Текст книги "Рыжий город, или Четыре стороны смеха (сборник)"

Автор книги: Георгий Голубенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Рецепт долголетия

Вот правду говорят, что лучший доктор – это семейный. Он приходит к вам как к себе домой, знает ваш организм как свои пять пальцев…

У меня, например, такой есть. Зовут его Ленчик.

Мы дружим с ним уже много лет, и он меня полностью устраивает. Хотя по профессии он гинеколог. Когда меня начинает что-нибудь беспокоить, я как цивилизованный человек не занимаюсь самолечением, а обращаюсь к врачу. То есть к Ленчику. Он долго выслушивает меня, теребя свой бесконечный нос, и наконец изрекает:

– Ну что тебе сказать, Георгий?.. Что касается моей специальности, то с этой стороны я, в данном случае, у тебя никаких серьезных отклонений не вижу…

После чего я успокаиваюсь, и мы оба с сознанием выполненного долга выпиваем по рюмке.

Но с самым замечательным семейным доктором я познакомился еще в детстве. Это была наш участковый терапевт Розалия Генриховна Сулькина. Пожилая дама весом в центнер, постоянно кашляющая, чихающая и держащаяся за печень, она поднималась к нам на второй этаж так, как будто взбиралась на Эверест. И потом долго отдыхала в дверях, вытирая обильный пот и преодолевая одышку.

– Ну? – укоризненно спрашивала она наконец. – И зачем вы меня сюда вызывали, на такую вот высоту?!

– Так видите ли, Розалия Генриховна, – извиняющимся голосом начинала мама, – переболели мы тут все. У меня вот температура тридцать восемь… Слабость… Видимо, грипп…

– Это у вас грипп?! – презрительно глядя на маму, перебивала ее Розалия Генриховна. – Вот у меня таки грипп!.. Подумаешь, тридцать восемь! У меня сорок два третью неделю держится. А слабость какая! Перед глазами круги!.. Ноги подкашиваются!..

– Так вы бы присели… – начинала волноваться мама.

– Да что там «присели», – отмахивалась Сулькина. – Мне бы сейчас прилечь надо, прилечь! Причем недели на две!..

И она обводила взглядом нашу квартиру, как бы отыскивая себе место, куда бы это ей на две недели прилечь.

– Хотя что это я говорю… – тут же обрывала она себя. – Разве я могу себе это позволить? У меня же еще пять вызовов! Я даже в аптеку сходить не успеваю, чтобы купить себе лекарство… Ой, что-то мне совсем нехорошо стало… Сейчас упаду…

И она грузно опускалась на стул.

– Так, может быть, я схожу? – робко предлагала мама, вставая с постели.

– Куда?

– В аптеку. Вам за лекарством.

– Ну это же неудобно, – останавливала ее Сулькина. – Все-таки вы больная – я врач… И потом, что, мне уже, кроме вас, за лекарством некому сходить? Вот супруг ваш, например, пусть сходит. Что это он на диване лежит?

– Так это у него радикулит, – оправдывалась мама. – Он подняться не может…

– У него радикулит?! – переспрашивала Сулькина, тыча в папину сторону толстым дрожащим пальцем. – Да на нем еще воду можно возить! Нет, я вижу, что он лежит, но я же слышу, что он не кричит!.. Вот у меня радикулит! Это да! Я кричу двадцать четыре часа в сутки. Не прекращая ни на минуту!.. Такая боль!..

– Но сейчас вам, наверное, легче? – с надеждой спрашивал папа, кряхтя поднимаясь с дивана.

– Это почему вы так думаете? – удивлялась доктор.

– Ну сейчас же вы не кричите…

– Пожалуйста… Я могу начать! Я сейчас так закричу, что у вас тут у всех барабанные перепонки полопаются!.. Но зачем? Разве меня кто-нибудь услышит?..

– Знаете, – сочувственно говорил папа, – мне в таких случаях жена делает массаж поясницы. Очень помогает…

– Как вы говорите? – заинтересовывалась Розалия Генриховна. – Массаж? А ну давайте пусть она мне сейчас сделает!.. Кстати, заодно и пропотеет. Ей это очень полезно. А вам, наоборот, полезно немного пройтись. Размять свои залежавшиеся суставы. Поэтому я вас очень прошу: пойдете в аптеку, так возле нее – детский сад… Заберите оттуда моего внука Павлика. Он скажет, куда себя вести. Он привык. Его каждый день пациенты домой отводят… Ну давайте, что это у вас за массаж? – продолжала она, укладываясь на освобожденный папой диван. – Да, минуточку, может быть, у вас есть еще какие-нибудь жалобы? На сердце, например?

– Да нет, – говорила мама, – с сердцем у нас пока все в порядке…

– Это хорошо, – удовлетворенно кивала Сулькина. – А то бы я вам сейчас у себя такую стенокардию продемонстрировала, что вы бы даже забыли про мой радикулит…

– Зато у нас вот бабушка приболела, – продолжала мама, массируя доктора. – Давление у нее высокое. Сто восемьдесят на сто двадцать…

– Да что вы говорите?! – изумлялась Розалия Генриховна. – Неужели сто восемьдесят на сто двадцать?! И бывают же такие счастливые люди!.. Высокое!.. Я уже не хочу вас пугать, но у меня это самое давление на такой заоблачной высоте, что его уже никакими средствами не собьешь! Только при помощи истребителя!.. И что же? Мне теперь не идти на работу? Или, не дай бог, на базар?!

– Какой базар?! – ужасались мои родители. – А вдруг вам там станет нехорошо?

– Обязательно станет! – соглашалась Сулькина. – А как же иначе? В данном случае шансы выжить практически сведены к нулю! Но на базар же все равно кто-то должен идти! А кто? Может быть, мой зять – этот бытовой пьяница? Или дочь-бездельница? Кто, я вас спрашиваю?! Вот разве что сынишка ваш сбегает, вместо того чтобы телевизор смотреть…

– По поводу сына мы с вами тоже хотели проконсультироваться, – извиняющимся голосом вставляла мама. – Он у нас скарлатину перенес несколько дней назад… Так можно ему уже в школу идти или нельзя?..

– В школу – нельзя, – категорически заявляла доктор. – Еще перезаразит там всех. А на базар – можно. Я бы там этих спекулянтов сама бы всех перезаразила, если б могла! Но их же никакая холера не берет. Так что иди, детка, иди… Там у меня в сумке деньги лежат, и список я уже для тебя составила…

– Но с поясницей-то вам хоть легче становится? – спрашивала у нее мама, не прекращая массаж.

– Вы знаете, да! – отвечала доктор. – У вас таки действительно золотые руки… Но разве это может облегчить мои главные страдания? Вот если бы вы этими золотыми руками задушили моего зятя, я бы, конечно, почувствовала облегчение… А так… Все мои болячки исключительно от него. И давление у меня от него поднимается, и температура. А если что-нибудь иногда и падает, так только гемоглобин. Я уже думала найти какого-нибудь физически крепкого мужчину, который бы мог с ним просто поговорить… Но где? Мужа, который любил меня больше жизни, я потеряла десять лет назад. Остальные мужчины, которых любила я, потеряли меня еще на десять лет раньше… А этот негодяй просто составил себе пятилетний план по сведению меня в могилу!.. И я боюсь, что к наступающим первомайским праздникам он таки перевыполнит его досрочно…

Тут Сулькина начинала горько рыдать.

– Так, может быть, я с ним поговорю? – спрашивал мой не очень физически крепкий, но очень сердобольный папа.

– Нет, ну зачем же? – вяло сопротивлялась Розалия Генриховна. – Вам и так уже и в аптеку для меня идти, и за Павликом… Хотя, если вы настаиваете… Там, рядом с нашим домом, пивной ларек. Этот алкоголик со своими дружками как раз в это время опохмеляется… Как увидите самую бандитскую физиономию – смело подходите. Это он и есть. И скажите ему так: если ты, мерзавец, еще один раз поднимешь свой голос на доктора Сулькину или даже поднимешь на нее руку!.. на эту святую женщину!.. опытнейшего терапевта, которая каждый день ставит на ноги весь район… – я тебе так врежу по морде, что ты аж упадешь!.. А еще лучше знаете что? Вообще ничего ему не говорите. А просто подойдите и сразу врежьте!

– Не объясняя, за что? – удивлялся папа. – Но он же меня прибьет!

– И очень хорошо! – торжествовала Сулькина. – Так, значит, вы сами убедитесь, с каким хулиганом мы в данном случае имеем дело!

И что вы думаете? Папа, забыв про свой радикулит, шел покупать доктору Сулькиной лекарства, потом – забирать ее внука, потом – получать по физиономии от ее зятя. Я, наплевав на скарлатину, бежал, как говорят в Одессе, делать ей базар. Мама, преодолевая свой грипп, делала ей массаж. А наша престарелая бабушка тихо радовалась, что давление у нее все-таки – тьфу-тьфу-тьфу! – не на такой немыслимой высоте, как у нашей несчастной докторши, а значит, никаким таким истребителем ее, то есть бабушку, в ближайшее время никто истреблять не будет.

То есть, решая катастрофические проблемы нашего семейного доктора, мы как-то забывали о своих незначительных неприятностях.

Что же касается самого доктора, то она, между прочим, дожила до девяноста лет. Так что свои невероятные беды и страдания она, видимо, сильно преувеличивала. Понимаете зачем? Ну конечно! Просто она знала великий секрет врачевания: для того чтобы человеку стало легче, он должен увидеть перед собой другого человека, которому еще тяжелее, чем ему! Иногда это действительно может поставить пациента на ноги. И уж, во всяком случае, всегда улучшает ему настроение.

И еще она говорила, будучи уже в глубоко преклонном возрасте:

– Ну, допустим, я таки да умру… И что же? Эти мерзавцы родственники устроят себе по этому поводу пьянку сначала на моих поминках, потом на девять дней, потом на сорок… А фига с два! Такого вечного праздника они у меня не заслужили!..

По-моему, эта мысль – блестящий рецепт долголетия.

Суд Соломона

Ну кого сегодня в Одессе может удивить рухнувший от старости дом или, скажем, балкон?.. О кирпиче, упавшем с балкона на голову, я вообще не говорю. Упал и упал. Кто обращает внимание! Особенно если не на тебя…

Но так было не всегда. Первая трехэтажка, рухнувшая в центре нашего города в далекие времена моей молодости, привлекла к себе, помнится, такое количество местных жителей и приезжих, что жильцы, в последний момент выскочившие из-под нее, чувствовали себя чуть ли не именинниками.

– Главного секретаря обкома хотим!.. – митинговали они. – Вот пусть он приедет сюда и увидит, до чего довели жилфонд жэковские начальники!..

И жильцов за такие смелые речи никто не разгонял, не преследовал. Нет, что ни говори, а первым всегда многое позволяется…

Но все же через пару часов, когда к бывшему дому подъехало несколько автомобилей, из которых вышла группа холеных, одинаково одетых мужчин, возникло некоторое оцепенение.

– Секретарь приехал, – зашептали вокруг. – Секретарь!..

– Здравствуйте, товарищи жильцы! – сказал секретарь, подходя к жильцам, толпящимся среди развалин. – Я слышал, возникла потребность поговорить… Может быть, какие-нибудь жалобы, вопросы?..

– Да уж, конечно… – зашумели пострадавшие. – Вот, посмотрите… А мы ведь писали, сигнализировали… Пятнадцатый год без ремонта…

– Гунько! – произнес секретарь, не оборачиваясь к сопровождающим.

– Здесь! – подскочил к нему человек с портфелем под мышкой.

– Ты что ж это, твою… не реагирываешь? Вот, товарищи обеспокоены. Наверное, не без причины…

– Виноват, товарищ секретарь! – побледнел подскочивший. – Готов, так сказать, если прикажете, понести… Но только как же это не реагирываю!.. Можно сказать, денно и нощно… Вот, в прошлом месяце по этому дому трубу поменяли… от отопления. Теперь не течет. Пожалуйста, подпись, наряд…

– Угу, – сказал секретарь, взглянув на бумажку. – Значит, по отоплению сняли вопрос…

– Так точно.

– Ну, это хорошо. Как-никак дело идет к зиме.

– Да при чем здесь труба!.. – заволновались жильцы. – Вот же стены уже!..

– Так и стены мы держим, товарищ секретарь, так сказать, на контроле. Вот, взгляните, решение от двадцать четвертого четвертого семьдесят четвертого. Установить две подпорки. И установили бы, просто праздники начались майские, а потом сразу ноябрьские… Да я вообще этот дом лично курирую. Вот пенсионер Крутов с третьего этажа жаловался, что у него лестница обвалилась. Так что ж мы, не понимаем, что ему в его возрасте каждый раз с третьего этажа без лестницы… Ну, спускаться, может, оно и быстрее получается… а обратно потом по водосточной трубе?! Правильно я говорю, пенсионер Крутов?

– Так что, вы поставили ему лестницу?

– Поставили!.. В план… Что ж вы молчите, Крутов? Или вы опять недовольны? Что я, вам не помог? Я же вам лично, этими вот руками показывал план. Или не показывал?.. И по крыше у нас оригинальные задумки имеются. В смысле покрыть ее наконец. Вот проект.

Секретарь посмотрел на проект.

– И что, уже начали?

– Начали, – твердо отрапортовал подскочивший. – Можно подняться взглянуть!.. Нет, я же не говорю, что на этом объекте уже и придраться не к чему. Имеются, конечно, отдельные недоработки. Но зачем же они так все черной краской?..

– М-да, товарищи, – сказал секретарь, строго посмотрев на жильцов. – Действительно, нехорошо. Вас тут послушать – выходит, мы не заботимся о народе. А мы заботимся. Недавно народу Зимбабве послали партию ватников. А как же иначе? Ведь когда-нибудь их зимбабвийским внукам вместе с нашими правнуками предстоит жить одной большой, дружной семьей в прекрасных дворцах, построенных из стекла и бетона!.. Вот о чем я бы сейчас думал на вашем месте, а не о каких-то там мелочах!..

И секретарь уехал. А толпа еще долго стояла, зачарованно глядя на горизонт, открывшийся на месте рухнувшего дома…

– Да сколько же это может продолжаться? – спросил у меня незнакомый мужчина, с которым мы вместе наблюдали эту картину. – Когда же мы наконец перестанем им верить?! И вообще – кто мы такие, в конце-то концов?

По-моему, я знал, что ему ответить. Но для этого мне бы пришлось рассказать ему целую историю. А я не хотел. Как-никак чужой человек… Рассказываю ее вам.

Примерно за десять лет до описанных выше событий, то есть где-то в середине шестидесятых годов, когда у руководства нашей страны возникла странная идея повернуться наконец «лицом к человеку», одесским старым большевикам было разрешено создать себе дачный кооператив. Под это гуманное дело большевикам в курортном селе Черноморка был выделен довольно-таки большой придорожный овраг.

Практичные дети и внуки революционеров быстро сколотили себе на его склонах незамысловатые халабуды со всеми неудобствами и принялись в меру сил отдыхать. Сами же большевики построили себе в овраге беседку и стали каждый день проводить партийные собрания. Проходящие мимо оврага немало удивлялись, бывало, заслышав из него голоса, требующие немедленно пригвоздить к позорному столбу американских империалистов. Иногда у большевиков по какому-нибудь незначительному поводу возникала товарищеская дискуссия. Тогда из оврага долетало что-нибудь еще более интригующее, например: «А вас, уважаемая товарищ Эльвира Спиридоновна, за такие слова в тридцать седьмом году я бы с удовольствием поставил к стенке!»

Впрочем, заканчивались эти собрания всегда единодушным и единогласным принятием резолюции, что было, честно говоря, заслугой только одного человека, а именно – постоянно председательствующего Соломона Марковича Разина. Дело в том, что, кроме массы других достоинств, Соломон Маркович обладал еще одним, абсолютно бесценным для председательствующего на большевистских собраниях. Он был совершенно глухой. Более того, стараясь создать себе стопроцентно комфортные условия для работы, Соломон Маркович, несмотря на летний сезон, всегда являлся на собрания в старой меховой шапке с опущенными и завязанными под подбородком ушами. Явившись, он объявлял повестку дня, давал слово первому оратору и сразу же начинал писать окончательную резолюцию. Ораторы спорили между собой, излагая самые разнообразные точки зрения, обвиняли друг друга во всяческих там уклонах, а Соломон Маркович, даже не прислушиваясь ко всему этому, писал и писал свою резолюцию, пока не дописывал ее до конца. Дописав, он звонил в колокольчик и ставил резолюцию на голосование. Естественно, что она никогда даже близко не имела ничего общего с тем, о чем говорили ораторы, но собравшиеся, понимая всю бесперспективность попыток хоть как-нибудь докричаться до председательствующего, в конце концов единогласно голосовали и расходились по халабудам.

Конечно, можно было избрать себе председателя, который бы слышал получше Соломона Марковича и учитывал бы разные мнения, но тогда возникала угроза к концу собрания не получить вообще никакой резолюции. Или еще хуже – получить резолюцию, за которую нельзя было бы проголосовать единогласно! А это среди большевиков, как известно, всегда считалось самым большим несчастьем…

Хотя и Соломону Марковичу порой приходилось несладко. Так случалось, когда на собрании слушался какой-нибудь особенно важный политический вопрос. Например, вопрос о козе, взбудораживший однажды весь кооператив.

Суть его состояла в следующем: был среди старых большевиков один наиболее старый и наиболее стойкий товарищ по имени Агата Федоровна. О ней говорили, что до революции она жила в Париже и даже вдохновляла там одно время какого-то французского писателя-классика. Наверное, так оно и было, но в дни, когда происходила наша история, стоило вам увидеть, как престарелая Агата Федоровна, опираясь на клюку, прогуливается по большевистскому кооперативу, как тут же вам в голову приходила странная мысль о том, что призрак коммунизма, который, как известно, в прошлом веке бродил по Европе, на самом деле никуда не исчез, а просто вышел на пенсию и теперь бродит у нас по оврагу. Знавала она лично и самого вождя мировой революции. Причем в те незапамятные времена, когда этот величайший мыслитель всех времен и народов, будучи заочником казанского университета, все никак не мог пересдать свою тройку по логике.

Так вот, у этой самой Агаты Федоровны была собственная коза. Обычно она сидела на веранде Агатиной дачи, привязанная к ножке стула, в то время как сама Агата, сидя на стуле, переписывала набело протоколы партийных собраний, время от времени зачитывая козе наиболее эффектные места. Наверное, молодая коза вдохновляла Агату Федоровну, так же как она в свое время своего писателя-классика…

Каждую осень, уезжая в город, Агата оставляла козу местной почтальонше Дуне. Весной забирала обратно. И вот однажды произошло непредвиденное: Дуня отказалась возвращать животное!.. Исчерпав все доступные ей средства воздействия на вероломную почтальоншу, а именно: уговоры, крики и даже угрозы пожаловаться на самый верх, то есть начальнику местной почты, Агата обратилась за помощью к товарищам по борьбе. Тогда-то и состоялось то самое историческое собрание, безусловно, навсегда запечатлевшееся в памяти и у большевиков, и у приглашенной на него беспартийной Дуни, а также у представителей прессы, которые в лице тогда еще малолетнего автора этого рассказа подслушивали из лопухов.

Учитывая сложность вопроса, Соломон Маркович в тот день председательствовал без меховой шапки и даже постоянно прикладывал к уху лейку для наливания молока, заменявшую ему слуховой аппарат. Первой говорила Агата Федоровна.

– Дело тут не в козе, – сказала она. – Вопрос в той самой проклятой частной собственности, которую я лично ненавижу всей своей большевистской душой! Поэтому меня обладание козой уже испортить не может!.. А вот если козу будет иметь такой еще мало воспитанный член нашего гармоничного общества, как почтальонша Дуня, то я боюсь, что в конце концов она, то есть коза, стащит ее, то есть почтальоншу, в болото мелкобуржуазной идеологии…

Потом председательствующий дал слово Дуне.

– Я про вашу ту… идологию, може, чого и не понимаю, – сказала она, – я знаю одно: пока коза жила при большевиках, они ее не кормили, а только пытались доить… Потому – не отдам! Ни за какие деньги! А если и отдам… То тогда пускай Агата Федоровна скажут мне, за какие…

Собрание крепко задумалось. И было о чем. С одной стороны, коза, конечно, Агатина, но с другой – отобрать ее у почтальонши, думали большевики, значило бы обидеть трудовое крестьянство. А по всему было видно, что Дуня представляет здесь именно этот глубоко прогрессивный класс. Ну не интеллигенцию же, в конце-то концов!..

Все взоры обратились к Соломону Марковичу. И Соломон рассудил так, как и должен был рассудить человек, носящий это библейское имя:

– Приведите козу! – сказал председательствующий.

Козу привели.

– А теперь вы, дорогой товарищ Агата Федоровна, идите к себе на дачу, а вы, Дуня, домой. За кем пойдет коза – та и хозяйка.

Женщины направились в разные стороны, и тут всем присутствующим вновь было явлено великое торжество идей казанского троечника: коза дернулась было за почтальоншей, но вдруг остановилась, повернулась в другую сторону и обреченно потрусила за товарищем Агатой Федоровной…

Вот эту историю я и должен был рассказать моему случайному собеседнику тогда, у рухнувшего дома, в ответ на его вопросы: «Да сколько же все это может продолжаться?» и «Кто же мы такие, в конце-то концов?»

А закончил бы я ее так:

– И знаешь, мой неизвестный друг, чем дольше я живу, тем больше мне кажется, что дело здесь вообще не в секретарях и не в большевиках, а дело здесь в удивительной способности нас всех, рожденных на этой земле, дернуться иногда в сторону нормальной жизни, но тут же повернуться и снова брести по оврагу за каким-то очередным призраком.

И продолжаться это будет до тех пор, пока представительницы прекрасной половины нашего населения не перестанут быть вот такими же наивными козочками, а представители сильной половины – соответственно…

Спасибо за понимание.