Текст книги "Карта страны фантазий"

Автор книги: Георгий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

И у Ларионовой знакомая идея: не очень-то стоит входить в дверь мечтаний. Люди, проникшие туда, принесли трудное знание о своей судьбе. Ведут они себя мужественно, до последней минуты борются, как раненый леопард… Но лучше бы они не заглядывали в будущее.

Пожалуй, эта повесть продолжает тему «Шагреневой кожи». Герой Бальзака видит приближение смерти наглядно, герои Ларионовой знают дату. Аллегория Бальзака точнее: люди, растратившие себя, действительно ощущают приближение конца и оттягивают его, экономя силы. У Ларионовой получилось неотвратимое предопределение, практически недостижимое. Тем более что герои ее – молодые люди, гибнущие случайно. Впрочем, если у Бальзака точнее, это еще не укор.

Но сейчас я хотел подчеркнуть другое. Дверь мечтаний открыта, авторы знают это, читатели согласились. И можно, не обременяя себя научными лекциями, входить в нее, использовать фантастическую обстановку, чтобы разбираться в психологии героев.

Что же касается характеров… Характеры, если вдуматься, есть типовые в каждом разделе фантастики. Не везде глубокие и сложные, нередко примитивные. На то есть причина.

Какова функция героя в познавательной фантастике? Он – Глаза. Его несложная задача – увидеть человеческим оком Луну, атомы или ящеров. Все остальное – придаток к глазам. Черты характера можно придумать для него, смотрящего во все глаза, но эти черты ни к чему, они бездействуют. И герои познавательной фантастики безлики и взаимозаменяемы. Глаза-то есть у каждого. Одно насекомое увидел мальчик, другое – девочка, третье – профессор.

В фантастике идей главная задача автора – изложить идею и восхитить слушателей. Именно поэтому естественные герои – Удивляющий лектор и Удивленный слушатель. Прочие черты можно придумать, но они к делу не относятся, только «затемняют идею. Один герой – Язык, другой – Уши.

В приключенческой фантастике главное – победить врага. Значит, основные характеры – это Молодец-победитель и Злодей-враг. Враг должен быть злобным, иначе не стоит с ним бороться, Победитель – молодцом, иначе он не заслуживает подражания. Можно одеть эти скелеты мясом и одеждами, но не слишком сложными, чтобы читатель (юный) легко разобрался, кто злодей и кто молодец.

Своя специфические характеры есть и в фантастике-мечте: Ученая Фея, приносящая в мир открытие (конечно, это гениальная фея), и Потребитель, желательно восхищенный. А если он не восхищается, стало быть, и мечта – не мечта. Но Потребитель – человек средний, обыватель, образованный или необразованный, он должен быть реалистичен и может быть даже сложен.

Еще сложнее характеры в других разделах фантастики. В фантастике труда и творчества герой-Труженик. Труженики уже многообразны, среди них умелые и бездарные, добросовестные и ленивые, командиры и подчиненные, цельные и колеблющиеся и сколь угодно сложные.

Сложным может быть герой и в произведениях со сложной задачей: приключенческо-познавательно-мечтательно-трудовых. Бывают и такие.

И в тех, которые главную цель видят во внимательном рассмотрении человеческой натуры, то есть в данном разделе фантастики, пока пустоватом.

И еще в тех произведениях, которые, обсуждая последствия мечты, начинают сомневаться в мечтаниях, даже осуждать их…

О фантастике осуждающей и пойдет разговор в следующей главе.

Претензии десятая и одиннадцатая ФАНТАСТИКА ПРОТИВ ФАНТАСТИКИ

Фантастика должна быть воинствующей, остронаправленной, злободневной, бить в цель точно и своевременно. Автор же отвлекает нас от насущных задач современности.

Критик № 10

Фантастика должна быть гуманной, человечной. Мир и так переполнен лязгом и грохотом, паровозы давят несчастных детей. Увлекаясь машинами, автор забывает о душе человеческой.

Критик № 11

Говорилось уже, что фантастике присуща гиперболизация, а свойство это, удобное для возвеличивания героя, мечты, идеи, пригодно и для осуждения – чтобы высмеять, с грязью смешать. Поэтому гротеск, памфлет, сатира легко принимают фантастику. Фантастика может бороться с прошлым, с недостатками настоящего и даже… будущего. Фантастика против фантастики! Удивительный парадокс.

Начнем с прошлого. В романтичное, овеянное легендами раннее средневековье попадает средний американец XIX века. И до чего ж смешными, убогими, невежественными и нечистоплотными оказываются прославленные благородные рыцари рядом с обыкновенным современником автора! («Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» М. Твена.) Правда, Марк Твен проявляет объективность. И американец его немногим лучше: борьбу за прогресс начинает с учреждения бюро патентов, биржи и банка – учреждений первой необходимости, с точки зрения делового янки.

Смещение времени, встреча людей из разных эпох – обычный прием осуждающей фантастики.

Неведомым путем наш современник – хороший советский человек попадает в царскую Россию. До чего же нелепы и неуместны порядки забытого прошлого, если поглядеть на них, глазами гражданина Советского Союза («Голубой человек» Л. Лагина). Тот же прием, но примененный противоположно, в классической сказке того же автора «Старик Хоттабыч». Смысл ее: посмотрите, как в нашей советской действительности неуместен, слаб и смешон старинный волшебник, даже не рядовой представитель эпохи, а сказочный персонаж, высшее олицетворение мечты наших предков. Посмотрите, насколько наша явь превзошла их мечту! Итак: хороший человек в плохом обществе или плохой человек в хорошем обществе – таков обычный сюжетный ход фантастической сатиры.

Думается мне, что неосознанно и потому не к месту был применен этот прием в кинофильме «Человек ниоткуда». Первобытный человек оказался в современной Москве. Но кто же лучше – он или москвичи? Всех спортсменов обгоняет первобытный (молодец!), но, как ребенок, объедается эскимо (дурачок!), пугается троллейбуса (дурачок!) и совершает героические поступки (молодец!), хочет съесть ученого на Совете (дурачок!), но ученые сами похожи на каннибалов. Направление сатиры то и дело меняется, самодовлеющая форма путает зрителя, к тому же все это, как выясняется в конце, было бредовым сном.

Тот же прием – плохой человек в хорошем обществе – применялся в фантастике и для разоблачения отрицательных черт отсталых наших современников. И здесь фантастика, гиперболизируя, ярче показывает пустое и пошлое.

Противна и пошла мелкая возня мещанина в стране, строящей коммунизм. Но до чего противнее мещанин, попавший в эпоху построенного коммунизма! На что он пригоден там? Только в клетке сидеть на поучение («Клоп» В. Маяковского).

Аналогичный пример в кино.

Нерадивый обойщик, наш близкий современник, что-то доделывает в ракете, подготовленной к старту. Нечаянно нажимает стартовую кнопку и улетает невесть куда. Возвращается на Землю через пять веков. На Земле уже коммунизм. А он – человек из прошлого, он жалок, хвастлив, он бабник, трус и интриган. Обманом и подлостью он добивается незаслуженных почестей. Люди будущего просто не понимают его. В конце, так и не найдя себе места в мире честного труда, он бежит назад в прошлое (чешский фильм «Человек из первого века»).

Кстати, фантастичность в этом очень удачном фильме не только в теме, но и наглядная, зрительная. Показана невесомость, мгновенное исчезновение и возникновение вещей, действия невидимки. Правда, люди будущего там бледноваты, куда рельефнее выглядит мещанин из первого века. Но нельзя же требовать от сатиры, чтобы она заодно была и полноценной утопией.

Чаще всего фантастическая сатира применялась для разоблачения и осуждения уходящего в прошлое отсталого социального строя – капитализма и его воинственных защитников – фашистов.

Саламандры научились говорить по-человечески, усвоили наши знания, завели своих ученых, теоретиков и фюрера – Чиф-Саламандра. Научились подражать людям, но людьми не стали. Остались зверьми и с животным равнодушием разламывают сушу, превращая населенные страны в привлекательные для земноводных лагуны и болота.

Так накануне второй мировой войны пародировал фашизм Карел Чапек («Война с саламандрами»).

Найдены новые материалы о высадке марсиан на Землю, уже описанной Уэллсом. Оказывается, марсиане захватили в плен чопорного британского аристократа. Догадавшись, что пришельцы питаются кровью людей, аристократ стал посредником, успокаивал очередные жертвы. Мечтал, что в союзе с марсианами наведет порядок на Земле, усмирит всех недовольных, даже сам попробовал людской кровушки…

Эту злую пародию на квислингов написал все тот же Лагин – неуклонный поборник сатиры в фантастике («Майор Вэлл Эндъю»).

Сатира на капитализм, на его стяжательскую мораль, на мечты о мировом господстве, на милитаристские и фашистские тенденции капитализма очень распространена в советской фантастике. Можно напомнить «Гиперболоид инженера Гарина» А. Толстого или же «Продавец воздуха» А. Беляева (о капиталисте, который хотел высосать и заморозить весь кислород из земной атмосферы, чтобы монопольно продавать его, наживаться и диктовать свою волю миру под угрозой удушья).

Нередко сатира в фантастике сочетается с мечтой: рассказывается, как в буржуазных странах извращается полезное открытие, идет не на нужды людей, а для войны, для наживы, для угнетения. Так построен роман Ю. Долгушина «Генератор чудес», большая часть повестей А. Беляева, почти все рассказы А. Днепрова. Примеров достаточно и в литературе и в кино, но задерживаться на них нет необходимости, потому что тут все ясно – где положительное, где отрицательное. Поспешим перейти к неясному: к сатире на будущее.

Но ведь будущее не наступило? Что тут осуждать? Действительно, будущего нет еще, но есть мечты, планы на будущее, тенденции, намерения и книги о будущем, их-то и можно обсуждать и осуждать. Именно здесь фантастика выступает против фантастики. Получается фантастическая пародия, или антимечта, антиутопия (так она и называется), литература предостережения. Никак не могли взять ее в толк теоретики точного предвидения. Но…

Вот что написано в воспоминаниях Горького о Ленине.

«…Он заговорил об анархии производства при капиталистическом строе, о громадном проценте сырья, которое расходуется бесплодно, и кончил сожалением, что до сей поры никто не догадайся написать книгу на эту тему…

Года через два на Капри, беседуя с А. А. Богдановым-Малиновским[2]2
  А. Богданов – тот самый философ-путаник, которого Ленин критиковал в своем труде «Материализм и эмпириокритицизм». Богданову принадлежат две утопии о совершенном обществе на Марсе – «Красная звезда» и «Инженер Мэнни». После революции Богданов был директором Института переливания крови и погиб при неудачном опыте, поставленном на себе.


[Закрыть] об утопическом романе, он сказал ему:

– Вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили Землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, синьор махист»[3]3
  Сб. «Воспоминания о Ленине», М., «Молодая гвардия», 1955, стр. 25.


[Закрыть].

Цитата эта часто приводится, но вдумайтесь в нее еще раз. Здесь Владимир Ильич как бы возражает тем, кто уверен, что единственная задача фантастики – точное изображение будущего. Ведь он же не считает, что капиталисты в самом деле сумеют и успеют ограбить всю Землю. Конечно, не успеют. Но полезно показать рабочим, к чему может привести бесконтрольная жадность капиталистов, если не связать им вовремя руки… предостеречь от опасности.

Книги-предостережения охотно писал Уэллс. Самая известная и простая – «Машина времени». Через сотни тысяч лет на Земле живут две расы. Потомки рабочих, загнанных под землю, превратились в ночных животных. Потомки богатых бездельников выродились, стали легкомысленными кретинами, пригодными только на мясо.

Уэллс вовсе не предполагал, что классовое общество продержится на Земле сотни тысяч лет. В романе «Когда спящий проснется» он описывает революцию уже через двести лет, а в фильме «Облик грядущего» относит установление разумного общества на конец XX века.

И в кино мы видели картины-предостережения, самая яркая, из них – «На последнем берегу».

Мир уничтожен атомной войной, только Австралия получила отсрочку на несколько месяцев. Но ветры несут радиоактивные осадки, гаснут надежды, людям раздаются пилюли для самоубийства. И в опустевшем городе мы видим разорванный плакат с надписью: «Еще не поздно, брат!»

Предостережением является и другой американский фильм – «Семь дней в мае», снятый по одноименному бестселлеру Ф. Нибела и У. Бэйли. В напряженной остросюжетной форме там рассказывается о попытке военных сместить президента и захватить власть. Авторы наивно противопоставляют благородного президента вредному Пентагону, но предостережение против милитаристов налицо.

Можно к этому списку добавить и еще один американский фильм – «Доктор Стренджлав». Содержание его такое.

Случилось то, о чем предупреждали русские. Генерал, начальник базы атомных бомбардировщиков, повредившийся в уме, отдает приказ патрулирующим самолетам бомбить Советский Союз. И хотя базу удается взять штурмом и отменить приказ, один из самолетов, потерявший радиосвязь, все-таки сбрасывает атомную бомбу; война начинается, гибель цивилизации неизбежна. И что может предложить Стренджлав, лучший учёный Америки, натурализовавшийся немец, у которого рука все время дергается вверх, к привычному фашистскому приветствию? Только одно – пусть избранные спрячутся в пещеры, пересидят там сто лет со своими потомками, пока не уменьшится опасная радиация.

Предостережение может быть не только социальным, но и научным, обращенным к ученым. Смысл его: не работайте в этом направлении, результат будет неприятный. Чаще всего встречаются такие мотивы.

Не развивайте неограниченно кибернетику, не совершенствуйте машин, не наделяйте их искусственными чувствами и разумом, машины взбунтуются, выйдут из подчинения, причинят вред человеку и человечеству («Друг» С. Лема, «Суэма» А. Днепрова).

Не вмешивайтесь в человеческую природу, не меняйте ее, не мечтайте о продлении жизни, долгая жизнь приведет только к горю («Путешествия Гулливера» Дж. Свифта, «Средство Макропулоса» К. Чапека, «Ольга Нсу» Г. Гора).

Не старайтесь делать людей искусственно, не переделывайте их, получатся несчастные уроды («Поединок с собой» А. Громовой).

И наконец, по литературной форме, по построению, но не по идеям, примыкают к фантастике предостережения своеобразные научно-популярные рассказы, написанные на тему: «Что изменится в природе, если исчезнет…».

Что будет, если исчезнет трение? Об этом написан рассказ В. Язвицкого «Аппарат Джона Инглиса».

А если бы люди не чувствовали боли? Тогда они калечили бы себя ежеминутно, обжигались, резались, дверями расплющивали бы пальцы («Человек без боли» А. Палея).

А если бы вращение Земли ускорилось бы? Планета крутилась бы все быстрее, центробежная сила увеличивалась бы, вещи и люди падали бы в небо, атмосфера испарилась бы… («Над бездной» А. Беляева).

Все это своего рода предостережения фантазерам. Не следует мечтать об избавлении от боли, от трения, о том, чтобы ускорить вращение Земли!

Выше мы разбирали разделы, для которых трудно было, иной раз вообще не удавалось найти кино-примеры. Но здесь, в фантастике отрицающей, примеров достаточно. А в западном кино большая часть научной фантастики относится к антимечте и к антиутопии.

Вероятно, главную роль играют тут социальные причины: страх перед будущим у буржуазии, неуверенность в завтрашнем дне у обывателя, боязнь перемен, неверие в прогресс. Но и кинематографические причины оказывают влияние. Отклонение от нормы мы воспринимаем как уродство, поэтому уродливую, страшную фантастику легче изобразить, чем светлую.

Среди излюбленных героев западной фантастики наряду с BEM – жукоглазыми чаще других встречается MS – mad scientist («безумный ученый»). Под этим термином, не очень удачным, объединены разного типа герои.

Прежде всего MS – это потомки злых волшебников, колдунов Черноморов, с которыми должны сражаться современные Русланы, спасая своих невест. К числу злых безумцев относится ученый из фильма «Потерянная женщина», который превращал свои жертвы в пауков, и зловредный хирург из картины «Причина пропажи невест» – этот убивал несчастных девушек, чтобы вырезать у них железы и пересадить своей жене, таким способом он омолаживал ее.

Рядом со злобными безумцами стоят неосторожные – тот ученый, из-за которого заснул Париж в фильме Рене Клера, и доктор Циклопе, превративший своих посетителей в лилипутиков («Доктор Циклопс»), и доктор Моро, сделавший из зверей разумных полулюдей («Остров потерянных душ» по Уэллсу).

Черноморы в сказках – это воплощение зла, это страшное препятствие, которое должен преодолеть герой, чтобы продемонстрировать свой героизм. Наследники их – злые безумцы – тоже воплощение зла. Но ученые существуют на самом деле, в отличие от колдунов, сами могут стать главными героями, тогда приключенческая тома борьбы с безумным ученым может превратиться в психологический рассказ о том, что ученью безумны, неосторожны, приносят несчастье миру и себе.

Этот последний мотив присутствует в истории доктора Джекила и мистера Хайда. И в экранизации «Человека-невидимки» по Уэллсу – в трагедии изобретателя, который, возвысившись над миром, противопоставил себя человечеству, отгородился от людей и обрек себя на одиночество.

И во многих фильмах 50-х годов, осуждающих атомные испытания и заражение атмосферы. Именно радиация поднимает со дна морского японское чудовище годзиллу («Годзилла» и «Возвращение годзиллы») и создает чудовищных насекомых, атакующих Лос-Анжелос в фильме «Им», и уменьшает «Невероятно сжавшегося человека», так что тот становится меньше кошки, и меньше муравья, и меньше всего на свете.

Но самым популярным из неосторожных ученых в западном кино оказался Франкенштейн, герой добрых десяти фильмов. В основу их положен роман Мэри Шелли, недавно переизданный у нас, «Франкенштейн, или Современный Прометей», повествующий о злоключениях неосторожного ученого, сделавшего искусственное существо, и несчастного этого существа, наделенного чувствами человека, но внешне уродливого.

Дочь писателя Годвина, молодая жена поэта Шелли, друг Байрона, Мэри Шелли создала этот роман в возрасте восемнадцати лет. Написанный в старомодной манере XVIII века, не очень умело построенный, многословный и сентиментальный, роман этот имел долговечный успех. Вероятно, в начале XIX века читатель видел в образе монстра Франкенштейна олицетворение машины, пожирающей человека – своего создателя. Тогда это было злободневно, машины разоряли тысячи англичан, безработные ломали стальные чудовища.

И вот в 1931 году Франкенштейн появляется на экране, видимо вовремя, в разгар кризиса. Снова западный обыватель проклинает слишком производительные машины, лишившие его работы и благополучия, опять видит в Франкенштейне воплощение недальновидного ученого, создателя вредных изобретений. Образ искусственного существа, воплощенный Борисом Карповым, стал привычным, как маска переходил из фильма в фильм. У Франкенштейна появилась невеста, сын, дух, дом. Потом пародия на монстра, варианты осовремененные и вариант в обстановке XVIII века. И все снова и снова идут в кинотеатры миллионы западных зрителей, чтобы с дрожью смотреть на мрачный результат дерзаний современного Прометея.

«Осторожнее, Прометей, не крадите огонь с неба, пожалуйста! Как бы вы не спалили тихий мирок обывателя!»

Выше сказано, что литературу предостережения никак» но могли взять в толк теоретики точного предвидения. А между тем предвидение есть и тут. Оно видно при сравнении с мечтой.

Мечта – смелое задание науке и технике. Мечта сбывается, если автор описывает то, к чему человечество стремится. Предвидение мечтателя – в умении почувствовать желательное.

А возражения мечте или даже тенденциям науки и техники оправданы, если опасения автора основательны, если тенденции действительно вредны. Вредное будет когда-нибудь парализовано. Задача антимечтателя – вовремя заметить ростки сорняков и предупредить, что они могут заглушить сад. Предостерегает он, рисуя картину сада, уничтоженного сорняками. Этого не должно случиться ни в коем случае. Пусть предупрежденный садовник возьмется за прополку! Выходит, что предвидение антимечтателя в отрицании им же нарисованной картины. Вот это парадокс!

Претензия двенадцатая ПОКАЖИТЕ НАМ БУДУЩЕЕ!

Совершенного человека и общество будущего должна показать фантастика. Автор, увы, ушел от этой задачи. Техника у него – передовая, а люди – сегодняшние…

Критик № 12.

Как обычно, мы ответим: «Должна, но не всякая». Есть фантастика, имеющая косвенное отношение и даже никакого отношения к будущему не имеющая. Но есть и такая, которая старается нарисовать будущее, именно будущее.

Как попадают в будущее наши герои? Существует для этого несколько литературных приемов.

1. Будущее в космосе. На какой-то планете встречена разумная жизнь, аналогичная нашей и опередившая нашу. Вариант приема: опередившие прилетают к нам на Землю и рассказывают о своей жизни, соответствующей нашему будущему. Недостаток – будущее аналогичное, но не наше.

2. Парадокс времени по теории относительности. Космонавты улетели, в пути прошли годы или десятки лет, а на Земле – сотни, тысячи, миллионы (например, «Возвращение со звезд» С. Лема).

3. Машина времени. Когда ее ввел в литературу Уэллс, она казалась правдоподобной. Незадолго перед тем появилось представление, что время – как бы четвертое измерение пространства. Но путешествие во времени приводит к нелепостям (герой встречает сам себя) и сейчас применяется обычно как заведомо условный прием.

4. Четвертое измерение и антимиры. Недостаток приема – никаких доказательств их существования.

5. Сон или анабиоз, случайный или искусственный. Прием, не вызывающий сомнений у ученых, встречается все чаще (например, «Через сто лет» А. Беллами, «Когда спящий проснется» Г. Уэллса, «Странник и время» Г. Гора, «Записки из будущего» Н. Амосова). Недостаток приема: нельзя вернуться в наше время и рассказать свои впечатления. И остается условность: неведомо как попал к нам отчет о будущем.

6. Хроноскоп. Изобретен прибор, принимающий радио или телепередачи из будущего. Недостаток – пассивность основных героев. Сидят, смотрят.

7. Кибер-предсказатель будущего. Предсказывает и показывает. Недостаток: также пассивность героев-зрителей и некоторое недоверие к машине. Все ли она знает, не ошибается ли? Пример: Абэ Кобо, «Четвертый ледниковый период».

8. Обнажение приема. «Друг мой, я возьму тебя за руку и отведу в будущее. Закрой глаза и вообрази себе…» («Путешествие в завтра» В. Захарченко).

9. Отсутствие приема. «Герой проснулся рано утром 2002 года…» (примерам нет числа).

Критики Брандис и Дмитриевский справедливо указывают, что первые восемь приемов позволяют рассматривать будущее Глазами современника, а девятый показывает будущее глазами человека будущего.

Итак, прием вы выбрали, одним из девяти способов переправили героя в будущее. Но ведь это только пролог…

Правда, бывают в научной фантастике произведения, состоящие из одного лишь пролога. Например, герои летят на далекую планету в поисках разума, прилетели – разум есть! (Так заканчивается кинофильм «Икар-1».) Или получены сигналы из космоса. Удалось доказать, что их посылают разумные существа («Звездная соната» В. Журавлевой). Антимир существует, и в нем разумные существа («Лицом к стоне» А. Днепрова, «Последняя дверь» М. Емцева и Е. Парпова). Машина времени изобретена, но секрет ее утерян («А могла бы и быть» В. Григорьева).

А вы, читатели, были бы довольны, если бы история жюль-верновского профессора Аронакса закончилась на том, что, усевшись на спину мнимого нарвала, он увидел бы заклепки из листовой стали и воскликнул бы:

– Ба, да это подводная лодка!

В данном случае: «Ба, да это будущее!»

Обилие подобных рассказов показывает, что многих читателей они удовлетворяют. Однако большинство, а также и критик № 12, требует, чтобы фантастика не ограничивалась радостным «ба!», чтобы она не только доставляла в будущее, но и изображала его.

Что же нарисовать в будущем? Какие будут дома, города, машины, какие люди, какие у них волнения, открытия, обычаи, зрелища? Глаза разбегаются, голова кружится. За что ухватиться, с чего начать?

Чтобы не заблудиться в обилии проблем, давайте поставим один вопрос: «Жизнь в будущем сходна или несходна с современной?» Вопрос не случайный. Фантастика всего мира обсуждает его не первое десятилетие. И если вы посмотрите фантастику буржуазную, вас поразит, как мало принципиальных изменений видит она в будущем.

У Хайнлайна на Венере хозяйничают плантаторы, туземцев они загнали в болота, с Земли вывозят рабов, продают их на аукционе. И в финале сентенция: «Что же мы можем сделать? Ничего. Все должно стать гораздо хуже, прежде чем станет немножко лучше. Давай выпьем» («Логика империи» Р. Хайнлайна). На край Солнечной системы, к Урану, отправляет своих героев Э. Гамильтон («Сокровище Громовой Луны»). Кто они? Вышедшие в тираж безработные космонавты, с оружием в руках захватившие ракету. На одну из лун Урана летят они, чтобы добыть там сокровище, разбогатеть, обеспечить себе спокойную старость.

Величественные успехи в космосе, в обществе – неподвижная косность! Не сочетается как-то.

– А наука и не даст ничего хорошего людям, – говорит западная фантастика. – Открытия бесполезны, опасны, вредны! Люди, побывавшие на Луне, возвращаются с психической травмой («Двое с Луны» Т. Томаса). На неведомой планете космонавты заражаются металлической чумой («Путешествие будет долгим» А. Иннеса). Сверхгениальный ребенок, выращенный на искусственных гормонах, должен убить родителей («Чудо-ребенок» Дж. Шеллита).

Красочный рассказ К. Саймэка «Однажды на Меркурии» так и просится на экран. Но какова его идея?

На Меркурии находится станция, улавливающая солнечную энергию для ретрансляции на Землю. Меркурий обитаем. Там живут странные цветные шары, умеющие подслушивать мысли и принимать любой мысленный образ. Когда люди на станции играют в шахматы, за окном скачут шахматные фигуры. И вот однажды, приняв облик людей, шары пытаются захватить станцию. Их распознают и изгоняют холодом. Зачем они напали? «У нас была своя цивилизация, вы в нее вторглись, нарушили ее ход», – отвечают шары. Но американцам нужна энергия, они не могут оставить Меркурий. Противоречие неразрешимо.

Противоречия неразрешимы, значит, неизбежны войны. Воюет Земля с Марсом, воюет Солнечная система с другими звездами, воюет наша галактика с туманностью Андромеды у Мерака и с чужой злой галактикой у Смита. И в результате – упадок или гибель. Одичавшие мохнатые люди тупо глядят на заржавленные рельсы. Теснятся загнанные под землю. Вымирают, когда остановилась последняя кормившая их машина. Или как у Уильямсона:

Бомбардировщик бомбит мертвый город, где давно не осталось ни одного жителя. Возвращается на аэродром, автоматы грузят бомбы, самолет взлетает, бомбит тот же город, возвращается… Все это автоматически. Людей нет; люди давно погублены атомной войной. Но заведенные ими автоматы продолжают бесцельное разрушение.

Незыблемость капиталистических порядков. Неразрешимость противоречий. Неизбежность войн. И мрачное отчаяние.

Конечно, наше мнение о будущем противоположно. Мы уверены, что люди устранят тех, кто не хочет разрешить противоречия, что установится разумный общественный порядок – счастливая, обильная, мирная, разумная и захватывающе интересная жизнь, что будет коммунистическое общество на Земле.

Что такое коммунистическое общество?

Цитирую программу, принятую на XXII съезде КПСС:

«Коммунизм – это бесклассовый общественный строй с единой общенародной собственностью на средства производства, полным социальным равенством всех членов «общества, где вместе с всесторонним развитием людей вырастут и производительные силы на основе постоянно развивающейся науки и техники, все источники общественного богатства польются полным потоком и осуществится великий принцип «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Коммунизм – это высокоорганизованное общество свободных и сознательных тружеников, в котором утвердится общественное самоуправление, труд на благо общества станет для всех первой жизненной потребностью, осознанной необходимостью, способности каждого будут применяться с наибольшей пользой для народа…»

Общая идея понятна. И теперь, взявшись за кисть, каждый советский художник может рисовать картину во всех деталях: описывать людей будущего, их одежду, внешность, беседу, жилье, семью, школу, интересы…

И тут начинаются споры. Описывать одежду? А по какой моде одевать людей будущего? Дать им просторные плащи или удобные комбинезоны, одеть во все белое, гигиеничное, или в цветное, нарядное, или в прозрачное, стекловатое? И еще такое есть мнение, что в будущем вообще не будет моды, каждый станет одеваться к лицу.

Безразлично, какая будет одежда? Да, безразлично. Но автор должен же на чем-то остановиться.

А какие будут дома: коттеджи в зеленых садиках, или многоэтажные конструктивистские небоскребы, или нечто неслыханное – парящие дома, наземные ночью, заоблачные днем?

И какую изобразить семью – верную, прочную, на всю жизнь, или свободную, ничем не стесняющую изменчивых чувств?

Подсказать, надоумить тут некому, потому что:

«…то, что мы можем предположить о формах половых отношений после предстоящего устранения капиталистического производства, отличается преимущественно отрицательным характером, ограничивается «в большинстве случаев тем, что отпадает. Но что появится нового? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие средства социальной власти, и поколение женщин, которым никогда не придется отдаваться мужчине из-за каких-нибудь других побуждений, кроме любви, или отказываться отдаться любому мужчине из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они пошлют к черту все, что им сегодня предписывают делать как должное; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого а отдельности, – и точка…»

(Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства.)

Так писал Энгельс. Он не считал нужным ни предсказывать, ни подсказывать. Писал, что свободные люди сами выработают свое мнение о поступках. И свою задачу видел в том, чтобы освободить людей и тем самым дать им возможность выбирать по своему вкусу.

Люди скромные пришли в смущение. Думают: «Как же я, рядовой режиссер, рядовой литератор, рядовой читатель, возьму на себя смелость судить, предсказывать, предвидеть?»

И тогда мы имеем возможность отослать их к главе «Предвидение или заказ?». И не берите на себя ответственность указывать, не берите смелость предвидеть! Вы только помечтаете, изложите мечты, свои и современников. Какое счастье хотели бы вы увидеть на Земле? Какая семья вам по вкусу? А критерий мечты тоже был указан – желательность для читателя. И еще хотелось бы – выполнимость.