Текст книги "Сулла"

Автор книги: Георгий Гулиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

4

Войско, расположенное близ Нолы, предназначалось для борьбы против Митридата. Оно было оснащено новейшим тяжелым вооружением. Квестор Руф доложил Сулле, что баллисты и катапульты, полученные совсем недавно, отличаются большей дальнобойностью и убойностью. Это достигнуто за счет усиления тетивы, а также улучшенным качеством дерева, которое изгибается под действием тетивы. Это дало возможность значительно утяжелить ядра и стрелы для катапультирования. Команды, обслуживающие метательные машины, прекрасно обучены. Это можно будет проверить на ближайших маневрах. Получено также, продолжал квестор, много дротиков. Они отличаются от прежних своим весом. Острие, будучи особо прочным, представляет и для пехоты и для конницы серьезное оружие. Хуже обстоит дело со щитами. Оружейные мастера, желая максимально облегчить вес самого щита – что весьма понятно, – не смогли достичь необходимой защитной прочности. Поэтому дан новый заказ на щиты из металла без применения кожи. Они будут готовы в ближайшую декаду. Их, вероятно, придется передать тяжеловооруженным.

– Это так, – согласился Сулла, – невозможно путать два понятия: легковооруженные и тяжеловооруженные. Их назначения понятны. Последние должны прикрывать первых. Следовательно, щиты гоплитов, как их называют греки, ни в коем случае не должны поддаваться натиску врага. Они должны быть достаточно прочными, чтобы выполнить возложенную на них задачу. Что же до легковооруженных, то они должны быть минимально обременены оружием, то есть его тяжестью. И в то же самое время оружие их должно быть достаточно боевыносливым и предельно убойным.

Центурион, командовавший десятью баллистами, доложил, что в течение дня может сломить сопротивление небольшой, хорошо укрепленной крепости. Ядро, запущенное новейшей баллистой, пролетело расстояние в полмили и пробило покрытие из досок толщиною в три пальца.

– Это хорошо, – сказал Сулла.

– Вообрази, – горячо продолжал центурион, – что по воздуху летит камень с человеческую голову…

– На расстояние полумили?

– Нет, такое сверхтяжелое ядро попадает в цель на расстоянии двухсот – двухсот пятидесяти шагов.

– Неплохо! – воскликнул Сулла.

Даже самый критический смотр войску свидетельствовал о том, что в Ноле собрана действительно отборная и хорошо вооруженная армия. Должно быть, в Риме это понимают и, несомненно, беспокоятся по этому поводу. Но жребий брошен: убийство двух военных трибунов бесповоротно определило дальнейшее течение событий. Это значит – полный разрыв с Марием! Но не только разрыв, но и начало открытых военных действий. Поскольку Марий не кажет носа из Рима, – а это вполне можно понять, ибо нет у него за пределами города достаточной военной силы, – поскольку Марий в Риме, одна возможность, чтобы сразиться: это идти на Рим! По-видимому, сенат обеспокоен подобным оборотом, хотя еще никто не произнес вслух ни слова о походе на Рим. Даже Сулла не смел до поры до времени громогласно заявить об этом: ибо не бывало еще от века, чтобы римляне брали свой собственный город. Однако логика борьбы толкала только на этот путь. Что еще оставалось Сулле? Ждать, пока наберется сила у этого старикашки?

Стало быть, образ действий как бы подсказывался самим ходом событий. Вот так и бывает часто: ты уже не хозяин своей судьбы!

Сулла распорядился созвать своих ближайших помощников и, когда те явились, задал им вполне естественный вопрос: что же дальше? Поскольку никто не торопился отвечать на этот нелегкий вопрос, слово взял сам Сулла.

С виду он был спокойный. Жесты скупые, уверенные. Глаза светились голубизной. Казалось, ничто не заботит этого полководца, кроме погоды, которая начала портиться. Со стороны Тирренского моря дул холодный ветер. Пузатые тучи обложили небо.

– Соратники, – начал Сулла, – я хочу обрисовать наше положение, каким оно мне представляется… – И осекся. – Я велел, чтобы семейограф записал наши слова. Я его не вижу. Где он?

– Я здесь, – сказал пожилой человек с голым черепом. Он держал в руках дощечки и стило, готовый по первому знаку зафиксировать скорописью то, о чем будет здесь говорено…

– Соратники, – продолжал Сулла, – в свое время надлежащим образом было решено, что для войны против Митридата образуется особое войско. И оно образовано. Мы – его часть. Мы – его ядро. Таким образом, Понтийская империя Митридата должна была подвергнуться жесточайшему испытанию римским оружием. Еще год назад. Но время шло, и, вместо того, чтобы воевать в Малой Азии и добывать золото, мы находимся здесь, в Ноле. Мы уже отлежали бока. И все это по вине тех, кто пытается диктовать нам из Рима свою глупую волю.

Сулла говорил не очень красиво. У него как у оратора было немало соперников. Однако ни он сам, ни его враги не придавали особого значения его ораторскому искусству. Важнее было не то, ка́к он говорил, а то, что́ говорил. Важнее было уловить скрытый смысл его речей, чем следить за его жестами, правильным произношением и вкраплениями греческих выражений. Да и сам Сулла никогда не претендовал на роль капитолийского оратора. Он старался не напрягаться, часто повторял – для вящей убедительности – отдельные слова, а иногда и целые фразы. Он как бы вдалбливал свою мысль в голову своего слушателя. Глуховатый, бесцветный голос его никого бы не взволновал, если б не принадлежал этот голос именно Сулле.

Сулла говорил:

– Это наше войско приглянулось Марию. Ему хочется напоследок сразиться с Митридатом – с человеком цветущего здоровья, больших познаний и энергии. Если это разрешить Марию, то, значит, пренебречь интересами Рима, всего отечества. Кто это позволит? Разве римский народ допустит до этого? Никогда!

Его слушали внимательно. Все, что говорил Сулла, – истинная правда. По-видимому, так оно и есть. Во всяком случае, с его точки зрения. И с точки зрения его друзей. Слушали внимательно еще и потому, что момент был воистину критический. Все зависело от того, как развернутся события. А в том, что они развернутся, да еще с особенной силой, в этом не могло быть никакого сомнения…

– Итак, с одной стороны – римский новоявленный диктатор, немощный духовно и физически, а с другой – мы. Мы с вами, войско, готовое на подвиги во славу отечества. Что надо Марию? Ему нужны мы, чтобы с нашей помощью загрести несметные богатства в Малой Азии, потом пройтись по нашим горбам, заработанным нами в боях, и с триумфом возвратиться в Рим. Не правда ли, очень занятная картина?

Это действительно было бы омерзительно, и военачальники реагировали на эту мрачную картину, нарисованную Суллой, с великой неприязнью к Марию и римскому сенату.

Сулла продолжал:

– Итак, все золото римскому диктатору, его тирании и тем, кто поддерживает всю эту нынешнюю римскую мразь! А нам с вами – что? Пустые чаши с господского стола? Так, что ли? – Сулла возвысил голос. Он закинул голову и вскричал: – Нет! Нет! Нет!.. Не верно ли говорю?

Одобрительные возгласы были ему ответом.

– А мы что же с вами? Мы-то разве безголовые? Как бы не так! Римской тирании мы отвечаем провозглашением всех республиканских традиций, которые мы с вами клянемся защищать. Мне кажется, – я в этом даже совершенно уверен, – перед нами один-единственный путь: надо идти вперед, надо думать о Понтийской империи Митридата, не выпускать ее из виду до победы над нею! Мы должны вернуться из похода в Малую Азию людьми богатыми, людьми уважаемыми, наделенными землею в достаточном количестве. Ежели есть у кого-нибудь из вас на примете другой путь – укажите мне его. Мы посмотрим, что это за путь, и, возможно, он нам и понравится. Есть ли такой путь?

Вопросив, Сулла умолк, но, так как никто не мог назвать иного пути, он сказал:

– Верно, другого пути нет в природе, и поэтому вы молчите. По моим наблюдениям, к походу мы готовы. Остается только назначить день, когда мы оставим этот лагерь и пойдем добывать не только славу для отечества, но и деньги для себя… Я кончил.

Заключительные слова особенно пришлись по душе военачальникам. Всем без исключения. Когда опытный, великий муж говорит дельно и справедливо – тогда в палатке полководца царит единодушие.

Фронтан и Руф, которым все было ясно, спросили: когда Сулла назначает выход из лагеря? Едва ли сию минуту можно дать надлежащий ответ, сказал им Сулла. Все зависит от воли богов. К счастью, здесь, неподалеку, пребывает изумительный гадатель. Ему ясно многое, что скрыто от нас. Его совет будет иметь первостепенное значение.

С этим тоже все согласились.

– Но как бы то ни было, – заметил Сулла, немного подумав, – на этой декаде решится все. Приказываю: всем военачальникам сегодня же объявить первую боевую тревогу. Завтра вечером я объявлю вторую боевую тревогу. Третья тревога – сигнал к выходу. Ясно ли меня поняли?

Фронтан по традиции поднялся, бросил поочередно взгляд на каждого присутствующего и доложил Сулле:

– Приказ понят всеми.

– Прекрасно!

– Я распоряжусь сейчас же о выдаче денег солдатам, – сказал Фронтан.

– Прекрасно! – повторил Сулла.

Квестор объявил:

– Всем, кому требуется обмундирование походное и оружие дополнительно, – получить сегодня же.

– Прекрасно! – еще раз произнес Сулла.

В самом деле, разве не прекрасно? Все без сучка, без задоринки.

Тучи тем временем заполнили все небо. Сверкнула молния, и промчался над облаками Юпитер, грохоча колесами своей крылатой колесницы.

Буфтомий явился не один: за его спиной маячила фигура не то подростка, не то девушки. Гадатель приложил руку к сердцу по восточному обычаю.

– Ты звал меня – и я явился, – сказал он тихо.

Сулла встал навстречу ему:

– Ты, я вижу, не один…

– Эта прекрасная Филенида, – пояснил гадатель, – не выносит одиночества.

Сулле показалось, что Буфтомий при этих словах улыбался таинственной, многозначительной улыбкой. Гадатель легонько подтолкнул вперед ту, которую назвал Филенидой. Светильник озарил лицо девушки, ее глаза, полные неги и покоя. Сулла не видел больше ничего, кроме ее глаз, да и не мог видеть, ибо Филенида была укутана в зеленого цвета плащ с капюшоном. По лицу ее текли светлые капельки воды – прекрасный след только что утихшего ливня.

Она сбросила плащ, и в белоснежной тунике – безрукавной и длинной – предстала некая красавица, о которой можно было сказать языком греческих поэтов: воистину пенорожденная!

Она была невысока ростом, тонка станом. Ноги ее в золотистых башмаках те же греческие поэты непременно окрестили бы словом «божественные». Правда, золотые башмаки мигом навели Суллу на определенные мысли, но девица казалась столь чистой и юной, что дурное было немедленно отвергнуто. И Сулла примирился с присутствием Филениды в палатке.

– Кем доводится тебе это дитя? – спросил Сулла, не в силах оторвать взгляда от Филениды.

– Вот эта?

– Да, вот эта. Филенида, как ты соизволил назвать ее, Буфтомий.

Гадатель погладил девушку по тщательно зачесанным волосам. Погладил так, словно боялся притронуться к ним. Черные блестящие волосы, черные тонкие брови, черные длинные ресницы, большие кровянисто-красные губы, розовые щеки, белая шея… Да не с картины ли сошла она? Кто, какой кистью, какой краской писал ее? И сколько ей лет? Неужели двадцать? Наверное, не больше… Вот смотрит она на тебя без страха, с любопытством, и мурашки пробегают у тебя по спине…

Сулла весь преобразился. Он предельно вежлив, предельно внимателен, предельно гостеприимен. Позвал Эпикеда и велел подать ужин. Сам определил меню: лимоны керкирские, финики засахаренные в меду, масло венафрское, мед аттический, ветчина менапская, мясо цесарок по-этрусски, телятина жаренная кусками по-самнитски. Пожалуй, все! Вино смоляное из Виенны, да еще воды горячей и холодной…

– Время раннее, – сказал Сулла, – пока еще не сменилась первая стража… Поторопись-ка, Эпикед. Покажи свою сноровку.

Слуга удалился, пообещав не испытывать терпения хозяина и гостей. Сулла обратился к Буфтомию:

– А все-таки кем она тебе доводится?

– Племянница моя, – произнес гадатель таким тоном, чтобы Сулла вовсе не поверил ему. – Впрочем, какая разница, кем она мне доводится?

Сулла подвел Филениду к стулу со спинкой, инкрустированной в Мавритании. Ему вдруг почудилось, что рядом с ним невеста. Потому что Филенида вела себя, как невеста на свадьбе.

Филенида уселась с воистину царственной осанкой, запрокинула ногу на ногу. И он увидел высоко над столом яркий ряд ногтей, чудесно отшлифованных и покрашенных в ярко-синий цвет.

Сулла желал поговорить с гадателем с глазу на глаз. Ему нужен был знак, божественный знак. А тут вдруг эта Филенида! Извинившись перед девицей, Сулла увлек Буфтомия в дальний угол довольно просторной палатки, туда, где обычно стелили ему походную постель.

Филенида проводила его понимающим, лукавым взглядом, в котором он, при всем желании, не смог прочесть ничего определенного.

– Послушай, – заторопился Сулла, думая все время о Филениде и все еще не веря, что существо это находится здесь, совсем рядом, и еще не разгадано им, – послушай, Буфтомий, мне нужен твой проницательный ум и твое умение проникать в божественное предопределение.

Буфтомий приложил руку к сердцу. Покорно наклонил голову набок.

– Видишь ли, Буфтомий, мне надо готовиться в поход…

– Знаю.

– Кто тебе сказал? – поразился Сулла.

– Разве войско создано для того, чтобы сидело оно в лагере и жирело от безделья?

– Верно. Не для того.

– Следовательно, великий Сулла, оно уйдет в поход.

– Но когда? – вопросил Сулла.

Буфтомий внимательно поглядел в голубые глаза, которые зажили нынче жизнью радостной и счастливой. И гадатель понял все. У него уже был готов ответ. И все-таки решил ничего не говорить о сроке. Он сказал тихо, как бы про себя:

– Аппиева дорога… Рим… Эсквилинские ворота…

Впервые это было произнесено вслух.

– Что это значит? – чуть не в ужасе прошептал Сулла, хватая Буфтомия за руку.

Гадатель молчал.

– Говори же, – теребил его полководец.

Буфтомий словно бы превратился в столб. Едва шевелил губами. И Сулла с трудом различил такие слова:

– Рим… Рим… Эсквилинские ворота… ворота…

Осторожно отпустил руку гадателя, в глазах которого горел неземной свет: это был свет луны, свет самой большой звезды. О боги, какой это был свет – совершенно неописуемый!..

– Буфтомий, – позвал Сулла тихо-тихо.

Но гадатель вперил свой взор в далекую точку. Он не видел никого, не слышал ничего.

«Что он говорит? – подумал Сулла. – Откуда ему все это известно? И что в нем за сила такая? Не замешаны ли здесь какие-либо соглядатаи?» И тут же признался себе, что про Рим никто и не заикался. Но откуда же взялся этот Рим у гадателя?

Вдруг Буфтомий встрепенулся. Словно бы пришел в себя от непонятного оцепенения. Протер глаза, как после сна, и улыбнулся. На его не по годам морщинистом лице обозначилась широкая, добродушная улыбка.

– Что? – спросил он.

– Ничего, – сказал Сулла, озадаченный слышанным. «Этот гадатель, несомненно, великий человек. Надо его приблизить к себе всеми силами», – решил Сулла. И добавил вслух: – Может, не следует тебе напрягаться, Буфтомий?

– Отчего же, – сказал гадатель, – все прошло, словно летний дождь.

– И ты можешь мне ответствовать?

– Да. Послезавтра.

– Что – послезавтра? – смущенно спросил Сулла.

– Послезавтра – в поход, – сказал гадатель, как о деле совершенно решенном и не подлежащем более обсуждению.

– Это окончательно, Буфтомий?

– Почти. Но завтра вечером я снова все проверю.

Сулла поблагодарил его и вспомнил, что за столиком ждет их прелестная Филенида.

– Значит – послезавтра? – переспросил Сулла.

– Выходит, так.

Сулла задумался. Прикинул в уме кое-что и пришел к выводу, что это и есть тот самый срок, который назначил сам. Но никому об этом не говорил, он и сам раньше не думал об этом!.. Почти то же о Риме. Никто не произносил этого названия в связи с походом. Откуда взял его Буфтомий? Неужели и это наитие? Великое наитие, присущее восточным прорицателям? А что же еще, если не наитие?..

Эпикед расставил ужин на столике. Чин чином. Как в римской вилле. Кто скажет, что все это в лагере.

Сулла начал с вина. Он ласково справился у Филениды, что предпочитает она; чистое вино, вино с водою холодной или вино с водою теплой?

Филенида одарила Суллу одной из тех обворожительных улыбок, которыми владела в совершенстве. Эта улыбка могла бросить к ее ногам даже гиппопотама.

– Разумеется, чистое, – проговорила она. Голос ее звучал звонко и уверенно. – Кто же портит вино водою?

– То есть? – Сулла вопросительно уставился на нее.

– У меня свое правило; не портить вино смесью. Этот ужасный греческий обычай, я уверена, скоро переведется у нас.

– Ого! – обрадовался Сулла. – У Филениды уже есть свое правило?

– И не одно, – поправила его девица.

– Прекрасно! – воскликнул Сулла.

Буфтомий был очень, очень доволен. Он выпил свою чашу и приступил к ветчине, предварительно выжав на нее пару лимонов. Набив рот, он похвалил хлеб, который, по его мнению, был хорошо выпечен из крупчатой муки.

Филенида глотками попивала вино и вовсе не стеснялась своих полуобнаженных ног, от которых Сулла не мог оторвать глаз.

– Да здравствует Филенида! – воскликнул он, осушая чашу.

И не выдержал: порывисто поднялся с места, подошел к ней. Взял за талию и приподнял; она была точно цесарка – нежная, гладкая, легкая. Увел ее подальше в угол, где недавно беседовал с гадателем.

– Я хочу кое-что сказать по секрету, – невнятно пробормотал Сулла.

– При нем? – удивилась девица, незаметно кивнув в сторону Буфтомия.

– А что?

Они оглянулись: гадатель был занят ужином. Он, казалось, никого и ничего не замечал.

Сулла прильнул к ее устам и очень скоро убедился в том, что они отвечают, причем с великим умением. Это его приободрило. Недавно провозглашенное им правило, согласно которому «палатки – священнее храмов», было уже забыто им.

– Что ты еще умеешь? – прошептал он ей на ухо.

5

Ровно в час утра заиграли трубы. Лагерь всполошился. Строились перед палатками манипулы, центурии. Раздавалась команда во всех концах лагеря. Младшие начальники повторяли приказы старших.

Войску надлежало: разбирать палатки, складывать солдатский скарб, крепить его к походным рогатинам, тщательно проверить оружие. Обозные телеги грузились под наблюдением помощников квестора, выкатывались вперед покрытые льняными грубыми чехлами баллисты и катапульты.

Очень скоро весь лагерь можно было обозреть из конца в конец. Сулла вышел на маленькую, чисто убранную преторию и обратился к войску с речью. А перед этим манипулы и центурии продвинулись – насколько это было возможно – поближе к форуму.

Вот его речь, записанная семейографом:

«Доблестные римские солдаты! Мы находились в этом лагере для того, чтобы, собравшись с силами, отправиться за море, в Малую Азию и привести в чувство императора Понтийской империи Митридата VI Евпатора. Так его именуют полным именем. Я это говорю к тому, чтобы вы знали, кого следует пленить и привезти в Рим в Мамертинскую темницу. Только таким может быть разговор с Митридатом. Обо всем этом – я имею в виду наш поход за море – было условлено с сенатом. Но, как это выяснилось совсем недавно, нам уготовили совсем иную участь, а именно: нас захотели лишить нашей законной славы и законной добычи на полях сражений в Малой Азии. По хитроумному замыслу Мария, туда должны были быть посланы другие войска, а нас с вами – тех из нас, кто не был бы жестоко покаран, – решили обратить в прислужников больших и мелких тиранов. Так задумал их главный тиран Марий. Но мы-то с вами хорошо знаем, что народ наш, никогда не знавший тирании, никогда не приемлет ни одного тирана, под какой бы личиной он ни выступал. Не далее как позавчера нам было сделано наглое предложение. Его нам привезли те два военных трибуна, которых вы справедливо побили камнями, как они и заслужили. Мне кажется, что ответ они получили достойный. И этот ответ несомненно услышан в Риме.

Какова наша цель?

Нам нужно, поскорее встретиться с Митридатом. Я совершенно уверен в одном: он будет в наших руках и вместе с ним – несметные богатства. Эти богатства должны принадлежать римскому народу и, разумеется, его доблестному войску. Кроме того, все войско должно получить такое обеспечение землей, чтобы вы, ваши дети и внуки ваши и правнуки были довольны. Чтобы, вспоминая поход, вы видели перед собой ваши поместья. А иначе к чему этот поход?

Дальше.

Теперь я подхожу не то чтобы к самому главному, – об этом главном я уже сказал, – но к самому важному в настоящее время: мы должны, мы обязаны устранить главное препятствие на нашем пути. Это главное препятствие в Риме. Вот именно туда и должно быть нацелено все наше оружие – тяжелое и легкое. Все наши мысли, все силы наши должны быть направлены на разрушение той плотины, которая поставлена на нашем пути в Малую Азию. Эта преграда не только вполне преодолима, но легко доступна разрушению. Посмотрите, сколь несметны наши силы, сколь многочисленны мы и сколь грозно наше вооружение. Наши сереброкрылые знамена не знают поражений. Подлые политиканы в Риме будут сметены с нашего пути – и нас ждет богатство Митридатова царства.

Итак: впереди Рим. Сметем же подлых тиранов и их главаря Мария. Принесем римскому народу славу и богатство! Приумножим славу наших предков! Победа наша обеспечена! Я верю вам, а вы, надеюсь, верите мне. Вперед, на Рим!»

Сулла кончил. Он говорил с достоинством, являя в каждом слове непреклонную волю. Верили ему солдаты? Да, верили! Доверяли ему начальники войска? Да, доверяли! Верил ли сам Сулла в свои силы? Да, верил! Мог ли он рассчитывать на свое войско, на победу, или его слова были простым самовнушением? Нет, он рассчитывал твердо на свое войско. Тем более что прорицания – частное и официальное – внушали великую надежду. А счастье, как известно, до сих пор ни разу не покидало Суллу.

Какое впечатление произвела его речь на войско, на его начальников? В своих «Воспоминаниях» Сулла утверждал, что все были полны решимости идти на Рим. Иного выхода, утверждал он, не было. Это понимали все, писал он.

Снова протрубили трубы, и войско двинулось на Рим. Точнее, по направлению к Риму. На север. По Аппиевой дороге.

Сулле подвели белого коня, и он показал такую сноровку, садясь на него, что ему могли позавидовать молодые. За ним последовали ближайшие помощники, а также и Буфтомий. Прекрасная Филенида следовала за войском в более удобном экипаже, чем военная телега из обоза.