Текст книги "Мы — из солнечной системы (Художник И.М. Андрианов)"

Автор книги: Георгий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 18. БЕЗ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Кадры из памяти Кима.

Вершина, срезанная наискось, гладкая, гладкая, словно стеклянная гора из сказки. Жилы разрисовали ее мраморным узором, и солнце отражается в ней, как в полированном мраморе. Но Ким смотрит на всю «ту красоту с ужасом и отчаянием, словно это не гора отрезанная, словно ему ногу отрезали. И так страшно, что даже не хочется верить. Пусть это будет неправдой, пусть это будет сном!

Некогда, в прошлых тысячелетиях, Землю населяли бесчисленные приключения. Они подстерегали человека в темном лесу, в шкуре звериной или змеиной, прятались за стволами, кидались с веток, выплывали из-под воды, подползали в траве. Они жили в городах в облике зверском и пьяном, крались по темным переулкам, прятались за углом. Секундная рассеянность грозила смертью. По своей родной планете человек пробирался с опаской, озираясь. Выходя за дверь, он не всегда был уверен, что вернется домой.

Однако мальчишки, юноши и молодые мужчины любили приключения, жадно мечтали о них, искали… Искали, чтобы проявить силу и смелость, похвастать перед девушками победой. И девушки ценили победителей, влюблялись в них, выходили за них замуж.

А выйдя замуж, начинали ненавидеть приключения лютой ненавистью. Эти приключения не давали им покоя, заставляли простаивать ночи у окна, вглядываться в темноту, из которой приходило горе. Женщины-то знали, что в каждом поединке потерпевших поражение столько же, сколько победителей. Они страшились потерять мужей и детей в борьбе с приключениями. Приключения обрекали их на голод, нищету и рабство. И женщины, женщины, женщины – их благодарите и вините – настояли на том, чтобы Земля была очищена от приключений. Приключения были выселены из городов, потом из деревень, из Европы и из других частей света. Существование стало спокойным, безопасным и… чуточку пресным.

Мальчишки, юноши и даже взрослые люди мечтали о приключениях. Придумали псевдоборьбу спортивную, схватки по правилам, драку в перчатках. Девушки влюблялись в победителей, в тех, кто прыгнул на два сантиметра дальше, прибежал на две сотых секунды раньше. Нередко приходило разочарование. Ведь сражения-то были искусственные: без вреда, без риска, под наблюдением судей. Люди изгнали приключение и мечтали о приключении – одно из противоречий человеческой натуры.

И Ким мечтал. Тоже мечтал при всей своей рассудительности. Его путешествия в трехэкранной кабине были воображаемой погоней за приключениями. Но в кабине ничего не случалось, хотя бы его окружали с трех сторон льды, или тропический лес, или подводный мир. Летая с Альбани, он побывал на полюсе, в тропиках и под водой. Однако и в полетах ничего не случалось: Ким убивал мышей и в воскресенье вечером возвращался в Москву. Может быть, в космосе еще живет приключение? Тифей говорил: «В космосе ходишь по лезвию, там панибратствуешь со смертью, там опасность подлинная, там люди настоящие». С напряженным ожиданием летел Ким на Луну.

И что же? Город с подогретым воздухом, цветы в садике, асфальт. Самая большая неприятность-номер без ванной.

Но может быть, только в городах так? Городов на Луне немного – десятка два. Еще сотни две поселков, рудничных, заводских, санаторных, научных. Две сотни поселков на территории, равной Африке и Австралии, вместе взятым. От поселка до поселка километров двести. Луна пустыннее полярных стран, пустыннее самой гиблой из бывших пустынь. В песках хоть пятна зелени бывали – оазисы. Здесь – пыль и камни, камни и пыль.

Не сохранились ли приключения там – в этих голых камнях?

Камней Киму пришлось повидать вдоволь.

Испытатели исколесили Луну вдоль и поперек, от Северного полюса до Южного. Летали и в Море Дождей, и в Море Кризисов, и в Океан Бурь, и на обратную сторону – в Море Мечты.

Моря были на самом деле однообразными равнинами, гнетуще серыми, удручающе пустыми. Редкие, редкие стежки следов пересекали их. На сотни километров тянулись залежи пухлой пыли со вмятинами от метеоритных ударов, резкими и закруглениями, гигантскими, средними и микроскопическими.

Испытатели летали и к востоку от Птолемея – к кольцевым горам, в страну вздыбленную, изломанную, изрытую, словно после бомбежки. Это была область пестрых скал; тропически яркое солнце подчеркивало их расцветку. Часами можно было любоваться глыбами черными, синевато-вороными, кирпичными, яично-желтыми и охристыми, мутно-белыми и прозрачными, серыми всех оттенков, красноватыми, крапчатыми, искристыми… И над всей этой пестротой – звездное небо. Недаром все пейзажисты последнего тысячелетия приезжали сюда писать этюды.

Особенно красочен был терминатор – граница между светом и тенью. Тьма наступала с востока со скоростью до 15 километров в час, черной тушью лилась по ущельям, затопляла кратеры, поднималась, набегала, просачивалась через седловины и, прорвавшись, как полая вода, буйно затапливала низины. Не уставая, Ким следил за этим наступлением мрачного мрака, с грустью, с тяжелым чувством провожал последние замирающие лучи на далеких вершинах. И с радостью, с энтузиазмом на другом полушарии встречал наступление света, появление жемчужной короны Солнца над горизонтом, первые золотые искры на дальних пиках, постыдное бегство непроглядно черных теней, всплытие хребтов над чернильным морем.

Даже в ночь залетали они, погружались в смоляную тьму, густо-черную, как подводные глубины. Здешняя тьма была беспросветной. Казалось, что лунолет проваливается в колодец. Ким невольно цеплялся за кресло.

В общем, было на что посмотреть, полюбоваться, восхититься. Удивляться не приходилось. Видел-то Ким все это и раньше, в трехэкранной своей кабинке, запуская проволоку с маршрутом Земля-Луна.

Тогда он видел Луну на экранах, сейчас – за стеклом. Тогда кухонная киба прерывала его словами: «Ужин подан», и запах яичницы вмешивался в лунное путешествие. Здесь Альбани, худой и вечно голодный, дергал за рукав:

– Очнись, Смерть Мышам! Перекусим перед посадкой.

И запах яичницы попадал в ноздри.

Зрелище есть. Путешествие есть. Приключений – ни одного.

Даже на посадках Ким не часто покидал лунолет. Чтобы выйти, следовало надеть скафандр, пройти через шлюз; десять минут на выход, десять – на вход, не всегда хотелось тратить время. Техники – те выходили наружу обязательно, чтобы вытащить ловушку. Кибы, выполнявшие эту обязанность на Земле, не сумели приспособиться к лунным условиям – в первом же рейсе утонули в пыли, не научились прыгать с камня на камень. Так что техникам пришлось таскать ловушку вручную. А Ким покидал кабину лишь тогда, когда требовалось помочь летчику.

На Луне были особые условия полета – любителю летать небезопасно. К ним прикрепили в Селенограде опытного пилота. Намекнули, что это видный космонавт, отрабатывающий свои «неинтересные» часы в перерыве между экспедициями. Сам он не рассказывал о себе. Звали его Герман. Высокий, сухой, как будто солнцем подсушенный, немолодой, седоватый. На загорелом лице его виднелись синие точки – следы какого-то взрыва, одного пальца не хватало, на других были шрамы. Ким думал с уважением: «Вот этот знает, что такое опасность». Пробовал было заговорить о приключениях, но летчик отрезал: «В хороших экспедициях приключений не бывает». И усмехнулся невесело в усы. Густые усы придавали ему вид сердитый и грозный. Киму все казалось, что летчик смотрит на него пренебрежительно, в душе посмеивается. Так опытный проводник в горах, знающий, что такое лавины и пропасти, морщится, глядя на ватагу беспечно-самонадеянных туристов, пыхтящих на самой обычной тропинке и лезущих очертя голову на кручу.

Летчик молчал, а Ким не умел расшевелить молчаливых. Только и разговоров было между ними: «Подержи, подними, прижми, шаги согласуй!» Ходили рядом два чужих человека, каждый в своем скафандре, в своем воздухе, со своими мыслями, один замкнутый, другой застенчивый. Ходили рядом и не знали, сколько придется им пережить вместе.

Итак, шли опыты по ратопередаче на Луну. С Земли посылали невидимый кабель, Альбани нащупывал его локатором, загонял гравимагнитами в ловушку, техники подключали к ловушке ратоприемник, и в пустом шкафчике появлялась посылка с Земли: набор реактивов, краски, духи и токсины, обед на пять человек, свежие газеты, букетик земных фиалок от молодой жены Альбани, инструкции от Гхора, иногда даже записочка от Лады: «Как поживаешь, Ким космический? Есть ли на Луне что-либо необыкновенное? Не отделывайся тремя словами, пиши по-человечески, с художественными подробностями».

Чудо рождения вещей повторялось во всех концах Луны, на полюсах и на экваторе, при свете Солнца и в черной тени (в тени почему-то получалось не всегда), в переполненном театре Селенограда и в рудничных поселках, на лицевой стороне и на оборотной.

Особенно приятной была ратопередача в поселок Глубокий, на рудник погребенного льда. Лед – самое нужное па Луне ископаемое. Пласты лежали здесь под поверхностью на глубине около ста метров, и там же, в выработках, жили машинисты, наладчики, электрики – с семьями человек полтораста. У них были подземные дворцы, просторные комнаты, теплый воздух, сколько угодно воды, но все же люди чувствовали себя жителями захолустья. От Селенограда три тысячи километров, не чаще двух раз в неделю лунолеты привозят свежую пищу и газеты. Телевидения нет, земные телепередачи видит только лицевая сторона Луны. Даже радиограммы приходят сюда хитросложным путем: из Селенограда на Землю, с Земли на лунные спутники, с одного на другой, а оттуда уже на оборотную сторону. Однако спутники заняты служебными передачами, на концерты не хватает волн и часов. На далеких рудниках крутят магнитные ленты, вчерашние и позавчерашние (лунное «позавчера» – это два месяца назад).

Но вот подключается невидимый кабель, и техники, обыкновенные техники в комбинезонах, вынимают из шкафчика сегодняшнюю (по-московски «сегодняшнюю») газету, земной обед со свежими помидорами, незамороженными, неконсервированными, и фиалки, земные цветочки, не худосочные и бесцветные по-лунному!

Какая была овация! Как благодарили, качали, обнимали всех ратомистов. Кажется, впервые в жизни Ким почувствовал себя очень нужным человеком. И хмурый летчик заулыбался. Именно тогда он спросил у Кима, далеко ли идет невидимый кабель и какова его точность, достанет ли он до летящей ракеты.

И как же неприятно было, когда полчаса спустя связь с Землей прервалась. Вторую смену уже нельзя было угостить, порадовать земными подарками. Напрасно потратив два часа на поиски ускользнувшего кабеля, Альбани решил вылететь на край лунного диска, на условную границу между лицевой стороной и оборотной, туда, где Земля видна у самого горизонта.

Дело в том, что на лицевую сторону из Москвы можно было направить кабель на прямую. Для передачи же на обратную сторону кабель нацеливали на лунный край, а там искривляли. И на краю ставились гравимагнитные отгибатели, автоматические. Проще всего было предположить, что именно они отказали.

В данном случае отгибатели стояли на скалах цирка Гримальди, километрах в трехстах от ледяного рудника. И так как к кратеру Гримальди уже приближалась четырнадцатисуточная лунная ночь, времени терять было нельзя. Альбани приказал вылетать немедленно.

Триста километров для лунолета ничто, полчаса пути. Взлет, прыжок, спуск… И вот уже можно высаживаться на склон Гримальди.

Это уже лицевая сторона. Земля отсюда видна, но не полным кругом, а половинкой. Словно бело-голубая шапка надета на острозубую вершину. Над Землей, чуть выше и левее, – Солнце, его перламутровая корона уже прикоснулась к горизонту. По земному глазомеру вот-вот закат. Но здесь Солнце спускается с небосвода медлительно, до ночи еще часа четыре.

Четыре часа до ночи, километров сто до границы тьмы. Однако четкие тени уже затаились у подножия гор. Как будто черные звери прячутся под скалами, крадучись выпускают лапы. Черные щупальца ползут по ложбинам, черные пальцы охватывают каждый пригорок, холмы превращают в островки, топят, закрашивают. Идет и на Луне вечная борьба между светом и тенью, Ормуздом и Ариманом. Сейчас в этом кратере побеждает Ариман.

Пока Ким разглядывал черные лапы тьмы, Альбани водил по небу локатором. Нащупал…

– Глядите-ка, друзья, вот так история!

На экране локатора виднелись явственные кольца, большие и маленькие, словно колечки табачного дыма, повисшие над силуэтом лунной горы.

– Ай да отгибатель! – восхищался Альбани. – Силища! Только перестарался малость. Гхору немедленно доложу.

Так вот почему прервалась ратопередача в рудник Глубокий. Вместо того чтобы отогнуть кабель градусов на тридцать, гравимагнит скрутил его спиралью и разорвал. Отдельные кольца добрых три часа уже висели над кратером Гримальди.

– Кольца-то разрядить надо, – заметил Альбани. – С ножами Нгуенга не шутят. Скатятся с неба, заденут нечаянно горы, накрошат мелкой пыли из утесов.

Он привычно взялся за манипуляторы ловушки. Вскоре ближайшее кольцо развернулось, встало на ребро, стоймя, словно обруч, скатилось вниз и замерло в пасти ловушки.

Можно было разрядить его сразу же. Но Альбани зачем-то подключил ратоприемник.

– А ну-ка, Смерть Мышам, погляди, что у нас получилось!

Что-то было на уме у Альбани. Он посмеивался, подмигивал, лукаво глядел своими черными навыкате глазами. Ким взялся за дверцу, пожимая плечами. Ну что там могло сохраниться в кабеле, разорванном на куски?

В приемнике беспорядочной грудкой лежали тончайшие обрезки хлеба и мяса, осколки стекла, лепестки фиалок, настриженная бумага. Все ломтики были с аккуратными краями и все одинаковой толщины, как будто лезвием подрезанные.

Альбани всплеснул руками и кинулся на шею Киму.

– Ура, ура! Ура, Смерть Мышам! Поздравляю, поздравляю! А Гхор-то как обрадуется!

Ким принимал поздравления недоумевающе. Чему обрадуется Гхор?

– Да ты понимаешь, что было в этом кольце?

– Кусочек передачи, – сказал Ким. – Один слой, миллиметра два толщиной. Остальное – в других кольцах.

– Шляпа ты. Смерть Мышам, ничего не увидел, ничего не понял! Это же запись, ратозапись, мечта Гхора, мечта ратомики!

В самом деле, ведь передача с Земли была послана часа три тому назад. Три часа крутилось кольцо кабеля над Луной, но в нем сохранились сигналы. Через три часа в ратоприемнике возникли ломтики хлеба, мяса, настриженная бумага от газет и писем.

Конечно, это запись!

Значит, путешественникам уже не нужно беспокоиться о запасах пищи. Можно записать горячие обеды, сочные фрукты, пахучие цветы, витамины, скрутить невидимый кабель спиралью, как ленточку магнитофона, и смело пускаться в путь.

Запись расстановки атомов!

Можно записать любое вещество, любую ткань, живую и мертвую, здоровую и больную, сделать срез, хотя бы в четверть миллимикрона толщиной, и изучать не торопясь, атом за атомом.

Но это и есть ратомика для науки. О ней говорил Гхор добровольным помощникам. Ради нее Ким пошел переучиваться в Серпухов.

Они подключили к ратоматору второе, третье, четвертое кольцо. Получили новые срезы, убедились, что во всех кольцах сохранились обрывки ратопередачи.

Как раз они начали ловить последнее, самое большое кольцо, когда летчик хлопнул себя по лбу.

– Эй, товарищи, а вода? Воду мою израсходуете всю. На чем полетим обратно?

Вода была универсальным материалом во всех атомных процессах. В атомных двигателях из нее добывали энергию, в ратоприемниках воду превращали в еду и платье.

Альбани закричал:

– Нельзя быть таким мелочным. Тут историческое открытие!

– Ну, если вы хотите сидеть ночь со своим открытием…

– Пусть ночь, пусть две, три ночи…

Даже летчик удивился:

– В самом деле, такое важное открытие? Ну, коли так, обойдемся без воды. Тут в горах я видел изморозь. Идемте, Ким, наскребем на обратный путь.

Ким взял канистры, радуясь, что оплошность так легко исправить. И вышел за летчиком в шлюз.

Техники возвращались, неся тяжеленный гравимагнит – отгибатель, невольную причину открытия.

Вот такое стечение обстоятельств, такие случайности решали судьбу человека даже в новейшем тысячелетии.

Если бы воды в баке было вдоволь, если бы ее не брали для ратомики из того же бака, если бы летчик не привык обращаться за помощью к Киму, если бы изморози было побольше… Киму ничего не пришлось бы рассказывать вселенцам.

Случилось иначе. Когда Ким отошел (отпрыгал) метров на триста, в его наушниках раздался вопль… Три голоса вскрикнули разом, в голосах – во всех трех – слышался ужас. Ким вздрогнул, обернулся…

И увидел висящую гору, срезанную наискось. В лунном замедленном темпе, в темпе кошмарного сна, она падала на лунолет, стоящий у ее подножия, на Альбани и двух техников с отгибателем. Нависла… накрыла. Вновь послышался вопль, вопль боли на этот раз. Кто-то из троих, Альбани кажется, крикнул: «Гхору скажи… Смерть…» И тут гора рухнула, рассыпалась грудой скал. Вздрогнула Луна, грохот через подошвы проник в скафандры. Взметнулся язык пламени и тут же погас без кислорода…

И больше ни звука! Гробовое лунное безмолвие…

ГЛАВА 19. БЕГСТВО ОТ НОЧИ

Кадры из памяти Кима.

Его догоняет великан, черный-черный, длинный-длинный. Голова великана на дальних холмах, у самого горизонта.

Догоняя, он тянет худущую ногу, остроконечным носком старается притронуться к Киму.

Усилие. Ким отрывается. Черный великан отстал. Но ненадолго. Вот он опять тянет свою тощую ступню, хочет приклеиться к Киму навсегда.

Плохо улитке без раковины.

Мир, полный опасностей, окружает ее, медлительную и беззащитную, мир клюющий, грызущий и жующий, мир проворный и хищный, где только случайность может сохранить жизнь.

Сам того не замечая, Ким жил в раковине с тех пор, как покинул Землю. Ракета была его раковиной, Селеноград был раковиной, лунолет – раковиной. Но сейчас от надежной раковины осталась кожица – мантия скафандра. И жизненных припасов в обрез – то, что умещалось во внутренних пазухах.

В первый момент Ким еще не понял трагичности своего положения. Вытаращенными, остановившимися глазами смотрел он на груду обломков. Косая, ровная, словно отполированная, гора возвышалась над ними. Казалось, рухнувшая половина была отрезана ниткой. В природе не бывает такого гладкого. Скалу срезал луч, выскользнувший из неисправного отгибателя.

Секунды три Ким стоял немой, ошеломленный, потом с горестным воплем кинулся разбрасывать обломки. Лунная легкость и отчаяние удесятерили его силы; он ворочал громадные глыбы, нехотя они переворачивались, уступая напору. Напрасно! Бессмысленно! Лунолет был похоронен где-то внутри, раздавлен, воздух из него вышел все равно. Погиб Альбани и техники тоже.

Погиб Альбани! Начальник и товарищ, милый и крикливый, вдохновенный и прожорливый, так смешно влюбленный в Гхора, погиб, увлеченный только что найденной идеей, не победив трудностей, не пожав плодов, успевши только крикнуть: «Гхору скажи… Смерть…»

Что означало последнее слово? О своей смерти кричал Альбани в отчаянии или обращался к Киму, по привычке называя его Смерть Мышам.

Ким понимал, что Альбани погиб, но поверить не мог. Ведь только что тот перебирал лепестки фиалок, пытался сложить из обрезков бумаги записку жены. И жена на Земле сейчас подбирает очередной букетик, пишет: «Целую и люблю». Целовать-то некого!

Примерно через полчаса, докопавшись до обломков, Ким с летчиком убедились, что Их товарищи мертвы. Отупевший от горя, Ким начал укладывать глыбы обратно – прикрыть хотел изуродованные тела. Но тут услышал глуховатый голос летчика:

– Остановись-ка, парень. Давай о себе подумаем.

Кима даже покоробило: «О себе!» Как можно быть таким черствым?

– Давай подумаем, – настаивал летчик. – Через два часа наступит ночь. В Глубоком нас не ждут: там тоже ночь скоро, знают, что отсюда мы должны были лететь в Циолков. В Циолкове о нас вспомнят часов через двадцать, причем искать будут металлический корпус, а корпус засыпан камнем. Вообще ночные поиски – вещь нелегкая. Возможно, нас не найдут до утра – четырнадцать суток по земному счету. Лично мне не хочется сидеть здесь четырнадцать суток. А тебе?

«Как можно рассуждать так спокойно?» – думал Ким.

– До станции Гримальди отсюда километров восемьдесят, – продолжал вслух считать летчик, – но она восточнее, ближе к ночи. Туда уже пришла тень. Навстречу ночи нам нельзя идти, нужно отступать, уходить от темноты. До Глубокого километров двести. Пробежим мы двести километров или тень догонит нас?

И так как Ким молчал, летчик решил за обоих:

– Надо попробовать.

Он ощупал внутренние карманы скафандра. Неприкосновенный запас налицо. Вода есть и внутри, и в канистрах. Воздух? Воздух в баллонах, больше не прибавишь. Аккумуляторы заряжены…

– Пошли!

Летчик схватил Кима за руку. Сказал: «Толкайся сильнее. Следи за моим темпом! Раз… Два…»

Так начался лунный марафон вперегонки с ночной тенью.

Возле лунных полюсов они без труда обогнали бы ночь. Здесь же, в районе Гримальди, тень наступала со скоростью около двенадцати километров в час. Даже на Луне люди не могли долго бежать в таком темпе. Но у Кима и летчика было два часа форы.

Скорость зависела только от толчка. Нельзя было часто перебирать ногами. Толкнулся и лети, лети, лети, вытянув носок, секунду, другую, третью. На лету выбирай, куда поставить ногу. Успеваешь вытянуть ее или поджать – тогда прыжок получается короче или длиннее. Коснулся грунта, чуть присел, спружинил, и снова полет.

Ким не сразу приноровился к ритму летчика. Но тот сумел подчинить Кима, подтягивая его за руку. Внимание было напряжено, глаза искали точку опоры. И хорошо, что внимание было занято: меньше думалось о трагедии Альбани.

Вскоре открылось знакомое спортсменам второе дыхание. Ким почувствовал себя сильным, умелым, ловким. Мячиком отскакивал, птицей летел над камнями… Густо-черная тень человека летела за ним, рядом с ним. Догоняет, догоняет, сближается, тянет худую черную ногу, коснулась башмака… И новый взлет. Ким ушел кверху – тень отстала.

Даже приятно становилось от сознания собственной силы и легкости. Просачивалась откуда-то радость, всплывала изнутри, обходя тяжкий камень в груди.

– А ты не скверно идешь, – заметил летчик после получасового бега. – Спортсмен?

Ким рассказал о своих занятиях стоборьем. Говорить было нетрудно на бегу. Ведь каждый шаг продолжался три-четыре секунды.

– Вот и пригодилось, – одобрил летчик. – А то прилетают к нам на Луну молодцы, которые ходить разучились. Посидят на балконе в Селенограде и рассказывают, что побывали в космосе. А Луна, она, голубушка, за околицей начинается. Она слабеньких не жалует, ее длинными ногами мерить надо.

«Да, это уже настоящий космос, – думал Ким, глядя на изъеденные метеоритами утесы. – Из окошка как-то иначе они выглядят, смиреннее».

– Не надувайся, не задерживай дыхания, – наставлял летчик. – Ровнее толкайся, без напряжения! Отдыхай в полете!

В том и был секрет рекордов лунного марафона. Здесь люди бежали с такой же скоростью, как на Земле, но делали в шесть раз меньше шагов и в шесть раз меньше усилий. Умелый успевал отдыхать на бегу.

Еще через полчаса немногословный летчик спросил:

– Объясни, что это вы говорили об историческом открытии.

Ким растолковал, что такое запись вещества.

– Не скверно, – согласился летчик. – И всякую пищу можно будет записывать так?

– Любую!

– Жаркeq o (о;ґ)е? Свежие фрукты? Супы?

– И жаркое, и фрукты, и супы, и даже мороженое.

– И аппараты можно записать? Телескоп? Лазер?

– Любой аппарат, лишь бы образчик имелся.

– И горючее?

– И горючее можно, но не имеет смысла. На килограмм горючего надо будет тратить килограмм воды. А вода сама по себе горючее.

– Килограмм на килограмм?

– Именно так.

– Можно записать двигатель и сделать его из воды? – Из воды, из любой другой жидкости.

– А если он не нужен, расплавить его и сделать телескоп?

– Можно.

– А когда телескоп не нужен, расплавить и сделать бифштексы?

– Можно.

– А человека можно записать и восстановить?

– Вот это, к сожалению, нельзя. – Ким рассказал про бездыханные копии пингвинов в Дар-Мааре.

– Жалко! – вздохнул летчик. – Это нужнее всего в космосе. Записался и лети куда-нибудь за тысячу световых лет. Жизнь коротка у человека, ограничивает полеты.

Весь этот разговор растянулся на добрый десяток километров: Обдумывая что-то свое, летчик задавал вопросы с длинными паузами. Потом сказал со вздохом:

– Жалко, что нельзя человека записывать. Альбани это пригодилось бы. Ничего не поделаешь. Видимо, выполнил функцию.

Ким не стал расспрашивать, при чем тут функция: берег силы. За вторым дыханием приходила вторая усталость. Они бежали часа четыре, даже на Луне многочасовой бег был утомителен. Четыре часа бежали вдогонку за Солнцем, уже перешли с лицевой стороны Луны на оборотную. Родная Земля зашла за спиной, утонула в кратере Гримальди. Да и Солнце, к сожалению, несмотря на все их усилия, тоже клонилось к горизонту. Край короны был уже подрезан горами, смоляные тени скал становились все длиннее. И – за двумя людьми по пятам бежала длиннющие черные великаны с ногами-ходулями, головы их доставали до дальних гор.

– Дыши ровнее. Рраз, и-и-и, рраз!

Ким дышал. Он весь сосредоточился на дыхании. Дышать, и ставить ноги, и пружинить! Дышать, ставить, пружинить! – Сколько уже пройдено? Километров пятьдесят? А если скинуть со счета извилины?

Хищные тени выбегали навстречу от каждого пригорка. Перед каждым холмом разливалась черная лужа метров на сто. Приходилось петлять, огибая озера черной туши. Летчик старался выбирать валы, холмы, седловины, но каждый обход удлинял их дорогу, приближал неизбежную победу ночи.

– Успеем? – спросил Ким.

– Поборемся, – ответил летчик уклончиво.

Новые и новые горки с черными прудами выходили из-за крутого и близкого горизонта. Вот уже Солнце уселось на скалы.

– Не доберемся!

– Хоть бы прямая видимость была, – вздохнул летчик. – Километров за тридцать нас по радио услышат.

– Вычтем тридцать километров, – подумал Ким. – Все равно еще сто с лишком.

Черноты становилось все больше, тьма теснила свет. Летчик петлял, выбирая дорогу. Но вот поперек пути легла черная река: продолговатая низина была уже залита тенью. Пришлось пересекать тьму вброд.

– Под ноги свети, – посоветовал летчик. – Здесь трещины бывают бездонные. На мой след старайся ступать. Смелее! В темпе!

Он вошел в тень по пояс, словно в черную воду.

Тьма перерезала его пополам. На свету плыл только корпус, мерно взмахивая руками.

– На мой след! На пятки свети!

Ким включил лобный фонарик – голубоватый луч растворил черноту, показалась нога, отталкивающаяся от каменной плиты. Ким прицелился и прыгнул туда же.

Раз, и-и-и! Раз, и-и-и! И вот они уже на валу, на широкой светлой дороге. Ким даже засмеялся. Приятно быть победителем ночи.

Однако кратковременной была победа. За горизонтом оказалась еще одна лощина, вся залитая тенью, обходить, ее пришлось латинским «S» – далеко вправо, потом далеко влево… И опять войти в тень, и опять на свет, и опять в тень по горло, даже с головой.

Свет сдавал позиции одну за другой; только пригорки еще сияли, как фонари. Солнце скрылось за горизонт, лишь краешек его выпрыгивал время от времени, да жемчужная корона чуть-чуть подсвечивала мглу. Сто километров оставалось еще до зоны радиослышимости.

– Не повезло! На той стороне хоть Земля нам светила бы, – вздохнул летчик.

И тут произошла беда.

Произошла потому, что Ким не подумал, а не подумал он потому, что устал, а когда человек устал, ему трудно делать два дела сразу: бежать и думать, хочется не рассуждая идти самым коротким путем – по прямой.

Ким срезал угол. Взял не след в след за летчиком, а чуть левее. Прыгнул раз удачно, прыгнул другой, поднатужился, чтобы в два прыжка выбраться на светлое… и, охнув от боли, присел.

Нога попала в узкую расселину, вывернулась. Ким плюхнулся в черное. Сел, подергал ногу, вскрикнул от боли. Посветил фонариком. Носок левой ноги смотрел не прямо, как полагается, а вбок, упирался в щиколотку правой ноги.

– Кажется, я ногу сломал, – сказал Ким виновато.

Летчик осторожно спустился в тьму, вынес Кима на руках.

– Вы ошиблись, доктор. Не перелом, а вывих.

– А вы сумеете вправить? Не бойтесь, я вытерплю. Сильнее дергайте! Ой! Сильнее! Еще!

Ступня, оттянувшись, встала на место, носок смотрел теперь вперед, как полагается.

– Сейчас я поднимусь! Секундочку! Дайте мне руку, пожалуйста! – Ким был очень смущен своей неловкостью. Оплошал, из-за него задержка вышла.

– Ну нет, парень, с вывихнутой ногой не побежишь.

И правда, ступать было больно. Еще можно было шагать, потихоньку ставя подошву, но о прыжках не могло быть и речи.

Летчик поглядел на Кима, на небо, на золотую корочку Солнца и вдруг резким движением взвалил спутника на спину.

– Отпустите меня. Без меня бегите! Вы успеете еще! Да куда же вы повернули?

– Куда? Направо, к пещерам. Там будем ночевать…

До пещер было полкилометра. Добравшись туда, летчик положил Кима на грунт, сказал отдуваясь, даже с некоторым удовольствием:

– Теперь спешить некуда. Ждать будем.

– До утра? – не удержался Ким. – Четырнадцать суток?

– Ну, что ты, парень? Это Луна, а не какой-нибудь Титан. Здесь народу полно и служба безопасности образцовая. Как только на руднике зайдет Солнце, сейчас же нас хватятся, пошлют запросы в Циолков, Мечту, Селеноград. Нас нет нигде, – значит, направят на Гримальди спасателей с «ищейками» и «совами». Мы сами им помогли: наделали цепочку следов километров на шестьдесят. Дня два придется нам посидеть, не скрываю. Но ты человек взрослый, должен терпеливо отнестись к неудобствам.

Бодряческий тон летчика не обманул Кима.

– Вы же сами говорили, что ночные поиски – вещь нелегкая. Что нас, возможно, не найдут до утра.

Летчик рассмеялся ненатуральным смехом:

– Если человеку хочется, он найдет доводы в оправдание. Каюсь: я непоседлив. Ждать для меня – нож острый. Всегда в голове тысячи доводов за движение. Ну вот и пробежались, цепочку следов проложили. А теперь спать будем. Ты не бойся, со мной не пропадешь. Чтобы Шорин на Луне погиб? Смеху на весь космос!

Да я еще функцию не выполнил.

Времени было достаточно, чтобы поразмыслить над каждым словом. Ким спросил:

– Что это за функция, вы второй раз о ней говорите? Поверье такое на Луне, что ли?

– При чем тут поверье? Поверье-это мистика, а я говорю об ответственности. Человек не гибнет, если знает, что он обязан жить.