддином и о том, что привело меня в этот уединенный монастырь. Затем я стал сам расспрашивать князя, желая узнать, почему он не писал мне все это время или не дал знать о себе каким-нибудь другим способом, почему он заставил меня поверить в то, что его уже нет в живых. Ведь я даже заказывал заупокойную службу, несмотря на то что в те дни находился в тяжелом материальном положении. В конце я спросил его, как он здесь оказался, и услышал следующее:
"Когда мы с вами в последний раз встретились в Константинополе, меня уже начинала охватывать какая-то апатия, душевная вялость, которая через некоторое время приняла форму полной душевной опустошенности, потери интереса ко всему окружающему. Прибыв на Цейлон, я познакомился с известным буддийским монахом. Оказалось, что нас с ним волнуют одни и те же вопросы, и в конце концов мы решили организовать экспедицию по Гангу. Предпринимая это рискованное путешествие, я как будто хватался за последнюю соломинку, стараясь искусственно возродить прежний интерес к жизни, и когда оно завершилось, просто не знал, что делать дальше. Во мне как будто умерли все мои прежние желания и чувства. Оказавшись в Кабуле, я погрузился в полную апатию, только изредка встречаясь со своими старыми знакомыми, среди которых был Ага-хан, человек, чья жизнь так же была богата приключениями, как и моя. Однажды среди гостей Ага-хана я увидел сидящего на самом почетном месте старого тамила в очень необычной одежде. Поприветствовав меня и видя, что я проявляю заметный интерес к его необычному гостю, он прошептал мне на ухо, что это его старый друг, которому он обязан спасением своей жизни. Этот старый тамил жил где-то на севере, он иногда приезжал в Кабул повидать своих родных и уладить некоторые дела. Оказавшись в этом городе, он всегда заходил к Ага-хану, чему тот был несказанно рад, так как обожал этого человека. Ага-хан добавил, что очень советует мне познакомиться с этим старым тамилом, и предупредил меня, что я должен говорить громко, так как тот туг на ухо. Разговор, прерванный моим появлением, вновь возобновился. Речь шла о лошадях. Старый тамил принял участие в дискуссии, и сразу стало ясно, что он является большим знатоком и любителем лошадей. Затем разговор перешел на политику. Присутствующие говорили о соседних странах, о России и Англии. Когда речь зашла о России, Ага-хан, указывая на меня, с улыбкой сказал: "Прошу вас, не говорите о России ничего плохого. Вы можете обидеть нашего русского гостя". Хотя это было сказано в шутливом тоне, мне стало ясно, что Ага-хан хотел предотвратить неизбежные обвинения в адрес России. Как раз в то время ненависть к русским и англичанам была особенно сильна.
Затем общая беседа иссякла и присутствующие разделились на отдельные группы, в каждой из которых разговаривали о чем-то своем. Я подсел к старому тамилу и вступил с ним в беседу, испытывая к этому человеку все большую симпатию. Он обращался ко мне на местном диалекте, интересуясь, откуда я приехал, как оказался в Кабуле, и внезапно заговорил по-русски – очень правильно, хотя и с небольшим акцентом. Этот почтеннейший человек рассказал мне, что некоторое время жил в Москве и Санкт-Петербурге, а также в Бухаре, где очень много русских, и таким образом овладел русским языком. Он добавил, что очень рад случаю вновь говорить на этом языке, так как из-за отсутствия практики начал его забывать.
К тому времени гости Ага-хана стали уже расходиться, и мой новый знакомый предложил мне пойти с ним в чайхану и продолжить наш разговор там. Он объяснил мне, что посидеть в чайхане или кофейне – его слабость, приобретенная с юных лет, от которой он не смог избавиться до сих пор. И сейчас, как только он оказывается в городе, он не может отказать себе в этом удовольствии, отправляясь в чайхану при каждом удобном случае. Этот старый тамил заметил, что шум и суета, царящие там, не только не мешают, но и даже помогают ему думать.
Я с большим удовольствием согласился составить ему компанию, и не только из-за того, что мне приятно было разговаривать на русском языке, но и по причине, которую я не сразу осознал. Будучи сам уже немолодым человеком, я почувствовал к нему то, что внук чувствует к любимому деду. Придя в чайхану, мы сели на открытой террасе и заказали зеленый бухарский чай. По тому вниманию и почтению, которое окружающие оказывали этому старому человеку, я понял, что здесь он любим и уважаем. Мы разговаривали на таджикском, и после первой чашки чая он вдруг прервал беседу, заметив: "Все, о чем мы говорим, – пустяки, не имеющие никакого значения", – он оглянулся и замолчал.
Все это показалось мне странным – и неожиданно прерванная беседа, и пронзительный взгляд старика, и я подумал: "Увы, с возрастом его ум ослаб и мысли начали путаться", – и мне стало очень грустно. Постепенно я совсем раскис, размышляя о том, что я и сам не молод и что недалек тот час, когда мне не удастся вести разумную беседу. Я был так погружен в эти невеселые мысли; что даже забыл о своем собеседнике. Внезапно снова раздался его голос. И то, что было сказано, мгновенно вывело меня из задумчивости и направило мои мысли в другое русло.
– Эх, Гого, сорок пять лет вы работали не покладая рук, и никогда ваше сердце не находилось в согласии с вашим разумом. Если бы вы достигли этого, то сейчас не были бы так одиноки.
Услышав, как он назвал меня, я пришел в изумление. Как мог этот индус, впервые увидевший меня в Средней Азии, знать мое детское прозвище? Так меня звали только мать и няня, и с тех пор никто не обращался ко мне подобным образом. Можете представить себе мое удивление, когда я услышал это прозвище через столько десятилетий в кабульской чайхане! Вдруг я вспомнил одного старого человека, который однажды пришел ко мне в Москве после смерти моей жены, когда я был еще совсем молодым. Но тот был выше ростом, имел другие черты лица и уже в те времена был очень стар. Я не мог найти разумного объяснения тому, что сейчас происходило. Откуда этот старик знает так много о моей жизни и о моем внутреннем состоянии, в котором я и сам не мог разобраться?
Пока подобные мысли блуждали во мне, старик сидел, погрузившись в молчание. Не выдержав, я воскликнул: "Но кто же вы? Откуда вы меня знаете?"
"Не все ли вам равно, кто я. Это праздное любопытство – главная причина того, что труд всей вашей жизни оказался безрезультатным. Какое значение имеет то, почему я так много знаю о вас и вашем душевном состоянии, если все, что я говорю, – правда".
Этот упрек поразил меня в самое сердце. И в самом деле, не все ли мне равно, что происходит вне меня. Я был очевидцем многих невероятных событий. И что же я вынес из этого? Может быть, если бы я так жадно не искал новых впечатлений, не проводил бы свою жизнь в суете, стараясь удовлетворить свое праздное любопытство, я не оказался бы на старости лет с такой пустотой в душе.
Я искренне попросил извинения у этого человека за свои ненужные вопросы. После этого мы долго сидели в полном молчании, погруженные в раздумье. И наконец он сказал: "Возможно, еще не все потеряно. Если вы осознаете все, что с вами происходит, понимаете, что ваша нынешняя душевная опустошенность – результат погони за миражами, я советую вам сделать еще одну попытку. Если вы согласитесь принять одно условие, я попробую помочь вам. Это условие состоит в том, что вы должны умереть для мирской жизни, отказаться от прежних привычек и развлечений раз и навсегда и последовать туда, куда я укажу вам".
Признаюсь откровенно, выполнение этого условия не требовало от меня больших жертв, потому что, не считая моих многочисленных друзей, все остальное потеряло для меня интерес, и мне не составляло труда от всего этого отказаться.
Я объяснил это моему собеседнику и сказал, что могу последовать туда, куда он зовет меня, хоть сейчас. Он ответил мне, что устроит все как можно скорее, и исчез в толпе. На следующий день я уладил все свои дела, отдал необходимые инструкции всем своим служащим, отправил несколько писем делового характера и принялся ждать.
Через три дня ко мне пришел молодой таджик и очень лаконично сказал: "Я буду вашим проводником. Путешествие продлится около месяца". Он рассказал мне, как он подготовился к этой экспедиции, что собрал в дорогу, и просил сообщить, что еще мне понадобится в пути.
Я не нуждался больше ни в чем, так как все необходимое было предусмотрено этим проводником, и, сообщив, что готов отправиться в путь завтра утром, попросил назвать место и время отправления.
Так же лаконично, как и прежде, он сказал, что я должен прибыть к шести часам утра в караван-сарай Калматас, который находится в окрестностях города. Уже на следующий день я был в пути, и через две недели оказался здесь, где вы меня и нашли. А сейчас расскажите мне все, что вы знаете о наших общих друзьях".
Видя, что долгий рассказ утомил моего друга, я предложил отложить продолжение разговора на другой день, боясь, что такое напряжение помешает выздоровлению князя. Все время, пока князь болел, мы с Соловьевым навещали его, а когда он выздоровел и смог покидать свою келью, он стал сам приходить ко мне, и мы каждый день вели продолжительные разговоры.
Так продолжалось около двух недель до того дня, когда нас позвали в третий внутренний двор к настоятелю монастыря, который провел с нами беседу с помощью переводчика. Он назначил нам проводником и помощником одного из старых монахов с иконоподобным благородным лицом. Было сказано, что этому монаху двести семьдесят пять лет. После этого мы стали полноправными членами этого братства. Нам разрешалось ходить по всему монастырю, общаться со всеми монахами. И вот что меня сразу же заинтересовало. В центре монастырского двора находилось высокое строение, похожее на храм, где дважды в день для всех, кто жил в монастыре, устраивались религиозные танцы, в которых участвовали специально обученные монахи, или же присутствующие слушали религиозные песнопения.
Когда князь Любовецкий полностью выздоровел, он всюду ходил вместе с нами и объяснял нам все, о чем бы мы его ни спросили. Он был, так сказать, вторым нашим проводником и помощником. Я не буду описывать в деталях все, что мне довелось здесь увидеть, может быть, в свое время я посвящу этому отдельную книгу. Но я хотел бы уделить несколько строчек одной религиозной церемонии, свидетелем которой мне посчастливилось быть, а также одной загадочной конструкции, назначение которой я не сразу понял.
Однажды князь Любовецкий получил разрешение взять нас в ту часть монастыря, которая была предназначена для женщин-монахинь, где они обучались священным танцам под руководством опытной монахини-учительницы. Князь, зная, что я интересуюсь законами движения человеческого тела и связью их с психическим состоянием личности, посоветовал мне посетить этот "танцевальный класс" и посмотреть на устройство, с помощью которого обучают танцам юных учениц. Даже на первый взгляд это устройство казалось очень древним. Оно было сделано из черного дерева, инкрустированного слоновой костью и жемчугом. Когда это устройство не использовалось и стояло в сложенном виде, оно напоминало дерево с длинными опущенными ветвями. Присутствуя во время священнодействия, я увидел, что устройство состоит из длинного гладкого столба не менее двух метров высоты, укрепленного на треножнике. От этого столба отходили семь "ветвей" различных размеров, каждая из которых в свою очередь состояла из семи сегментов, увеличивающихся по длине прямо пропорционально расстоянию от столба, то есть каждая следующая часть была длиннее предыдущей. Каждый сегмент "ветви" был соединен с соседним посредством двух полых шаров из слоновой кости. Один шар находился внутри другого, причем внешний шар не полностью закрывал внутренний, таким образом конец одного сегмента "ветви" может быть прикреплен к внутреннему шару, а конец следующего к внешнему. Эти соединения работали как плечевой сустав человека и позволяли любому сегменту "ветви" двигаться в любом желаемом направлении. На поверхности внутренних шаров были начертаны какие-то символы, имеющие определенное значение. В этом помещении я заметил еще два таких устройства, причем возле каждого стоял маленький шкафчик, наполненный квадратными пластинками из неизвестного мне металла, на которых тоже находились какие-то надписи. Князь Любовецкий объяснил нам, что эти пластинки только копии, а оригиналы, сделанные из чистого золота, хранятся у шейха. Знатоки утверждали, что этим пластинкам и устройству более 4500 лет. Далее князь рассказал, что надписи на внутренних шарах соответствуют надписям на пластинках, и что сегменты, скрепленные шарами, нужно размещать определенным образом. Когда все сегменты установлены в соответствии с определенным планом, юные ученицы часами рассматривают и запоминают их расположение. Пройдет много лет, прежде чем эти девочки смогут принимать участие в религиозных ритуалах и исполнять священные танцы в храме. Они должны овладеть этим искусством в совершенстве. Каждая позиция танца так же, как и каждое расположение сегментов древнего устройства наделены определенным смыслом. Они как бы являются отдельными буквами особого алфавита, известного каждому из обитателей этого монастыря. И когда вечером в главном храме начинается этот священный ритуал, монахи, глядя на танцующих девушек, "прочитывают" этот танец, как мы прочитываем книгу, и познают заключенную в нем истину, помещенную туда нашими далекими предками. Эти танцы доносят до нас информацию, содержащую сведения о давних событиях, передаваемую из века в век.
Эти юные девушки, обучающиеся священным танцам по обету, данному их родителями, или по каким-либо другим причинам, посвящают всю свою жизнь служению Всевышнему. Их отдают в монастырь в раннем детстве, где их обучают всему необходимому для их будущего служения.
Когда, посетив этих учениц, я затем отправился посмотреть исполнение танцев опытными монахинями-танцовщицами, я был поражен не тайным смыслом ритуала, который я как раз не понял, но совершенством их мастерства. Ни в Европе, ни в другой части света, где я жил, я не видел ничего подобного.
Мы прожили в этом монастыре около трех месяцев и уже настолько привыкли к тому, что нас окружало, что не могли себе представить иной жизни. Но однажды ко мне подошел князь и с грустным выражением лица сообщил, что его сегодня пригласил настоятель монастыря, где у них произошел важный разговор в присутствии еще нескольких монахов.
"Настоятель сказал мне, – продолжал князь Любовецкий, – что мне осталось жить всего три года, и он советует мне провести это время в монастыре, который расположен на северном склоне Гималаев, если я не имею собственных планов на этот срок. Настоятель предложил мне свою помощь, обещая сделать так, чтобы эти годы прошли как можно полноценнее, приблизив меня к истине, которую я так долго искал.
Я принял это предложение без колебаний, и мы условились, что я покину монастырь через три дня в сопровождении опытного проводника. И я хочу провести эти дни, общаясь с вами, моим самым близким другом".
Неожиданность этого сообщения ошеломила меня так, что в течение некоторого времени я не мог вымолвить ни слова. Когда ко мне вернулся дар речи, я только и смог спросить его: "Это правда?" "Увы, да, – ответил князь, – и я надеюсь, что сумею наверстать время, которое я так бессмысленно тратил, имея в своем распоряжении столько возможностей. А вы продолжайте думать обо мне, как о человеке, который давно умер. Вы же говорили, что заказали панихиду по мне, считая, что я погиб в одной из моих многочисленных экспедиций. Так давайте же, встретившись при таких счастливых обстоятельствах, расстанемся без печали".
Князь был очень спокоен, говоря мне все это, но мне было тяжело смириться с мыслью, что я вновь должен потерять этого удивительного человека, ставшего моим лучшим другом. В течение этих трех дней мы почти непрерывно говорили с князем, и когда он улыбался, мое сердце разрывалось на части, потому что эта улыбка была проявлением любви, доброты и терпения. И вот настал печальный день расставания, и я сам помогал грузить караван, который должен был увезти моего друга навсегда. Когда всадники двинулись в путь, князь обернулся и, взглянув на меня, трижды благословил.
Мир твоей душе, святой человек.
Завершая эту главу, посвященную моему другу князю Юрию Любовецкому, я хочу рассказать о трагической гибели Соловьева, которая произошла при чрезвычайных обстоятельствах.