Текст книги "Лебединая песня: Несобранное и неизданное"

Автор книги: Георгий Голохвастов

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

* * *

Добрый друг, Дмитрий Антонович,

 
Напрасно резкостью суда
Меня смутить хотел Мансветов:
Встречаю праздный толк всегда
Я в духе Пушкинских заветов.
К себе в своем искусстве строг,
Я знаю сам себе и цену
И не хочу топтать дорог
На пиерийскую арену.
 
 
Кто видит в творчестве и цель,
И путь, и в нем самом – награду,
Тот счастлив творчеством… И мне ль
Роптать, познав его отраду.
Я ведал творчество, а в нем –
Труда взволнованного сладость,
И поэтический подъем,
И эстетическую радость.
 
 
Творец не может брать в расчет,
Что кто-то, не поняв, осудит:
Где мысль его – он там живет,
Ни для кого ее не нудит.
И, право, я не виноват,
Что вольных грез полет не связан,
Что мир их шире во сто крат,
Чем тот, что критикой указан.
 
 
Пусть под запретом был запас
Того, чем жизнь души богата,
И пусть поэзия до нас
Была по-детски глуповата, –
Но душен стал душе мирок,
Где все певцы с жеманной негой
Жуют для тусклых пресных строк
Свое затасканное «ego»!,.
 
 
О, нет!.. Пусть брань… Я всё равно
Храню уверенность живую,
Что слову русскому дано
Объять и мудрость мировую.
 

2 марта 1941 Нью-Йорк

* * *

 
На люстре с подвеском граненым
Луч солнца сдружился и в нем
Оранжевым, синим, зеленым
И красным играет огнем.
 
 
Для счастья так мало нам нужно…
Не свет ли улыбкой одной
Весь мир с его скорбью недужной
Зажжет нам надеждой цветной?..
 
 
Я счастьем живу немудреным
И радуюсь, миг улуча,
Оранжевым, синим, зеленым
И красным отливам луча.
 
 
* * *
Друзьям, собравшимся в Париже,
Чтоб справить Праздник Полковой,
Я шлю привет далекий свой
И словно делаюсь к вам ближе,
Согрев мечтою стих живой.
 
 
Друзья, с седыми головами,
Но в сердце с грезой молодой,
Вступаю я в ваш круг…Я с вами,
Усталый, старый и седой,
Но неизменный под бедой.
 
 
Пусть время многое сгубило,
Пусть голос стольких близких смолк.
Но не изжить того, что было,
И сердце любит, как любило,
Наш незабвенный славный Полк.
 

* * *

 
Когда не вере, а безверью
Мы поручаем нас вести
К Познанью тайн за райской дверью,
Тогда теряются пути.
 
 
Всё гуще мрак предубёжденья,
И дивный Божий мир – пустырь,
Когда слепого от рожденья
Ведет незрячий поводырь.
 

* * *

 
Вечер ветром пахнул неожиданным;
После серого слезного дня
Запад вспыхнул пожаром невиданным,
Разливанное море огня.
 
 
Это мечет вулкан разъярившийся
Пламень лавы потоком густым
И Помпею, мираж, нам приснившийся,
Вечным делает сном золотым.
 
 
Это грудь мирозданья проколота
Исполинским мечом-кладенцом,
И вливается в море из золота
Пламеносная кровь багрецом.
 
 
Это благости Божьей мистерия,
Часа Судного <слышен> набат:
Окровавленный мир у преддверия
Золотых распахнувшихся врат.
 
 
Пусть же ночь, по-старушечьи шаркая,
Всё погасит крылом темноты,
Ведь на сердце останется яркая,
Незабвенная радость мечты.
 

* * *

 
Грустит, ветшая, мельница;
Печальна старость лет…
«Что ленишься, бездельница,
Иль, скажешь, ветра нет?!.»
 
 
О, как укоры тягостны…
И горестен ответ:
«Есть ветер прежний, радостный,
Да крыльев больше нет…»
 

* * *

 
Тепло и мирно. Спит погост
Средь тишины ветхозаветной;
И радуги-завета мост
Сияет аркой многоцветной.
 
 
Куда дорога?.. Ни межи
В полях лазурных к тайне вечной…
А над могилами беспечно
Резвятся шустрые стрижи.
 

* * *

 
Песни – отсветы напевные
Давних радостных огней,
Отголоски задушевные
Сказок, былей прошлых дней.
 
 
Неозлобленный, без ропота,
Без тоски и горьких слов,
Я внимаю ласке шепотной
Снова снящихся мне снов.
 
 
Снова светит жизни тягостной
Счастья радужный опал;
Сердцу сладостно и радостно,
Что я счастье это знал.
 
 
Всем вам, спутники дорожные,
Братски близкие друзья,
<Сердца> отклики неложные
Посвящаю снова я.
 
 
Всем вам, призраки заветные
С милым смехом, с негой глаз,
Тени, ныне безответные,
Вам пою я лишний раз.
 
 
Где б вы ни были – услышите,
Отзоветесь сердцу вновь,
Одинокое утишите
Сердце, знавшее любовь.
 

* * *

Сбираю выпавшие перья

Из крыльев радужных его.

А. Н. Майков

 
Не знаю, ангел или демон
Сейчас провеял здесь крылом:
Звезду я видел над челом,
Я слышал песнь, хоть сам был нем он.
И, пролетев, он из крыла
Рассыпал радужные перья…
Кто б ни был он – без суеверья
Я их собрал… Душа светла…
Душа светла! И, замирая,
Мне песня слышится вдали
То светлым отголоском рая,
То грешным откликом земли.
 

* * *

 
Золотых подсолнечников донца
Повернулись к ночи на закат.
Я в полях иду на запад солнца,
А поля молитвенно молчат.
 
 
Ветер веет влажною прохладой;
В час зари, по навыку веков,
Тянет к дому медленное стадо
С однозвучным звяканьем звонков.
 
 
И на дудочке оборванный подпасок
Выдувает жалостный напев;
А на небе нити нежных красок,
Расплываясь, меркнут, отгорев.
 
 
Свет и сумрак в смене их исконной;
Жизнь со смертью об руку рука…
Шаг времен… И в душу негой сонной
Свой покой вливают мне века.
 

<(ИЗ ГЕТЕ)>

 
Вершины гор объемлет
Покой;
Уж сумрак дремлет
В верхушках хвой.
Ни дуновенья не слышно… Тишь…
Молчат и птицы под кровом бора;
Повремени лишь! Скоро
И ты глаза смежишь.
 

* * *

 
Как часто, в горестях изгнанья,
Затеплив памяти свечу,
Былому трепетную дань я
Любви признательной плачу.
 
 
На крыльях вдаль несут мечтанья,
И сердцу, верному ткачу,
Отрадно ткать воспоминанья,
Как разноцветную парчу.
 
 
Идет видений вереница,
Мелькает ряд картин живых,
Как за страницею страница
Счастливых былей полковых.
 
 
Вновь вкруг меня Петра столица,
Родных казарм я чую зов,
Я вижу памятные лица
И слышу отзвук голосов.
 

К ЛЮБОВНЫМ ЭЛЕГИЯМ

 
«Певец ленивый праздных дней, –
Так змеи зависти шипели, –
Бесплодно сгубишь неужели
Ты силы юности своей?
Ведь в жизни есть иные цели!..» –
 
 
Что ж? быть ли мне бойцом в строю,
Как встарь мои солдаты-деды,
Мечом рубиться и победы
Стяжать венец, купив в бою
Чужою смертью жизнь свою?
 
 
Иль, записавшись в адвокаты,
Истратить в тяжбах сердца жар
И красноречья гибкий дар
Для прославленья… ради платы
Нести на форум… на базар?
 
 
Нет, зависть бедная слепая!
От дел минутных ждать нельзя
Нетленной славы бытия:
Поэта лавры избирая,
Венца бессмертья жажду я.
 

ДОЖДЬ

Сонет по Пастернаку

О. Н. Анстей

 
Тугой брезент небес промок от влажной ноши;
Как ипохондрик, день нечесан и небрит;
И дождь-рецидивист, запойный ипокрит,
Канючит голосом слезливого святоши.
 
 
Косая стрелка струй молотит макинтоши,
Как в бубен, в зонтик бьет, с размаху бередит
Ударами монет рубцы панельных плит
И мечет денежки прохожему в калоши.
 
 
А ветер, верткий шут, под хмелем натощак,
Хватает брызги с крыш в озябнувший кулак,
Чтоб вдруг швырнуть в лицо, как пригоршню горошин.
 
 
И город-водолаз сквозь колокол-колпак,
Как рыба, смотрит ввысь… Он тоже огорошен…
Как долго душ берет сегодня Пастернак.
 

* * *

 
Ему внимали мы… И жив меж нами он
Всего высокого незыблемым заветом:
На лютне, навсегда оставленной поэтом,
Не смолк правдивых струн простой и частый звон.
 
 
И дышит песнь его, как незабвенный сон,
Раскатом соловья, сиренью, бабьим летом,
Седых колоколов призывами и светом
Лампад, мерцающих у дедовских икон.
 
 
Он крепко Русь любил… В душе родного быта
Мечта вселенская была ему открыта, –
Для самобытного не может двух быть мер
 
 
И для прекрасного везде одна орбита:
Любви и мира путь… И вера в них К.Р.
В венке поэзии не будет позабыта.
 

ПОЭТ – ПОЭТУ

Сонет

КиреСлавиной

Седьмь грехов смертных, им же

противостоят честные добродетели:

гордость – смирение

сребролюбие – нелюбостяжание

блуд – целомудрие

гнев – кротость

чревоугодие – воздержание

злость – доброжелательство

уныние – упование

Из Православного Сборника для мирян.

Стр. 19.

 
Соблазнов смертных – семь. Из них ужасней всех
Недуг уныния – порок первоверховный;
Он в сердце вьет гнездо и сточит дом духовный,
Как в скорлупе червяк незримо <ест> орех.
 
 
Допустишь ли, поэт, чтоб ядовитый грех
Созвучиям твоим готовил стих бескровный,
Где не звенит ни страсть, ни светлый клич любовный.
Ни трепетный восторг, ни беззаботный смех.
 
 
Певец, гони хандру, как вора от порога!
Пусть боль твоя, и скорбь, и горе, и тревога
Всё ж упованием немеркнущим звучат.
 
 
Для бодрого цветет избытком грез дорога,
Ему весь мир открыт, он жизнью чувств богат,
И радость в творчестве, прочувствовавшем Бога.
 

* * *

 
Терзанья ревности хочу лечить забавой…
Кто проиграл в любви, тому в игре везет!
И в клуб меня умчал беззвучный санок лёт…
На выигрыш сейчас и я имею право!..
 
 
Табачный сизый дым плывет волной курчавой;
Облокотясь на стол, безмолвный банкомет
Отсдал, глядит кругом, <затем> ведет расчет
И молча мечет вновь… налево и направо.
 
 
О, счастье, улыбнись! Глаза таят мольбу,
И руки выдают душевную борьбу,
<Рывками> двигаясь в несдержанном азарте.
 
 
А мне, без грез в душе и без морщин на лбу,
Мне только радости – не женщине, а карте
Доверчиво вверять неверную судьбу.
 

МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ

Broadway – theGreat White Way

 
Холодным заревом всю ночь горит пожар,
И в волнах мертвого бестрепетного света
Бурлящая толпа до утра разогрета
Соблазном праздности, вина и женских чар.
 
 
И возбуждение – предательский угар,
Веселость шумная – поддельная монета,
Здесь одиночества тревога приодета
Коварной близостью людских случайных пар.
 
 
Всё лжет – и рюмок звон, и ропот струн певучих,
И смех раскатистый, и шепот слов летучих:
Нет, эта улица – не добрый Млечный Путь.
 
 
Тоски болезненной и в ней предчувствий жгучих
Не может утаить зрачков хмельная муть…
Глаза людей страшны тоскою звезд падучих.
 

НОВЫЙ ЗАВЕТ

 
Нас час ночной страшит глухим напоминаньем
О волнах хаоса. От древнего отца
Давно мы отреклись, и сирые сердца
Тревожит голос бездн глубинным завываньем.
 
 
Но день и ночь – одно. За их чередованьем
Разгадка истины… Не пальцами ль слепца
Нащупываем мы в их лике два лица:
Явленья дробные рождаются незнаньем.
 
 
И наш ребячий страх – наследье косных лет…
Нас солнце разума, грядущих дней завет,
Сзывает, как жрецов для страды урожайной:
 
 
Кто в ткань единую соткет и мрак и свет,
Тому немая тьма не веет в душу тайной
И ужаса тому в стихийных песнях нет.
 

* * *

 
Благословенно в нас дыханье Божества!
И призван человек повелевать вселенной,
В природе растворясь своей душой нетленной,
За Красотой признав державные права.
 
 
Придет, блеснет любовь, как чудо волшебства,
С ней крылья творчество развяжет мысли пленной,
Искусство покорит загадкой вожделенной,
Исканьем истины вновь будет жизнь нова.
 
 
Возжаждет знанья дух, как высшего итога,
Свобода позовет к вратам ее чертога,
Но опыт мудрости постигнет их тщету;
 
 
Поймем мы, что чрез смерть – к бессмертию дорога,
Что только вечность даст блаженства полноту
В святых обителях создавшего нас Бога.
 

Февраль 1950

* * *

 
Давно возвещено в пророческие годы,
Что разделен в себе – стоять не может дом…
И страны казнены страданьем и стыдом
За кровь, пролитую меж братьев в дни невзгоды.
 
 
Блюдите ж жизнь свою, вы, вольные народы!
Пусть лживый змей манит запретного плодом, –
Храните край отцов, их кровью и трудом
Для вас воздвигнутый святой приют свободы!
 
 
Не слышат… тщетен зов… С безумьем игроков
Идут на проигрыш… Смешенье языков –
Как в дни надменные у башни Вавилонской…
 
 
Наш рок неотвратим… Всё громче лязг оков…
И мчатся с топотом тяжелой скачки конской
Четыре всадника в наш мир из тьмы веков…
 

СОЛНЦЕ

Обращенный сонет

 
Слепорожденному, не нужен свет кроту…
Пусть низость говорит: «На солнце тоже пятна!..»
Друзья, отравим ли и мы свою мечту?..
 
 
Благословенный диск! Как мощь его понятна,
Как близость дорога за блеск, за теплоту, –
Не им ли всё живет, всё дышит, всё в цвету?
 
 
Равно благой к дворцам, лачугам и темницам,
Вершит, как пастырь, он заботу Божьих треб.
Святит дома людей, их труд, стада и хлеб,
И радости дарит лесным зверькам и птицам.
 
 
Он мира весть несет испуганным столицам,
С ним миру путь ясней к вратам иных судеб.
Пророчества о них он, лучезарный Феб,
Внушает вдумчивым пастушеским цевницам.
 

ПОД ПЛЕВНОЙ

 
Осман, упорный вождь залитой кровью Плевны
На зов царя идет, склонясь к руке врача.
В бесстрашном сердце – страх: что, если сгоряча
Позором отомстит ему властитель гневный?
 
 
По степи, там, где бой тянулся многодневный,
Раскинут строй полков; под ветром трепеща,
Знамен разодранных колышется парча,
И вдалеке рожок трубит сигнал напевный.
 
 
Здесь – свиты полукруг. Почетный караул.
И белый падишах… Он исхудал, сутул…
Он помнит кровь врагов, победных дней предтечу.
 
 
Замедлил шаг паша… В ушах тревожный гул…
Но русский воин сам ступил врагу навстречу
И саблю пленную герою протянул.
 

* * *

 
Я весь в минувшем дне. В мой мир уединенный,
Как солнце, ворвался застенчивый привет;
Несбыточное дал очей желанных свет, –
О, как возликовал я, гордый и смятенный!
 
 
За полночь далеко… Без сна горю, влюбленный…
Под лампой на столе неконченный куплет;
Напрасно знойный бред хочу вместить в сонет,
Истомных грез прибой оправить в стих стесненный.
 
 
Невыразима страсть… Пылает грудь моя,
И сердце мечется, безумья не тая:
Ему гроза любви и мука счастья внове…
 
 
Свидетельница ночь, – врасплох застигнут я!
О том, что никогда не выскажется в слове,
Пусть скажет запах лип и песня соловья.
 

БЫЛОЕ В НАСТОЯЩЕМ

Надежному другу Дм. Магула –

безнадежный <эксерсис>

 
Я жил… Я пел… И юные экстазы
Душа моя, с жезлом волшебным фея,
Переливала в чистые алмазы
Под колдовскую музыку Орфея.
 
 
Но год отцвел… Я постигал обманы,
Дивясь камней подземных дешевизне…
И вот я здесь, на нашей общей тризне
Лелею зарубцованные раны.
 
 
Душа живет безмолвствующей жрицей,
Надгробный звон растет, звучит .
Былое мнится сказкой-небылицей
И жизнь сама – сомнительной легендой.
 

20 августа 1958 Carmel, N.Y.

СКАЗАНЬЕ О НАРЦИССЕ
СОНЕТЫ

* * *

 
Ура! Да славится Павзаний,
Достопочтенный мифолог!..
Средь Ваших ценных указаний
Старик особенно помог.
Он выдал: сын реки Кефиса
Любил сестру… И предо мной
Явился в яркости двойной
Неизъяснимый лик Нарцисса.
Горю я… Снятся наяву
Виденья огненных фантастов…
Сонеты льются… grace a vous!.
Целую ручки.
Голохвастов.
 

ПОСВЯЩЕНИЕ

1

 
Для сердца Эхо, Миф, и Явь, и Сон – в сродстве.
Как Явь – лишь бытия иного отраженье,
Так отклик жизни – Сон. И явственно сближенье
Меж Мифами и Сном в их тайном существе.
 
 
Таится в мифе сон людской о Божестве;
О человеке Миф – во Сне, где дум броженье,
Как отголосков зов, живит изображенье
Той Яви, где царим мы в целом естестве.
 
 
И в мифе – эхо сна о яви позабытой…
Нет, не безумец тот, кто с грезой неизжитой
О мифе слышит сон, как эхо, наяву…
 
 
Я чую в мифе – явь. О ней преданье влито
В полупризнанье сна… Я этим сном живу,
И эхо прошлого душе моей открыто.
 

2

 
Нарцисс!.. В нем явь и сон сближает миф двойной.
Взлелеянный мечтой, поднесь неистребленной.
И в сказке чувствую я думой углубленной,
Как эхо, истину загадки основной.
 
 
Непонятый Нарцисс! Он не гордец смешной,
Плененный чарами красы самовлюбленной…
О, нет. В себе самом природы раздробленной
Распад преодолел он в косности земной.
 
 
Завет великий скрыт в оправе небылицы,
Как жизнь зародыша внутри яйца-гробницы:
Пусть замкнут внешний мир, как тесное кольцо,
 
 
И пусть мы пленники в кругу его границы,
Но в нем начертано чудесное лицо –
Изысканный Нарцисс, единый и двулицый.
 

24 июля 1939 Нью-Йорк

I

 
С утра был ярок день. И к полдню стало душно.
Я шел по городу… без цели… наобум…
О стены жаркие плескался жизни шум,
Вокруг меня толпа кишела равнодушно.
 
 
А небо в высоте синело так воздушно;
Сквозили облака… Казалось, сразу к двум
Мирам я примыкал: за роем светлых дум
По небу, сын земли, я следовал послушно.
 
 
И вдохновение натягивало лук…
Уж не людских шагов я слышал дробный стук –
В ушах сонет звучал торжественно и четко.
 
 
Я шел, как будто влек стиха желанный звук,
И вышел к площади, где в сквере за решеткой
Фонтаном выведен подземный акведук.
 

II

 
Цистерна плоская; гранитная скамья,
Где можно отдохнуть, где, праздностью влекомый,
Прочтет случайный гость пророка стих знакомый
В поминной надписи, как это сделал я.
 
 
И скупо по стене бессильная струя
Из медной пасти льва сочится в водоемы,
Где, брызжа, плещется и млеет от истомы
Крикливых воробьев проворная семья.
 
 
А наверху стены, склонясь на камень гладкий
И бронзовых одежд своих рассыпав складки,
Застыла женщина… Не нимфа ли ручья?..
 
 
Не знаю почему, но странный трепет сладкий
Я в сердце ощутил, как будто грудь моя
Взволнована была присутствием загадки.
 

III

 
Я у фонтана сел, исполнен грез неясных…
Вязали женщины, дремали старики
И дети бегали, кружась, как мотыльки,
У вылощенных плит, бесчувственно-безгласных.
 
 
Теснились голуби на лапках ярко-красных
И ждали хлебных крох от дарственной руки;
Вокруг своих подруг вертелись, как волчки,
Надутые самцы в томлениях напрасных.
 
 
Под воркованье их, вблизи моей скамьи,
Я глубже уходил в мечтания свои;
Мой взор недвижный был прикован к нимфе-деве…
 
 
Мне душу усыплял чуть слышный плеск струи…
И в шуме смешанном, на солнечном пригреве,
Мне снился давний сон, живой в небытии.
 

IV

 
Как перескажем сон?.. Людская мысль грубей.
Чем сказка-живопись дремотного дурмана…
Нет шума, нет толпы… Нет хилых слез фонтана –
Непрочной памяти нестоящих скорбей…
 
 
Мне слышен плеск реки. Я вижу блеск зыбей
Отсюда, где в лесу кругом меня – поляна;
А в небе, в глубине лазурного тумана,
Сверкает крыльями станица голубей.
 
 
Как после длительной и горестной разлуки,
Меня приветствуют раскидистые буки,
И вечно-свежий лавр, и темный кипарис.
 
 
Взволнован, к солнцу я протягиваю руки:
Благословенный край, где был рожден Нарцисс,
Эллада светлая, – тебе сонета звуки.
 

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Эхо

V

 
В зените солнца шар. Под небосклоном знойным
Струится зыбкий пар; повисли облака.
Лениво катится уснувшая река,
Чуть ластясь к берегам с журчанием прибойным.
 
 
Не шелохнется лист; застывшим веткам хвойным
Раздумья не стряхнуть под вздохом ветерка;
Полдневная жара в лесной глуши легка,
И воздух напоен дыханием алойным.
 
 
Дремота ласково пьянит, как бражный хмель;
Заманчива травы зеленая постель,
Зовут под тень свою кудрявые деревца…
 
 
А где-то вдалеке звенит пастушья трель,
И, словно сроднена с душою песнопевца,
Вздыхает о любви наивная свирель.
 

VI

 
Вдруг топот, говор, смех… И юноши гурьбой,
Встревожив важное всеобщее молчанье,
Сбегают к берегу по скалам: на купанье
Горячий час сманил их к речке голубой.
 
 
Им, бодрым, весело делить между собой
Запас бродящих сил и крови трепетанье:
Насмешки, похвальба и зов на состязанье
Самонадеянно звучат наперебой.
 
 
Крута дорога вниз. По мхам тропинки дики
Меж терна жгучего и ягод голубики,
Везде обрывами зияет горный скат.
 
 
Как серны, прыгают юнцы… Беспечны клики…
Каменья сыплются, кусты, клонясь, трещат…
И сброшены в пути докучные туники.
 

VII

 
Пловцы кидаются с прибрежной мшистой глыбы
И под водой скользят беззвучной чередой,
Всплывая, режут гладь змеистой бороздой,
Опять уходят в глубь и плещут вновь, как рыбы.
 
 
Упруги и вольны их стройных тел изгибы,
И спор с теченьем люб отваге молодой:
Так, земнородные, дружны они с водой,
Что позавидовать тритоны им могли бы
 
 
Они на быстрине, где воды глубоки,
Ныряют взапуски, плывут вперегонки
И тешатся борьбой, соперничая в мощи.
 
 
Веселью нет границ… Трепещут тростники…
Сверкают брызги… плеск… И странным кликом рощи
Как будто дразнят крик, несущийся с реки.
 

VIII

 
То нимфы Эхо зов. За дерзкую вину
На казнь молчания обречена богиней,
Она в лесу меж скал скитается в кручине,
Лишь откликом на звук пугая тишину.
 
 
Но роковую страсть, бессильную в плену
Внезапной немоты, она хранит доныне:
Нарцисс безжалостный! Он в ледяной гордыне
Отверг ее красу и чувства глубину.
 
 
Теперь, с ним встреч ища, она, с мечтой упорной,
Таится над рекой, где близ пещеры черной
Багряным бисером алеет барбарис…
 
 
И, на задорный клик ответствуя задорно,
Сама украдкой ждет, что мимо здесь Нарцисс
С купанья вверх пройдет тропинкою нагорной.
 

IX

 
Она подстережет. Дорожкою отвесной
Поднимется за ним; к излюбленным местам
Его пройдет за ним; повсюду по пятам
Она прокрадется с ним тенью бестелесной.
 
 
Он ляжет отдохнуть в густой тени древесной, –
Она, незримая, над ним нагнется там,
И повод, может быть, он даст ее устам
Откликнуться ему любовью бессловесной.
 
 
Как трудно ждать!.. Но – чу! Шаги невдалеке, –
И Эхо вторит им в тревоге и тоске…
Увы!.. Идет другой и незнакомый кто-то…
 
 
Ты, Эхо, тщетно ждешь! Нарцисс не на реке:
Он далеко в лесу, он увлечен охотой,
По следу зверя он идет с копьем в руке.
 

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Нарцисс

X

 
Нарцисс – как юный бог. В нем все совмещено:
Высокой груди ширь, и тонкость поясницы,
И крепость мышц тугих. Как золото пшеницы,
Горит, струясь до плеч, кудрей его руно.
 
 
Дыханье уст его – как чистое вино,
Румянец – как заря, как мягкий шелк – ресницы,
А очи синие – две светлые криницы,
Где двух лучистых звезд мерцанье зажжено.
 
 
Желанные глаза! Блесни они любовью –
В ответ им трепетом, подобным славословью,
У каждой женщины запела бы душа.
 
 
Но холоден Нарцисс, как будто пылкой кровью
Не бьется сердце в нем: спокойствием дыша,
Он замкнутость блюдет нетронутою новью.
 

XI

 
А мир зовет к любви. С лазурью небосклона
Сливается земля в один волшебный сон,
Где, светлые, живут, родные испокон,
Прекрасный человек и щедрая природа.
 
 
Беспечная душа счастливого народа –
Как Вакха влагою наполненный ритон:
Желанье Красоты – единственный закон,
И в празднике любви – блаженная свобода.
 
 
Любовный гимн в волнах у мирных берегов,
Как ложе брачное – зеленый пух лугов,
Альковы тайные – в тени смолистых пиний,
 
 
А небо звездное – покров из жемчугов…
И сходят к юношам влюбленные богини,
И млеют женщины в объятиях богов…
 

XII

 
Везде царит Любовь, могучий властелин.
У юношей и дев сердца поют, как птицы,
На память заучив заветные страницы
Мечтою страстною овеянных былин.
 
 
Для юности открыт зеленый мир долин
С пестреющим ковром гвоздик и медуницы,
Там, в хороводные сплетаясь вереницы,
Так радостно идти под пенье окарин.
 
 
Сзывают юношей мелодией певицы,
И девушка спешит на тихий зов цевницы,
У звонкого ручья забыв пустой кувшин…
 
 
А солнце ласково. Легко парят орлицы.
Душистый, весь в цвету, томится розмарин…
И в воздухе – угар любовной огневицы.
 

XIII

 
Любовь, рассыпав сны, как розы из кошницы,
Волнует и влечет… И дразнит красота…
Проста, как жизнь сама, томит одна мечта
Стремления юнца и помыслы юницы.
 
 
Учась у голубя и белой голубицы,
Воркует, не стыдясь, влюбленная чета,
И в сладком трепете сближаются уста,
И мечутся в глазах далекие зарницы…
 
 
Так диво ль, что в чаду исканий и побед
Бессчетные сердца мечтой стремятся вслед
За властной прелестью прекрасного Нарцисса…
 
 
О, речи тайные, безумные, как бред!..
Желают женщины его, как Адониса,
Для пылких сверстников он люб, как Ганимед.
 

XIV

 
Красавицы спешат ему наперерыв
Вниманье расточать… Но ни посул лобзанья,
Ни в знойном шепоте намек иносказанья
Его не трогают. Нарциссу чужд порыв.
 
 
Встречая холодом двусмысленный призыв
Нескромных юношей и женские терзанья,
Он отвергает все мольбы и притязанья,
Надменным гордецом в Беотии прослыв.
 
 
Никто не разгадал, что лжет такая слава,
Что холод видимый – лишь внешняя оправа,
Что сердцу чуткому огонь любви знаком,
 
 
Что грудь Нарцисса жжет желания отрава,
Что страсть в нем говорит нездешним языком,
В вулкане дремлющем – клокочущая лава…
 

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

ЛИК В РЕКЕ

XV

 
Таков ли был Нарцисс еще совсем недавно?!
Кудрявым отроком в кругу отроковиц,
Восторженно ценил он прелесть свежих лиц
И к юным девам льнул с искательностью явной.
 
 
Изгибы стройных тел любил в их пляске плавной;
На них – в любви еще несмелых учениц –
Бросал горящий взор из-под густых ресниц,
Искал улыбки их, по-женски своенравной.
 
 
Средь игр и танцев им он отдавал досуг,
Всех одинаково умел пленить… Но вдруг
Выискивал одну избранницу средь сверстниц…
 
 
И, в сердце затая непрошеный испуг,
Шептала девушка в кружке подруг-наперсниц
О том, что нашептал Нарцисс, прекрасный друг.
 

XVI

 
Так было. Но прошло… Однажды, в летний зной,
Настигнув кабана в преследованьи яром,
Испить припал Нарцисс к реке под крутояром.
Где свеж и бархатист был берег вырезной.
 
 
И вот – его лицо пред ним в воде сквозной:
В румянце трепетном горящее пожаром,
Оно, не тронуто обветренным загаром,
Светилось нежною девичьей белизной.
 
 
Лучистый взор мерцал за темным окаймленьем
Изогнутых ресниц; воздушным обрамленьем
Дрожало золото кудрей вокруг чела…
 
 
Смотрел… смотрел Нарцисс с невольным изумленьем…
И долгий-долгий миг душа его жила
Тревогой смутною и сладостным томленьем.
 

XVII

 
Он лик иной узнал в себе самом мгновенно
И понял, что души мечтательный покой
Утрачен навсегда… С влюбленною тоской
Он этот лик таил на сердце сокровенно.
 
 
Он видел в снах его. Им грезя вдохновенно,
Он только этих глаз искал в толпе людской,
И негу этих губ со страстностью мужской,
Весь замирая, пил мечтою дерзновенной.
 
 
И вот он въявь пред ним живет в струях реки:
Нарцисс и этот лик – как братья-двойники,
Как будто надвое в себе Нарцисс расколот…
 
 
Во сне иль наяву?.. Как сладко от тоски!..
А сердце жаркое в груди стучит, как молот…
Протяжный звон в ушах… И бьется кровь в виски…
 

XVIII

 
Не Рок ли присудил Нарциссу повстречать
Свое лицо в тот день?.. От малых лет недаром
С тревожной памятью о предсказаньи старом
Его от этого остерегала мать!
 
 
И, странный образ тот похитив, словно тать,
Он обладал теперь опасным тайным даром:
Мечта, двуликая двуполой жизни жаром,
Отметила его, как жгучая печать.
 
 
Соблазнами дразня прозревшие зеницы,
Виденье отрока с душой отроковицы
В нем жило бытием второго естества,
 
 
И, словно вырвавшись из замкнутой темницы,
Немолчно предъявлял ему свои права
Тот призрак двойника… Иль, может быть, двойницы?!.
 

XIX

 
Раз нимфа – видел он – в беспамятстве, без звука
Стремглав промчалась в лес, в лучах луны светла,
Как серебристая и быстрая стрела,
Слетевшая с дуги натянутого лука.
 
 
Пронесся хриплый крик; звенела тишь от стука
Раздвоенных копыт… Похожий на козла,
Сатир преследовал беглянку…
И была Она застигнута в тени густого бука.
 
 
Захватчик не внимал беспомощной мольбе…
Недолго длился бой… И в лунной ворожбе
Нарцисс, свидетель тайн, в душе сплотил два мира:
 
 
Он сознавал, томясь, что пережил в себе
Мужское торжество победного сатира
И трепет женщины, осиленной в борьбе.
 

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Сестра

XX

 
Подавлен и смущен, Нарцисс страдал с тех пор,
Как язвой, внутренним недугом нестроенья,
Не мог в себе самом найти успокоенья
И кончить двух естеств бессмысленный раздор.
 
 
Зато… по временам… всё чаще… тщетный спор
Чудесно замирал… Тревога раздвоенья
Сменялась тишиной… И, полный упоенья,
Он новой жизнью жил, но тайно, словно вор.
 
 
Он, с призраком своим сживаясь в образ слитный,
Впивал любовь. Но в ней, как голод ненасытный,
Усладой острою не исчерпалась страсть…
 
 
Кто б это мог понять?!. И он таился, скрытный,
Чтоб тайны роковой не посягнул украсть,
Случайно вторгнувшись, похитчик любопытный.
 

XXI

 
Он избегал реки; меж юношей румяных
Одежды не снимал: по-женски кожей бел,
Стыдом томился он средь загорелых тел,
Избытком буйных сил и счастьем жизни пьяных.
 
 
Он не делил их чувств порывистых и рьяных;
Когда друзья при нем итог любовных дел
Сводили, хвастаясь, – как дева, он краснел
И жарко вспыхивал при шутках грубо-пряных.
 
 
Но также не жил он и прежнею мечтой
О девах с их земной доступной красотой,
В девическом кругу застенчив стал и робок;
 
 
Его не жгли глаза с истомной темнотой,
И тело женское, прильнувшее бок о бок,
В нем не будило чувств дразнящей теплотой.
 

XXII

 
Нет в женщинах того, к чему он грезой зван.
Их шепот не таит былого обаянья.
Бездушна и мертва, как мрамор изваянья,
Их тела красота, а страсть их – лишь обман.
 
 
Они тревожат боль его сердечных ран,
Даров его любви ища, как подаянья;
И обещанья их, мольбы и настоянья
Доходят до него как будто сквозь туман.
 
 
Он безответно-глух на жалобы и слезы…
Когда ж к его губам уста, алее розы,
Пытаются прижать живые лепестки,
 
 
Тогда встревоженно, как пред лицом угрозы,
В нем сердце мечется… Так от людской руки.
Свернувшись трепетно, дрожат листы мимозы.
 

XXIII

 
Одна… одна нашлась… В ней, в облике богини,
Нарциссу грезилась родная красота:
Те ж чистые черты, и гордые уста,
И золото кудрей, и взор, как небо, синий.
 
 
Слилась с божественной гармониею линий
В ней сердца жаркого живая простота;
В ней целомудрие, как лилий чистота,
Сроднялось с чувственным дыханием теплыни.
 
 
Как будто новый мир для юноши возник:
И он в него вступил, души своей тайник
Безумием надежд бесстрашно украшая…
 
 
Как юность в ней светла! Как свеж желанный лик!
Как расцвела она, сестра его меньшая,
И телом, и душой его живой двойник!
 

XXIV

 
Она, в себе, как брат, раздвоенность тая,
Откликнулась ему струною двоезвучной;
Ей было средь мужчин томительно и скучно,
И стыдно быть меж жен нагою у ручья.
 
 
Она пришла к нему свободная, ничья,
И скоро дружба их связала неразлучно.
Нарцисс, как брат, был горд ее стрельбою лучной
И ловкостью мужской в метании копья.
 
 
Она была легка, проворна и упруга,
Умом находчива, не ведала испуга,
Надежный друг в труде охотничьих утех, –
 
 
А в светлые часы беспечного досуга
В уединении, в тиши, вдали от всех,
Она была его бессменная подруга.
 

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

Любовь

XXV

 
Охотились они от проблеска денницы
До ранних сумерек; всё вглубь, в лесную сень
За злобным вепрем шли; нередко целый день
В полях окрест их вел пахучий след лисицы.
 
 
От острого копья из опытной десницы
Не уходил кабан, не ускользал олень;
А оперенных стрел заточенный кремень
Пронзал, как жало, грудь парящей дикой птицы.
 
 
Потом для отдыха под тенью, у ствола
Садилась девушка и бережно брала
Нарцисса голову на теплые колени…
 
 
Отрадно нежила лесная полумгла,
И сладостный разлив дремотности и лени
Истомно сковывал усталые тела.
 

XXVI

 
Вслед дружбе – новых чувств пришла для них пора…
Любовь согрела мир их тайного сближенья.
Нарцисс таил души мятежные движенья,
Но сердцем женщины читала их сестра.
 
 
Так зажигались дни и гасли вечера…
И с каждым днем росла взаимность притяженья,
И каждый вечер слал иные постиженья
Того, что не было отгадано вчера.
 
 
Напрасно над собой бессильные победы
Одерживал Нарцисс… Всё чаще для беседы
Они искали слов, запретных дум полны…
 
 
А древние дубы, как благостные деды.
Их звали в тень свою, и с темной вышины
Мигали ласково им звезды-сердцеведы.
 

XXVII

 
Сбылось. Весенний день увлек их на скитанья.
И рядом шли они по роще у реки.
Душистый ветер дул; как призраки, легки,
Бегущих облаков менялись очертанья.
 
 
И также призрачно сменялись их мечтанья…
В пожатьи замерли две чуткие руки,
Как от одной души к другой – проводники
Не выразимого словами трепетанья.
 
 
Живил по-вешнему земли воскресшей дух:
Деревья нежились, одеты в первый пух…
Вес млело радостно… Но сердцу было грустно…
 
 
У стада овчего наигрывал пастух
На тонкой дудочке, и в песне безыскусной
Неясная печаль жила, чаруя слух.
 

XXVIII

 
И оттого ль, что был так ясен кругозор
И так мечтательны заманчивые дали,
Но чувства тайные томленья и печали
Рвались безудержно на волю, на простор…
 
 
Расторглась сдержанность, и вспыхнул разговор,
Непредусмотренный, задуманный едва ли…
Сказалось вдруг всё то, о чем они молчали,
Всё то, чего открыть не смели до сих пор.
 
 
Правдив язык любви… И было так нетрудно
В словах доверчивых признаться обоюдно,
Как мучит внутренний загадочный разлад,
 
 
Как одиночество и жажда страсти чудной,
Безвольных, их влекут друг к другу наугад,
Как хочется любви отдаться безрассудно.
 

XIX

 
Счастливые, слились глаза сестры и брата,
Глядясь, как синь небес в морскую бирюзу…
Теперь их глубь сквозит чрез томную слезу
Отливом страстности, как дымкою агата.
 
 
И темнота зрачков – предвестьем бурь чревата:
Две юные души таят одну грозу…
Но… всё свершается вверху, как и внизу…
И грянул дальний гром, рассыпав гул раската.
 
 
Нежданный, прогремел он в ясной синеве…
Но ветер, налетев, зашелестел в траве;
Вот темною грядой сошлись густые тучи.
 
 
Вот капли крупные запрыгали в листве,
И первый вешний дождь, шумливый и пахучий,
По веткам застучал в задорном торжестве.
 

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

Лик СЕСТРЫ

XXX

 
Нарцисс, подняв сестру, понес ее бегом
К реке, где, раз грозой застигнут на охоте,
Он кочевой ночлег провел в глубоком гроте
Скалы, крутой, как горб, с каймой кустов кругом.
 
 
И вот они вдвоем в убежище благом…
Молчание и мрак застыли здесь в дремоте.
И тут еще тесней любовь, в слепом налете,
Их сблизила мечтой о счастьи дорогом.
 
 
Желание любви, как буря, налетело…
Нарциссу сладостно отдаться ей всецело:
Как чашу, жадно пить отраву страстных мук,
 
 
Блаженно чувствовать дрожащую несмело
Девическую грудь и лаской нежных рук
Лелеять теплое трепещущее тело.
 

XXXI

 
Пусть блещут молнии, змеясь на небе дымном,
Пусть грозно гром гремит и ропщет глухо лес,
Лишь жарче их сердца от пламени небес,
Им непогоды гнев чарует слух, как гимном.
 
 
Они, лицом к лицу, в сближении взаимном
Ушли от жизни в мир неведомых чудес,
Сплошной стеной дождя, как пологом завес,
Заслонены в скале – гнезде гостеприимном.
 
 
Как бархат, мягкий мох им ложе разостлал,
А благосклонный мрак их сладостный привал
Повил покровом тайн, по-древнему колдуя…
 
 
Нарцисс привлек сестру… Он губ ее искал…
Прильнул губами к ним… И отзвук поцелуя
Ревниво скрыл навек безмолвный камень скал.
 

XXXII

 
Вдруг жгучей молнии трепещущий излом
Мерцаньем длительным зажег неповторимо
Весь грот до глубины… Как будто феникс мимо
Летел и бил, светясь, лазоревым крылом.
 
 
При синем пламени, на миг один – с теплом
И с трепетом сестры, дотоль ему незримой,
Нарцисс мог сочетать черты своей любимой
В кольце густых кудрей над матовым челом.
 
 
Как озаренья дар, сверкнул огонь мгновенный,
И, словно волшебством, в тот миг благословенный
Все звенья прошлых дум слились в одно кольцо,
 
 
Где синий взор сестры, живой, проникновенный,
Любовью озарял знакомое лицо –
Заветный образ грез… прекрасный… незабвенный.
 

XXXIII

 
Он… он – зовущий лик… Не призрак, грезой тканный,
Не отраженье вод… Не наважденье сна…
Он – явь, он – кость и кровь… Мечта воплощена:
Он жив и дышит здесь, с лицом сестры слиянный.
 
 
Он в блеске молнии родился, чудно-странный:
Двойник?.. Или сестра?.. Не он и не она…
А вместе – тот и та… Не муж… И не жена…
А дева-юноша… желанная… желанный…
 
 
О, может ли быть явь в дарах своих щедрей?..
Кто, смертный, средь земных сынов и дочерей
Знавал подобный миг?.. В огне стыда – ланиты;
 
 
Бездонные глаза, в истоме дрожь ноздрей,
Горящих губ цветок, в пылу полураскрытый,
И золотой поток разметанных кудрей.
 

XXXIV

 
Опять таинственно сомкнулась темнота
И в отдаленьи смолк тяжелый рокот грома.
Как прежде, в гроте тишь. Ласкающая дрема
Под сводом каменным отрадно разлита.
 
 
И, невидимкой, вновь волнует красота…
Нарцисса вновь пьянит любовная истома –
Его влечет сестра, сама к нему влекома…
Горит в бреду любви счастливая чета…
 
 
О, Афродита-мать! Тебе, любви предвечной,
Был гимн в огне их ласк, с чредою быстротечной
Восторга острого и чающей алчбы.
 
 
И как на риф бурун взбегает пеной млечной,
Так встретиться рвалась в томлении борьбы
Прибоем страсть одна с приливом страсти встречной.
 

ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ

Тайна любви

XXXV

 
Уже о том шептал бессвязный пылкий лепет.
Что не нашло имен на языке людском,
А в женском трепете и трепете мужском
Уже торжествовал единый слитный трепет.
 
 
Еще, казалось, миг – и пыл безумья слепит
Два тела девственных в горении плотском
И наслажденье даст им в искусе таком,
Какой еще нигде никем от века не пит.
 
 
Но не огнем земным был тот пожар поим:
Как молния небес, их пламенем своим
Прожгла могучая сверхжизненная сила
 
 
И в единении, не снившемся двоим,
Любовью не тела, а души их смесила…
Слиянье высшее доступно стало им.
 

XXXVI

 
В мистерии любви, раскрытой до конца,
Где без границ восторг, а страсть – без истощенья,
Достигли полного глубинного общенья
Два естества людских – два вечных близнеца.
 
 
И в радостных лучах нетленного венца,
Как в царственном кольце – эмблеме посвященья,
Двух светлых лиц черты, в грозе совоплощенья,
Слились в двойных чертах единого лица.
 
 
В конечной близости своей, как откровенье,
Они изведали бессмертья дуновенье
И в новый, светлый мир – непостижимый сдвиг…
 
 
И явь… И сон… И бред… Живое все забвенье!..
Минуты?.. Иль века?.. Пусть только краткий миг, –
Они бы вечности не взяли за мгновенье!..
 

XXXVII

 
Под утро дождь прошел. В тумане предрассветном
Опалы первые нанизывал восток;
Навстречу солнцу слал привет свой ветерок,
И отзывался лес приветствием ответным.
 
 
Пологою волной, как вздохом, чуть заметным,
Дышал сквозь сон Кефисс, разнеженно-широк,
И, как во власти грез, его живой поток
Вдруг отвечал заре отливом многоцветным.
 
 
Рыбачьи челноки качались на мели;
Орел по небу плыл, а за рекой вдали
На заливных лугах кричали звонко цапли.
 
 
И с трепетных ветвей, поникших до земли,
Спадали четкие серебряные капли…
В тиши сестра и брат тропой прибрежной шли.
 

XXXVIII

 
Не нужно слов… Заря в цветистую игру
Одела души их, как радужным нарядом;
Друг друга помыслы они читают взглядом,
Стыдливой нежностью согреты поутру.
 
 
Вступая снова в жизнь, Нарцисс ведет сестру,
Счастливый, ласковый и гордый с нею рядом…
Огонь в его щеках играет страстным ядом,
А кудри золотом сверкают на ветру.
 
 
И грезит взор его, в мечте полусмеженный:
Им светочем в пути – огонь, в сердцах зажженный
Им тайна ночи их – надежда и оплот.
 
 
И впереди – весь мир… иной… преображенный…
А позади, в скалах, вновь опустевший грот,
Навеки сном любви для них завороженный.
 

XXXIX

 
С той ночи памятной мираж стал их уделом:
Как жажда жгучая, безудержная страсть.
Действительность затмив, влекла их снова впасть
В экстаз забвения… там… где-то за пределом…
 
 
И, вновь и вновь сгорев в желаньи гордо-смелом,
Над духом снова плоть утрачивала власть,
И с частью Женского жила Мужского часть
В блаженно-радостном и гармоничном целом.
 
 
Путем внежизненным, неведомым поднесь,
Они всходили в высь к недостижимым здесь
Восторгам пламенным сверхчувственных наитий…
 
 
Любовь сродняла их тесней, чем в сплав иль в смесь:
В конечной полноте мистических соитий
Она вся им была, и ею был он весь…
 

ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ

Странная встреча

XL

 
Но умерла она… Ее скосил недуг
И потушил любовь в ее угасшем взоре…
Над ней, без слез, поник в невыразимом горе
Нарцисс, несчастный брат, любвник и супруг.
 
 
И охватил его беспомощный испуг…
Предательский разлад вновь овладел им вскоре,
И он бессилен был во внутреннем раздоре,
Как будто заключен в нерасторжимый круг.
 
 
Исхода не было бесплодному исканью
Недостижимого за недоступной гранью…
Сорвавшись, – чудилось, – над бездной он повис…
 
 
Ты, Эхо, тщетно ждешь!.. Не жди: не быть свиданью
Нарцисс не на реке… В лесу глухом Нарцисс
По следу свежему с копьем идет за ланью.
 

XLI

 
Удача… Лань взята… И кончена охота.
Нарцисс откинул лук и полный стрел колчан,
Вздохнул, расправив грудь и выпрямляя стан
И лег, со лба и уст стирая капли пота.
 
 
Покои. Свежо в тени. Разнежила дремота…
Уж сладостно мутит сознание туман…
Раскидистой листвой слегка шумит платан,
Чуть пятен световых мерцает позолота.
 
 
А ветер вдруг пахнет в лесную глушь извне
Горячим воздухом, неся в его волне
Благоухание алоэ и иссопа.
 
 
Заснул Нарцисс и спит в прохладной тишине.
Как в люльке на реке, где нимфа Лейриопа
Баюкала его, качая на волне.
 

XLII

 
Но как блаженных снов младенческой поры
Опасные мечты, соблазном налитые,
Нарцисса сердце жгут… И пряди развитые
Кудрей он раскидал от страсти и жары.
 
 
Ему приснилась даль… волшебные миры…
Пьянящие цветы… В скалах тропы крутые.
Дремотой полный грот… И кудри золотые
И синие глаза утраченной сестры.
 
 
Ища ее во сне, он шел, пути не меря,
Не зная устали, зовя, томясь и веря, –
Нашел и может пить дыханье милых уст…
 
 
Но – миг… И прерван сон… О, горькая потеря!..
Нарцисса пробудил засохшей ветки хруст:
Нарцисс, к оружию! Рази стрелою зверя!
 

XLIII

 
Но, пережив опять с возлюбленной разлуку,
Еще не сбросив чад дурманивших цветов,
Добычу упустить Нарцисс в тоске готов:
Он не схватил копья, не потянулся к луку.
 
 
Опершись головой на согнутую руку,
Лишь слухом он ловил за шелестом листов
Движенья шорохи и тихий шум кустов
И, медля, выжидал, прислушиваясь к звуку.
 
 
С тенями солнца свет узор дрожащий плел,
Гудело в тишине жужжанье жадных пчел…
Но снова ветки треск под чьими-то шагами.
 
 
Нет, то не горных круч случайный гость – козел
И не лесной олень с ветвистыми рогами…
Не зверь, а человек в лесу неспешно шел.
 

XLIV

 
Приблизился старик. В пространство пред собой
Недвижный взор вперив, движеньем осторожным
Нащупывал тропу он посохом надежным,
Покрытым тонкою искусною резьбой.
 
 
Слепец… Один в пути… Закинут в лес судьбой…
И всё же дышит он покоем бестревожным:
Внимает он цветам и травам придорожным,
И птицы говорят ему наперебой.
 
 
По вьющейся тропе легко ступают ноги;
Сквозь ветви свет скользит по ткани белой тоги,
И веет на ветру седая борода.
 
 
Прохожий не терял невидимой дороги
И словно твердо знал, что выведут всегда
Слепого странника всевидящие боги.
 

ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ

ТИРЕЗИЙ

XLV

 
Но вдруг слепой свернул у маленькой ложбины,
Где юноша лежал, и вниз по бугорку
Спускаться стал к нему. Навстречу старику
Тогда пошел Нарцисс, почтив его седины.
 
 
Согнули странника прожитые годины –
Немало, видно, бед знавал он на веку:
Страданья дней былых и долгую тоску
Нарциссу выдали глубокие морщины
 
 
И жалю взор блуждал, безжизненно-тупой…
Нарцисс, уже давно на трату чувств скупой,
Невольно тронут был приливом сожаленья.
 
 
И тихим голосом спросил его слепой:
«Сажи мне, девушка, до ближнего селенья
Дойду ли к вечеру я этою тропой?»
 

XLVI

 
«Отец, – сказал Нарцисс, – поросшая травой
Тропа теряется, ты будешь беспрестанно…»
Но вмиг прервал старик, его туники тканной
Коснувшись у плеча рукою восковой.
 
 
«Что?.. Ты не девушка?.. Возможно ль!..
Голос твой Не голос женщины… Ты – юноша?!. Как странно!..»
И, словно поглощен заботою нежданной,
На посох свой слепец склонился головой.
 
 
Почувствовал Нарцисс, что старец неприятно
Ошибкой поражен; но было непонятно
Такое резкое смущенье старика:
 
 
Он что-то бормотал поспешно и невнятно,
Бессвязные слова роняя с языка,
И только слышалось одно: – «Невероятно…» –
 

XLVII

 
Но, справясь наконец с волнением минутным,
Опять спросил старик: «Откройся ж мне, кто ты,
Чудесный юноша, чьи странные мечты –
Полет двух душ, слитых стремлением попутным?..
 
 
И пристально глядел пришелец взором мутным,
Как будто видеть мог сквозь пленку слепоты…
И понял всё Нарцисс… Его сестры черты
Хранили снова власть над сердцем бесприютным:
 
 
Сегодня не во сне к губам сестры он ник,
Она была с ним вновь… Жила в нем, как двойник…
И стыд взошел к щекам прибоем волн горячих:
 
 
Он утаить не мог предательских улик,
И сразу же чутьем, столь острым у незрячих,
В нем женщину сперва почувствовал старик.
 

XLVIII

 
«Кто ты?..» – твердил меж тем настойчиво слепец.
«Меня зовут Нарцисс!..»
– «Нарцисс! Нарцисс из Фестий?..
«Меня ты знаешь?..» – «Да! Давно я слышу вести,
Что Лейриопы сын прославлен как гордец.
 
 
Несется слух кругом и из конца в конец,
Что девы городов, селений и предместий,
Тобой отвергнуты, пылают жаждой мести
Нарциссу гордому, губителю сердец.
 
 
Но также слышу я, что нежен твой румянец,
Что лебедя белей атласной кожи глянец,
А глаз лазурь синей, чем твой родной Кефисс,
 
 
И как граната сок – упрямых губ багрянец…
Я слеп, но знаю я». – «Старик, – вскричал Нарцисс,
Но ты-то сам – кто ты?» – «Тирезий я, фиванец.»
 

XLIX

 
Твою я мать знавал. Она речному богу
Тебя как первенца с любовью родила;
Как птица птенчика под пологом крыла,
Она тебя блюла… И чуяла тревогу…
 
 
Она была права… Ты вырос понемногу:
Силен и молод ты… Но, знаю, не светла
Душа твоя, Нарцисс… Твой путь скрывает мгла,
И вижу я сквозь мрак судьбы твоей дорогу…»
 

– «Отец, – прервал Нарцисс, – ты мудр и прозорлив,