Текст книги "Пассионарная Россия"

Автор книги: Георгий Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Необходимо отметить, что не только уже ограненные камни шли с Востока и Запада, но нередко в ювелирных мастерских России рядом с русскими мастерами работали иноземцы. И следует отдать должное русским – учась у иностранцев секретам их мастерства, они бережно сохраняли и традиции древнерусских ремесленников, создавая в итоге новую, самобытную национальную школу ювелирного искусства.

ЛУБОК. РУССКАЯ НАРОДНАЯ КАРТИНКА

Лубок зародился в России именно в XVII в. и вскоре стал самым популярным в народе жанром изобразительного искусства.

Сегодня лубок XVII в. внимательно изучается историками – не столько как исторический источник, сколько как источник изучения истории, быта и менталитета русского народа. Многообразные по темам, лубки эпохи дают богатую пищу для размышлений о вкусах и пристрастиях простых людей.

О происхождении самого слова «лубок» имеется много версий. По одной из них лубок – это слой древесины под корой. В свое время лубок, как и береста, использовался для письма. Даже в царских указах конца XVII в., уже при Петре I (1697 г.) рекомендовалось использовать лубок вместо дорогой бумаги. В XVII столетии во многих деревнях Государства Российского липу называли лубом, а потому первые печатные доски для лубка делались именно из липы. Не отсюда ли и название «лубок», – считают некоторые исследователи.

Есть и такая версия – лубяные коробы из липы носили офени, распространявшие по стране первые лубки. Однако сами офени называли лубки «простовиками», имея в виду, что картинки эти – для простого люда.

Одним из первых мастеров-создателей лубка был монах по имени Илия. Старательный рисовальщик и гравер, он создал в технике и жанре лубка изображение Ильи Муромца, пользовавшееся у простых людей большой популярностью.

В 1637 г. «подьячий азбучного дела» Василий Бурцев сделал первую попытку издать иллюстрированную книгу. Он выпустил азбуку с гравюрой, изображавшей школу той поры. Однако лишь десять лет спустя в 1647 г. вышла в свет первая полностью иллюстрированная книга «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей».

Самой первой чисто народной картинкой, отпечатанной в Москве, считают бумажную иконку «Распятие». А уже в середине XVII в. бумажные иконки продавали по всей Москве, но прежде всего – у Спасских ворот Кремля и в Овощном ряду городского торга.

Первые московские лубки печатались с медных досок, но еще долго московские лубки печатались и с деревянных досок, более доступных для ремесленников московских слобод.

Интересно, что бумажные иконки воспринимались уже тогда не столько как иконы, сколько как картины.

Сохранилось прелюбопытное историческое свидетельство. Патриарх Иоаким в специальном указе был вынужден признать: «те печатные листы образов святых покупают и украшают теми храмины, избы, клети и сени пренебрежно, не для почитания образов святых, но для пригожества». Впрочем, коллекции лубочных картинок были не только у простых московитов, но и у князя В. Голицына, боярина А. Морозова, патриарха Никона и даже у царя Алексея Михайловича.

До наших дней, впрочем, дошли лишь единичные экземпляры московского лубка XVII в. Один из наиболее заметных памятников лубочного искусства эпохи – тридцать шесть народных картинок на темы Библии и Апокалипсиса, исполненные в 1692–1696 гг. мастером Василием Коренем. Лубки были отпечатаны с деревянных досок.

Любопытно, что лубочная серия может рассматриваться и как своеобразный источник изучения быта, нравов, обычаев русских людей той эпохи. Например, на одной из картинок гравер изобразил Каина в одежде русского смерда, пашущего землю сохой.

Однако московские лубочного дела мастера печатают картинки народные и с деревянных досок, как в начале века, и с медных, нарезанных мастерами Оружейной палаты, серебрянниками и иконописцами.

В Московской типографии печатаются наравне с серией Кореня отдельные картинки поучительного характера, например «Повесть о бесе».

На московской улице Сретенка сохранилось два интересных памятника, связанных с историей лубка. Церковь Успения в Печатниках была сооружена во второй половине XVII столетия в слободе рабочих Печатного двора. Местность надолго сохранила наименование «Печатники».

Техника изготовления печатных картинок была несложной – рабочий мог установить типографский станок для выпуска лубков у себя дома. На струганной и шлифованной доске гравер выбирал резцами фон, оставляя выпуклыми только линии рисунка. На подготовленную таким образом доску кожаной подушкой – мацой – наносили черную краску из жженого сена, сажи и вареного льняного масла. Поверх доски накладывался лист влажной бумаги и все вместе зажимали в пресс печатного станка. Полученный оттиск отдавали женщинам для раскраски в три-четыре цвета, – как правило, это были красный, лиловый, желтый, зеленый.

Торговали лубками в Москве в базарные дни – в среду, пятницу и воскресенье.

Там же в Печатниках сохранилась еще одна церковь – Храм Троицы в листах. Именно у ограды этой церкви продавали результаты своих трудов местные печатники и граверы. По преданию, и известная поныне улица Лубянка называлась так от лубочных листов, которые продавались, да и изготавливались тоже, неподалеку отсюда – на Сретенке.

В районе Печатной слободы в XVII в. постепенно вырабатывался своеобычный русский лубочный стиль народной картинки.

Особую роль играл лубок в эпоху реформ молодого Петра I. Государь был стремителен и нетерпелив, газет для распространения своих реформаторских взглядов еще не имел и с помощью лубочных картинок пытался по всей медленно поворачивающейся лицом к реформам России распространить в короткий срок свои вкусы, чаяния, назидания. Граверы Оружейной палаты, московские, а затем и петербургские типографы не успевали справляться с «государственными заказами».

Одновременно мода на лубок в XVII в. объяснялась и ростом интереса к знаниям у широких народных масс, тягой народа к печатному слову, стремлением украсить скромные жилища яркой и понятной картинкой.

В XVII в. лубок все чаще заменяет и дорогостоящую книгу, и только-только начавшую выходить первую русскую газету. Впрочем, это уже позднее, в начале XVIII в. А в веке XVII лубок – фаворит…

Было бы заблуждением полагать, что лубок используется только официальной властью и лишь в интересах царских установок. Обращаются к популярному народному жанру и представители антипетровской оппозиции (особенно резко осуждали первые же реформы Петра раскольники). На одном из выпущенных ими лубочных листов был изображен сидящим кот с аккуратно, «по-петровски» подстриженными усиками. Сверху в рамке шла надпись, пародирующая государев титул: «Кот казанский, ум астраханский, разум сибирский…»

Казалось бы, никакого политического подтекста не имела и другая популярная лубочная картинка «Яга-баба едет с крокодилом драться». А чтобы никаких сомнений не было, кого считает автор крокодилом, под стариком с крокодильим хвостом был нарисован маленький парусный кораблик – любимое детище царя. Невинная картинка под резцом автора-оппозиционера превращалась в язвительную критику петровских реформ.

Эту – сатирическую – сторону русского лубка одним из первых заметил выдающийся русский исследователь изобразительного искусства Дмитрий Александрович Ровинский (1824–1895). Крупный правовед, сенатор, оставивший светлую о себе память в истории российской прокуратуры, он всю жизнь увлекался изучением русской графики и древнерусской живописи. На собственные средства издал он 19 научных работ, среди которых фундаментальные труды – «История русских школ иконописания», «Материалы для русской иконографии». Он был и автором другого издания – «Подробный словарь русских гравированных портретов», не имеющего аналогов до сих пор. А. Ровинский является наиболее крупным исследователем русского лубка и его перу принадлежит девятитомное сочинение «Русские народные картинки», в котором пять томов текста и четыре атласа.

В рецензии на издание Ровинского его современник писал следующее: «В наивных изображениях народного резца русский человек представлен в его отношениях в семье, к окружающему миру, к учению, в его религиозных верованиях и поэтических представлениях, в его скорбях и радостях, в подвигах и падениях, в болезни и развлечениях…»

Лубочные картинки заменяли икону, радовали глаз простых россиян иронией и сарказмом авторов, вызывая улыбку и понимание. Но лубок и учил, и был полезен в повседневной жизни…

В конце XVII в. появилась в продаже большая лубочная картинка – девятерик (из девяти склеенных листов) с изображением символических фигур времен года и месяцев.

И что интересно, – пишет исследователь этого вида искусства Юрий Овсянников, – лубок точно повторял роспись потолка одного из залов в Коломенском дворце царя Алексея Михайловича. Построенный в 1671 г., украшенный затейливой резьбой по дереву и яркой росписью, он вызывал восторг современников. Симеон Полоцкий называл дворец «восьмым чудом света». Эта нарядная картинка, по сути дела, – первый примитивный типографский календарь, – пришлась по вкусу покупателям и разошлась сравнительно большими тиражами.

Почти одновременно появилась в продаже народная ксилография «Муж лапти плетет, а жена нити прядет», также ставшая вскоре популярной.

Лубок – это, безусловно, доступное, примитивное искусство простых людей. И в то же время… О лубочной «Библии» Василия Кореня знаменитый критик В. В. Стасов сказал, что это «одно из самых замечательных произведений русской гравюры на дереве».

Еще более заметна роль лубка в постижении менталитета русского человека XVII в. Сарказм, ирония, улыбка, насмешка над сильными мира сего – все есть в лубке, по-своему отразившем непростое мировоззрение представителя русского плебса эпохи.

А для историков лубок – прекрасный источник изучения эпохи, ее духовной жизни, обычаев, нравов, моды, манер, юмора…

XVIII век

ПЕРВОЕ СТОЛЕТИЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Приглашаю Вас, любезный наш читатель, любитель истории Отечества, отправиться в увлекательное путешествие в век XVIII – в одно из самых интересных и привлекательных столетий нашей истории.

Вас ждут встречи с государями российскими – от Петра I до Павла I, весьма разными внешне, разными по мировоззрению и вкусам, по проводимым в России реформам. И с еще более непохожими «государевыми людьми» – теми, кто служил в XVIII в. «царю и Отечеству» верой и правдой, и теми, кто был корыстолюбив, злокознен, льстив, но оказался, в силу своего происхождения или выслуженной ступеньке в иерархической лестнице государевой службы, настолько «наверху», что вошел в историю.

Вам предлагается полное погружение в историю архитектуры и живописи, или в картинки придворных нравов и этикета или быта простолюдинов, причем погружение настолько полное, что, читая те или иные историографические очерки, Вы начинаете ощущать ту самую ауру эпохи, аромат столетия, без которого читать исторические книги бессмысленно.

Эту эпоху справедливо называют эпохой войн и катаклизмов, бунтов и классовых противостояний.

Да, были войны. Но не только памятью народной о гибели наших соотечественников в кровавых сражениях эти войны вошли в историю. Ведь XVIII век – это еще и время блестящих побед в Северной, Семилетней, нескольких русско-турецких войнах.

Кровь проливалась в этом столетии, увы, не только за Отечество, но и в братоубийственных войнах. Подавление кровавого и беспощадного пугачевского бунта тоже было кровавым и беспощадным. Это не называлось гражданской войной. Однако по сути-то – единоверцы, единокровные шли друг на друга. Было против чего выступать Пугачеву… Но было и что защищать Суворову, подавившему бунт.

И то, и другое – часть нашей истории. Понять бы все катаклизмы, все странные и причудливые переломы, повороты этого интереснейшего века…

С великой ломки век начался, с петровских реформ. Как бы к нему Вы, мой читатель, ни относились – с восторгом или осуждением, – что порушил привычный уклад жизни, сложившуюся православную культуру, – государь он был великий, если судить по свершениям и не думать о том, коими средствами великие цели достигнуты были.

Конечно же, царь Петр был реформатором. Хотя скорее от сердца, чем от ума: если внимательно проанализировать его реформы, все его импульсивные нововведения, иногда оказывавшиеся к месту, порой – нет, то ясно одно – не было у великого реформатора плана реформ. Ну, да кого сегодня этим удивишь. Главное, в бой ввязаться, а там посмотрим… Не по этому ли сценарию у нас ставили свои политические спектакли и другие реформаторы? Но у Петра было стремление к реформам, было желание не то чтобы все поломать, но улучшить, усовершенствовать. У него была такая возможность в силу положения, дававшего абсолютную власть. Вот почему его реформы, пусть ценой огромных потерь, были все же в основном доведены до конца… А это определило направления развития России на следующие два столетия.

Именно благодаря Петру I стал XVIII в. в нашей истории переломным. Хотя сохранились прежний государственный строй, политическая система, форма правления, крепостное право, экономический уклад. Но изменилось очень многое. Не просто бороды боярам подстригли да костюмы поменяли.

Историческая драматургия сильно отличается от костюмированного бала. И в истории бывает так, что растянутый на столетие взрыв национального существования не виден, не замечаем яркими сполохами на небосводе, но оглянешься назад, на пролетевшее так быстро XVIII столетие, и понимаешь – иным стал уклад жизни, тип культуры, язык и мышление, склад ума и взаимоотношения между классами.

И не все новое, что появилось в XVIII в., привнес в него Петр I.

Однако он толчок дал к «новаторству». А там уж и остановиться трудно. Вот, например, Петр I дал дорогу многим незнатным людям, ставя на первое место не породу, а способности. Он впервые в таком масштабе привлекал к государевой службе, да и вообще – приглашал в Россию, создавал благоприятные условия для иностранцев. Не все были семи пядей во лбу, далеко не все превосходили талантами россиян, но каждый нес свой индивидуальный опыт и опыт своей страны. В конечном итоге выиграли наука, промышленность, культура и искусство.

Была, как говорится, петровская команда: «дорогу всему новому».

И пошло… Появились новый календарь и алфавит. На протяжении века менялась одежда и прежде всего одежда высших слоев общества, но и простолюдинов тоже. Новый тип жилища влиял на появление новой утвари. Народная смекалка и инициатива, разбуженные неугомонным Петром, сочетаясь с наработками заграничными, принесенными на русскую почву «иностранными специалистами», породили изменения в промыслах и ремеслах, произвели изменения в промышленности и сельском хозяйстве за один век большие, чем за два прошедших. А коли без отвращения стали смотреть на опыт стран-соседей, то и армия, флот стали меняться. Уже не один корабль, а целый флот у России. Уже не потешные полки Петровы, а регулярная армия европейского образца, да с русской смелостью и удалью… Уже не отдельные мануфактуры, разбросанные по стране словно по какому-то непродуманному сценарию, четкая система заводов, привязанных к месторождениям полезных ископаемых, к водным, транспортным путям.

Мы вынуждены в наших очерках руководствоваться формальными принципами, стремясь дать представление об эпохе в рамках века, но, конечно же, петровская эпоха началась раньше – еще в XVII в.

С одной стороны, Петр I начал править в 1689 г., и его первые реформы пришлись на 90-е годы века XVII…, а с другой – гибель императора Павла I, незадачливого зачинателя ряда реформ, в дворцовом перевороте 1801 г. – это и логическое окончание века XVIII, начавшегося реформами Петра, но и не просто смерть главы рода, правившего затем в России до 1917-го.

1801 год по сути – конец XVIII в., по форме – первый год века XIX, а в контексте предшествовавших и последующих исторических событий – логическая или алогичная точка в череде исторических фактов.

В то же время XVIII век легко поддается периодизации. Петр I умирает в 1725 г., завершая первую четверть столетия и соответственно период своих реформ. Правда, следующая четверть века разбивается на две части, включающие в себя пятнадцать лет дворцовых переворотов и исторических невнятиц при Екатерине I и Петре II, исторических анекдотов и авантюр времен Анны Иоанновны и несчастного младенца Иоанна Антоновича. А вот середина века выглядит представительно и по годам – почти двадцать лет правления императрицы Елизаветы Петровны, – и по свершениям, и внешне, ибо именно эта середина века определила лицо столетия, названного эпохой русского Просвещения.

В народе говорят – запоминается последняя фраза. А вот в истории не так все просто – здесь наиболее запомнилась середина века. И именно по ней ностальгировало русское дворянство еще несколько десятилетий. И выражения: «елизаветинский вельможа», «елизаветинские времена», «нравы двора Елизаветы Петровны» – штрих к портрету эпохи.

Впрочем, если Анна Иоанновна и Анна Леопольдовна ничем хорошим не запомнились, а петровские реформы как-то забылись, потускнели в общественном мнении эпохи, то вот воздействие на век Елизаветы Петровны и Екатерины II придется по справедливости поделить поровну.

С 1762 г., почти всю вторую половину века, Россией правит эта незаурядная немочка, преданная интересам России более многих русских. А вот к личности Павла I, правившего нашим Отечеством последние годы века, отношение по-прежнему противоречивое. Впрочем, к личности этого странного, глубоко несчастного человека, мечтавшего о благоденствии страны, о рыцарском духе русского дворянства, о единении дворянства Европы, исключавшем войны, историки по-прежнему обращаются редко. Может быть, потому он мало и запомнился, что пишут историю гуманитарии, а Павел I о духовной жизни России не успел порадеть, он больше интересовался вопросами международного положения, реформами армии и искоренением казнокрадства и продвижением на государственные должности умных и преданных делу людей вне зависимости от происхождения и протекции…

А в нашем Отечестве не то, что век прошедший, – год принято оценивать, пусть неофициально, в общественном мнении – тем, что принес этот отрезок времени отечественной культуре. У нас часто удивляются – как это так вышло, что год (десятилетие, век) был тяжкий, вздыбленный войнами, измученный неурожаями, голодом, бездарными реформами, мздоимством и воровством, глупостями, творимыми на самом верху, а вот ум народный, талант его не оскудел, и был полон год (десятилетие, век) выдающихся достижений в области образования, культуры, искусства.

Не будем даже пытаться в столь коротком предисловии объяснить этот исторический феномен. Примем как данность. Как одну из особенностей загадочной русской души.

И вот тут, оценивая век XVIII, у историографа сердце поет: как много замечательного и прекрасного дало это столетие нашей культуре.

Это и построение на берегах Невы исключительной по красоте и архитектурной гармонии каменной столицы. Но и после смерти Петра I, радевшего о науках и просвещении, линия эта не прервалась. В 1724 г. основана Академия наук, в 1755 – Московский университет, в 1757 – Академия художеств. В 1774 г. основано Высшее горное училище в Петербурге, сыгравшее большую роль в дальнейшем развитии промышленности.

И государыни как будто просвещенные – Елизавета Петровна благосклонна к наукам и искусствам, а Екатерина II и сама не чурается интеллигентских занятий: пишет стихи и драмы, обменивается мнениями о смысле жизни и о задачах просвещенного правителя с выдающимися французскими просветителями – Вольтером и Дидро…

Парадоксален XVIII век. При самых просвещенных правителях, любителях наук и искусств происходят в отечестве нашем вещи безобразные: в 1731 г. запрещено крепостным брать откуп и подряды, в 1736 г. закрепощаются рабочие мануфактур, в 1760 г. помещики получают право ссылать крепостных в Сибирь, в 1768 г. вводится право помещиков отправлять крепостных на каторжные работы, в 1767 г. крепостным крестьянам запрещается жаловаться на своих помещиков…

Эту особенность заметил А. С. Пушкин, удивившись разрыву между причиной и следствием. Эту особенность XVIII в. заметил и наш современник – замечательный философ и историк Натан Эйдельман, тоже удивился, написал о столетии точно, определив суть окрасивших век реформ: реформы были красивы и элегантны, да строя, существовавшего тогда, не затрагивали, касаясь преимущественно техники, культуры, быта… А это вело к дисгармонии новых, прежде всего петровских, идей, зачастую заимствуемых на Западе, с российским полунатуральным хозяйством и крепостным правом. С Петра стало бы и крепостное право отменить, человек он был решительный. Но в XVIII в. – и при Петре, и позднее – это было по определению невозможно. По первому-то впечатлению – и нужды в том нет. Сельское хозяйство удовлетворяет своей производительностью помещиков, крепостные мануфактуры удовлетворяют пока что государство производительностью труда, давая нужное количество и качество по тканям, металлам, оружию…

Вот и выходило наружу противоречие XVIII в. – между просвещенным дворянством и недовольным сложившейся ситуацией «рабским» народом. Бунт был неизбежен. Раскол между европейским Петербургом и традиционной российской глубинкой, между господами и холопами.

Бунты и их подавление, высочайшие достижения человеческого духа и унылое унижение человеческого достоинства крепостниками, невежество и открытия в области науки, религиозность и греховность – все уживалось в этом веке. Как, впрочем, и в предыдущем, и в последующем.

Век вроде бы обычный в нашей истории. Но недаром его называют «веком приращивания России», «эпохой просвещения». «Столетье безумно и мудро», – писал о нем в конце века А. Н. Радищев. Простим безумства, порадуемся мудрости, поймем противоречия.

Обычное и необычное столетие… В нем были блестящие победы русского оружия на суше и на море, и достижения нарождающейся промышленности на Урале, в Петрозаводске… Были и жестокости правящего класса в отношении крепостных, и жестокости крепостных и беглых холопов, казнивших «господ» и сжигавших древние русские города, словно вороги… Была вызывающая улыбку, иронию ностальгическая тоска по галантному, очаровательному веку с елизаветинскими осанистыми вельможами, прелестными екатерининскими дамами… Однако были и безумства Петра I, и «ледяной дом» Анны Иоанновны. Были свои русские мушкетеры, воевавшие за Отечество под Полтавой или под Рымником, но были и своя «железная маска» – несчастный царевич Иван Антонович, и откровенные адюльтеры при дворе, и мздоимство нарождающегося чиновничества. А уж коварство, лесть, подлости при блестящих дворах Елизаветы и Екатерины, когда фавориты становились миллионщиками в одну ночь, когда вовремя сказанное «слово и дело» могло принести и графский титул, и поместья с сотнями крепостных, – это ведь тоже приметы эпохи. Будем любить каждую эпоху в нашей истории за то, что в ней было хорошего. И не будем стыдиться плохого. Нет в мире народа, у которого вся его многовековая история была бы гладкой и безоблачной. История всегда разная. И всегда интересная. Особенно – своя.