Текст книги "Свидетельства о умерших, о бессмертии души и о загробной жизни"
Автор книги: Георгий Знаменский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Обращение старообрядки (РАССКАЗ СВЯЩЕННИКА МИХАИЛА ЛАВДЕНКОВА)
Однажды я приглашен был одним из моих прихожан, помещиком Б., в день именин отслужить молебен. По окончании молебна все гости зашумели, заговорили, а одна почтенного вида дама, мне еще незнакомая, стояла в благоговейном положении и, казалось, все еще хотела молиться. Наконец, она положила три земных поклона и, обратясь ко мне, просила благословить ее. «Это – матушка моя, подарившая меня своим приездом», – сказал мне почтенный хозяин. Обменявшись с нею приветствиями, мы, по приглашению хозяина, уселись рядом и занялись разговором. Сначала речь шла у нас то о том, то о другом; наконец, заговорили мы о предметах более серьезных, о предметах веры. Видно было, что разговор этот очень занимал мою новую знакомую. Она слушала меня со вниманием, но говоря, в свою очередь, часто и к делу и не к делу примешивала слова: Господи! Грех юности моея и неведения моего не помяни.
Сначала я принял это за поговорку, но, заметив при этом тяжелые вздохи, решился спросить, поговорка ли эти слова, или они имеют какое-нибудь особенное значение в ее жизни. «Ах, батюшка, – сказала она, – можно ли святые слова обращать в поговорку? Если вам угодно будет, я расскажу дивный случай из моей жизни, к которому имеют отношение эти слова. Пойдемте в отдельный покой. Я вам, как пастырю, расскажу, все расскажу». Ее просьба была исполнена, и она начала:
«Мне более восьмидесяти лет. Я чувствую, что уже недалек конец моей земной жизни, и потому лгать мне не приходится: значит, верьте, отец святой, что сказанное мною будет вовсе не выдумка, а совершенная правда.
О, Господи! Грех юности моея и неведения моего не помяни. Если на ком, – продолжала она, – то на мне грешной, удивил Господь Бог милость Свою. Если б не Его вседействующая благодать, быть может, я бы навсегда погубила душу свою, коснея в страшном заблуждении. Я родилась от богатых и благородных родителей, православного исповедания, но ни богатством их, ни православием не удалось мне воспользоваться в юности моей. Семи лет я осталась круглой сиротой и была взята на воспитание двоюродной бабушкой, очень бедной дворянкой, жившей одним подаянием. Но это еще не беда: беда в том, что бабушка моя была закоснелая старообрядка, или, правильнее, раскольница секты «безпоповщинской», в которую и меня, как мало сведущую и находящуюся в полном ее распоряжении, скоро совратила. Имение родителей моих отдано, как водится, в распоряжение опекунам, которые не только не обращали никакого внимания на мое воспитание, но и самое имение разорили и, по проискам родного моего дяди составив ложные документы, передали оное ему во владение. Грамоте меня не учили; да правду сказать, грамотность в то время считали для женщины делом вовсе не нужным. Недобрый дядя, когда я достигла совершеннолетия, чтобы удобнее владеть несправедливо захваченным имением, зная крайнюю бедность моей бабки и мою неопытность, хотел было выдать меня замуж за своего крепостного человека. Но Богу, Отцу сирот и несчастных, угодно было устроить иначе.
В это самое время вышел в отставку недальний наш сосед – помещик, поручик гвардии А. П. Б. Имея довольно ограниченное состояние, он хотел через женитьбу упрочить свою будущность. Соседи-помещики, не знавшие вполне моих обстоятельств, рекомендовали меня как хорошую и богатую невесту. Как образованный молодой человек, он скоро свел знакомство с нами и начал просить руки моей. Его чин, вежливое обращение и внимание к бабушке, – все располагало в его пользу. Оставалось одно препятствие: жених был, по мнению нашему, суетный (так мы прежде называли православных). Но советы других и это препятствие устранили: бабуш ка дала слово, но с тем, чтобы меня не только не совращать с прежней веры, но дать мне полную свободу молиться по-своему и не препятствовать ездить в раскольническую часовню. Согласие последовало, и мы обвенчались.
Надежды мужа моего на мое богатое приданое не сбылись. Много нужно было хлопот и издержек, чтобы имение, по праву принадлежавшее мне, вырвать из рук недоброго дяди; а покойный А. П. был человек чуждый всяких тяжб, да и средства к тому имел самые ограниченные, и мы решились, возложив всю надежду на Господа Бога, жить, как Его святой воле угодно будет. Надежда нас не обманула. Занявшись в небольшом имении мужа хозяйством, мы имели безбедное содержание для себя и для своей семьи, которою нас Бог благословил.
Много времени прошло от моего замужества, а я все коснела в моем нечестии. Покойный муж мой был человек положительный, любил меня искренно, не напоминал мне о перемене веры и всегда готов был даже предупреждать мои желания. Заметно было, что разность веры сильно его безпокоила; но он всегда умел скрывать это. Были минуты, когда мне приходило на мысль превосходство православной веры; но, пока не пришла пора моего возрождения, мысль эта скоро меня оставляла. Меня особенно удивляли истинно христианская жизнь моего мужа И свято исполняемые им благочестивые обряды. Например, в Великий пост, когда, бывало, говеет он, – поужинает (что во всю жизнь сохранил) в понедельник и до принятия Святых Тайн ничего не ест, да и после приобщения Св. Тайн напьется только чаю и уже поздно вечером поужинает. Одна молитва да чтение душеполезных книг были в это время его пищею. Размышляя об этом его трудном подвиге, я представляла себе, что это зависит от крепкого его сложения (он и зимой всегда одевался легко и ходил на босу ногу). Пользуясь, по милости Божией, и сама цветущим здоровьем, я пыталась также это выполнить, но не могла и вполовину выдержать, и, наконец, спросила: как может он поститься так целую неделю? Зависит ли это от сил человеческих, или этому есть другая причина? Он нахмурил брови – знак, что вопрос этот ему не по вкусу – и, помолчав, начал говорить. «Если б ты…» – и тотчас же замолчал, окончив начатую речь тяжелым вздохом. Я тотчас поняла, что он этим хотел напомнить, что если б я исповедовала истинную веру, то могла бы выполнить, что он выполнял, – только не хотел изменить данного бабке слова не совращать меня (как после и сам объяснил) и не стал далее говорить. На этот раз и я замолчала и пошла в свои покои. Безотчетная какая-то грусть наполняла мою душу, в сердце ощущалась какая-то пустота, и я чуть не плакала, сама не зная о чем. Предложенный мною вопрос и его недосказанный ответ так меня заняли, что я почти о нем только и думала.
Год целый эта мысль меня не покидала и, наконец, я решилась поднять прежний вопрос. Это было тоже в Великий пост, после принятия мужем моим Святых Тайн. Поздравив его с выполнением обряда (как прежде называла), я спросила: «Ужели тебе легко так поститься?». Вторая попытка моя была удачнее. Он не изменил своего светлого взора, всегда бывшего у него после приобщения Святых Тайн, и с улыбкою сказал. «Это не от наших сил зависит, а от помощи Божией: на это нужно время, чтобы заслужить такую милость, нужно покорить тело духу, питать его молитвою и словом Божиим, и особенно негиблющим брашном – Телом и Кровию Христовою, которых так называемые староверы, по упорному невежеству своему, не принимают», – и потом задумался.
«Продолжай, продолжай, – сказала я с веселым видом, – я знаю, чего ты боишься, но я тебе позволяю». – «Да, друг мой, – продолжал он, – дело великое обрести веру истинную, где все располагает человека к Богу, где есть нужные Таинства, освящающие его, где есть духовное брашно, питающее его душу, или лучше, обожающее дух, ум же питающее странно (гостеприимно), чего ваша кривая вера не имеет».
Последние слова, конечно, по наущению врага, сильно оскорбили меня, и я с неудовольствием сказала: «Довольно! Я на твою веру не произношу хулы, а ты начинаешь порицать мою, называя ее кривою. Там, за гробом, узнаешь, кто из нас прав, кто виноват».
Он нахмурил брови и пошел в свой кабинет, как будто нехотя сказав: «Дело и тут видное», – и потом, обра-тясь ко мне с неудовольствием, но довольно тихо, продолжал: «Сама же вызвалась!». Я, тоже взволнованная, ушла в свои покои. Грусть более прежнего овладела мною, и я сердечно жалела, что вызвала его на этот разговор. Но мысль об этом разговоре все-таки меня не покидала. Я старалась быть веселою, но тайная грусть томила меня. О, Господи! Грех юности моея и неведения моего не помяни.
Наконец, Господь Бог, не хотяй смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему, не оставил и меня Своею милостию: пришла пора и моему обращению. Это было в том же году, накануне Богоявления Господня. Мы жили на хуторе, верстах в семи от церкви. Каждый год покойный мой А. П. отправлялся в церковь за святою водою и мне предлагал отправиться в свою часовню, но на этот раз, не зная почему, мне этого не предложил, а с торопливостью собрался и поехал, ни с кем не простившись. Более часа грусть и тоска томили меня, а затем внезапно какая-то отрада наполнила душу. Одно нетерпеливое желание скорее увидеть мужа несколько омрачало мою радость. Я часто смотрела в окно, в ту сторону, откуда он должен был ехать. Наконец, серая лошадка показалась и, вместо радости, меня объял какой-то страх.
Так как мы жили на хуторе, то священник в этот вечер не успевал приезжать к нам со святою водою, а приезжал на другой день. Ценя дорого (как и должно) вечернюю святую воду, муж имел обыкновение для святой воды брать с собой зеленый кувшин с крышкою (который и теперь у меня, как заветный, хранится), и, по входе в переднюю, начинал петь священный стих: Во Иордане крещающуся Тебе, Господи… а при входе в залу открывал крышку, вливал святую воду в приготовленное блюдо, кропил дом и все службы в сопровождении всего нашего семейства и всей дворни (кроме меня, потому что я, как мнимо православная, уходила в свою спальню). Но на этот раз, благодаря Господу содействующу, и я осталась в зале. Священную песнь, по обыкновению, начал он петь еще на пороге дома, а пройдя в зал, начал снимать с кувшина крышку, – и что же? Едва только крышка была снята с кувшина, как нам показалось, что из него мгновенно вылетели три огнерадужные струи и разлились по всей комнате. Мы ощутили необыкновенное благоухание и невольно все пали на колени, а у мужа и кропило выпало из рук, и едва удержался кувшин. Несколько минут все мы находились в ужасе и в каком-то оцепенении и не могли друг другу сказать слова – и песнь замолкла в устах поющего. Я первая будто от летаргии очнулась и первая прервала молчание. Первым словом моим было тотчас же послать за православным священником. Послали человека с письмом просить священника присоединить меня к Православной Церкви. Добрый и всегда исполнительный пастырь не замедлил исполнить нашу просьбу. Не могу вам выразить, какая радость наполнила душу мою после присоединения к той Церкви, в которой я родилась и от которой отпала; но эту радость сменяла иногда грусть, что я так долго коснела в моем заблуждении. Особенно грустно мне было от того, что добрая моя воспитательница умерла в расколе. Почтенный пастырь долго беседовал со мною о предметах веры: то вразумлял меня, то уверял в милосердии Божием, то поощрял к дальнейшим подвигам христианским и, наконец, предложил ехать к Богоявленской утрени. Все мы отправились в храм Божий. С каким нетерпением я ждала начала общественного Богослужения в той Церкви, в недрах которой крестилась и в которой, между тем, столько времени, как заблудшая овца, не бывала! Вот началось чтение Великого повечерия, и я вся превратилась в слух: каждое священное слово ловила с жадностью и старалась передать его сердцу; каждый почти стих я прилагала к себе и находила в нем отраду, как вдруг услышала слова: Господи! Грех юности моея и неведения моего не помяни. Эти слова как-то особенно подействовали на душу мою, они пробудили во мне прежнее, былое, мое. Мне казалось, что Пророк как будто для меня, грешницы, и написал эти слова. Да, думала я, видно, дело немаловажное – грех юности и неведения, когда такой великий муж, как пророк Давид, молился о сем. Как же мне не молиться и не запечатлеть этих слов навсегда в сердце моем, когда моя юность прошла в страшном грехе – в отпадении от святой Церкви и неведении?
После утрени я допущена была к исповеди, а после Божественной Литургии удостоилась принять Святые Тайны Христовы. Радостен и достопамятен был для меня день этот: я удостоилась стать дщерью истинной Церкви Христовой. Важны и достопамятны были и сказанные выше слова, потому что они постоянно мне твердили, что я имела страшный грех и, следовательно, должна постоянно молиться о том, чтобы Господь Бог простил его и даже не помянул.
А чтобы не быть в неведении, я решилась учиться грамоте. Но кого взять в учителя? Кто решится учить уже довольно пожилую женщину? Жребий пал на старшего сына моего А. и он-то выучил меня чтению и письму, сколько мог передать, и сколько я могла понять. С тех пор и читаю Божественные книги и в них нахожу назидание и утешение, благодаря Бога, пославшего мне Свою неизреченную милость».
Так окончила дама свой рассказ, прибавив: «Господи, грех юности моея…» Я, в свою очередь, благодарил ее за интересную для меня историю жизни ее и просил позволения передать (если это можно будет) в назидание другим. «Хотя, – отвечала она, – истину эту и многие зна-ют, есть даже в живых свидетели этого дивного случая, но прошу вас передать во всеуслышание по смерти моей».
На днях я узнал от почтенного сына ее, что она уже умерла («Странник», 1861).
Обращенный атеист (РАССКАЗ ЕЛИЗАВЕТЫ БОГДАНОВОЙ)
В городе Гродно есть явленный образ Остробрамской Божией Матери. Название свое эта икона получила от того, что явилась на остроконечном шпице Остробрамских ворот города. Вскоре после явления последовало столько чудесных исцелений, что жители Гродно уверовали всей душой в свою небесную Покровительницу и до сих пор берегут с нелицемерной любовью данное им небом сокровище. Снимок с этой чудотворной иконы в первый раз увидела я в доме одной моей знакомой Б. О. Лопухиной. Велико было ее упование на святой образ, потому что в собственном семействе их совершилось чудо, имевшее огромное влияние на всю жизнь одного из ее близких родственников.
Вот как передала она мне этот случай.
«Родственник мой по матери, В. И. К-н был честен, умен, образован, богат. Только недоставало самого благородного, лучшего свойства ума и сердца, – именно веры в Бога и любви к Нему. Все священное у него легко делалось предметом хулы и кощунства, он возмутительным образом открыто проповедовал свой атеизм. Счастливый и гордый своей завидной участью он забыл, что счастью земному, как и горю, один и тот же исход, это могила, а за ней – вечная жизнь, в которой потребуется отчет в делах жизни временной. Страшно было нам слушать его безумные убеждения. Ни советы, ни просьбы – ничто не помогало, а судьба, как нарочно, баловала закоснелого безумца. Все ему удавалось; жизнь его текла светло и ровно, ни одной, кажется, горькой минуты не выпадало на его долю, и оттого он не нуждался в защите и утешении ни от Бога, ни от людей. Но, должно быть, за добрые дела и непоколебимую веру давно умершей матери его, спасение несчастного безумца приняла на Себя Сама Матерь Божия. Она ходатайством Своим удерживала до известного времени справедливо карающую руку Своего возлюбленного Сына, желая чудесным образом обратить грешника на путь истинный. Наконец, настал час вразумления заблудшего. Получив отпуск, К-н (он был военный) проездом через Гродно был у одной из своих знакомых, которая занимала антресоли высокого трехэтажного дома. Комната, в которой они находились, выходила окнами на вымощенную диким камнем мостовую. С ними сидел у чайного стола с кренделем в руках трехлетний сын хозяйки. Представьте себе их ужас, – когда вдруг послышался страшный пронзительный крик: «Горим! Горим!» – а вместе с тем внизу видны были клубы черного, густого дыма, быстро разносимого ветром! Горел бельэтаж. О спасении не было возможности и думать: длинная, выкрашенная масляной краской лестница пылала уже в двух местах. И помощи им не от кого было ждать: вверху, кроме них троих, не было никого. И теперь-то, в первый раз в жизни болезненно забилось сердце К-на. Он до того растерялся, что даже забыл об угрожавшей им опасности. Но у хозяйки квартиры чувства материнской любви к сыну пересилили чувства ужаса и отчаяния: она схватила своего ребенка и со словами: «Матерь Божия, вручаю Тебе моего сына, спаси его!», – бросила его в окно на каменные плиты мостовой, а сама упала без сознания в той же комнате. Тут только К-н пришел в себя: «Помоги и мне, неверующему, да уверую в Тебя, Святая Заступница», – в свою очередь вскричал К-н и, подхватив безчувственную г-жу Н., бросился вниз по пылающим ступеням лестницы.
И спасла его Матерь Божия, не отринула мольбы грешника. Спасла не только тело его от временных страданий, но и душу от будущих вечных мук. Вполне вразумился К-н на мостовой, когда увидел невредимо сидящего и безпечно доедающего свой крендель ребенка. И дивное чудо! Младенец как будто не был брошен матерью с высоты третьего этажа, а бережно перенесен на мостовую. Пресвятая Дева сохранила и мать, с крепкою верою поручившую Ей своего младенца. С этой минуты Церковь приобрела себе верного сына в лице спасенного богоотступника. К-н выменял себе небольшой из финифти образ Остробрамской Божией Матери и никогда с ним не разлучался. Образок этот спас его от смерти и в другой раз. Во время венгерской кампании в одном деле с неприятелем, в котором он участвовал, прямо направленная ему в грудь пуля отскочила, вдавив только немного в тело висевший у него на шее образок Богоматери. С тех пор К-н уже окончательно предался святому покрову Ее: он вступил в монашество и раскаяние его было так искренне, вера так глубока, что к нему, кажется, вполне могут быть применены Евангельские слова Самого Спасителя о жене грешнице: отпущаются греси ея мнози, яко возлюби много (Лк. 7, 47)» («Странник», 1867).
Дивный случай
В газете «Современные Известия», издававшейся несколько лет тому назад в г. Москве, некто В. Казанцев передавал следующий примечательный случай.
Отец его был человеком, мало заботившимся о надлежащем исполнении религиозных обязанностей. Ему случайно пришлось попасть в скит Николаевской Песношской пустыни, верстах в восьмидесяти от Москвы. Дело было во время Успенского поста.
«Вхожу в храм, – рассказывал отец г. Казанцева, – вижу много говельщиков, беру свечку и дожидаюсь прибытия духовника. Наконец, в храм введен был под руку о. Савватий, управляющий скитом. Он был слеп. Как теперь вижу его словно восковое лицо и длинную, сильно пожелтевшую бороду. Сотворив обычное правило и приложившись к св. иконам, он надел епитрахиль и, введенный под руку послушником на амвон, стал на память громко читать молитву перед исповедью. На половине ее голос его прервался и он, сделав два земных поклона пред иконою Спасителя, снова начал читать. Но опять голос его прервался, тогда, обратись к народу, он сказал: «Чада святой матери Церкви! Меж нами есть один не сын ее. Подойдите каждый порознь и скажите ваши имена». Говельщиков было около шестидесяти человек; все подходили и говорили: Когда очередь дошла до меня, к только что сказал я свое имя, как лицо о. Савватия сделалось грозным: «Выйди вон, ты не сын Церкви, ты пренебрег Телом и Кровью Христовыми». Я стоял, как пораженный громом; в глазах у меня потемнело: не помню, как я вышел из церкви. После многих просьб моих о. Савватий согласился исповедать и приобщить меня, но с тем, чтобы я неделю провел с ним в его келье.
– Нечего и говорить, – заканчивает свой рассказ г. Казанцев, – что о пренебрежении к Святым Таинствам Церкви с тех пор и помину не было» («Кормчий», 1901).
Загробная стезя
Частный суд Божий над душами, по учению Церкви, предваряется истязанием, или испытанием их в так называемых мытарствах, через которые они проходят в области воздушной, и где злые духи, находясь в своей области (Еф. 6, 12), задерживают их и обличают все грехи, содеянные ими в жизни. Ученику преподобного Василия Нового (жившего в первой половине X века), Григорию, были открыты в видении обстоятельства смертного часа и хождения по мытарствам блаженной Феодоры.
Когда Григорий, просил ее рассказать о своей кончине и об обстоятельствах, сопровождавших ее смерть и последовавших за ней, то она с особенною подробностью поведала ему следующее: «Чадо Григорий! О страшной вещи вопросил ты меня, о которой и вспомянуть ужасно.
Когда настал час моей смерти, я увидела лица, которых никогда не видела, услышала глаголы, которых никогда не слыхала. Что скажу? Лютые и тяжкие бедствия, о которых я не имела понятия, встретили меня по причине дел моих; но молитвами и помощью отца нашего Василия я избавилась от них. Как рассказать тебе ту телесную боль, тягость и тесноту, которым подвергаются умирающие? Как бы кто совсем обнаженный, упав в великий пламень, горел, истаивал и обращался в пепел; так разрушается человек смертной болезнью в горький час разлучения души с телом.
Когда я приближалась к концу моей жизни, и наступило время моего преставления, тогда увидела я множество эфиопов, обступивших мой одр. Лица их были темны, как сажа и смола, глаза их – как каленые угли, видение так люто и страшно, как самая геенна огненная. Они начали возмущаться и шуметь как псы, иные выли, как волки. Смотря на меня, они ярились, грозили, устремлялись на меня, скрежеща зубами, и готовы были пожрать меня; между тем, как бы ожидая самого судию, долженствующего прийти, готовили хартии и развивали свитки, на которых были написаны все мои злые дела. Убогая моя душа была объята великим страхом и трепетом. Не только томила меня горесть смертная, но и грозный вид и ярость страшных эфиопов были для меня как бы другою лютейшею смертью. Я отвращала мои очи во все стороны, чтобы не видеть страшных лиц их и не слышать голоса их, но не могла избавиться от них, – они всюду шатались; помогающего мне не было.
Когда я окончательно изнемогла, то увидела двух светлых Ангелов Божиих, в образе юношей невыразимой красоты, идущих ко мне. Лица их сияли, взор был исполнен любви; волосы их были как снег, белые с златовидным отблеском, одежды их сверкали, как молнии; они были препоясаны златыми поясами. Приблизившись к одру моему, они стали по правую сторону его, тихо беседуя друг с другом. Увидев их, я возрадовалась и с приятностию смотрела на них.
Черные эфиопы содрогнулись и отступили несколько далее. Один из светоносных юношей, с гневом обращаясь к темным, сказал: «О, безстыдные, проклятые, мрачные и злобные враги рода человеческого! Зачем всегда предваряете приходить к умирающим, и молвою вашею устрашаете и смущаете всякую душу, разлучающуюся с телом? Но не очень радуйтесь, потому что здесь на найдете ничего. Есть Божие милосердие к этой душе, и нет вам в ней ни части, ни жребия». Когда Ангел перестал говорить, эфиопы зашатались, подняли крик и молву, начали показывать злые мои дела, содеянные от юности, и вопили: «Ничего в ней не имеем? А эти чьи грехи? Не она ли сделала то и то?». Так вопия, они стояли и ожидали смерти. И вот пришла смерть, рыкая как лев, видом очень страшная, человеческого подобия, но без тела, составленная из одних человеческих костей. Она принесла различные орудия к мучению: мечи, стрелы, копья, серпы, пилы, секиры и другие неведомые орудия. Узревши это, смиренная моя душа затрепетала от страха. Святые Ангелы сказали смерти: «Не медли, разреши эту душу от союзов плотских; скоро и тихо разреши: она не имеет много тяжести греховной». Смерть приступила ко мне, взяла малую секиру и отсекла мне ноги, потом руки; после другими орудиями расслабила мне все члены, отделив их по составам один от другого. Я лишилась рук, ног; все мое тело омертвело, и я уже не могла двигаться. Потом отсекла мне голову – я не могла приводить в движение головы моей, сделавшейся мне чужою. После этого она растворила в чаше какой-то состав и, приложив к устам моим, насильно напоила меня. Так горько было это питие, что душа моя не могла вынести его: содрогнулась и вышла из тела.
Светоносные Ангелы тотчас приняли ее на свои руки. Оглянувшись назад, я увидела лежащее мое тело бездыханным и недвижимым. Как бы кто, совлекшись одежды своей и кинувши ее, стоял и смотрел на нее; так и я смотрела на тело мое и удивлялась. В то время как святые Ангелы держали меня, демоны, бывшие в образе эфиопов, обступили нас, вопия: «Множество грехов имеет эта душа; пусть отвечает за них!» – и показывали грехи мои, а святые Ангелы начали искать добрые мои дела и обретали благодатию Божиею все, что при помощи ее сделано мною. Они собрали все, что я сделала когда-либо доброе: дала ли милостыню убогим, или накормила алчущего, или напоила жаждущего, или одела нагого, или странного ввела в дом и упокоила, или послужила рабам Божиим, или посетила больного и в темнице сидящего и утешила его; приходила ли с усердием в храм Божий и молилась с умилением и слезами, или внимательно слушала чтение и пение церковное, или приносила в храм ладан и свечи, или наполняла маслом церковные лампады на освещение святых икон и лобызала иконы с благоговением; или постилась и воздерживалась в среды, пятки и во все посты, или клала поклоны и ночь проводила в бдении, или воздыхала к Богу и плакала о грехах своих, или исповедовала грехи свои пред отцем духовным с сердечным сожалением о них и старалась делать за них удовлетворение; или сострадала страждущим, утешала плачущего и подавала ему руку помощи, споспешествовала кому в добром деле, а от худого отвращала; или сама отвращала очи мои от суеты и удерживала язык от клятвы, лжи, клеветы и суесловия, – и все иные, самые малейшие добрые мои дела, одно за другим, святые Ангелы собирали и готовили положить на весы против злых моих дел.
Эфиопы, смотря на это, скрежетали на меня зубами своими, потому что хотели тотчас вырвать меня из рук ангельских и низвести на дно ада. В это самое время нечаянно явился там преподобный Василий и сказал святым Ангелам: «Святые Ангелы! Эта душа много послужила к упокоению старости моей, а потому я молился о ней к Богу, и Бог даровал ее мне». Сказав это, он вынул из-за пазухи как бы мешочек с золотом и отдал его Ангелам со словами: «Вот сокровище молитв пред Господом об этой душе! Когда будете проходить воздушные мытарства, и лукавые духи начнут истязать ее, то вы искупайте ее этим от долгов ее».
После сего ушел. Лукавые же духи, увидев дар преподобного Василия, сперва стояли в недоумении, потом подняли плачевные крики и сделались невидимы. Тогда снова явился угодник Божий Василий, неся с собою много сосудов чистого елея и драгоценного мира, которые все, один за другим, вылил на меня, отчего я исполнилась благоухания духовного и почувствовала, что я переменилась и сделалась очень светлою. И опять сказал Ангелам преподобный: «Когда вы, святые Ангелы, сделаете все, необходимое для этой души, тогда введете ее в приготовленную мне от Господа обитель, пусть там и остается». После сего стал невидимым; а святые Ангелы взяли меня, и мы по воздуху пошли на восток.
(Мытарство 1-е). Когда мы шли от земли к высоте небесной, то вначале встретили нас воздушные духи первого мытарства, на котором истязуются грехи празднословия, то есть бесед безрассудных, скверных, безчинных. Мы остановились, и пред нас вынесены были многие свитки, где записаны были все слова, произнесенные мною от юности моей непотребно и безрассудно, а особенно если они выражали что-нибудь срамное или кощунственное, как нередко бывает на языке людей молодых.
Я видела записанные там все свои буесловия, сквернословия, все мирские безстыдные песни, безчинные крики, смех и хохот. Всем этим злые духи обличали меня, указывая на время и место, когда, где и с кем занималась я суетною беседою и прогневала Бога своими непристойными словами. Я молчала, стыдилась и трепетала от страха, но Ангелы положили нечто из моих добрых дел, а недостающее восполнили из сокровища, подаренного преподобным Василием, и этим выкупили меня.
(Мытарство 2-е). Оттуда пошли мы выше и приблизились к мытарству лжи, на котором истязуется всякое слово ложное, то есть клятвопреступление, напрасное призывание имени Божия, лжесвидетельство, неисполнение данных Богу обетов* неискреннее и неистинное исповедание грехов и тому подобное. Духи этого мытарства злы и свирепы; они остановили нас и начали подробно испытывать. Но я обличена была только в двух: первое, что случалось мне иногда солгать в неважных вещах, и я даже не считала того за грех; второе, что из ложного стыда я, бывало, неискренно исповедовалась пред отцем моим духовным. А клятвопреступлений, лжесвидетельств и тому подобных беззаконий не нашли во мне, по милости Христовой. Святые Ангелы на этом мытарстве против моих грехов положили нечто из моих добрых дел, а более молитвы духовного отца моего выкупили меня, – и мы пошли выше.
(Мытарство 3-е). Достигли мы мытарства, истязующего осуждение и клевету. Тут остановили нас, и я уразумела, как тяжек грех осуждения ближнего, и как велико зло клеветать на кого-либо, осуждать, безславить, хулить, браниться и смеяться над чужими недостатками. Таких грешников лютые истязатели истязуют, как антихристов, предвосхитивших себе право суда над другими. Но во мне, по благодати Христа, немного нашли этих грехов, потому что я во все дни жизни моей прилежно старалась никого не осуждать, ни на кого не клеветать, ни над кем не смеяться и не бранить никого. . Только иногда, слушая иных, как они– осуждают, клевещут или смеются над кем-нибудь, случалось и мне немного соглашаться с ними мысленно или, по неосторожности, прибавить свое слово, и тотчас зазирала себя и останавливалась; но и самое поползновение истязатели вменили мне в осуждение и клевету. И тут Ангелы выкупив меня дарованием молитв преподобного Василия и пошли со мною выше.
(Мытарство 4-е). Дошли мы до мытарства чревоугодия, и тотчас выбежали навстречу злые духи в надежде найти добычу себе. Лица их были скаредные, похожие на лица сластолюбивых обжор и мерзких пьяниц. Обойдя нас, как псы, они тотчас показали счет всех случаев обжорства, когда я тайно еда или сверх нужды, или с утра, не помолившись и не оградив себя крестным знамением, принималась за пищу, или во святые посты ела до совершения церковного богослужения. Представили и все случаи моего пьянства, даже показывали те самые чаши, рюмки и прочие сосуды, из коих я упивалась в такое-то время, на таком-то пиру, с такими-то собеседниками. И всякое мое чревоугодие до подробности поставили на вид и радовались, как бы уже получив меня в свои руки. Я трепетала, видя такое обличение, и не знала, что отвечать вопреки. Но святые Ангелы, вынув довольно из дарования преподобного Василия, положили то против моих грехов и выкупили меня. Увидев выкуп, злые духи вскричали: «Горе нам! Пропали наши труды и надежды!» – и бросили на воздух свои записки о моем чревоугодии, а я радовалась, – и мы пошли далее.
