Текст книги "Танцы мертвых волков"

Автор книги: Георгий Ланской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Олег

Я захлопнул крышку телефона и ухмыльнулся. Завертелось, занялось…

Признаться, я изначально думал, что менты окажутся умнее, и с самого начала настроился на игру по всем правилам… чтобы тут тебе и засады, и красные флажки, и капканы… А по следу гончие с оскаленными пастями, а потом выстрел, выстрел… и кровь на земле вишневым бисером. А в груди хрип, между ребрами жарит раскаленное солнце, разрывая внутренности. Беги, беги, пока можешь, пока твои зубки не превратились в клыки… Если повезет, волчица уведет погоню от норы, а маленькие, перепуганные детеныши будут беспомощно тявкать, ожидая когда вернется мать. Откуда им, прячущимся в бурьяне, знать, что она уже давно лежит на земле с дырой в палевом боку, глядя неподвижным зрачком в равнодушные небеса. Волчатам придется выживать самостоятельно, помня последние слова мамы – за красные флажки нельзя!

Почему нельзя, мама?

Потому что это неправильно. Волк не может бежать за красные тряпки. Это Закон.

Почему? Кто-нибудь пробовал обойти этот закон?

Никто. Потому что это – Закон. Его не обойдешь, это в крови, въевшееся с генами. Мы – волки, а не псы. Это тявкающая свора подставляет врагу беззащитное пузо. Это они ластятся, с одинаковой покорностью принимая и брань, и побои. Собака – рабыня, безмолвная и покорная. Мы же совсем другие: живем и умираем свободными, подчиняясь только кодексу хищника, одно из непреложных правил которого – не забегай за флажки…

Но однажды волчонок, загнанный в угол, это правило нарушил. Поджимая от страха хвост, он пробежал под тонкой веревкой с навязанными на нее красными тряпками и, подвывая от ужаса, спрятался в кустах. Лежа в густом терновнике, он лишь жмурился, слыша, как визжат его братья и сестры, забиваемые тяжелыми прикладами охотников. Каждый удар, глухой и влажный, заставлял его вздрагивать и закрывать глаза…

Не дышать, не шевелиться…

Не видно, меня не видно… Вы меня не учуете. Я не такой, отверженный нарушитель, забежавший в мертвую зону… Не страшно… Не страшно…

К черту кодекс! К черту правила!

В этот вечер волчонок превратился в ренегата. Я не скалюсь, я улыбаюсь, я виляю хвостом. Успокойтесь, расслабьтесь, повернитесь спиной. Я не волк, я всего лишь заблудившийся песик… Не страшно… Отвернитесь… Потому что я не могу смотреть в глаза. Если посмотрю – вы увидите правду. Я не улыбаюсь, я скалюсь. Я не виляю хвостом, а готовлюсь к атаке. И если ты посмотришь в мои желтые глаза, ты умрешь…

Войти в квартиру было проще пареной репы. Выйти из нее – еще проще. Игорь ни о чем не спросил, убравшись с глаз, когда я явился к нему домой. А лопоухий милиционер, который едва ли был старше меня, сидел на самом видном месте и пялился на подъезд, не видя, что творится у него за спиной. В доме был незапирающийся чердак. Через него я оказался совсем в другом подъезде и преспокойно удалился. Желание подойти ближе и познакомиться с одним из загонщиков, неумело спрятавшимся в детской песочнице, было так соблазнительно. Но я отказался от этой мысли. День – не мое время. Час волка наступает позже.

Ехать было довольно далеко, но я выследил ее еще накануне. Двор был грязным и пустым. Блочные пятиэтажки, стоявшие буквой "П" огораживали узкий пятачок, превратив его в колодец-паразит. Большая часть многоэтажек напоминали мне грибы-трутовики: пни такой, и в воздух взлетит бурое облачко. Задень подобный дом, и в небеса полетят дрязги и споры, потому что в блочных хрущобах нельзя быть счастливым. Как можно жить в душной клетке с видом на стену соседней? Это не город, это зоопарк, в котором умирают от старости и болезней, не имея возможности даже размять мышцы. Нет… меня сюда не заманишь и калачами.

На крохотной, почти лилипутской детской площадке маленькая девочка в сером платье и большим белым бантиком, каталась на маленькой карусели. Скрипучие шарниры издавали душераздирающие звуки, но малышка не обращала на это внимания. Сосредоточенно уставившись вперед, она отталкивалась одной ногой, точно это было ее работой. На серьезном личике не было даже следа улыбки. На мгновение наши взгляды встретились, и она сердито нахмурилась, точно я обидел ее.

Только охотиться здесь приятно. Несмотря на кипучую, суетную жизнь, людской муравейник к чужим бедам равнодушен. Никто никогда не высунется из квартиры среди ночи, даже если ты будешь истошно вопить, захлебываясь кровью. Гиены-соседки сбегутся на падаль, только когда хищник насытится и оставит растерзанный труп. И полетят сороки-сплетни, о страшной кончине Машки Тыртычной из десятой квартиры. Знаешь, что с ней случилось? Она пошла в лес, и ее съели волки, потому что она была шлюхой и очень хотела замуж. Точнее, она стала шлюхой, потому что хотела замуж. Парадокс? Какая теперь разница, ведь она умерла…

Я прошелся по двору, присматриваясь, отмечая каждую мелочь, потому что второй попытки у меня не будет. Эта смерть – почти самая важная, потому что привлечет куда больше внимания. А мне это только на руку, ведь по сути это всего лишь красные флажки. Кто подумает искать там, где зверю быть не положено?

Летом темнеет поздно. Я ждал очень долго, и радовался этому, как мальчишка, потому что если бы она пришла слишком рано, шуму было бы куда больше. Девочку с карусели позвала из раскрытого окна мама и малышка скрылась, на прощание бросив в мою сторону еще один сердитый взгляд. Я помахал ей. Девочка высунула язык и, удовлетворенная свершившейся местью, исчезла в подъезде.

Фонари во дворе не горели, и это было хорошо. С севера ползла тяжелая туча, старательно пожирая глубокую синеву гаснущего неба. Ее размытые черные грани казались неподвижными, но я знал – небу нельзя верить. Оно слишком зыбкая инстанция, переменчивая и капризная. Еще полчаса – и чернильная туча сожрет его. Я поежился и посмотрел на часы. А вдруг она вообще не придет? Неужели, мне придется перенести охоту? Хотя, это даже интереснее…

Тонкая фигурка мелькнула в арке и неуклюже запрыгала по брошенным в лужу кирпичам. Я подобрался. Да, это была она… Стремительным броском, тщательно скрываясь в тени кустов, я метнулся к ее подъезду и скрылся внутри. Внутри было сыро и тихо, только где-то наверху приглушенно бубнил телевизор. Я поднялся на пролет выше и замер у узкого, похожего на бойницу, окна. Если нам никто не помешает, сегодняшняя охота закончится в мою пользу. Семь – ноль, волки начинают и выигрывают… ну же, дорогая, еще пара шагов…

Пружина завизжала, как сатана. Потом бахнула подъездная дверь, а на лестнице послышался дробный звук каблуков. Она чертыхнулась, споткнувшись в темноте. Я улыбнулся. Ну да, лампочку я грохнул еще раньше… Медленно она подошла к своей двери и зазвенела ключами. Я сделал осторожный, крадущийся шаг, затем второй. Занятая делом, она не слышала меня и что-то недовольно бурчала себе под нос, отыскивая нужный ключ. Приготовившись к прыжку, я ждал, когда она откроет дверь.

Лязгнул замок, и я почуял новый запах, доносящийся из квартиры. Она сделала шаг вперед, и в этот момент я прыгнул. В последний миг она успела что-то почувствовать, неловко обернулась и даже вдохнула, готовясь закричать…

Я не улыбаюсь. Я скалюсь.

Я не виляю хвостом, а готовлюсь к атаке. Ты не ждала меня за красными флажками?

Зря…

Юлия

– Ну, мать, ты сильна, – произнес Никита с миксом восхищения и ужаса в голосе. Я пожала плечами. А что мне еще оставалось?

Статья с громким заголовком "Тройка, семерка, туз" за подписью Виктора Сахно вышла сегодня утром, а к обеду я отключила телефоны. В девять утра мне позвонили из прокуратуры, в половине десятого из милиции, в десять пятнадцать – из мэрии, а в одиннадцать – лично начальник отдела безопасности губернатора. Странно, что Захаров не отметился. Впрочем, в отличие от чиновников, Захаров был умен и на "сенсационное разоблачение" решил внимания не обращать. В двенадцать позвонила мама. С трудом успокоив ее и пообещав сегодня же переехать в родительский дом, я выключила телефон. На работе от меня шарахались в сторону, начальник, мгновенно поглупев, предложил уйти в отпуск. Решив не будить лиха, я написала заявление и постановила: к черту маньяков, коллег-журналистов и сотрудников компетентных органов, не видящих слона под носом. Уеду в Испанию и буду нежится на солнце. А там, глядишь, и муж подтянется, а страсти поулягутся…

Вернувшись в кабинет, я выключила компьютер и, побросав в сумочку разные мелочи, уже было шагнула к дверям, как вдруг в кабинет ввалился Никита.

– Юлька, ты дура что ли? – обидчиво спросил он. Я скорбно вздохнула и кивнула.

– Дура. Пошли отсюда, поговорим где-нибудь в другом месте.

На всякий случай, соваться в любимое готичное кафе мы не рискнули, поехали на другой конец города, где в придорожной забегаловке на свежем воздухе, взяв по скверному шашлыку и пиву, уселись за шаткий пластиковый столик.

– Так ты ему ничего не сказала? – удивился Никита.

– Вот тебе крест, – обиделась я. – Оно мне надо? Кстати, что там хоть Витюша написал? Я газеты не видела…

– Сейчас… – Никита вытащил из сумки сильно помятую газету, – так, так, так… это неинтересно… Вот. "Известная журналистка Юлия Быстрова твердо убеждена – убийства не прекратятся.

"Я убеждена, что одиннадцать убийств в городе – только разминка перед самыми страшными преступлениями, – заявила она в эксклюзивном интервью, данном собственному корреспонденту нашей газеты. – Я всерьез опасаюсь за свою жизнь, так как следующей жертвой маньяк наметил меня. После расправы он будет покушаться на жизнь мэра, губернатора, а также известного бизнесмена Тимофея Захарова, скользкой личности, и, как всем известно, "серого кардинала" нашего города.

По словам Быстровой, "карточный убийца" – или Джокер, как его называет источник в структуре МВД, убил уже одиннадцать человек, среди которых молодая девушка и мальчик пяти лет. Сведения Быстрова получает непосредственно из милиции, поскольку операцией руководит ее нежный друг капитан Кирилл Миронов…"

Я мрачно жевала сухое мясо и молчала.

– Юль, откуда одиннадцать жертв? – строго спросил Никита. – И ребенок…

– Откуда я знаю? – раздраженно ответила я. – Говорю тебе: я Сахно слова не сказала. Сидела и на бумажке черкалась, думала. Откуда я знаю, какие он выводы сделал? Странно, что мой нежный друг Миронов до сих пор не позвонил.

– Может быть, он прочитал и понял, что это лажа? – неуверенно произнес Никита.

– Все равно странно. Ну, да бог с ним, еще проявится. Вряд ли такое интервью он мне спустит с рук.

– Скандал в городе поднялся, – рассеяно сказал Никита, думая о чем-то своем. – Сахно сейчас всех перепугает, и ему опять все сойдет с рук. Не будешь же ты с ним судиться?

– Я не буду. А вот менты – не знаю. Лично я запарилась объяснять всем, что ничего такого не говорила и готова это все засвидетельствовать.

– Тем не менее, в твоих рассуждениях есть здравое зерно. Только вот я не уверен, что ты правильно выбрала жертвы. Сомневаюсь, что в качестве дамы наш маньяк выбрал тебя. Вряд ли он собрался на даме остановиться, скорее всего, завершит весь цикл или его поймают, в чем я не уверен. Я тут тоже без дела не сидел и отчаянно старался выявить хоть что-то общее между жертвами.

– И что?

– И ничего. Ноль. Пустышка. Ни Курочкин, ни Кутепова, ни Боталов ни Тыртычная никаких контактов не имели, в родственных связях не состоят и о тебе не слышали, ну, может Машке я чего вскользь и говорил, но, честно говоря, не помню. О чем это говорит?

– О том, что жертвы выбираются методом тыка.

– Верно, но, тем не менее, он ведь их не просто так убивает? Он привязывает их к игральным картам, а значит, следит и сопоставляет. Но как? Я очень долго думал на эту тему, взял даже карту и расставил точки: где погибшие жили, где были найдены их трупы. И тоже не было ничего до вчерашнего дня.

Никита вгрызся в кусок мяса и ненадолго замолчал. Я терпеливо ждала, хотя по его интонации уже поняла, что он нарыл какую-то информацию.

– Как я скучаю по своей машинке, – с тоской прочавкал Никита. – Хорошо тебе, вон ты на какой красавице гоняешь… Даже звучит это прекрасно – "Инфинити"… таинственно и загадочно…

– Если ты мне сейчас расскажешь, что нарыл, я разрешу тебе отвести меня в город, – пообещала я. – Ну, в чем дело?

– Как раз в моей машине дело, – хитро сощурился Никита. – Я же теперь безлошадный. И поехал я как-то по делам в двадцатый микрорайон. Сел в автобус, еду себе, в окошечко поглядываю. Взял интервью, сел на автобус, поехал обратно… А дома меня вдруг осенило: пятый маршрут идет точнехонько по местам боевой славы до самой реки. Смотри…

Никита пошарил в сумке и вытащил сильно помятый лист бумаги, на котором виднелась плохо пропечатанная карта города.

– Вот Красногвардейская, – ткнул он пальцем в жирную точку, намулеванную черным маркером. – В соседнем доме жил Курочкин, прямо над магазином. Вот Степная. Тут в котловане нашли Кутепову. А жила она, – Никита повернул карту другой стороной, – вот здесь, недалеко от вокзала, где "пятерка" делает конечную остановку.

– Чего же Кутепова, через железнодорожный мост шла на другую сторону? – удивилась я.

– А там аптека со скидкой для ветеранов, рынок продуктовый недорогой, колхозники торгуют. А Кутепова, несмотря на свои восемьдесят, была старушкой крепкой. Ты знаешь, что она десять лет последние в марафонских забегах участвовала? Последние два года, правда, не бегала уже, здоровье не то, но раньше кровь из носа моталась. Особенно "Дорогу жизни" уважала, это в Петербурге такой есть марафон, по следам блокадников через Ладожское озеро.

– Ну, надо же, – удивилась я, а потом помрачнела. – Так это та самая Кутепова?

– Увы, она. Дальше – Машка Тыртычная, ну ты знаешь, ее нашли у реки, там "пятерка" разворачивается и идет через мост к вокзалу. И, наконец, Боталов жил вот здесь, на Пионерской, за универсамом, тоже по ходу движения "пятерки". Я проверил, кроме этого маршрута ни один все точки не пересекает. И какой мы делаем вывод?

– Что он ездит в автобусе, а не машине, – не задумываясь, выпалила я. – Иначе он возвращался бы какой-то одной дорогой, а не объезжал весь город по кольцу. Верно?

– Верно. Более того, живет или работает он по пути следования этого маршрута.

– Тогда, скорее всего, на конечной.

– Почему?

– А зачем ему тогда ехать до самого конца? – я придвинула к себе листок и обвела три последние остановки на противоположном от реки конце города. – Смотри, первые жертвы появились дальше. Он наверняка едет с какой то из этих остановок. В другую сторону ему ехать некуда просто – там частный сектор.

– Чем плох частный сектор? – глубокомысленно спросил Никита.

– Тем, Никитос, что среди частных домиков прятаться куда сложнее. Люди давно живут, друг друга знают, и постороннего заметить легче. Здесь же, в этих каменных коробках, люди десятилетиями не имеют понятия, кто живет в соседнем подъезде. Если наш маньяк не идиот – а я думаю, это не так – он предпочтет искать жертву в центре.

– В центре опасно, – не согласился Никита. – Народу больше. Увидеть могут.

– Я тебя умоляю! Помнишь, как у нас средь бела дня из прокуратуры сперли компьютеры и никто даже не почесался? Или когда у нашей редакции – прямо напротив милицейского поста пацана гопники убили? Ведь их до сих пор не нашли. Кстати…

– Что?

– Да так… Еще один довод, в пользу того, что он живет вот здесь, – я ткнула пальцем в обведенные кружком три остановки. – Если маньяк обитает в частном секторе, он старается не гадить, где живет. Больше шансов, что засекут. Частники наблюдательнее, пропажу человека заметят раньше.

– Я могу тебе массу примеров привести, когда в доме бабуля помирала, и ее обнаруживали уже в состоянии мумии, – скептически возразил Никита. – Но пусть так. В конце концов, эта версия ничуть не хуже других. Джокер, как его по Витиным словам, величают менты, здесь действительно не отметился.

– Или трупы не нашли, – мрачно сказала я.

– Ну, или так. Юль, но это все при условии, что он здесь живет. А если нет?

– Тогда что?

– Ну, может быть, он работает где-то там? Такс… – Никита подвинул к себе карту. – А что у нас тут есть?

Прочесав карту, мы пришли к выводу, что никаких крупных объектов по данному маршруту нет. Ни фабрики, ни завода, ни крупной фирмы, которая могла бы организовать подвоз сотрудников.

– Это значит, что он может быть кем угодно, – недовольно произнес Никита. – И работать в любом месте: магазине, заправке…

– И при этом ездить через весь город, – задумчиво, произнесла я. – Два раза в день… Ежедневно…

– Это только теоретически!

– Ну, пусть хоть теоретически, все лучше, чем ничего. Два раза в день, по одному маршруту, причем он успевает наметить себе жертвы…

Мы ненадолго задумались.

– Он с людьми работает, – неожиданно резко сказал Никита. – И отвечает за какой-то конкретный участок города. Поэтому по одному маршруту и мотается. Скажем, участковый врач.

– Участковый врач за весь город отвечать не будет, – запротестовала я. – Здесь что-то другое.

– Риэлтер? – предположил Никита. – Они как раз город на секторы делят.

– Или кондуктор в том же самом автобусе, – сказала я. – Работа с людьми, все сходится. Или агитатор на выборах. Когда у нас выборы?

Никита махнул рукой.

– Не хочу даже думать об этом. Нутром чую, Юлия Владимировна, что мы топчемся где-то рядом. Но сейчас не об этом. Ты что делать собираешься?

– Не знаю, – рассеяно сказала я. – К маме перееду пока, иначе мне покоя не будет, а ей и подавно. Сейчас кота заберу, попугая, быстренько соберусь и поеду. Проводишь?

– Провожу до квартиры, – кивнул Никита. – Потом поеду по делам. Знаю я, как ты быстро собираешься. Позвони потом, я отвезу… Ты же обещала дать погонять на своей красавице… Валерка-то еще не в курсе?

– Вчера вечером звонил, думаю, газеты еще не видел, может быть, повезет, – усмехнулась я. – Иначе наплюет на бизнес и примчится. И, между прочим, правильно сделает.

– Боишься? – вкрадчиво спросил лучший друг.

– Боюсь. Я уже ученая, и соваться куда попало не хочу.

– Не героическая ты женщина, Юленька, – рассмеялся Никита. – Нет в тебе должного авантюризма, присущего нашему пишущему брату, оттого вы плететесь в самом хвосте, так сказать…

– Замолкни, зануда, – фыркнула я. – Поехали уже.

– Поехали, – вздохнул Никита и хитро сощурился. – Юля, если ты падешь смертью храбрых, завещай мне свою "Инфинити".

– Типун тебе на язык! – рассердилась я и стукнула его по затылку.

Кот вертелся у дверей, терся об ноги, не давай ступить, и душераздирающе орал, как будто с утра во рту не было маковой росинки. Истине это не соответствовало. Чашка с «вискасом» стояла нетронутой, вот только молоко было выпито. Кот хотел карасей и был прекрасно осведомлен, что в морозилке есть еще пара рыбин. Не далее как утром он сожрал одну из них, пока я собиралась на работу. Попугай вцепился лапами в прутья клетки и истерично завопил, видя, что я сперва решила накормить конкурента. Этот ритуал был ежедневным. Пожирающий свою порцию кот всегда снисходительно глядел на пернатого, попугай матерно ругался на своем птичьем, но мне на его жалобы было наплевать. Кота я любила, а попугая нет.

Собрав вещи в маленькую сумку, я позвонила Никите, но его телефон был выключен. Не удивившись, я повторила попытку через четверть часа. Результат оказался тем же, видимо он сидел где-нибудь на пресс-конференции. Можно было, конечно, не дожидаться его, спуститься вниз самостоятельно и, загрузив в машину вещи, кота и клетку с попугаем, уехать самой, но что-то внутри протестовало против этого решения. Время, залитое липким душным сиропом летнего дня, точно остановилось, и даже тиканье часов стало приглушенным. Одуревшая от духоты живность расползлась по углам, стараясь не шевелиться, чтобы даже сонными движениями не вызвать энергию, согревающую тело. Кот развалился на прохладном кафеле балкона, попугай сонно ершился на своей жердочке. В доме было тихо. Не считая домашнего зверинца, я оставалась в квартире совсем одна, а в такие минуты семейной жизни начинаешь прислушиваться к себе, отчего события предстают в совсем ином облике.

Аналитика никогда не была моей сильной стороной. Предпочитая действовать молниеносно, я частенько "включала" мозги уже после, прокатывая ту или иную ситуацию, вспоминая тысячи мелких фактов, незначительных деталей и событий. Но сегодня, картинка в голове никак не складывалась, даже после обмена мнениями с Никитой. Слишком мало было у меня информации, слишком разрозненными были факты, и, что самое неприятное, я совершенно не представляла, каким боком к убийствам отношусь я сама? Несмотря на духоту, я поежилась, чувствуя себя ребенком, заглянувшим в замочную скважину спальни, но вместо привычной картинки уютного семейного гнездышка, увидел двух отчаянно совокупляющихся взрослых, хрипящих от страсти и истязающих свои тела в неестественных позах. Слишком страшной казалась мысль, что сейчас, в эту самую минуту, когда я, издергавшись, валялась на диване, кто-то страшный с тонкой лисьей усмешкой на изуродованном лице, наблюдал за мной. Мысль о скрывающемся в складках портьер убийце была настолько сильной, что я, не выдержав, встала и подошла к окну. За шторами, естественно, никого не оказалось. Чувствуя себя полной дурой, я вытащила из сумочки шокер и отправилась на разведку, заглядывая во все шкафы, под кровать и даже, что было невероятной глупостью, на антресоль в прихожей, поскольку ни одни маньяк туда бы не забрался. И только я, слегка успокоившись, решила выпить чаю, как зазвонил телефон.

Я подпрыгнула от неожиданности. Телефон трезвонил, не умолкая. Вспомнив, что Никита ждал моего звонка, я схватила трубку.

– Привет, солнце мое, – весело заорал в ухо Валера. – Ты соскучилась по мне?

Каменная жаба, топтавшаяся скользкими лапами на моем сердце, недовольно квакнув, убралась прочь. Едва не разревевшись, я сунула шокер между подушками дивана и завопила в трубку с энтузиазмом.

– Конечно! Когда ты приедешь?

Муж выдержал недобрую паузу, которая мне сразу показалась подозрительной.

– Я… пока не знаю. С этим дурацким кризисом все очень долго решается, Юля. Участок под строительство спорный, ввяжемся, а потом его к чертям снесут как в "Речнике".

– Почему снесут? – глупо спросила я. В голове пронеслось – Валера газет не видел, иначе начал бы орать так, что перепонки полопались.

– Ну, мало ли. Я документы видел, рядом парковая зона. Если кому-нибудь из чинуш взбредет в голову объявить наш участок природоохранной территорией, плакали наши денежки. Я на одних только взятках разорюсь.

– А в другом месте что, не получится?

– В другом месте не будет такой бойкой торговли. Тут же центр города.

– А ты парк не трогай…

– Юль, да кто его трогает? Здесь пустырь и помойка, но кто его знает, не входит ли он в реестр охраняемых земель. Я вчера полдня просидел в архиве – там два разных плана города, как хочешь, так и трактуй… Ладно, как там у тебя дела?

– Нормально, – осторожно произнесла я. – А что?

– Ничего, просто интересно, что делает любимая супруга… Чего тебе привезти?

– Пальмовую веточку и ракушек, – традиционно ответила я с облегчением.

– А батарейки для транзистора? – серьезно спросил муж.

– И батарейки… Да, кстати, я к маме пока перееду, так что туда звони теперь.

Муж насторожился. Я внутренне собралась, как перед броском, чтобы выйти из положения с наименьшими потерями: то бишь и себя с потрохами не сдать, и подозрений не вызвать. Неизвестно, что бы у меня получилось, если бы одновременно с вопросом мужа в трубке не донеслись странные отголоски.

– Чего это ты к маме переедешь? – недовольно спросил Валера, но я перебила, поскольку на заднем плане отчетливо услышала женский голос, обратившийся к мужу по имени… Не "Валерий Яковлевич", а фамильярно – Валерочка…

– Это кто там рядом с тобой? – грозно осведомилась я.

– Никого, я в архиве опять, – излишне быстро ответил муж, но я, естественно, не поверила.

– Что-то я не поняла, – напустив в голос меда со льдом, осведомилась я, – ты по полдня сидишь в архиве, а рядом, я так полагаю, ветхие старушки, которым ты годишься во внуки? И они, умиляясь, зовут тебя Валерочкой?

– Не Валерочкой, а Валерием Яковлевичем, – строго поправил муж. – Вечно ты слышишь звон, и не знаешь где он…

– Да неужели?

– Ужели… Ладно, мне уже убегать пора. Целую в шейку, рыбка моя!

– Привет курортной передай! – рявкнула я в трубку и швырнула ее на диван. Позабыв, что надо перезвонить Никите, я быстро переоделась, схватила в охапку кота и клетку с попугаем и бодрой трусцой направилась к выходу. Нет ничего приятного в подглядывании и подслушивании. Вот и я немедленно поплатилась спокойствием из-за случайного голоса в трубке. Переменчивые ветра вполне могли исказить отголосок, а дама, возможно, действительно сказала "Валерий Яковлевич". Только я до приезда мужа, и многие дни позже мучалась бы от мысли: кто был рядом, в опасной близости, фамильярно нашептывая нежные слова, якобы случайно прикасаясь к его длинным пальцам? Показалось мне, или муж солгал? Нервно повернув ключ, я распахнула входную дверь и ойкнула, отпрянув от неожиданности.

На пороге, протянув руку к звонку, стояла Земельцева, в дешевенькой трикотажной кофте мышиного цвета с глухим воротом, темной юбке, держа под мышкой облезлый портфельчик. Ее сумрачно-невыразительное лицо с темными подглазницами, обрамленное сальными волосами, на сей раз выглядело слегка удивленным и даже испуганным. Однако, она быстро взяла себя в руки, и через мгновение ее тонкие губы искривились в презрительной ухмылке.

– Уезжаете? – вместо приветствия осведомилась она.

– Не ваше дело, – ответила я грубо. Церемониться с ней совершенно не хотелось, а страха перед следовательницей я не испытывала. В конце концов, каяться мне было не в чем.

– Ошибаетесь, это как раз мое дело, – парировала Земельцева. – Позволите войти?

– Проходите, – досадливо ответила я и посторонилась. Клетку с попугаем я оставила у порога. Кот, недовольный присутствием постороннего, фыркнул и улегся на пороге кухни, всем своим видом выражая, что к миске гостья подойдет только через его труп. Земельцева огляделась и решительным шагом направилась в зал, но я схватила ее за руку.

– Обувь снимите, – потребовала я, глядя на черные куски грязи, отвалившиеся со стареньких туфель образца середины прошлого века. Земельцева поджала губы, но туфли сняла. Ступив босыми ногами на белый ковер, следовательница оглядела комнату с плохо скрываемой завистью. На фоне бело-персиковой гостиной Земельцева смотрелась помоечной крысой, застигнутой в кондитерской за поеданием торта. Хотелось сказать "кыш", но, пересилив себя, я жестом пригласила ее присесть.

– Чай, кофе, кисель, коньяк? – небрежно предложила я, вспомнив об обязанности хозяйки.

– Кисель – это, видимо, верх вашего гостеприимства, – усмехнулась Земельцева. – Сомневаюсь, что в такой квартире он водится.

– Зря сомневаетесь, – отбила я усмешку, – держу специально для малоимущих гостей, дабы не комплексовали.

– А вы хамка…

– А вы – нет?

Земельцева снова улыбнулась, и от этого стала еще менее симпатичной. Я с легкой брезгливостью оглядела ее с головы до ног.

Сегодня Лариса была без формы, но это ее совершенно не украсило. Весь облик следовательницы вполне соответствовал понятию "синий чулок". Не знаю почему, но я вдруг отчетливо поняла – она одинока. И дело даже не в ее сексуальных пристрастиях. Думаю, у Земельцевой давно умерли родители. Возможно, она жила с мамой, и теперь осталась одна в старой хрущевке, такой же неухоженной и необустроенной, как сама Лариса. В ванной течет кран, подтекает бачок унитаза, в кухне из стены вываливается розетка, а о прорванный линолеум со стершимся рисунком она спотыкается ежедневно, когда по утрам ставит чашку с остатками растворимого кофе в раковину. В трехрожковой люстре одна лампочка не горит, и ее некому сменить, по углам висит бахрома паутины, а ободранная дверь закрывается только на один хлипкий замок, потому что от второго ключи давно потеряны. На какой то миг я стала понимать ее лучше, но симпатии к этой худой женщине, пахнущей потом и чем-то тошнотворно сладким, так и не возникло. Более того, я почувствовала, как зачесались ладони, к щекам прилила кровь. В голове же запульсировало стойкое желание выгнать гостью на улицу.

– Юлия Владимировна, чем вы руководствовались, дав это интервью? – Земельцева вынула из портфеля смятую газету и, как она думала, эффектно швырнула ее на журнальный столик. Газета, скользнув по гладкой поверхности, сбила маленькую стеклянную фигурку не то крысы, не то мангуста. Фигурка упала на пол и прощально звякнула. Я перевела взгляд на пол. У крысы-мангуста отвалился хвост. Земельцева покраснела.

– Простите, – с трудом процедила она.

– О, не стоит беспокойства, – улыбнулась я. – Это всего лишь сто десять долларов…

Земельцеву перекосило, за чем я наблюдала с искренним удовольствием. Фигурку я купила в супермаркете за сорок рублей, но выглядела она эффектно, так что в мое вранье следователь поверила безоговорочно.

– Я заплачу вам, – невнятно прошелестела она.

– Ну что вы… такая мелочь, право слово… У меня если что, есть и богемский хрусталь… Хотите туда пошвырять газетами?

Земельцева стиснула зубы. Я ухмыльнулась и встала.

– Чувствую, что разговор у нас будет долгим. Пойду, поставлю чайник…

Осторожно подняв фигурку, я отнесла ее в кухню и выбросила в мусорное ведро. Жаль, конечно, одинаковых крыс-мангустов там не было, я выбирала самого симпатичного. Вначале, я хотела сварить кофе, но потом передумала. Перебьется. Чаю попьет, из пакетика. Она и воды из под крана пока не заслужила.

К моему приходу Земельцева успокоилась и освоилась. Я застала ее у стеклянного стеллажа, где стояли семейные фото, кои Лариса разглядывала с нескрываемым интересом. Ну, еще бы… Валера увлекается фотографией, а я всегда под рукой… Иногда не совсем одетая…

– По поводу этой статьи… – напомнила мне Лариса, села на диван рядом и, отхлебнув из чашки с шумом деревенской бабы, обожглась и поморщилась.

– Я не давала этого интервью.

– Но здесь написано…

– Мало ли что здесь написано… Миронов действительно приходил ко мне, мы беседовали, а затем явился Сахно. То, на чем он основал свою статью – мои личные домыслы и заметки на листке бумаги. Но я с ним ими не делилась. Свою версию я расписала в виде схемы на листке бумаги, бумагу выбросила, а он стащил ее из мусорной корзины.

– Что-то не верится, – презрительно усмехнулась Земельцева.

– Так проверьте. Сахно всегда страхуется и пишет все беседы, потому что из двенадцати месяцев восемь проводит в судах. Пусть предъявит вам мое интервью, если сможет. А это вряд ли, потому что все, что у Вити есть – исчерканная бумажка.