Текст книги "Часы для мистера Келли. Двое среди людей"
Автор книги: Георгий Вайнер
Соавторы: Аркадий Вайнер
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
«Оперативным путем установлено, что на московских часовых предприятиях, в ремонтных мастерских, в магазинах, торгующих часами, – занято 96 человек, имеющих те или иные дефекты ног, вызывающие хромоту…»
Приходько встряхнул авторучку и сказал:
– Давайте, Борис Иваныч, еще раз пройдемся по кандидатам.
Шадрин чинил лезвием цветные карандаши. Перед ним лежал длинный, аккуратно разграфленный список. Около фамилий были проставлены разноцветные значки: крестики, кружки, зеты и бесконечные прочерки. Шадрин сдул со стекла красную грифельную пыль.
Итак, на заводе – пятеро хромых… Водолазов – мастер механического цеха. Бобков – слесарь. Никонов – кочегар котельной. Сальников – сборщик главного конвейера. Вахтер Никитин.
Трое из них явно не подходили на роль сообщника Джаги. Водолазов был заводской общественник, инвалид Отечественной войны, депутат райсовета. Кочегар Никонов независимо от своих личных качеств совершенно не имел доступа в производственные помещения. Сборщик Сальников стал инвалидом совсем недавно, попав под трамвай. Естественно, что Коржаев не мог его знать под кличкой «Хромой».
Остались двое – Бобков и Никитин.
В тот же вечер Тихонов «принес» хромых часовщиков из ремонтных мастерских: часовых мастеров Сеглина и Шаронова, и заведующего мастерской № 86 Бродянского.
– …Товарищ Бобков, извините за беспокойство. Всего вам наилучшего!..
– …Вот видите, товарищ Никитин, мы у вас и отняли-то всего полчаса. До свиданья…
– …Итак, товарищ Сеглин, вы в полном объеме удовлетворили мой любительский интерес. До новых встреч, большое спасибо…
– …Давайте, товарищ Шаронов, ваш пропуск, я подпишу его на выход. Если сломаются часы, ремонтировать их приду только к вам…
Приходько устало плюхнулся на стул и забарабанил карандашом по столу. Эти четверо ни с одного боку к делу не пришиты. Сколько сил зря потрачено! Было бы интересно иметь какой-нибудь счетчик умственной энергии. К концу дня взглянул: ага, потрачено 20 тысяч мыслесекунд. Пора отдыхать! И в постель. А в общем, это ни к чему. Обязательно какой-нибудь Архимед придумал бы для него делитель, чтобы он отсчитывал мысли через косинус фи – только полезную нагрузку. Он тебе, глядишь, насчитал бы за сегодня ноль целых, ноль десятых. Так бы от досады и выпивать начал. Короче, одна надежда на Тихонова – может, он из этого Бродянского что-то толковое выудит.
Что за человек есть!А у Тихонова, похоже, прорисовывалось кое-что интересное. Он сидел в тесной конторке 86-й мастерской, просунув меж столов длинные ноги в невероятно острых мокасинах. Вокруг суетились, а Тихонов, листая журналы, спокойно дожидался прихода заведующего Бродянского. Иногда он что-то негромко насвистывал и широко улыбался. А в кармане у него лежал аккуратно сложенный вчетверо акт планового снятия остатков, которое закончилось в мастерской вчера. И написано было в нем, что ревизор обнаружил излишек часовых деталей ни много ни мало – на 360 рублей. А излишек – это ЧП. Если он не является результатом бухгалтерской ошибки, то это либо обман клиентов, либо мастерская получает товар без документов, «левый», как его между собой называют дельцы.
Бродянский пришел около четырех. Когда Тихонов, встав ему навстречу, сказал, что он из УБХСС, лицо Бродянского как-то болезненно сморщилось:
– Ну, что же, я ждал, что вы придете.
Сильно припадая на левую ногу, он провел Тихонова в свой крошечный кабинетик и показал на стул рядом со своим столом:
– Прошу вас.
Тихонов внимательно разглядывал Бродянского. Это был немолодой уже человек, с очень бледным, болезненным лицом. В глазах его, больших и растерянных, Тихонов уловил страх. Худые длинные пальцы Бродянского нервно комкали какие-то бумажки на столе.
– Мне надо допросить вас по уголовному делу, – начал Тихонов.
– А что, уже есть уголовное дело? Так быстро? – пролепетал Бродянский.
Тихонов понял, что Бродянский имеет в виду обнаруженные у него излишки, иначе вряд ли он задал бы такой прямой вопрос. Однако это следовало проверить. Тихонов негромко сказал:
– Вы мне расскажите, пожалуйста, абсолютно все, что вам известно по делу…
Бродянский ненадолго задумался, потер лоб и вдруг заторопился:
– Я не знаю, собственно, что и рассказывать-то. У меня ведь такой случай впервые в жизни! Излишки, да еще на три с гаком тыщи, по-старому – уму непостижимо! Честно, откровенно, говоря, если бы на эти деньги у нас «дырка» открылась – ну, недостача, по-нашему, – я бы в сто раз меньше удивился. С недостачей все может быть: и ученики товар поломали, и в квитанцию клиенту недописали, в худшем случае, может, кто из мастеров присвоил, хотя такого у нас никогда не было. Однако все может случиться! А излишки – это, извиняюсь, уму непостижимо! Вы меня спросите – почему? А я вам отвечу – потому. Потому, что недостачу мне в мастерской любая мышка может сделать: хочешь – мастер, хочешь – уборщица, хотя упаси бог на них подумать! А излишек, извиняюсь, я только сам себе могу сделать, шахер-махер всякий!
«Четко формулирует, – размышлял Тихонов, внимательно глядя в глаза Бродянскому. – И не путает, не прячется, на себя все оттягивает. А ведь лазейки есть, и он их не хуже меня знает. Значит, что-то не то с излишками этими…»
А Бродянский горячо продолжал:
– Я от себя вину не отвожу, мне мой борщ чужая тетя с улицы не пересолила! Но только где я ошибся, на чем – ей-богу, пока не знаю, хоть из пушки в меня стреляйте, извиняюсь!
…Договорившись с Бродянским о том, что он еще раз внимательно проверит всю документацию вместе с вызванной из отпуска бухгалтером Васильевой, Тихонов поехал на Петровку. Шадрин слушал с большим интересом. Подвел итоги:
– Бродянский испуган, расстроен, явно боится следствия. Однако меня смущает, что все его страхи сконцентрированы вокруг этих несчастных излишков. Ни о чем другом он и не думает. Ну что ж, завтра еще раз проанализируем его бухгалтерию. Надо посмотреть, что именно из товара у него лишнее, а там уж будем решать окончательно…
В этот момент зазвонил телефон.
– Бюро пропусков, Борис Иваныч. Тут двое спрашивают Тихонова. Он не у вас?
– У меня. А кто там, Анечка?
– Бродянский и Васильева. Пропустить?
– А кто эта Васильева? Спросите у них.
– Из бухгалтерии, говорит.
– Хорошо, выдайте им пропуска.
– Твои, – сказал Шадрин. – Не иначе как новости в клювах несут, если с такой спешностью.
Посетители действительно принесли новости. Волнуясь и поминутно вытирая слезы, Васильева, молоденькая, симпатичная женщина, торопливо говорила:
– Вы понимаете, товарищи, убить меня мало, ведь это я во всем виновата, Михаил Семеныча под такой удар поставила, он волнуется, переживает…
– Минуточку, успокойтесь и давайте по порядку…
– Я и говорю по порядку! – с этими словами Васильева открыла сумочку и вытащила из нее какой-то измятый, обтрепавшийся по краям документ. Шадрин взял его и увидел, что это накладная на получение мастерской номер восемьдесят шесть от гарантийной мастерской часового завода в счет фонда третьего квартала различных часовых деталей и инструмента на сумму триста шестьдесят два рубля одиннадцать копеек.
– Посмотри, как ларчик открывается, – протянул Шадрин накладную Тихонову.
Из дальнейшего сбивчивого рассказа Васильевой они поняли, что в конце прошлого месяца она получила в гарантийной мастерской различную фурнитуру. Но Васильева так торопилась в отпуск, что не сдала в бухгалтерию накладную. Из-за этого полученный по накладной товар оказался как бы излишним…
Отпустив Бродянского, Тихонов записывал показания Васильевой. Время от времени он задавал ей короткие точные вопросы: когда она получила товар, какой именно, по каким основаниям, кто выдавал. Васильева с неожиданной злостью сказала:
– Кто, кто! Конечно, сам заведующий, черт колченогий! Из-за него все и случилось. Мне ведь на поезд шестичасовой надо было, а он вечно волынит, каждую пружинку своими руками считает! Вот и задержал меня до пяти часов. Я в сумку накладную сунула, сажусь с Васей, шофером, в машину, поехали. Когда мимо метро проезжали, я подумала: опоздаю на поезд! «Знаешь, – говорю Васе, – отвези ты это хозяйство сам, а я там после распишусь». Ну и выскочила из машины, а накладная в сумочке осталась. Сегодня утром ко мне от главбуха приехали, тут я про нее и вспомнила. А то совсем из головы вон. Что мне теперь за это будет?
– Премию, надо полагать, дадут, – хмуро сказал Тихонов. Потом добавил: – А вообще-то нехорошо пожилого человека колченогим обзывать!
– Да он и не пожилой вовсе, заведующий-то, да и зло меня взяло, хромал там целый день по подсобке, как черепаха, из-за этого и неприятность вся вышла!..
…Тихонову показалось, что уши у него растут, вытягиваясь, как у овчарки…
– Нехорошо, Сергей получилось, – сказал Тихонов полчаса спустя. – Хвастались все: такую сетку соорудили, такую сетку! Ею и в аквариуме немного наловишь! Как же так получилось, что Балашов под нашу сетку поднырнул?
– Как, как! – Приходько чувствовал, что здесь они здорово промазали, и от этого ершился. – Мы ведь инвалидов по медкарточкам санчасти выявляли, а гарантийные мастерские обслуживаются, оказывается, районными поликлиниками. Вот и причина вся. Ну, уж теперь допроверим все досконально.
– Хорошо. Значит, заведующим гарантийной мастерской по нашей «анкете» интересуемся. Что за человек есть?
А вы у таксиста спросите!Возвращаясь с обеда, Приходько и Тихонов еще в коридоре услышали телефонный звонок за дверью своей комнаты.
Приходько торопливо повернул ключ в замке и подбежал к столу.
– Да, да, есть такой, пожалуйста, – он протянул трубку Стасу и сказал: – На. Тебя какая-то женщина спрашивает.
Стас удивленно поднял брови.
– Тихонов слушает.
– Здравствуй, Тихонов. Это тебе Захарова телефонит.
– А-а, Нина Павловна! День добрый.
– Чего же это ты мне нумер свой дал, а на месте не сидишь?
– Дел много, вот и бегаю все время. Нас, как волков, ноги кормят.
– Уж не знаю, чего вас там кормит, только я со вчерашнего дня тебе раз пять звонила.
– А что, интересное что-нибудь есть?
– Не знаю, может быть, тебе интересно, а может, нет. Ты и решай. Юрка вчера под вечер домой мешок какой-то принес, на кухне около своего столика в нишу запихал. Пока он обедал, я мешок потрогала – железки там какие-то. Тяжелые – поднять не смогла. Ну, пообедал, помылся, переоделся – и мешок на плечо. Я с балкона глядела – Юрка свистнул, остановил такси, погрузился – и пошел. Я давай тебе звонить – никто не отвечает. Вот только сейчас и дозвонилась.
– Спасибо большое, Нина Павловна, за хлопоты, конечно, нам все это очень интересно. Жалко только, неизвестно, куда он с этим мешком делся…
– А вы у таксиста спросите!
– Да где ж мы его возьмем-то?
– Так я номерок на случай записала: ММЛ 04–61…
– Какая же вы умница, Нина Павловна! Большое спасибо вам!
– Да брось ты! Если чего еще увижу, позвоню. Только ты больше на месте сиди.
– Кстати, Нина Павловна, не заметили – таксист Юрке не знаком?
– Не думаю… Машина посередке шла, Юрка свистнул и рукой замахал, только тогда таксист и повернул, круто так…
– Ну, спасибо. Будьте здоровы…
Приходько что-то сосредоточенно писал за своим столом. Сдерживая торжество, Тихонов сказал равнодушным голосом:
– Могу сообщить номер такси, на котором Джага вчера увез какой-то тяжелый мешок с металлическими предметами.
Приходько поднял голову:
– Захарова звонила?
– Да. Не исключено, что он увез ворованные корпуса и платины.
– Очень возможно.
– Хотя я и сомневаюсь, чтобы он стал их завозить домой даже ненадолго. Сейчас разыщу таксиста, может быть, их маршрут нам подскажет что-нибудь.
Тихонов позвонил в таксомоторный парк:
– Не поможете ли вы по номеру машины найти ее шофера?
– Простите, а в чем дело?
– Видите ли, я приезжий, в Москве первый раз. И вчера меня довольно долго возил очень вежливый, хороший водитель. Я только потом сообразил, что нужно его поблагодарить – хотел вам письмо написать, да забыл спросить фамилию. Только номер «Волги» запомнил – 04–61. Она, по-моему, такого серого цвета, что ли.
– Нет, она не серого, а кофейного цвета. Вчера на ней работал Евгений Латышев.
– Большое спасибо. А когда он будет снова работать на линии? Может быть, я завезу письмо сам, заодно и повидаю его.
– Он работает во вторую смену. Значит – с четырех дня.
Тихонов посмотрел на часы: половина четвертого.
– Сережа, у меня к четырем вызваны люди. Придется тебе заняться с таксистом.
– Давай займусь.
Без десяти четыре Сергей устроился около телефонной будки в пятидесяти метрах от ворот таксомоторного парка. В три минуты пятого из ворот выехала кофейная «Волга» с номером 04–61. Приходько сошел с тротуара и проголосовал. Машина притормозила. Сергей хлопнул дверцей и сказал:
– В центр.
Молодой крепкий парень, сидевший за рулем, засмеялся:
– Ну, быть мне сегодня с планом. Прямо около парка почин сделал. Приятная неожиданность.
– Один мой знакомый говорит, что всякая случайность – это непознанная необходимость, – откликнулся Приходько. – Дело в том, что мы с вами, товарищ Латышев, не так уж неожиданно встретились. Я вас тут дожидался.
Шофер удивленно посмотрел на него:
– Меня-я? А откуда вы меня знаете?
– Вот уж случилось так, что знаю. Моя фамилия Приходько, я с Петровки, тридцать восемь.
Латышев недоуменно сказал:
– Тут, наверное, недоразумение. Нарушений я не делал, правила все выполняю. За три года ни одной дырки в правах не имею…
– Видите ли, Женя, я не сотрудник ОРУДа, как вы, похоже, полагаете. Я инспектор БХСС и поговорить хочу с вами вовсе не о нарушении правил движения, а как со свидетелем по уголовному делу…
– Опять же ошибка! Я никакому уголовному делу свидетелем не был!
– А вот этого вы можете и не знать! – засмеялся Приходько. – Попробуйте вспомнить до мелочей ваш вчерашний рабочий день и расскажите мне все подробно. Давайте вот здесь остановимся у тротуара и посидим, побеседуем.
Латышев пропустил поток машин, аккуратно перестроился и встал напротив здания СЭВ. С минуту он что-то соображал, морща лоб, затем сказал:
– Так. Вчера я днем начал работать с трех часов. Выехал из парка – на Дорогомиловской двух пассажирок взял до Кунцева, привез их в мебельный магазин. Просили подождать. Купили там торшер, и я отвез их на Бережковскую набережную, около ТЭЦ. Там минут пять покурил, старичок в машину сел, до университета. Потом… Кто же потом-то ехал? А, вспомнил! Мужчина в синем халате повез со мной бланки какие-то, пачек пять – на Маросейку, там во дворе разгрузились. После этого я на Дзержинской в автомате перекусил и с двумя иностранцами поехал на Белорусский вокзал. На стоянке там задерживаться не стал – машин полно было свободных, поехал к центру. На Грузинской опять пассажир попался – мужик такой здоровый, лысый, с мешком. «Поехали, – говорит, – в Жаворонки». Ну, в Жаворонки так в Жаворонки, туда по Минскому шоссе проехаться одно удовольствие, да и для плана такая ездка – подарок. Отвез его, вернулся в Москву, у Кутузовской женщину пожилую посадил, на Пресню ей надо было…
– Так, так, – перебил памятливого Женю Приходько. – В общем, я вижу, память у вас отличная, профессиональная, так сказать…
– Не жалуюсь, – зарумянился Латышев, – склерозом пока не страдаю.
– Ну, а жаворонковского пассажира хорошо запомнили, с мешком который?
– Нормально запомнил. Через недельку-другую, может, и забыл бы, народу все-таки много встречаем каждый день, а сейчас хорошо помню: мордастый такой, и вся челюсть железная.
– А место, куда его привезли, помните?
– Факт, помню. Пока разворачивался, он в калитку вошел. Я еще там на траве забуксовал немного. А вот улицы название, извините, не знаю, просто не посмотрел. Но это неважно, если потребуется, я тот дом сразу найду.
– Пожалуй, потребуется, – весело сказал Приходько, легко переходя на «ты» с новым знакомым. – Не скрою, я от тебя, товарищ Латышев, много интересного узнал. А ты еще сомневался – «недоразумение».
Сергей достал из кармана пачку фотографий, отсчитал пяток и протянул таксисту:
– На, посмотри, нет здесь твоего пассажира с мешком?
Латышев внимательно осмотрел их все, потом посмотрел еще раз и твердо сказал:
– Нет, здесь его нет.
Тогда Сергей дал ему еще три.
– Вот же он! – искренне удивился таксист, возвращая фотографию Джаги. – Этот вчера и ездил в Жаворонки.
– Женя, а что, если мы сейчас повторим твой вчерашний маршрут?
Латышев почесал в затылке.
– Эх, друг ты мой ситный, видать, я погорячился, когда насчет плана обрадовался. Сгорит он сегодня у меня синим пламенем…
– Понимаешь, Женя, это очень важное дело. И самое главное, срочное. До завтра ждать нельзя – можем опоздать. А путевку я тебе отмечу – среднесдельная обеспечена.
Шофер махнул рукой:
– Эх, где наша не пропадала! Поехали, – он выключил счетчик и хитро подмигнул: – Смотри, если орудовцу попадемся, будешь меня выручать…
Машина остановилась, не доезжая сотню метров до дачи, где вчера Латышев высадил Джагу. Они прошли калитку. Здесь на траве еще остались широкие рваные шрамы от буксующих колес. Неторопливо пошли дальше, вдоль забора. На участке, за воротами, стояла черная «Волга». В гамаке перед домом покачивалась молодая красивая женщина. Она разговаривала с кем-то не видимым с улицы, сидевшим на террасе.
Так же не спеша они дошли до перекрестка. Сергей протянул Латышеву руку:
– Большое тебе спасибо, Женя. От всего сердца. Ты сегодня сделал очень много для нас. Об одном тебя попрошу: ты насчет нашей поездки не распространяйся… Если ты еще понадобишься, мы тебе позвоним.
– Понял, звони. А в город не подбросить тебя?
– Нет, дорогой, тут у меня еще дела кое-какие есть. А ты и так горишь с планом.
– И не говори. Ну, пока. Желаю удачи.
– И тебе того же…
Когда Приходько садился в вагон электрички, на платформу упали первые дождевые капли. От Одинцова, набирая силу, дождь бежал к Москве наперегонки с поездом. Стоя в тамбуре, Сергей смотрел на мокнущие под дождем деревья, разорванные клочья туч на горизонте. Все, что он узнал сегодня, сумбурно перемешалось в голове, и никак не мог он из этих сведений построить четкую логическую схему. В поселковом Совете ему сообщили, что дом номер девять по Майской улице принадлежит солидной пожилой женщине, пенсионерке Викторине Карловне Пальмовой. Когда-то она была учительницей музыки. Участок приобрела два года назад и в прошлом году выстроила новый дом… Красивая дамочка в гамаке явно не относится к людям пенсионного возраста…
Приходько достал блокнот и записал: «Выяснить: 1) Кто живет на даче. 2) Кому принадлежит черная „Волга“ номер МОИ 11–94. 3) Попробовать установить, что может связывать Вик. Кар. Пальм. с Джагой».
Черт побери, какой же срочный и ценный груз привез Джага к ней в мешке, не пожалев денег на такси, когда он мог преспокойно за тридцать копеек доехать на электричке?
Плох он совсемСтрах перестал быть чувством. Он превратился в какой-то живой орган, который, ни на секунду не замирая, жил в Кроте так же яростно и сильно, как сердце, легкие, печень. Даже во сне он не давал ему покоя, и это было особенно ужасно, потому что во сне Крот был перед ним совершенно беспомощен. Проснувшись ночью в поту, с трясущимися руками, Крот тихонько, чтоб не разбудить Лизку, вставал, шел на кухню и долго пил прямо из крана теплую, пахнущую железом воду. На балкон выйти боялся. Садился около открытой балконной двери прямо на пол и курил одну сигарету за другой, бросая окурки в раковину. Когда в подъезде раздавалось сонное гудение лифта, бесшумно скользил в комнату и вынимал из пиджака пистолет. Его холодное рукопожатие давало какую-то крошечную уверенность. Лифт проезжал, и Крот, прижимая пистолет к горячему влажному лицу, думал: «Глупости это все. Если за мной придут, разве пушка поможет? Уйду, допустим. А потом? Потом что будет?»
Так проходили ночи. К утру, измученный, Крот засыпал.
В этот день, проснувшись около двенадцати, Крот почувствовал: надо что-то предпринимать. Пока Гастролер появится, он тут от страха сдохнет. А все Балашов! Он, иуда, украл из пиджака паспорт – больше некому! И нигде Крот паспорта не терял, он его как зеницу ока берег. Надо сходить к Джаге – посоветоваться. Джага все-таки свой, не продаст. Сколько вместе натерпелись! Правда, Балашов запретил выходить на улицу, но Крот о себе как-нибудь уж сам позаботится. Ах, какая же сволочь этот Балашов! Еще рассчитывал взять его за горло… Да, его, пожалуй, возьмешь – скорее без рук останешься! Теперь уж не до жиру. Получить бы с него обещанный новый паспорт да хоть какую-нибудь долю – и бежать отсюда подальше…
Время тянулось мучительно долго. Длинный пустой день. Крот решил идти вечером: во-первых, темно – труднее узнать, а во-вторых, он не знал, в какое время приходит с работы Джага. Вышел часов в девять.
Где-то в Банковском переулке остановил такси, зашел в «Гастроном» и купил две бутылки коньяка «Кизляр». Когда ехали по улице Горького, Крот рассеянно посмотрел на оживленную гуляющую толпу и мрачно подумал: «Я как с другой планеты…» Мысль понравилась, и он, наслаждаясь своей «необычностью», раздумывал об этом до самого дома Джаги. Расплачиваясь с таксистом, неожиданно для самого себя спросил:
– Слушай, отец, может, мне на другой планете было бы лучше?
Шофер мельком взглянул на него и сказал:
– Наверняка не скажу, но, вероятно, вряд ли. Неуживчивым нигде медом не намазано…
Поднимаясь на второй этаж, Крот ругал себя за болтливость. Вдруг таксист его заприметил? Вот дурак же! Потом позвонил.
Дверь открыл Джага. Удивленно закруглели глаза. Настороженно улыбаясь, показал два ряда металлических зубов:
– Ты-ы?
– Я. Не ждал? Ладно, прикрой варежку, хватит железом хвалиться! Может, в дом все-таки позовешь?
– Конечно, заходи, заходи. Я один.
В комнате было неопрятно, везде лежала пыль, по углам валялись какие-то тряпки. На столе возвышались пустая водочная бутылка, остатки закуски. Разведя руками, Джага сказал:
– Вот к водочке ты опоздал, а закусить – пожалуйста, чем бог послал.
Криво усмехнувшись, Крот поставил на стол бутылки с коньяком.
– Ничего не попишешь, всю жизнь я попадаю в кино только на вторую серию.
Джага радостно засуетился, забегал по комнате, ловко нося перед собой брюхо:
– Сейчас мигом все соорудим по всем правилам.
Крот брезгливо щелкнул пальцами:
– Собери со стола эти помои.
– Все сейчас сделаем, родной мой… Будет как в ресторане.
Крот выбрал стул почище, уселся, положил ногу на ногу, закурил.
– Ну что, Джага? Спекулируем помаленечку? Как говорится, даст бог день, даст бог тыщу?
– Что ты, родной мой! Заработка за последнее время никакого. Копейки свободной нет.
– Не в деньгах счастье, – весело сказал Крот.
Джага удивленно посмотрел на него:
– Ну, это ты брось. А в чем же еще?
– В свободе духа, – засмеялся Крот. – Но этого тебе не понять.
– Где уж, – согласился Джага. – В случае чего в тюрьму-то плоть мою заключат…
– Уж прямо так и заключат? – остро сощурился Крот. – У нас же хозяин – умнейший человек, ты же сам говорил, а? Ведь не допустит?
– Конечное дело, Виктор Михалыч – умнейшая голова, так ведь фарт, знаешь, иногда и от умных к дуракам бежит.
– От него к нам не прибежит – это я тебе точно говорю.
– А кто знает? – Джага вымыл в мисочке тарелки, расставил их на столе и внимательно посмотрел Кроту в глаза.
Крот подумал: «Интересно, знает, что это я убрал старика в Одессе? Если знает, он со мной вместе играть против Балашова не станет. Ему такой подельщик не нужен». Взял бутылку и резко ударил ладонью в дно. Пробка вылетела, и золотистая жидкость плеснула на стол. Крот достал из верхнего кармана белый платок и протер край своего стакана.
– Пей, родной, не брезгуй, – улыбнулся Джага. – От поганого не треснешь, от чистого не воскреснешь!
– Не морочь мне голову, – поморщился Крот. – Послушай лучше, что я тебе скажу. Мы с тобой старые знакомые, и я тебе верю, что не продашь… А если продашь – ты меня знаешь…
– Окстись, что ты мелешь, – обиженно пробурчал Джага.
– Тогда давай выпьем.
Выпили, закусили лимоном. Крот уселся поудобнее.
– Хочу я тебе рассказать одну байку. А ты подумай, к чему она… Сидят на маленькой станции трое, пьют пиво и дожидаются поезда. У одного – документы, билет и деньги в кармане, у других – вошь на аркане и блоха на цепи. И вот первый, фраер, сидит философствует: «Ничего, ребята, я вот жду поезда, и вы ждите, может, вам удастся проехать зайцами под вагоном. Ничего страшного, мол, вы же бродяги».
– Ну?
– Чего, ну?
– Проехали?
– Проехали. Перед самым поездом пошли вместе в сортир, отняли у фраера билет и деньги, а его там заперли…
– Ты, что ли, ехал?
– Может, я, а может, не я. Неважно. Смекаешь?
– Бродяги – это мы. Только Виктор Михалыч не фраер. Его в сортире не запрешь. Да и скажу тебе по-честному, нет мне резона с ним расставаться. Умнеющий человек!
– А если он сам с тобой вдруг расстанется? Возьмет вот так, в одночасье, и рожей об забор…
Джага выпил еще стакан, сморщился, махнул рукой:
– Пускай его! Кое-какую денежку я себе сбил, независимость имею.
Крот смерил его презрительным взглядом, с издевкой протянул:
– Независимость! Бо-ольшой ты человек стал! Раньше вон какой был, – он показал рукой на уровне табуретки, – а теперь как поднялся! – и Крот приподнял ладонь сантиметров на пять.
– Геночка, родной, ты меня с собой не равняй. Ты молодой, здоровый, девки тебя любят, тебе жить красиво охота, денег много надо. А мне зачем? На бабах я крест поставил. Старею…
– Да ладно уж прибедняться! Деньги ему не нужны! Тоже мне Христос-бессребреник отыскался. Дал бы лучше чего-нибудь пожрать.
– Ей-ей, кроме того, что на столе, ничего нет. Я же ведь, почитай, дома никогда не ем…
Крот зло усмехнулся:
– Что, только закусываешь?
– Точно, точно, Геночка, – Джага выпил еще стакан и облизнулся красным, длинным, как у овчарки, языком.
Крот посмотрел на него с отвращением. Встал, судорожно вздохнул:
– Ох, тяжело, душа вспотела!
– Ты пойди освежись, – ласково посоветовал Джага. – А то придешь домой на бровях, мадама твоя будет недовольна.
– А ты и про нее знаешь? – неприязненно спросил Крот.
– Знаю, Геночка, знаю. Как не знать?
– Много ты, Джага, знаешь. Это иногда вредит. Смотри, по проволоке ходишь.
– А что поделаешь, Геночка? Всю жизнь без сетки работаю, – и засмеялся неожиданно трезвым смехом.
Крот сидел и чувствовал, что опьянел, что разговора не получилось, что Джага окончательно продался Балашову. И такая невыразимая тоска его душила, что Кроту хотелось заплакать. «Как я их ненавижу! Всеми фибрами души. Фибровая душа, фибровый чемодан. Не будь я таким болваном, подорвал бы тогда с чемоданом Коржаева! Были бы деньги, документы, и не было бы за мной мокрого дела, и этого непрерывного страха расстрела…»
– Слушай, Джага, а ты не знаешь, как расстреливают? – равнодушно спросил Крот.
– Бог миловал! Правда, мне один мазурик на пересылке рассказывал, что приговоренных к расстрелу держат в одиночке. А за два часа до казни зажигается в камере красный свет, и каждые пятнадцать минут бьет гонг…
– Замолчи! Замолчи, гад!
Джага вздрогнул и степенно сказал:
– Что ты орешь, как марафонская труба! Не психуй, по нашим делам расстрел не полагается.
Крот встал, взглянул в мутное зеркало. Увидел в своих глазах страх и тоску. Подумал: «Поеду-ка я в свою берлогу и надерусь до чертей. А завтра будет снова долгий пустой день, тупая тишина, тоска и страх – без конца», – он повернулся к Джаге, крикнул:
– Как я вас всех ненавижу! – и выбежал из комнаты…
Хлопнула входная дверь. Джага походил по комнате, поглядел в окно, допил прямо из бутылки остатки коньяка, потом вышел на улицу. На углу в телефонной будке набрал номер и, прикрывая трубку рукой, сказал:
– Виктор Михалыч? Это я. Да-да. Крот у меня был сейчас. Плох он совсем.
