Текст книги "И деревья, как всадники…"

Автор книги: Георгий Шахназаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

ВСЕВИДЯЩЕЕ ОКО

Уже на подступах к Дому конгрессов Воронихин почувствовал, что предстоящая конференция обернется сенсацией. Все свободное пространство вокруг монументального прозрачного здания было забито воздушными экипажами, ожидавшими своей очереди приземлиться у парадного подъезда. Выстроившись в нескончаемую извилистую линию, крохотные одноместные и двухместные аэромобили с их ярко раскрашенными крылышками напоминали нанизанных на нитку нарядных бабочек. К широко распахнутым дверям то и дело подкатывали пролетки, запряженные лошадьми. Среди них изредка мелькали и давно вышедшие из моды коляски с водородным двигателем. Достаточно элегантные сами по себе, они выглядели мастодонтами на привычном для глаза современном фоне. Воронихин признался, что жалеет эти обреченные на утиль металлические существа. Ностальгия. С ними связаны его молодые годы.

Дав указание автопилоту занять место на стоянке, он прошел в заполненный толпой вестибюль и стал пробираться к эскалатору, останавливаясь, чтобы ответить на приветствие или самому окликнуть кого-нибудь из своих коллег. Многие здесь были ему хорошо знакомы. Воронихин помнил всех, с кем пришлось встречаться за четверть века работы в журналистике, и у него мелькнула мысль, что никогда еще не собиралось вместе такого соцветия умов. Общество историков, от имени которого рассылались приглашения, явно собиралось апеллировать ко всем наукам и искусствам. Любопытно, что они там придумали.

У самого входа в ложу прессы Воронихина задержал юркий репортер из Вселенской телесвязи.

– Вот кто наверняка знает, из-за чего сыр-бор, – сказал он льстиво.

– Ничуть не бывало, – сухо ответил Воронихин.

– Тогда, по крайней мере, догадываетесь. Небось наши историки раскопали какую-нибудь очередную древность. Недавно у них был большой переполох, говорят, нашлось подлинное письмо Аристотеля Александру Македонскому.

Звонок, приглашавший в зал, помог Воронихину избавиться от назойливого разносчика новостей. Удобно устроившись на воздушной подушке кресла, он стал по своей привычке разглядывать аудиторию и пропустил мимо ушей ритуальные приветствия, с которыми обратился к собравшимся президент исторического общества. Воронихин чрезвычайно гордился своим умением включать внимание в нужный момент и уверял друзей, что оно помогло ему сэкономить добрый десяток лет жизни, употребить их на более продуктивные дела.

«Многоуважаемые… мы рады… маститые мужи науки… по достоинству оценить… исключительной важности… мощный талант… предоставить слово…» – председатель жестом пригласил на трибуну сидевшего рядом с ним импозантного брюнета, смахивавшего на тренера хоккейной команды. Эркотти? Воронихин никогда не слышал этого имени. Что ж, не первый случай, когда безвестный лаборант вмиг возносится на академический Олимп. Было бы за что.

– Что такое история? – вопросил оратор и после долгой паузы, как бы давая присутствующим возможность собраться с мыслями, ответил: – Это прежде всего цепь событий. Можно до бесконечности спорить, заложена в них некая идея или нет, насколько они случайны либо предопределены законами человеческого бытия, провидением, сказали бы наши предки, но сколь глубоко ни сумеем мы постигнуть сущность исторического действа, это не поможет восстановить его навсегда утраченные фрагменты. Приблизительно то же самое, как если б наши коллеги-физики вынуждены были объяснять строение атома без изрядного количества невесть куда запропавших микрочастиц. Бедные историки, как часто приходится им гадать и домысливать! Если бы мы знали, существовала ли Атлантида, был ли построен мост Цезаря через Рейн, жил ли Иисус Христос, кто и как возвел храм в Баальбеке, зачем водрузили каменных исполинов на острове Пасха, куда девались сокровища Монтесумы и янтарная комната Зимнего дворца, что случилось с Кергеллепом и Ливингстоном?

Легкий вздох пронесся по залу: если бы мы только знали!

– А ведь я знавал здесь лишь миллионную толику того, чего мы не знаем об известных нам в принципе фактах. Сколько же сокрыто от нас таких, о которых мы вообще не ведаем!

Мне могут возразить, что все это в прошлом. Уже с давних времен технический гений человека позволил ему не только описывать свои деяния в назидание потомкам, но и с предельной точностью запечатлевать их в образах и звуках с помощью фотографии, кинопленки и магнитофонной записи. Все это так. Однако и сегодня мы продолжаем терять драгоценные узелки исторической ткани. Перелистайте специальные журналы, на их страницах идут споры отнюдь не об одних ветхозаветных делах, но также о событиях всего лишь полувековой давности, а то и вчерашнего дня. Разумеется, я имею в виду не концептуальную полемику, вызванную неоднозначным толкованием фактов, а спор относительно самих фактов, их достоверности. Вот что печально!

В чем же дело, почему, несмотря на колоссальный прогресс технических средств, историк до сих пор оснащен для выполнения своей миссии немногим лучше Геродота и Тацита? Да потому, что за редкими исключениями мы не знаем, что именно заслуживает внимания, а когда спохватываемся – бывает поздно. Больше того, даже в тех случаях, когда удается зафиксировать внешнюю канву событий, от нас часто остается укрытым их глубинное содержание. Так случилось с убийством президента США Джона Кеннеди Миллионы телезрителей видели на своих экранах эту трагическую сцену, но до сей поры не названы организаторы заговора, ухитрившиеся устранить одного за другим всех прямых и косвенных свидетелей. Выдвинутая в многочисленных исследованиях весьма правдоподобная версия остается, увы, без документальных доказательств.

Словом, не существует практически никакой возможности заранее установить, какие из бесконечного множества совершающихся событий следует взять на учет. Слишком многопланов и непредсказуем исторический процесс. Браться за решение такой задачи столь же бессмысленно, как искать некую исключительную по своим свойствам песчинку в морском песке. Это тем более так, что явления эпохального масштаба порой произрастают из ничтожных на первый взгляд причин. Кто бы отважился предположить, что шальная идея забетонировать проволочную лестницу, пришедшая в голову садовнику Монье, приведет к революции в строительном деле? Что картофель, завезенный испанскими конкистадорами из Америки, чтобы потешить своего короля, станет в Европе едва ли не основной продовольственной культурой и спасет от голодной смерти миллионы людей? Я беру примеры из истории науки и культуры, поскольку они ближе преобладающим здесь представителям научно-технической мысли.

Эркотти многозначительно откашлялся.

– Теперь, – продолжал он, – я перехожу к сути своего сообщения. Как часто бывает, проблему, которая кажется головоломной, оказывается возможным решить самым немудреным способом. Вот он: раз нельзя угадать нужные факты, значит, надо фиксировать всю их совокупность.

В зале зашумели, задвигались, послышался смех, часть аудитории зааплодировала.

– Вы это всерьез? – раздался выкрик.

– Надеюсь, – возразил с достоинством президент, – никто не допускает, что Общество историков могло собрать столь почтенный научный синклит ради розыгрыша? – Он кивнул оратору: – Продолжайте, Эркотти.

– Я могу понять чувства наших уважаемых коллег, – сказал тот с улыбкой. – Идея действительно кажется поначалу безрассудной. Но при нынешнем уровне развития средств информации и связи она вполне может быть реализована. Представьте подвешенную в приземном космосе цепь спутников, постоянно впитывающих в себя информацию обо всем, что происходит в обществе, и передающих ее в мощный аналитический центр, где она сортируется, оценивается и укладывается в бездонные блоки памяти. Спутники оборудованы устройствами, которые обладают абсолютной проникающей способностью, то есть могут, образно говоря, видеть и слышать все, что происходит за любым укрытием в любой точке поверхности планеты и в любой час дня и ночи. С помощью созданных недавно психоулавливателей, о которых присутствующие хорошо осведомлены, будут известны и мотивы, побудившие к тем или иным поступкам. Коротко говоря, в нашем распоряжения окажется сумма информации, позволяющая с полным знанием дела судить обо всех деталях исторического процесса.

В зале опять поднялся шум, и президент был вынужден прибегнуть к мелодичному медному колокольчику. Сделав успокаивающий жест рукой и дождавшись тишины, он сказал:

– Прошу дорогих коллег не волноваться, все получат шанс разрешить свое недоумение. Профессор Эркотти ответит теперь на вопросы. – Он нажал кнопку на пульте, где уже нетерпеливо помигивало несколько лампочек. – Включаю микрофон кресла 170. Называйте себя, пожалуйста.

В первом ряду поднялся высокий худой человек с ярко-рыжей шевелюрой.

– Миних из центра физико-этических исследований, – представился он собранию. – Правильно ли я понял, доктор Эркотти, что вы намерены с помощью своего аппарата проникать в мысли людей?

– Да, – прозвучал ответ. – Повторяю, речь идет об использовании изобретенных уже с десяток лет назад психоулавливателей.

– Разве вам не известно, что подобная практика категорически запрещена постановлением Глобального общественного совета.

– Разумеется, мы об этом знаем. Напомню, однако, профессор Миних, что упомянутое постановление допускает ряд исключений.

– Правильно, но такие исключения связываются с экстренными ситуациями. Кроме того, в каждом конкретном случае должно быть получено согласие обследуемого лица или его ближайших родственников, если речь идет о человеке, не способном самостоятельно принимать решения. Наконец, порядок требует заключения специально на то назначенной авторитетной комиссии.

– Все это нам прекрасно известно, – сказал нетерпеливо Эркотти, – и мы рассчитываем уложиться в рамки официальных предписаний. На худой конец обратимся с просьбой рассмотреть нашу заявку как особый случай применения психоулавливателя в научных целях. Кстати, соответствующий пункт в правилах имеется.

– Однако ваши замыслы смахивают на попытку установить контроль над мыслями, пусть косвенным путем.

– Ни в коем случае, профессор Миних. Примите во внимание, что вся собираемая информация составит предмет строгой секретности. Доступ к ней будет открыт исследователям спустя года или даже десятилетия после того, как действующие лица драмы, именуемой история, найдут вечное успокоение.

– Этика обязывает заботиться о честном имени людей и постмортум, – упрямо заявил Миних.

– Согласен, с одной только важной поправкой: если они сами заботились о своем честном имени при жизни.

– У меня нет больше вопросов, – сказал Миних. – Но предупреждаю, проблема должна быть всесторонне изучена с точки зрения возможного морально-психологического ущерба. Наш центр оставляет за собой право…

– Естественно, – перебил его президент, – ведь цель нынешней встречи в том и состоят, чтобы вынести идею на суд общественности. А теперь я передаю трибуну креслу 96.

– Меня, как историка, беспокоят больше искажения, которые угрожает вызвать вмешательство в исторический процесс, – прозвучал визгливый голос. Воронихин не мог видеть его обладателя, находившегося в самом дальнем уголке огромного зала. Он пожалел, что недавно в общественных зданиях, уступая настояниям застенчивых, демонтировали экраны, на которых все могли лицезреть ораторов.

– Да, – спохватился обладатель кресла 96, – я забыл назвать себя. Профессор Фернандес из Лиги медиевистов. Так вот, я спрашиваю, что случится, если люди будут знать, что все их мысли и поступки открыты постороннему взору и неизбежно станут достоянием широкой публики, пусть даже после земного существования? Предположим, Эркотти, ваш аппарат был пущен в ход где-нибудь в XVIII веке. Зная, что его косвенное участие в заговоре против своего отца будет неминуемо обнаружено, русский царевич Александр мог отказаться от поощрения убийц. Последние, лишившись высочайшего покровительства и страшась возмездия, не стали бы рисковать. Император Павел прожил бы в таком случае еще с десяток-другой лет, союз России с Францией не был расторгнут, марш наполеоновской «великой армии» на Россию не состоялся, Лев Толстой не написал своего знаменитого романа «Война и мир», русские казаки начали теснить англичан в Индии, освободительное движение в этой стране началось на век раньше и так далее. Мы вступаем здесь в сферу фантазии, но нетрудно вообразить, какими неисчислимыми последствиями могла бы обернуться ваша затея с этим, как его именовать, Всевидящим Оком, что ли.

– Мне трудно возразить профессору Фернандесу по существу, – сказал Эркотти. – Замечу, однако, что если наш универсальный исторический фиксатор, или УИФ – так прозаически мы назвали свою систему, которую мой оппонент образно окрестил Всевидящим Оком, – и вызовет какие-то изменения в истории, то в лучшую сторону.

– Не имеет значения, в какую сторону! – сердито вскричал Фернандес. – Я считаю в принципе недопустимым всякое вмешательство в историю. Слышите, всякое! Кроме того, – добавил он, успокаиваясь, – еще надо доказать, что гласность будет влиять только в положительном направлении. Не будет ли она, напротив, содействовать размножению Геростратов, гарантируя им место в исторической летописи?

– Благодарю вас, профессор Фернандес, – вмешался президент. – Хочу только обратить ваше внимание, что речь идет о возможном воздействии не на прошлое, а на будущее, от чего, кажется, никто не собирается отказываться. Вся слава и все грехи былых времен останутся в неприкосновенности, никто их у вас не отнимет. Слово креслу 34.

С места встал широкоплечий могучий старик с окладистой седой бородой.

– Унылые рефлексии! – воскликнул он громовым голосом. – Я представляю здесь Ассоциацию космической техники, и мне, право, тошно было слушать предыдущего оратора. То, о чем сообщил нам Эркотти, представляет собой подлинный триумф технической мысли, поспешающей на выручку нашим товарищам из сферы общественных наук. И вам бы, Фернандес, ликовать да благодарить. Ан нет, начинают хныкать, что мы-де не имеем нравственного права вмешиваться в историю, искажать ее естественное течение и тому подобное. Далась вам эта первозданность, черт бы ее побрал! Кому она нужна, ваша история, в чистом виде, с крестовыми походами, сожжением Девы, Варфоломеевской ночью, работорговлей, геноцидом, мировыми войнами и прочими прелестями. Лично я постеснялся бы иметь такую биографию, какую имеет человечество в целом. Честное слово, это ведь великое благо, что над нами будет висеть Всевидящее Око, предостерегая от различных гадостей. Все, я кончил.

Заметив, что Фернандес порывается выразить свое возмущение, президент поспешил его предупредить.

– Благодарю вас, профессор Винфред, – обратился он к выступавшему. – Хотя вы не назвали себя, все, несомненно, узнали вас по голосу и, я бы сказал, темпераменту. Все же прошу воздерживаться от обидных словечек. Предоставляю слово креслу 12, которое, как я вижу, занимает наш выдающийся физик Пак Личень, ректор Объединенного университета Солнечной системы.

– У меня всего лишь вопрос к Винфреду, – сказал, не вставая с места, маленький сухонький человек, имя которого было известно каждому со школьной скамьи. – Вы всерьез полагаете, дружище, что если б над земным шаром висел УИФ, Чингисхан не предал бы огню Хорезм, а Гитлер воздержался от создания концентрационных лагерей?

– Почем я знаю! – огрызнулся Винфред. – Положим, монстрам наплевать, что о них подумают потомки. Но ведь не все такие. Берусь утверждать, что большинство крупных фигур, оставивших след в истории, очень даже заботились о своей посмертной репутации. Иные шли и на подлог, уничтожали свидетелей своих неблаговидных поступков, одаривали летописцев, чтобы те в розовом свете изображали их деяния, сами брались за мемуары, стремясь оставить по себе добрую славу. Что говорить, тщеславие человека простирается далеко за пределы его жизни. Впрочем, Пак, я в истории дилетант, моя сфера – техника.

– Мы оба здесь дилетанты, – вежливо сказал Пак. И после секундного раздумья добавил: – Тем не менее, Винфред, я убежден, что Чингисхан все-таки сжег бы Хорезм, а Гитлер создал бы концентрационные лагеря.

Эта реплика, произнесенная тихим, невыразительным голосом, несколько сбила накал разгоравшихся страстей. Воронихин воспользовался наступившей паузой, чтобы задать несколько вопросов Эркотти.

– Как вы предполагаете поступить с информацией, которая окажется бесполезной?

– Она будет периодически уничтожаться.

– Нельзя ли пояснить более предметно?

– Охотно. Из мириад фактов, собираемых УИФом, подавляющее большинство; очевидно, не представит интереса. Это касается в первую очередь повседневных жизненных проявлений. Скажем, имярек выпил стакан воды. Если это не вызвало никаких ощутимых последствий, соответствующая информация аннигилируется. Разумеется, дело обстоит иначе, когда речь идет о бокале вина, куда рукой такой дамы, как Екатерина Медичи, подсыпан яд. Машина зафиксирует преступление и оставит сведения о нем в ячейке своей безграничной памяти.

Возьмем теперь более содержательную информацию, касающуюся мыслей, высказываний и поступков людей. Кем бы они ни были, собранные данные сохраняются в течение известного срока после их смерти, достаточного, чтобы установить меру воздействия данной личности на исторический процесс. Коль скоро будет признано, что Х или У не оставили по себе особого следа, занятые ими ячейки памяти высвобождаются для других.

– Кто принимает соответствующее решение?

– Сам УИФ на основе данных ему инструкций. Уверяю вас, – добавил Эркотти с некоторым нетерпением, – что при этом будут строжайшим образом соблюдены все мыслимые нравственные императивы.

Воронихин пытался было продолжать свое импровизированное интервью, но президент мягко прервал его, заметив, что журналисты смогут полностью удовлетворить свое любопытство позднее, а сейчас надо послушать ученых. Затем он передал трибуну очередному оратору, который оказался юристом.

– Не следует ли допустить использование Всевидящего Ока для расследования преступлений? – спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: – Ведь это помогло бы свести к нулю нераскрытые преступления и тем самым резко ускорить окончательное искоренение любых антиобщественных поступков. Ваш УИФ, профессор Эркотти, мог бы стать первоклассным следователем.

– Увы, уважаемый коллега, это исключено, – заявил Эркотти. – Как ни заманчиво, мы не можем разрешить применения аппарата в каких-либо прикладных целях вне сферы его основного назначения. К тому же следует учесть, что непросто в каждом отдельном случае провести четкую грань между мотивами действий, которые можно оценить как законные либо противоправные. История насыщена примерами, когда ради достижения тех или иных целей прибегали к преступным средствам. Существуй наше Око, предположим, в XV-XVI веках, вы должны были бы на основе неопровержимых улик засадить за решетку добрую половину владетельных особ, не гнушавшихся ничем ради приумножения своего достояния и могущества. Вам пришлось бы арестовать и повесить Ричарда III уже после первого совершенного им убийства. Но тогда он не смог бы совершить последующие и воссесть на престол, а значит, история Англии выглядела бы уже не такой, как она есть.

– Позвольте, Эркотти, всего лишь пять минут назад вы сами согласились, что ваша система способна содействовать улучшению нравов. Так за чем же дело стало?

– А за тем, что имелись в виду вероятные косвенные последствия использования УИФа, я повторяю, косвенные. Вы же предлагаете, по существу, прямое вторжение в историю.

– И правильно предлагает, – закричал с места Винфред, – у нас, слава богу, не средние века!

В зале поднялся шум, часть присутствующих аплодировала, другая выражала свое неодобрение. Президент вновь был вынужден прибегнуть к звонку, чтобы успокоить собрание.

– Я должен признать, – сказал он, – что ответ Эркотти прозвучал не слишком убедительно. Ведь и теперь речь идет о воздействии отнюдь не на прошлое, а на будущее. Верно, что в первом случае говорилось о косвенных следствиях создания Всевидящего Ока, а во втором – о возможности прямого его использования для решения практических задач. Почему бы, однако, и не извлечь из нашего аппарата, или точнее системы, максимума выгод?.. Слово креслу 11.

– Замечание уважаемого президента общества историков совпало с ходом моих мыслей, – сказал, тяжело поднимаясь, тучный смуглый человек, в котором все без труда узнали известного экономиста Мамеджана. – Но прежде всего я хочу знать, делались ли хотя бы приблизительные подсчеты, во что обойдется нам УИФ?

Эркотти явно смутился. Видимо, он ждал этого вопроса, но рассчитывал ответить на него не в столь накаленной атмосфере. Президент, напротив, остался невозмутимым.

– Ну же, Эркотти, – сказал он, – мы ждем.

– Такие расчеты у нас есть. Речь идет о сумме порядка двух – двух с половиной рудолей.

В зале ахнули.

– Это примерно пятая часть всех ассигнований на науку в предстоящем пятилетии, – холодно прокомментировал Мамеджан. – Чтобы воплотить ваш проект, пришлось бы как минимум отказаться от нескольких программ, давно ждущих своей очереди, в том числе, вероятно, от планов комплексного освоения сырьевых ресурсов Венеры. Я сильно сомневаюсь, что вам удастся убедить общественное мнение и получить согласие Глобального совета на такие расходы. К тому же они не имеют никаких шансов когда-либо окупиться.

– Ну, знаете, – нервно возразил Эркотти, – нельзя ко всему подходить с коммерческой меркой. Разве иметь точную летопись своих деяний для человечества менее важно, чем забить склады венерианской рудой?

– Я не оспариваю вашей идеи по существу, – спокойно ответил экономист, – хотя здесь прозвучали весьма серьезные возражения, от которых нельзя отмахнуться. Я просто считаю, что на ближайшие полвека у нас есть более неотложные нужды.

– Разумеется, – вмешался президент, – экономическая сторона вопроса имеет первостепенное значение. Но мне кажется, профессор Мамеджан не прав, связывая с УИФом одни только убытки. Точное знание прошлого имеет вполне утилитарное значение уже потому, что в нем урок для настоящего и будущего. Я уж не говорю о выгодах, которые сулит побочное использование Всевидящего Ока… Прошу вас, профессор Миних, займите свое место, вы уже брали слово! – обратился он к моралисту, который шел к трибуне, сердито жестикулируя.

– Я обязан сказать что думаю! – завопил тот. – Вы все время твердите о всяких там преимуществах, но намеренно умалчиваете о моральном ущербе, который способно нанести ваше дьявольское Око.

– Ну хорошо, – сдался президент со вздохом, – говорите, только покороче.

Миних вернулся на свое место. Он весь кипел от возбуждения.

– Здесь профессор Винфред с восхищением рассуждал об улучшении нравов под воздействием вашего УИФа. Чепуха это! Подумайте как следует. Разве до сих пор люди не знали, что их делам и мыслям историки ведут учет? Положим, Око будет фиксировать все без обмана. Ну и что? Те, у кого есть совесть, и так действуют в согласии с нею, а тех, у кого ее нет, никакой УИФ не образумит. Разве что наоборот!

– Достаточно, Миних, – сердито прервал его президент, – мы уже знакомы с этой аргументацией.

Вообще, – продолжал он, – мне кажется, что не все приглашенные уяснили себе цель нашей встречи. Сегодня предполагалось впервые вынести идею профессора Эркотти на рассмотрение ученых. Мы далеки от попыток проталкивать ее любой ценой. Предстоит перенести обсуждение в специальные комиссии, скрупулезно взвесить все «за» и «против», оценить проект со всех мыслимых позиций – нравственной, экономической, методологической, технической и так далее. Вся эта работа впереди, и уже то обстоятельство, что Всевидящее Око встретило не только одно яростное отрицание, но и сочувствие таких видных специалистов, как профессор Винфред, дает основания не относить его к числу сумасбродных замыслов… Прежде чем разойтись, я предоставляю Эркотти слово для заключения.

– Мне нечего пока добавить к сказанному. Хочу лишь заверить, что я и мои сотрудники с предельным вниманием отнесемся ко всем высказанным здесь соображениям. – Он замолк на минуту, а затем театрально поднял руку, указывая пальцем на купол зала. – Кстати, считаю своим долгом сообщить высокому собранию, что в порядке эксперимента мы сочли возможным подвесить здесь действующую модель Всевидящего Ока.

Эффект этих слов был неописуем. С минуту в помещении царила ошеломляющая тишина. Затем все повскакали со своих мест и сломя голову ринулись к выходу. Началась давка, ученые мужи прокладывали себе путь, пуская в ход плечи и локти, казалось, люди спасаются от пожара. Там и здесь слышались истерические выклики, возгласы возмущения, стоны боли.

Воронихин несся с толпой. В первые секунды он даже не пытался осознать, что случилось, какая сила заставила его поддаться общей панике. Безотчетный страх побуждал всех поскорее вырваться наружу. К счастью, миновав коридоры и очутившись в просторном вестибюле, люди начали рассеиваться. Он мысленно отругал себя за неуравновешенность и стал приводить в порядок помятый костюм. Окружающие тоже постепенно избавлялись от наваждения, но, приходя в себя, стеснялись смотреть друг другу в глаза и торопились покинуть Дом.

У выхода до него донесся чей-то приглушенный голос; похоже, человек пробормотал сам себе: «Не хотел бы я быть на месте этого УИФа. Такого он насмотрится и наслушается!»

* * *

Воронихин добрался домой поздно вечером. Наскоро проглотив невкусный ужин, состряпанный кухонным роботом, он вышел на террасу, где имел обыкновение спать. Южное небо, щедро усеянное звездами, всегда успокаивало его, обволакивало, настраивая на безмятежный лад. Но сегодня что-то изменилось. Звезды глядели вниз не безучастно, а будто пристально за ним наблюдая. Целая стая соглядатаев, от которых никуда не укрыться! Предостерегают и в то же время подстерегают. Укоряют, грозят и одновременно ждут от него чего-то, даже требуют. Такое ощущение, словно стоишь голым в свете юпитеров перед молча и сурово взирающей на тебя Вселенной.

Воронихин поежился. Странная вещь – человеческая психика. Впрочем, через день-два это острое ощущение обнаженности или, скорее, незащищенности пройдет, забудется, все станет как прежде. Иначе было бы худо!

* * *

Граф Петр Алексеевич Пален, генерал от кавалерии, санкт-петербургский военный губернатор, он же первоприсутствующий в коллегии иностранных дел, он же главный директор почт, он же генерал-губернатор Курляндии, простился с женой своей графиней Юлианой, сел в карету и приказал везти себя в Зимний к царевичу. Визит был рискованный, в последнее время император подозрительно относился к старшим сыновьям, и у него были свои доносители. Однако другого выхода не видно, одной перепиской ничего не решить, нужна личная встреча. И Пален отважился. В конце концов, формальный предлог у него припасен! Александр значится инспектором пехоты, губернатор обязан передать ему высочайшее указание: не допускать никаких отклонений в цвете сукна, из коего шьются солдатские мундиры, а паче таковое случится – карать безжалостно.

Состояние духа было у Палена тревожное. Вот уже почти полгода не удается получить согласие наследника престола на исполнение задуманного плана. А между тем тучи сгущаются. Давеча губернатор после очередного доклада императору собрался откланяться, но тот вдруг задержал его вопросом: был ли Пален в Петербурге в 1762 году, когда злоумышленники лишили трона и жизни государева отца Петра Федоровича? Он ответил, что был. «А какое участие имели в том, что происходило?» – «Да никакого. Какубалтерн – офицер, я на коне, в рядах полка, был только свидетелем. Но почему, ваше величество, ставите мне такой вопрос?» – «Да потому, что хотят возобновить 1762 год». И уставился испытующе. Глаза, стеклянные, матово-голубые и в обычное время навыкате, от напряжения вылезли из орбит, шея вздулась горбом, непомерно маленькая головка вздернулась, от скошенного носа остались видны одни ноздри.

Ох и натерпелся Пален страху, чуть было не поддался панике, не бросился в ноги с повинной. Но тогда бы не избежать ему дыбы. Других выдашь – себя не спасешь. Да и, возможно, ничего толком Павел не знает, так, смутные подозрения, проверяет на авось. Как бы то ни было – надо идти до конца. Все эти мысли пронеслись в голове за долю секунды. Бешеным усилием воли Пален взял себя в руки, не обнажился ни малейшим признаком. И ответ нашел неожиданный: «Да, государь, есть заговор, я и сам к нему принадлежу. Мог ли я иначе знать, что замышляется, если б не принимал участия? Будьте спокойны, вам нечего опасаться, я держу все нити в своих руках, и очень скоро вы обо всем узнаете».

Император поверил, успокоился, даже похлопал по плечу и отпустил с богом. И на сей раз выручили Палена находчивость и нахальство. Только надолго ли? Кто-то предупреждает Павла, скорей всего Кутайсов что-то пронюхал. Мудрено ли, если в дело вовлечены десятки людей, чуть ли не вся знать. Теперь медлить дальше смерти подобно, над головой занесен меч дамоклов. Никите Панину хорошо, вдруг подумал Пален завистливо, он в первопрестольной отсидится, а будет удача – прискачет лавры пожинать.

Великий князь встретил его по своей всегдашней манере ласково, обходительно. На вопрос, как почивал, ответил с улыбкой: «Что мне сделается, я молод». Но глаза у него были покрасневшие, лицо бледное, жесты нервические. По всему видно: и ждал он этого решающего разговора, и страшился его.

Александр выслал слуг, попросил жену присмотреть, чтобы никто их не потревожил, и провел гостя в ванную комнату. Здесь они могли говорить, не боясь нескромного уха. Царевич усадил Палена в кресло перед туалетным столиком, а сам сел наискосок, так, чтобы собеседник глаз его не видел. Непрост, весьма непрост, подумал царедворец. Кажется, Лагербиерне, шведский посол в Париже, сказал о нем: «Тонок в политике, как кончик булавки, остер как бритва, и фальшив, как морская пена». Но ведь и мы не дурни.

Пален начал издалека, с иностранных дел. Рассказал о вестях из Парижа: там, похоже, смута на исходе, первый консул прибрал к рукам всю власть, прочие два у него на положении марионеток, ходят слухи, что вот-вот Наполеон наденет себе на голову императорскую корону.

И ввернул:

– Ваш батюшка, когда я ему о сем докладывал, изволили сказать, что-де неважно, кто во Франции царем будет, лишь бы царь был. Весьма опасное заблуждение. Так ведь только поощрить бунтовщиков можно. У монархического правления два главенствующих принципа: самодержавие и легитимность. Поставь последнюю под вопрос, и все покатится. Как в Речи Посполитой, где в свое время додумались королей избирать на сейме.