Текст книги "На темной стороне Луны"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Леонид Словин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Значит, это правда?!

– Что правда?

– Нашего папу выгнали! И еще посадят! – крикнул Улугбек. – Потому что из-за него убили дядю Андрея!

– Что ты такое мелешь? – взорвалась Надежда. – Откуда ты взял?

– Бахтиер Яхъяев сказал! А ему – его отец! Вся площадка уже знает!

– Адып Яхъяев?! – Тура тоже вышел в переднюю. – Директор ресторана, что ли?

– Папа ему сказал, что ты – нищий начальник! Что у нас дома как после пожара – ни системы, ни машины. Что ты под всех копал, а теперь сам попался…

– Вот я пойду к его отцу! – Надежда разъярилась не на шутку. – За клевету можно и к ответственности привлечь!

Халматов положил мальчику руку на плечо:

– Сынок! Ты слышал когда-нибудь, чтобы твой отец врал? Струсил? Или поступил недостойно?

– Нет.

– Обидел кого-нибудь? Бросал слова на ветер? Чтобы тебе было стыдно за меня?

– Нет, нет, – Улугбек начал постепенно успокаиваться. – Но мне стало очень обидно…

– Пойми, просто закончился срок моей службы. Я прослужил в уголовном розыске 26 лет 3 месяца и 17 дней. Это ведь немало! А теперь я ушел на пенсию. На заслуженный отдых.

Своим объяснением Тура только все испортил. Улугбек взвился:

– Но ты же молодой! Пенсионеры такие не бывают! Они старенькие, слабые. Им места уступают в автобусах, они во дворе играют в шашки и в нарды. А ты отжимаешься по пятьдесят раз!

– Ну вот еще! – пресекла его мать. – Взял моду – требовать отчета от старших. Мой руки и садись за стол. Нет бы обрадоваться, что отец дома… Ладно, хватит болтать. У меня обед готов…

Тура прошел в свою комнату, подумав, достал из стола трудовую книжку, которую ему вручили утром в управлении.

Трудовая книжка была совершенно новая, все записи сделаны одним аккуратным каллиграфическим почерком:

«Предыдущая работа – „Отделение Среднеазиатской железной дороги“ – „ученик монтера пути, монтер пути околотка третьей дистанции“.

Вся остальная жизнь Туры, его надежды, падения и взлеты, благодарности и взыскания, охота, которую он вел, и та, что вели на него, – все соединилось в две короткие невразумительные строчки – «стаж службы в органах внутренних дел составляет…». Сбоку стояли две даты с номерами приказов и подписью.

Он поднялся, прошелся по комнате. «Почему я не у дел? Именно сейчас, когда я больше всех нужен, чтобы раскрыть убийство Корейца?!»

Зазвонил телефон. Тура снял трубку, и после долгой паузы незнакомый голос спросил:

– Сидишь дома? Не скучно?

Халматов выжидающе помолчал.

– Ну, давай, давай! Привыкай… – В трубке натуженно хохотнули – Надо и отдохнуть! Правда? Как считаешь?

Потом послышались короткие гудки.

– Кто это? – спросила Надежда.

– Так, одна девушка, – усмехнулся Халматов. – Приглашает на свидание.

– Вот и сходи. Развейся. Все равно нас с Улугбеком вечером не будет.

– А вы куда?

– Халида приглашала… – подруга работала вместе с ней в областном отделе статистики. – На девичник…

Через несколько минут опять раздались телефонные звонки.

– Может, мне лучше подойти? – заволновалась Надежда.

– Алло, – Тура уже снял трубку.

Снова была пауза, Халматов хотел нажать на рычаг, но неожиданно знакомый, такой близкий голос вдруг сказал:

– Т-тура… – Силач слегка заикался, произнося «т» перед «у». – Я так и думал, что тебя застану.

– А где же нам, пенсионерам, быть еще? Дома, на завалинке. А ты уже все знаешь?

– Знаю. Ну что – жалеешь себя?

– Есть маленько…

– А ты в эти моменты думай о Корейце – его жальче. А все остальное не бери в голову…

– Стараюсь. Как ты?

– Все нормально.

– Как Автомотриса?

– Бегает…

Силач ездил на развалюхе, неопределенного происхождения и марки. Каждый раз на техосмотре в Госавтоинспекции возникали сложности: давать талон? Не давать? Знакомый Силачу инспектор, сидевший на картотеке, предложил зарегистрировать ее как «автомотрису» – самоходный железнодорожный вагон с двигателем внутреннего сгорания. Прозвище так и осталось.

– …Вечером пойдем на бокс? – спросил Силач.

– На бокс? – удивился Тура.

– Конечно – первенство зоны для юношей. Ну и покалякаем маленько. А что у тебя – другие планы?

– Никаких. Заезжай…

Из газет:

«Узел метровокзалов

Под Пушкинской площадью Москвы будет построена еще одна станция – «Чеховская».

Серпуховско-Тимирязевская линия – многокилометровая метротрасса через центр столицы – свяжет крупные жилые массивы в Красном Строителе в южной части города и Лианозова в северной. С пуском в эксплуатацию этой подземной магистрали в зону действия метрополитена попадет последний из столичных железнодорожных вокзалов – Савеловский…»

Тура сел в машину, захлопнув за собой дверцу, неуверенно протянул руку Силову:

– Привет…

Силач крепко сжал его ладонь и, не выпуская руки, сообщил:

– Плохо держишь удар – у тебя лицо чрезвычайного и полномочного посланника к едрене-фене…

– А какое у меня сейчас может быть лицо? Меня ведь действительно послали к едрене-фене, – слабо усмехнулся Тура.

Силов отпустил его руку, хлопнул по плечу – кость треснула, весело пообещал:

– Пройдет! Это у тебя с непривычки! У нас, выгнанных и пенсионеров, масса своих радостей. Так сказать, шальная жизнь на темной стороне луны. Привыкнешь…

Тура помотал головой:

– А я и не собираюсь привыкать…

– Ого! – удивился Силов и завел мотор. Его развалина затарахтела и медленно покатила в сторону Дворца спорта. – Сейчас в тебе оскорбленное самолюбие бушует болезненно и опасно, как ущемленная грыжа…

– Дело не в самолюбии, – грустно сказал Тура. – Теперь моя судьба покатится на доживание…

– Ну-ну-ну! Меньше патетики! Больше юмора…

Тура шевельнулся, но и рта не успел раскрыть, как Силов крикнул:

– И не вздумай только жалобно блеять о том, что мне хорошо рассуждать! Что я это все давно пережил, а твоя рана свежа и кровоточит соплями! И не забывай никогда: ты – почтенный пенсионер, заслуженный ветеран, а я сомнительный субъект, выгнанный из милиции с «волчьим билетом»! За недоверие! Так что с тобой наш фараон Эргашев поступил еще по-божески!

Они помолчали, и Тура, сглотнув тяжелый ком в горле, спросил:

– Ты меня для этого вызвал? Чтобы это сказать мне?

– И это тоже! – кивнул Силов. – Твое счастье, что в наше время честных людей – как эритроцитов, два-три в поле зрения. И они по ошибке посчитали тебя честным и тихо выперли…

– Знаешь что, останови свой тарантас, я выйду. Иначе я тебе дам в морду, – сказал негромко Тура.

– И то и другое невозможно, – засмеялся Силов. – Останавливаться на Великой Транспортной развязке запрещено. А если дашь мне в морду, мы свалимся с эстакады, и завтра Назраткулов со скорбным ликованием похоронит нас в обнимку – друзья до гроба, дураки оба. Перечислит наши действительные и мнимые достоинства и скажет: «Работу нашу, проведенную с Халматовым и Силовым, прошу признать удовлетворительной…» И примется за Энвера или Какаджана… Поэтому, если хочешь разрядиться – дай лучше в морду себе. Это будет убедительнее и справедливее. Ведь это ты меня предал, когда на меня навалилась вся общепитовская шайка, а не я тебя…

Тура сидел молча, прикрыв глаза, прислушиваясь к реву гоночного мотора. Да, Силач прав. Сейчас уже и не придумать даже, что должен был сделать Тура, когда свора накинулась на Силача, – вступить в бой с Эргашевым, или лететь в Москву, пробиваться к министру, посылать на самый верх телеграммы, или уйти вместе с Силовым. Но Силов ушел один. А он был друг и подчиненный Туры, и он его не прикрыл. Подергался, потрепыхался, поскулил и пришел к общему выводу – сила солому ломит. Против власти не попрешь. Никому ничего не докажешь. У генерала везде все схвачено. Он младший друг и дальний родственник Отца-Сына-Вдохновителя. Да и Силач тогда будто обезумел – никому в голову не могло прийти так разговаривать с Эргашевым. В присутствии всей коллегии он ему сказал:

– … Вы здесь, как египетский фараон – повелитель всего, что есть и чего нет…

Все зажмурились от ужаса. А Эргашев свистящим шепотом сказал:

– Чтобы ноги твоей здесь больше не было…

Силов козырнул и ответил:

– Слушаюсь, чтобы ноги здесь больше не было… – сделал стойку на руках и на руках прошел через весь кабинет к выходу.

А Эргашев, оцепенев от такой неслыханной дерзости, повелел немым свидетелям:

– Больше чтобы я никогда его имени не слышал…

И больше имя Силова никогда в управлении не называли.

Но в тот вечер Тура примчался к Силачу и начал:

– Мне совесть не позволяет…

Силач его решительно остановил:

– Не говори ничего! Совесть – это доброта, выношенная страданием. Твоя совесть проснется после большого страдания…

И захлопнул перед Турой дверь.

Силов – странный человек, он всегда читал книги. И никогда нельзя понять – говорит он из своих книг или из себя…

Тура открыл глаза и спросил устало:

– Чего ты добиваешься? Чего ты хочешь?

Силач счастливо засмеялся:

– Сущих пустяков! Я хочу дождаться раздачи всем сестрам по серьгам. Или нашим бандитам – по ушам!

– Боюсь, долго ждать тебе придется, – покачал головой Тура.

– Ничего! – сразу согласился Силов, – Я надеюсь, что как бы ни было долго ожидание, оно окажется короче срока моей жизни. А больше мне ничего не надо…

Когда уже подъехали к Дворцу спорта и Силач парковался на маленькой неудобной стоянке, Тура спросил его:

– Ты из-за этого не уехал из Мубека?

– Ага! И из-за этого тоже… У меня тут многовато долгов осталось бы…

Тура любил обстановку боксерских состязаний – заполненные почти сплошь мужчинами ряды, пыльный саркофаг ринга в середине, белые костюмы арбитров, свет прожекторов и мощное многоголосье «ур» – «бей!» – с трибун.

Соревновались вчерашние чемпионы среди школьников, воспитанники школ олимпийского резерва. Многие знали друг друга, поддерживали своих. То и дело вспыхивали споры, особенно когда решение арбитров и симпатии зала не совпадали.

Зал, естественно, болел за мубекских боксеров, все давали советы с мест.

– Ур-р! Бей! Спокойно работай… – неслись с трибун указания – очень искренние, но весьма противоречивые. – Держись на ближней дистанции, не вяжись!.. Ближе, ближе подходи!.. Навязывай ближний бой!..

Страсти все больше накалялись. После победы одного из приезжих над мубекским боксером начался скандал. Очередной бой пришлось прервать. Тренер, недовольный приговором арбитров, вопреки правилам, подошел к жюри. Его жестикуляция была очень понятна, фактически он апеллировал к зрителям. Судьи, возмущенные нарушением этикета, демонстративно отворачивались. Тренер отходил и вновь возвращался к столу жюри. Зал свистел и топал ногами.

Силач свистел и топал ногами вместе с другими. В руках он сжимал списанные стальные наручники – память о службе в розыске, которые постоянно таскал с собой. Ключи от них были давно утеряны. Тура его предупреждал: «Защелкнешь – будешь ходить в браслетах, пока не найдешь ножовку!»

– Рефери на мыло!.. – зал лопался от возмущения. Еще позавчера это шумное столпотворение захватило бы и Халматова. И у него были в прошлом короткие эти секунды в раздевалке под грохот и свист зала, когда кажется – вот сейчас судьи исправят ошибку, назовут твое имя, объявят другое решение…

А сейчас эти пустяковые страсти его раздражали, отвлекали от сосредоточенной погруженности в свои заботы.

«Интересно: что там сейчас у Равшана? Может, нашли свидетелей? Что ответили Сырдарья и Ургут по поводу марочного коньяка? – Незаметно он вернулся к тому, о чем думал все это время. – Сейчас, может быть, я там нужнее всех. А я смотрю, смотрю бокс. Сумасшествие какое-то… Кроме этого коньяка, у них и зацепок нет…»

Он поднялся, тронул Силача за плечо.

– Выйду проветрюсь…

Стены огромного вестибюля Дворца спорта были увешаны портретами выдающихся спортсменов, диаграммами роста числа значкистов ГТО в период, предшествующий Московским Олимпийским играм. Под всей этой наглядной агитацией прогуливались курильщики. У двери ближайшего сектора Тура увидел Сувона. Чайханщик смотрел на него чужим безразличным взглядом.

«Знает, что я уволен, – подумал Халматов. – Значит, он свободен от своего обязательства…»

Тура сделал несколько шагов, остановился, поискал по карманам, взглянул на чайханщика, щелкнул пальцами. Сувон, не говоря ни слова, достал зажигалку, молча протянул Халматову.

– Спасибо, Сувон, – Тура прикурил, повертел зажигалку в руке. – «Сделано в Гонконге». Приятная вещица… – Возвращая, сказал: – Имей в виду: с моим увольнением ничего не изменилось.

Сувон не удивился, спросил только:

– Ты никуда не послал свою бумагу?..

Он был судим, но сведения об этом в Зональном информационном центре по какой-то причине отсутствовали, Тура раскопал их в МВД СССР и показал Сувону. Чайханщик предпочел бы, чтобы справка о судимости никогда не появилась на свет. Но это было не в его власти.

– …Где она? В общепите только и ждут, чтобы начать молоть языком: «Судимый – завпроизводством…»

– В надежных руках… – Халматов счел небесполезным повторить то, что он как-то уже сказал. – Она в Москве, у моего друга. Если со мной что-нибудь случится, ей дадут ход…

– Что может с тобой случиться! – Сувон явно опечалился. – Ты вон какой молодой, сильный. Теперь государство тебя взялось содержать…

– Хоп! Ладно, – Тура прервал его. – Ко мне тесть приезжает. Коньяк у тебя в чайхане есть? Только чтоб хороший, марочный.

– С коньяком сейчас плохо. Люди заранее разобрали, на свадьбы…

Они не договорили. Из всех дверей в коридоры, на лестницы хлынул народ. Арбитры сочли за лучшее объявить перерыв.

Халматов вернулся в свой сектор. Силач ждал его на месте.

– Генерал Эргашев приехал, – он показал на ложу по другую сторону ринга. Начальника управления, ярого болельщика боксерских состязаний, сопровождали несколько человек – проверяющих.

– Приятно, когда комиссия – они же твои гости, – заметил Силач.

Напротив в проходе появился постовой милиционер в форме, другой сотрудник прошел в судейскую.

– И уголовный розыск здесь, – Силач показал на кулису. Халматов увидел Алишера Гапурова – молодой оперуполномоченный внимательно, как его учил Тура, процеживал взглядом толпу. – Ты к нему приглашен?

– На свадьбу? Конечно… Слушай, как ты смотришь на то, чтобы уехать? – предложил неожиданно Тура.

Переговоры арбитров затягивались, над рингом с целью экономии погасили огни.

– Ну, если поединки восходящих мубекских звезд оставляют вас равнодушным… – Силач развел руки.

Когда они вернулись, Надежда с Улугбеком были уже дома. Мальчик готовился ко сну. Надежда сидела у телевизора. Увидев Туру с Силачом, она приглушила звук:

– В какое время, Тура, тебе завтра на занятия?

– С самого утра. К девяти.

– Я не знал, что ты учишься, Тура-ака, – почтительно заметил Силач.

– Я не учусь. Преподаю. На общественных началах.

– Где? Позволительно спросить?

– В университете правовых знаний.

– Тогда правильнее – «преподавал». Я думаю, ты уже освобожден по собственному желанию. Приятно, что когда нас выпирают с работы, то одновременно отовсюду сразу.

– Туру-то ушли на пенсию, – заступилась жена.

– А меня – в народное хозяйство. Какая разница? Важно, что поперли!

Надежда промолчала. Считалось, что Силач уволен из органов за проступок, граничивший с преступлением.

Было так. Группа продавцов, приторговывавших «левой» водкой, обратилась с жалобой на то, что старший оперуполномоченный Силов вымогает у них взятки, пытается обложить помесячным налогом. Силов и в самом деле преследовал их с непонятным ожесточением, таскал в дежурную часть, штрафовал – всячески мешал жить. В один прекрасный день, когда один из подписавших жалобу, Шамиль, с конвертом в рукаве вошел в кабинет Силача, сразу следом за ним появилась инспекция по личному составу – на милицейском сленге «черная кошка».

В конверте оказалась крупная сумма, Шамиль доказывал, что он принес ее по требованию Силача, Силач настаивал на том, что его пытались спровоцировать.

Оба взаимных обвинения рассматривались одновременно.

Установить истину не удалось. Да и не очень старались. «Инспекция по личному составу» и в том, и другом случае мудро истолковала каждое сомнение в пользу обвиняемого. Шамиля отпустили. К уголовной ответственности за взятку Силача не привлекали – но с учетом его дерзкого поведения при разбирательстве вышибли с треском в 24 часа как «утратившего доверие администрации». И ничего доказать за пять лет он не смог…

Лучший сыщик, которого знал когда-либо Тура, работал сейчас в какой-то недостоверной шарашке, в странной должности «инженера по организации социалистического соревнования».

– Я ведь, если ты помнишь, Тура, тоже был тогда в университете. Правда, слушателем.

– Слушатель – другое дело, – заметила Надежда.

– Пойдемте на кухню, – позвал их Тура.

Чай он заварил сам. Предварительно обдал посуду кипятком, налил первый раз в пиалу, опрокинул содержимое назад, в чайник.

– Чойни кайтаринг [6]6
  Чойни кайтаринг – «возвращение (поворот) чая» (узб.).


[Закрыть], – механически прокомментировал Силач. – Между прочим, я этого сукина сына – Шамиля первые месяцы почти каждый день встречал. Идет, улыбается: «Как дела, Валентин Устинович? На работу еще не устроились?..»

– Кстати, а легко устроиться на работу уволенному из органов? – с усмешкой спросил Тура.

Силач достал из кармана наручники. Снова сунул в карман:

– Я в трест Мубекирмонтаж пришел, а кадровик, которого я однажды в вытрезвитель доставлял, а потом ему на работу не сообщил, пожалел мерзавца, повертел в руках мою трудовую книжку, говорит: «Извините, но вы думаете, только вам надо в лапу, потому что с „левым“ товаром прихватываете? А другим как жить? Сходите и подумайте!» Я с непривычки просто онемел, а он мне сочувственно поясняет – «…и вообще, товарищ майор, я бы с вами в разведку не пошел, чтобы на пустом месте зубами щелкать!» – «А я бы с тобой пошел, – говорю. – Чтобы тебе пулю там влепить в лоб, прохиндею».

– Плюнь, – постарался успокоить его Тура. Силач уже не мог остановиться.

– Ну да, я вот посмотрю, как ты поплюешься! Слюней не хватит! Вот ты пойдешь устраиваться, и выяснится интересная картина. Одни не берут потому, что ты бывший мент, который их прижимал, штрафовал, не давал жить. Для других ты – потенциальный стукач, лучше не связываться. А для третьих – не вызываешь административного доверия. Между вами – стена. Милиция обо мне забыла – я уволенный! Следовательно, скомпрометировал себя! Но кому-то должно же быть до нас дело?..

– Может, хватит все-таки? – попросила Надежда.

– Хватит, – согласился Силач. – Все! Когда я начинаю думать об этом, моя язва двенадцатиперстной сразу обостряется. Мне и в госпитале главный хирург сказал: «Или забудьте об увольнении, или готовьтесь под нож…»

Тура налил по обычаю чай сначала себе; потом гостю и жене, меньшие пиалы каждому – в знак уважения.

На пороге появился Улугбек, который давно отправился спать.

– Папе звонили, чтобы он завтра пришел в управление к следователю…

– Что же ты молчишь?! – возмутилась мать.

– Я не молчу. Я забыл. А сейчас вспомнил. «Завтра в первой половине дня…»

Силач показал головой:

– Поздравляю! К нам приехал ревизор.

– Забавно, что именно с меня начинают, – пожал плечами Тура.

– Конечно, с тебя! – сказал Силач. – Ты не нужен! Непочтителен! И неприлично любопытен. Глубоко копаешь – неизвестно, что выкопаешь. Ну останется убийство Корейца нераскрытым – так зарегистрируют несколько раскрытых краж! Смотришь – по проценту раскрытия особо опасных преступлений и вылезли!..

Из газет:

«На орбите „Спутника“

В эти дни Бюро международного молодежного туризма «Спутник» живет Олимпиадой. Эта туристическая молодежная организация названа генеральным агентом по приему советских молодых туристов и субагентом по реализации туристической программы для зарубежной молодежи. В два потока (по 9 дней каждый) будет принято более 90 тысяч советских и зарубежных гостей Олимпийских игр…»

Университет правовых знаний размещался рядом с театром, в одном из отстоящих далеко друг от друга выстроенных по индивидуальным проектам новых зданий, олицетворявших Большой Мубек.

Проспект был пуст. Рядом с университетом на мачтах был воздвигнут огромный транспарант:

« Дорогие граждане Мубека!

Созрел хлопок – наша гордость и богатство. Он ждет ваши сильные руки и добрые сердца. Долг каждого человека – быть на поле».

Тура прошел вдоль фасада, к театру. В розарии били фонтанчики. Тура нагнулся, смочил ладони. Здесь же, между кустов, виднелись фонари, решетчатые, похожие на клетки для птиц. Афиши висели еще майские, старые – «Майсаранинг Шин», музыкальная комедия в двух действиях, и «Хает юлдузи». На лето театр уезжал на гастроли.

Откуда-то из-за девятиэтажных домов громко, на всю улицу замычала корова. Тура заглянул в киоск «Союзпечати» – хотел купить удобную книжку для записей.

Но записных книжек не было. И блокнотов не было. Пересохшие, искривившиеся от жары пластмассовые ручки и выгоревшие на солнце школьные тетради с загадочным призывом на обложке: «Дети! Берегите молодь осетровой рыбы!»Непонятно, как могли дети беречь эту молодь, поскольку рыба водилась по всей округе только в аквариуме Эргашева. Тура подумал, что такую тетрадь надо было бы подарить хромому Халяфу.

Потом пошел в аптеку.

В аптеке в огромном зале с потолком и стенами лепной работы тянулись полупустые витрины, заставленные спринцовками и грелками различных калибров вперемешку с пакетами толокнянки, тысячелистника и дубовой коры. Под узорчатыми лепными сводами Тура был единственным покупателем, гулкое эхо перекатывалось в пустом зале.

– Не страшно? – спросил Тура у пожилой женщины провизора.

– Привычка! – махнула она рукой. – Мы тут давно обходимся одним рабочим окошком.

Халматов купил жене цитрамон, мельком отметил, что многочисленные кассы ликвидированы за ненадобностью, а лепка на потолке разрушается, вышел на улицу и неспешно, пешком вернулся через розарий снова к театру.

Как Тура ни тянул время, он все равно появился в своем правовом университете ни свет ни заря. Раньше него оказалась на месте лишь ректор университета Роза Каримова – симпатичная молодая женщина, единственный в Мубеке кандидат исторических наук.

– Тура Халматович! – обрадовалась она и смутилась одновременно. – У вас все в порядке? Все здоровы? А мне вчера позвонили из управления, сказали, что вы больше не сможете у нас работать. Я уже вызвала Рахимова из коллегии адвокатов…

Следователь носил батник – недавно появившуюся модификацию сорочки с коротким рукавом и нагрудными карманами. Загорелые руки лежали на бумагах легко, уверенно. Следователь был немолод – потемневшее от солнца лицо покрыто сетью маленьких, едва заметных морщинок. Смуглая малоподвижная маска, сквозь прорези которой поблескивали едкие, живые, как ртуть, глазки.

– Нарижняк Анатолий Николаевич, следователь по важнейшим делам Прокуратуры республики… Включен в следственную группу Прокуратуры СССР, – представился он Халматову. Руки, однако, не подал. – Располагайтесь поудобнее. Разговор предстоит долгий.

Для работы ему предоставили кабинет первого зама начальника управления – кондиционером, длинным приставным столом, портретами Брежнева и Щелокова в простенках. Синий китель Нарижняка с золотыми звездочками в петлицах висел на стуле.

– Если не против, придется временно отказаться от курения, – предупредил важняк.

– Я это сделал лет двадцать назад, – сказал сухо Тура.

– Замечательно! Итак, я прошу вас вначале свободно изложить все, что вы считаете возможным сообщить в связи со случившимся.

Тура молча смотрел на него, и Нарижняк сразу же уточнил вопрос:

– Вы были руководителем отдела уголовного розыска, то есть непосредственным начальником погибшего Пака?

– Да, – Халматов кивнул и, не торопясь, стал объяснять. – Пак отвечал за город, я за область в целом. На мне также раскрытие преступлений, направленных против личности. Убийства, изнасилования. Кроме того – борьба с наркоманией…

– Кто из вас отвечал за учет преступлений?

– За соблюдение инструкции о регистрации преступлений отвечал мой заместитель, – пояснил Тура и подумал: «Этот не будет заниматься узко – только раскрытием убийств в „Чиройли“! Он двинется широким бреднем. Речь пойдет о ревизии моей и Пака оперативной работы…»

– У вас неразбериха с учетом преступлений.

– Наверное. Не больше, чем везде.

– Разговор пока идет о Мубеке. Часть нераскрытых преступлений не регистрируется. Искусственно завышается процент раскрываемости… – истово врезал Нарижняк.

Халматов не выдержал:

– Вы, безусловно, слышите об этом впервые. Прокуратура ведь не отчитывается другими цифрами?

Ртутные глазки. Нарижняка превратились в мерцающие капли.

– Не советую вам говорить со мной в таком тоне, – медленно сказал он.

Тура пожал плечами:

– Нам – профессионалам – говорить всерьез о проценте раскрываемости стыдно. Каждый знает, что это липа, но предпочитает помалкивать. Не считаете же вы, что я или Пак лично заинтересованы в проценте?

– А почему нет? – Голос Нарижняка сломался. – Именно работникам уголовного розыска идут премии за раскрываемость!

Спор об этом можно было вести бесконечно. Нарижняк быстро понял, что Тура тут его переиграет:

– Мы проверим все досконально. Поднимем приказы, это я обещаю. А пока, поскольку вы так говорите…

Тура посмотрел на его руки. Загар с предплечья переходил вверх под короткие рукава.

«Приезжий, – подумал Халматов. – Из Москвы или Киева. Не наш, а только включен в следственную группу…» Местные не добивались загара, ничего не делали, чтобы почернеть.

– Можете вы конкретно назвать руководителя, который дал указание повысить процент раскрываемости преступлений за счет укрытия некоторых из них от учета?

– Нечестная игра, – развел руки Тура.

– В чем вы ее видите?

– Вы же знаете – никто прямо не скажет. Никто открыто не прикажет: «Приписывайте хлопок, молоко, масло!» Наоборот, я сто раз слышал на всех совещаниях: «Товарищи! Пусть встанет тот, кого наказали за то, что он не смог раскрыть преступление! Никого нет? А за укрытие преступлений от учета мы наказывали и будем наказывать впредь. Вплоть до направления материалов в прокуратуру! Так почему же вы не жалеете себя? Почему вы укрываете преступления?»

– Вот видите?

– Что «видите»? Спектакль! С того, кто не обеспечит высокий процент раскрываемости, шкуру сорвут! Найдут любые предлоги. И благостные слова никого не могут обмануть. Все правильно поймут, за что наказали. А вы это сами знаете!

– Мы отвлеклись… – Нарижняк уже пожалел, что затронул скользкую тему. – Я имел в виду вопросы в контексте совершенного преступления… Меня интересует, мог ли ваш заместитель отбыть во время работы, не поставив никого об этом в известность?

Халматов цокнул языком:

– Нет. Даже после службы каждый из нас обязан сообщать, где он предполагает находиться.

– Даже так?!

– На случай вызова. У нас здесь довольно сложная оперативная обстановка. И Пак должен был обязательно поставить кого-то в известность о том, что он отбывает.

– Я так и думал! – Голос следователя был ломкий, казалось, Нарижняку все время хотелось откашляться. – А потому, уезжая достаточно далеко – в «Чиройли», Пак должен был, наверное, не просто поставить кого-то в известность, но и получить согласие? Не так ли?

– Да.

– А согласие начальника – уже равносильно приказу! Следовательно, Пак должен был получить приказ ехать в «Чиройли». Правильно?

Тура подумал, кивнул.

– Итак, приказ! Чей?

– Меня не было в Мубеке. Еще ночью я уехал в Урчашму.

– И до обеда не поинтересовались, что происходит без вас в отделе? – Следователь улыбнулся вежливой пустой улыбкой человека, привыкшего не верить на слово. – Вряд ли…

– Около полудня я разговаривал с дежурным…

– Допустим. А с замом?

– С Паком поговорить не удалось.

Зазвонил телефон. Нарижняк снял трубку:

– Извините…

Следователь отвечал по телефону, не спеша и внимательно глядя на Туру, будто сличая свои впечатления с телефонным сообщением:

– Да, да… Халматов сейчас у меня… Да как сказать.. Не знаю…

Положив трубку, он объявил…

– Хочу предупредить вас, что я выделил в отдельное производство материал о том, как вы заставили начальника Мубекирмонтажа снять с агрегата новый двигатель и поставили на вашу оперативную машину. Это звонил следователь, который занимается данным эпизодом. Милиционер-водитель сказал ему, что действовал в ваших интересах. То есть опять согласие, ставшее для подчиненного приказанием.

– Я не имею к этому никакого отношения, – сказал Тура.

– Трудно поверить. Но проверять будем. Вернемся к «Чиройли» – Пак убит в кафе, где никто его не знал. Если бы ваш заместитель хотел развлечься, то скорее всего выбрал место, где он обычно бывал…

– Что вы хотите сказать? – набычился Тура.

– То, что его послали в «Чиройли» с какой-то целью… «Та же версия, что и у Эргашева, – будто я послал Пака в кафе…» – подумал Тура.

Нарижняк заканчивал допрос, когда из глубины здания послышались скорбные звуки оркестра. В актовом зале начиналась панихида по Корейцу.

– Читайте, подписывайте, – Нарижняк подвинул исписанные страницы. – У вас есть что-нибудь ко мне в связи с делом? Просьба, ходатайство?

– Да, – на мгновение Халматову удалось поймать ускользающий быстрый взгляд следователя, но тут же он его потерял. – Я хочу быть полезным в раскрытии убийства в «Чиройли». Лучше меня никто не знает преступников в Мубеке – их личности, повадки, «окраску», взаимоотношения враждующих групп. Я мог бы вам помочь.

Нарижняк беззвучно рассмеялся:

– Вот этого я как раз и прошу вас не делать. Не советую вмешиваться, – теперь тон его был официален. – Не надо влиять на ход следствия… И никуда не уезжайте. На этом я делаю перерыв до девяти часов завтрашнего дня.

Тура не пошел на панихиду – не хотел, не мог слушать, что там будут сейчас говорить. Тура не сомневался – деловитый Назраткулов не даст пропасть приветственному адресу, он с печальным лицом зачитает его как прощальное слово Большому Корейцу. Туре не нужно было церемониальное прощание с Паком – он с ним попрощался. А тризну еще, даст Бог, справит.

Все шли вниз, в актовый зал, а Тура поднялся на четвертый этаж.

В уголовном розыске Тура обнаружил только Какаджана Непесова. Тура так и не видел его после того, как заходил к Равшану Гапурову и застал там стоящего навытяжку Непесова.

– Ты мне и нужен!

– Слушаю, Тура Халматович…

– Сначала скажи, как вы все? Как Энвер?

Друг Какаджана, еще один воспитанник Туры, тоже был не из местных, на обоих меньше оказывали давление традиции, дружеские и родственные узы. Оба были выпускниками Омской школы милиции и, как большинство получивших высшее образование вдалеке от дома, о многом судили свободнее и шире.

– Все в порядке, устоз. Энвер на задании, все крутятся. Мне скоро на дежурство заступать. Жаль, у Алишера не побываю…

– Рапорта? – Халматов кивнул на бумаги.

– Приходится…

– Я думаю, тебя, Какаджан, с твоей памятью Гапуров использует как ЭВМ. Ты все помнишь, знаешь…