Текст книги "Путь Карла Маркса от революционного демократа к коммунисту"

Автор книги: Георг Менде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Когда Маркс писал аугсбургской «Allgemeine Zeitung» о своем недостаточном знании теории коммунизма, он уже знал, что выработка революционной теории дает прочную основу политическому движению. В момент его полемики с аугсбургской «Allgemeine Zeitung» ему еще не было ясно, что в Германии настало время для выработки коммунистической теории и что буржуазно-демократическая теория, которую он пытался утвердить, уже не отвечает классовым отношениям.

Но благодаря своим корреспонденциям он столкнулся с социальными вопросами. В ряде статей, написанных в период с конца октября до начала ноября 1842 года, он изложил проходившие в рейнском ландтаге «Дебаты по поводу закона о краже дров». Здесь же им было выражено отношение еще к одному, более общему политическому вопросу: «Излагая дебаты ландтага по поводу закона о краже, мы тем самым излагаем и дебаты ландтага о его призвании к законодательству». Ландтаг в качестве законодателя выглядел так же жалко, как и в «Дебатах о свободе печати».

В своих статьях он стал адвокатом бедняков, для которых не находилось защитников. Собственно говоря, Маркс показал в поражающей социальной картине, которую он набросал, антагонизм между полуфеодальными государственными отношениями и пробивающимися капиталистическими правовыми отношениями. Но этого он тогда еще не видел. На его понимании права и государства сказывалось еще влияние Гегеля и это понимание было абстрактным: «Государство может и должно сказать: я гарантирую право от всяких случайностей. Только право во мне и бессмертно, и потому я вам доказываю смертность преступления тем, что уничтожаю его. Но государство не может и не должно говорить: частный интерес, определённое существование собственности… гарантированы от всех случайностей, бессмертны… Во всяком случае, государство обеспечит ваш частный интерес, поскольку он может быть обеспечен разумными законами и разумными предупредительными мерами, но государство за вашим частным иском к преступнику не может признать другого права, кроме права всех частных исков, – защиты, оказываемой гражданским судопроизводством… Но если бы государство захотело сделать преступника вашим временным крепостным, то оно принесло бы бессмертие права в жертву вашему ограниченному частному интересу».

О том, что частный интерес лесовладельцев, которые хотели, чтобы даже за хищение хвороста накладывался штраф, станет государственным правом завтрашнего дня, государственным правом развивающегося буржуазного общества, Маркс еще не знал. Его сердце билось для бедных и бесправных людей, но он еще не знал, что им нельзя помочь взыванием к праву: «Но мы, непрактичные люди, выдвигаем в интересах бедной, политически и социально обездоленной массы то, что так называемые историки в своём учёном и ученически послушном лакействе придумали, в качестве настоящего философского камня, чтобы превращать всякое грязное притязание в чистое золото права. Мы требуем для бедноты обычного права, и притом не такого обычного права, которое ограничено данной местностью, а такого, которое присуще бедноте во всех странах. Мы идём ещё дальше и утверждаем, что обычное право по своей природе может быть только правом этой самой низшей, обездоленной, неорганизованной массы». Но этим Маркс не мог помочь беднякам. Провозглашаемое им обычное право не могло противостоять принятому решению о том, чтобы уже простое собирание хвороста рассматривалось как кража.

Но здесь звучало и другое: «Если всякое нарушение собственности, без различия, без более конкретного определения, есть кража, то не является ли в таком случае всякая частная собственность кражей?» Не начал ли Маркс уже ближе заниматься учениями коммунизма?

Следующим обширным сообщением, в котором шел разговор о социальной проблеме, была статья «Оправдание Мозельского корреспондента», напечатанная во второй половине января 1843 года. Мозельские крестьяне находились в ужасной нужде. Со стороны правительства не было сделано ничего, чтобы им помочь. Наоборот, все их попытки найти причины своего тяжелого положения были отклонены администрацией. Их жалобы на то, что продажа вина не приносит им дохода и что они должны были еще доплачивать, не были приняты во внимание. Когда «Рейнская газета» заинтересовалась положением мозельских крестьян, вмешался обер-президент фон Шапер и потребовал точного обоснования фактов, изложенных в «Рейнской газете». В своем ответе Маркс вникал во все подробности. При этом Маркс уже начинает сознавать, что корень общественных пороков необходимо искать в «отношениях»: «При исследовании явлений государственной жизни слишком легко поддаются искушению упускать из виду объективную природу отношений и всё объяснять волей действующих лиц. Существуют, однако, отношения, которые определяют действия как частных лиц, так и отдельных представителей власти и которые столь же независимы от них, как способ дыхания. Став с самого начала на эту объективную точку зрения, мы не будем искать добрую или злую волю попеременно то на одной, то на другой стороне, а будем видеть действия объективных отношений там, где на первый взгляд кажется, что действуют только лица. Раз доказано, что данное явление с необходимостью порождается существующими отношениями, то уже нетрудно будет установить, при каких внешних условиях оно должно было действительно осуществиться и при каких оно осуществиться не могло, несмотря на то что уже имелась потребность в нём. Это можно будет установить с той же приблизительно достоверностью, с какой химик определяет, при каких внешних условиях родственные вещества должны образовать химическое соединение».

Статья о мозельских крестьянах привела к запрещению «Рейнской газеты». Решение Маркса о выходе из редакции – «Нижеподписавшийся заявляет, что с этого дня он в силу существующих цензурных условий вышел из состава редакции „Rheinische Zeitung“. Кёльн, 17 марта 1843 г. Доктор Маркс», – которое было опубликовано в газете 18 марта 1843 года, не могло уже ее спасти.

В августе 1842 года Маркс писал Дагоберту Оппенхейму, одному из ответственных издателей «Рейнской газеты»: «Правильная теория должна быть разъяснена и развита применительно к конкретным условиям и на материале существующего положения вещей»[53]53
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 250.


[Закрыть]. Маркс об этом не только писал, но и своими действиями способствовал развитию революционной теории.

Вследствие этого он еще больше отдалился от Гегеля и младогегельянцев, о чем Маркс говорит в письме Арнольду Руге от 30 ноября 1842 года: «Как Вы уже знаете, цензура нас ежедневно беспощадно уродует, и нередко газета едва-едва может выйти. Из-за этого погибла масса статей „Свободных“. Но и я сам позволил себе забраковать не меньше статей, чем цензор, ибо Мейен с компанией посылали нам кучи вздора, лишённого всякого смысла и претендующего перевернуть мир; всё это написано весьма неряшливо и приправлено крупицами атеизма и коммунизма (которого эти господа никогда не изучали)»[54]54
  Там же, стр. 251.


[Закрыть]. Это было написано через полтора месяца после того, как Маркс стал во главе редакции. В другом месте этого письма он говорит: «Я выдвинул перед ними требование: поменьше расплывчатых рассуждений, громких фраз, самодовольного любования собой и побольше определённости, побольше внимания к конкретной действительности, побольше знания дела. Я заявил, что считаю неподходящим, даже безнравственным, их приём – вводить контрабандой коммунистические и социалистические положения, т.е. новое мировоззрение, в случайные театральные рецензии и пр.; я потребовал совершенно иного и более основательного обсуждения коммунизма, раз уж речь идёт об его обсуждении. Я выдвинул далее требование, чтобы религию критиковали больше в связи с критикой политического положения, чем политическое положение – в связи с религией, ибо это более соответствует самой сути газетного дела и уровню читающей публики; ведь религия сама по себе лишена содержания, её истоки находятся не на небе, а на земле, и с уничтожением той извращённой реальности, теорией которой она является, она гибнет сама собой. Наконец, я предложил им, что если уж говорить о философии, то пусть они поменьше щеголяют вывеской „атеизма“ (чтó напоминает детей, уверяющих всякого, желающего только их слушать, что они не боятся буки) и пусть лучше они пропагандируют содержание философии среди народа»[55]55
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 252 – 253.


[Закрыть].

Марксу нужен был еще только один решительный теоретический шаг, чтобы полностью отбросить идеализм.

ПЕРЕХОД МАРКСА К МАТЕРИАЛИЗМУ И КОММУНИЗМУ

«К критике гегелевской философии права»
(март – август 1843 года)

[56]56
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 219 – 368.


[Закрыть]

После выхода из редакции «Рейнской газеты» Маркс переселился в Крёйцнах. Здесь он изучает, как видно из его черновиков, многие труды по немецкой истории и по истории Франции и Англии. Здесь же, используя накопленный опыт, он полемизирует с Гегелем, начав с критики гегелевской философии государственного права.

Следовательно, Маркс здесь критикует не основные теоретико-познавательные положения, не общее содержание гегелевской философии, а часть ее, связанную с вполне конкретным явлением – государством. Это критическое исследование государственного права Гегеля и привело Маркса к необходимости опрокинуть гегелевский идеализм.

«Важно то, – замечает Маркс, – что Гегель всюду делает идею субъектом, а действительного субъекта в собственном смысле, как, например, „политическое умонастроение“, превращает в предикат». Это обнаруживается в следующем: «В субъекты превращаются: абстрактная действительность, необходимость (или субстанциальное различие), субстанциальность, – следовательно, абстрактно-логические категории». Это должно было служить препятствием для Маркса, который рассматривал логику как инструмент для оценки конкретных отношений. У Гегеля было как раз наоборот: «Не логика служит для обоснования государства, а государство – для обоснования логики».

И так было со всем. «Вместо понятия государственного строя, – пишет Маркс, – мы имеем строй понятия»; это означает, что Гегель, вместо того, чтобы показать, как государственный строй осуществляется в действительности общественной жизни, какие силы поддерживают такой государственный строй и чьею милостью или немилостью определяются законоположения государственного строя, которые создают «строй понятий», вместо этого он разлагает понятие на составные части, не заботясь о том, находится ли оно в соответствии с действительностью.

Это явствует из сопоставления, которое делает Маркс для того, чтобы раскрыть различного рода оценки государственного суверенитета – сначала у обыкновенного смертного, потом у Гегеля. Что же думает обыкновенный смертный, «обыкновенный человек», когда он употребляет выражение суверенитет? «Обыкновенный человек» говорит:

«Монарх обладает суверенной властью, суверенитетом». А что говорит Гегель?

«Суверенитет государства есть монарх». Различие налицо. Обыкновенный человек говорит правильно, Гегель – неправильно. Чтобы показать яснее, в чем, собственно, состоит ошибка Гегеля, Маркс использует еще один пример: «Подобно тому как не религия создаёт человека, а человек создаёт религию, – подобно этому не государственный строй создаёт народ, а народ создает государственный строй».

Конечно, мысли, высказанные в такой форме, выглядят так, как будто Маркс еще не видел, что при господствовавшем тогда положении народ не создавал и не мог создавать государственный строй. Но роль народа была хорошо известна Марксу. Эта мысль становится ясной в другом месте, так же как становится ясным и то, что положение является как раз таким, каким представлял его Маркс, что дало ему основание предпринять критику гегелевского учения о государственном праве и помогло ему правильно претворить эти знания в жизни «…для установления нового государственного строя всегда требовалась настоящая революция», – писал он в одном месте, «точно так же и демократия есть сущность всякого государственного строя, социализированный человек как особая форма государственного строя», – писал он в другом месте. Но Маркс видел больше: «Характерно здесь только то, что люди, лишённые всякой собственности, и сословие непосредственного труда, конкретного труда, в меньшей степени являются сословием в гражданском обществе, чем той почвой, на которой покоятся и движутся его круги». Если историческая миссия пролетариата еще и не была понята, то как производительная основа буржуазного общества пролетариат был уже признан Марксом.

Тем более бессмысленным должен был выглядеть «суверенитет» в гегелевском понимании, согласно которому он был подобен силе абсолютного понятия, персонифицирующейся в определенной личности, в монархе, которая на этом основании должна быть признана и, конечно, не может быть устранена. Маркс остроумно иронизировал: «Гегель доказал, что монарх должен родиться, в чём никто и не сомневается, но он не доказал, что рождение делает его монархом». Это была высказанная в несложной форме решительная критика Гегеля, которого Маркс в другом месте упрекает в «некритичности» и «мистицизме», «бессмысленной непоследовательности» и «начальственном разумении», что Маркс назвал «отвратительным».

Выступая столь критически против гегелевского учения о государстве, Маркс не только освободил гегелевскую диалектику от идеализма, так что в результате отбрасывания гегелевского идеализма как негодной части была сохранена гегелевская диалектика как необходимая часть, но Маркс коснулся здесь уже и идеализма в гегелевской диалектике. Маркс говорил: «Гегель дарует своей логике политический организм; он не дает логики политического организма». Маркс критикует здесь Гегеля за то, что он намеревался внести логику в исторический процесс, в то время как надо было сделать наоборот, в самом историческом процессе обозначить его логику или диалектику.

Маркс обнаружил и ряд других недостатков в гегелевском учении о государстве. Гегель считал изменение государственного строя постепенным процессом. Маркс думал наоборот: «Категория постепенного перехода, во-первых, исторически неверна и, во-вторых, ничего не объясняет»; таким образом Маркс объясняет необходимость революции.

Итог своей критической полемики с гегелевским учением о государственном праве Маркс выразил следующим образом: «Точно так же подлинно философская критика современного государственного строя не только вскрывает его противоречия как реально существующие, но и объясняет их; она постигает их генезис, их необходимость. Она их постигает в их специфическом значении. Это понимание состоит, однако, не в том, чтобы, как это представляет себе Гегель, везде находить определения логического понятия, а в том, чтобы постигать специфическую логику специфического предмета».

Только таким образом мог открыть Маркс исторические законы. Работа «К критике гегелевской философии права» явилась той теоретической основой, в результате развития которой Маркс стал последовательным приверженцем дела и идеологии пролетариата и вместе с Энгельсом создал диалектический и исторический материализм.

МАРКС КАК КОММУНИСТ

О «смертном приговоре», вынесенном «Рейнской газете» правительством, Маркс сообщил уже в январе 1843 года в одном из писем к Арнольду Руге, еще за несколько недель до своего выхода из редакции газеты. Маркс не был ни удивлен, ни обескуражен. Он смотрел в будущее дальше, чем большинство его современников. При данных обстоятельствах политическая борьба, которая опиралась исключительно на «Рейнскую газету», уже больше не казалась ему отвечающей времени: «…в закрытии „Rheinische Zeitung“ я вижу некоторый прогресс политического сознания…»[57]57
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 255.


[Закрыть], – писал он в письме к Руге. Но этому прогрессу политического сознания в Германии пока еще не сопутствовало никакое действие. «В Германии я не могу больше ничего предпринять. Здесь люди сами себе портят»[58]58
  Там же.


[Закрыть].

Маркс искал место, где бы он мог написать и опубликовать то, что он действительно думал: «Противно быть под ярмом – даже во имя свободы; противно действовать булавочными уколами, вместо того чтобы драться дубинами. Мне надоели лицемерие, глупость, грубый произвол, мне надоело приспособляться, изворачиваться, считаться с каждой мелочной придиркой»[59]59
  Там же.


[Закрыть]. В течение некоторого времени он предполагал издавать совместно с Гервегом «Немецкий вестник» в Цюрихе. Он всячески стремился найти такое место, где он мог бы свободно и открыто говорить о единстве революционной теории и практики. До осени 1843 года длилась переписка с Руге. Основное содержание ее составляют: литературные планы, размышления, касающиеся издания журналов и возможности их выпуска в том или ином месте. К этому времени относятся также критика гегелевской философии права, явившаяся теоретической основой окончательного разрыва с идеализмом Гегеля, о чем свидетельствует написанная в Крёйцнахе «Критика философии государственного права Гегеля».

В конце концов решение было принято. В ноябре 1843 года Маркс вместе с женой переселился в Париж, оживленнейший центр немецкой политической эмиграции. Здесь в конце февраля 1844 года появился изданный Марксом и Руге первый и единственный том «Немецко-французских ежегодников» (двойной номер). В этом томе были напечатаны две работы Маркса, а также работы Энгельса. «Немецко-французские ежегодники» составили литературную основу дружеского союза двух гениальных людей.

Переписка 1843 года

[60]60
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 371 – 381.


[Закрыть]

В качестве введения была помещена «Переписка 1843 года», которая велась между Марксом, Руге, Бакуниным и Фейербахом с марта по сентябрь 1843 года. Эта переписка носила совсем иной характер, чем только что упомянутая переписка между Марксом и Руге. Маркс ссылался на этот раз не на организационно-деловые обстоятельства, а на принципиально политические. Правда, Руге напечатал эту переписку в «Немецко-французских ежегодниках» не полностью, а в отредактированном виде. Несмотря на это, взгляды Маркса совершенно ясны.

Еще в первом письме к Руге Маркс указывал на грядущую революцию[61]61
  Там же, стр. 372.


[Закрыть].

Руге отвечал уклончиво, считая, что мысль о революции в Германии иллюзорна, что немцы «исторически погибли»; в том, что немецкий дух является таким «низким», виновата исключительно «его низкая природа». Маркс решительно выступил против этого столь же прекраснодушного, сколь и неоправданного пессимизма.

Маркс отличает существующий, старый мир от будущего, нового мира. Он нашел более жесткие, чем Руге, слова для «господина» старого мира, «филистера»: «…филистер – господин мира только в том смысле, что филистерами, их обществом, кишит мир, подобно тому как труп кишит червями… Филистерский мир – это мир политических животных… Филистер – материал монархии, а монарх – всего лишь король филистеров; он не может сделать ни себя, ни своих подданных свободными, настоящими людьми, пока обе стороны остаются тем, чтó они собой представляют сейчас». В противоположность Руге, Маркса, однако, не сбивает с толку это филистерское государство, в лице которого он прежде всего клеймит позором прусский абсолютизм. «Критика философии государственного права Гегеля» обратила его к практике. Он увидел, что невозможно «уничтожить филистерское государство, оставаясь на его собственной почве». Но если дело обстояло так, то необходимо было как раз создать новый базис, который уничтожил бы филистерское государство. Маркс понимал структуру общества, на что Руге был неспособен. Общество состоит не только из филистеров. Кроме филистеров, эксплуататоров, имелись еще эксплуатируемые, «мыслящее и… страдающее человечество», как их называл Маркс. «Я обращаю Ваше внимание только на то, – писал Маркс Руге, – что враги филистерства, т.е. все те, кто мыслит и страдает, достигли взаимопонимания, – а для этого раньше не было возможности…» Мыслящие и страдающие люди являются носителями революции и одновременно представителями нового мира: «…система промышленности и торговли, система собственности и эксплуатации людей ведёт ещё гораздо скорее, чем размножение населения, к расколу внутри теперешнего общества, – к расколу, от которого старая система не в состоянии исцелить, потому что она вообще не исцеляет и не творит, а только существует и наслаждается. Существование страдающего человечества, которое мыслит, и мыслящего человечества, которое подвергается угнетению, должно неизбежно стать поперек горла пассивному, бессмысленно наслаждающемуся животному миру филистерства.

Наша же задача состоит в том, чтобы разоблачать старый мир и совершать положительную работу для образования нового мира. Чем больше времени будет предоставлено ходом событий мыслящему человечеству, чтобы осознать свое положение, а человечеству страдающему, чтобы сплотиться, – тем совершеннее будет плод, который зреет в недрах настоящего». В то время как Руге настоящее сделал будущим, Маркс видел в настоящем как прошедшее, так и будущее, уже отжившее и несущее будущее новое. Он предвидел, что дальнейшее развитие капитализма навязывает человечеству революционное решение в пользу нового.

Ответное письмо Руге было коротким. Он не пускался в дальнейшую полемику, так как не мог опровергнуть замечательную аргументацию Маркса. Но то, что он не смог правильно понять Маркса, обнаружилось некоторое время спустя. Руге не нашел пути, чтобы встать на позицию мыслящих и страдающих людей, а Маркс уже твердо занял эту позицию. В конце своего письма Руге все же просил Маркса высказаться о плане, приложенном к новому журналу «Немецко-французских ежегодников».

Маркс ответил, прислав Руге основные соображения о программе нового политического направления. Изложенная здесь политическая программа – зародыш будущего «Манифеста Коммунистической партии». Новому политическому направлению, пояснял Маркс, не подходит «конструирование будущего и провозглашение раз навсегда готовых решений для всех грядущих времён». Ни с одним видом утопизма Маркс не хотел иметь никакого дела. Для него важна была прежде всего научная точность политических тезисов. Чтобы быть научно точными, эти тезисы должны быть построены на существующих отношениях, с которыми нельзя не считаться. По этому поводу Маркс прямо указывает, что «…преимущество нового направления как раз в том и заключается, что мы не стремимся догматически предвосхитить будущее, а желаем только посредством критики старого мира найти новый мир». Маркс нашел между тем возможность устранения того далеко идущего разрыва, в котором он раньше обвинял идеализм, – разрыва между теорией и практикой. Общественная теория, действие которой предназначено для общественной практики, должна развиваться из общественной практики. Критическая теория должна активизировать содержащиеся в самой общественной практике критические моменты, чтобы ее критика была действенной. Маркс выдвигал требование «о беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с властями предержащими». «Философия стала мирской…» – назвал Маркс это начинание. Превращение философии в мирскую, ее превращение в науку состояло, таким образом, в том, что она стала руководством для революционно-практической критики. От этого она не перестала быть теорией, но из теории, ведущей практически к ошибке, она стала теорией, ярко освещающей общественную практику. Владея такой теорией, необходимо также усилить теоретическую борьбу против ложных теорий. Маркс ясно подчеркивал: «Мы же должны обратить такое же внимание и на другую сторону, на теоретическое существование человека, следовательно, сделать предметом своей критики религию, науку и пр.» Здесь Маркс также советовал прежде всего «устанавливать связь» с существующими обстоятельствами, «каковы они есть», – другими словами, новое как теоретически, так и практически должно развиваться из старого, существующего. Отрицание того, что есть, может вытекать только из того, что есть, все другое – чистая фантазия. А отрицание того, что есть, может поэтому вытекать только из него самого, так как отрицающие силы должны существовать в самом данном.

«Ничто не мешает нам, следовательно, связать нашу критику с критикой политики, с определённой партийной позицией в политике, а стало быть, связать и отождествить нашу критику с действительной борьбой. В таком случае, мы выступим перед миром не как доктринёры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней! – Мы развиваем миру новые принципы из его же собственных принципов. Мы не говорим миру: „перестань бороться; вся твоя борьба – пустяки“, мы даём ему истинный лозунг борьбы. Мы только показываем миру, за чтó собственно он борется, а сознание – такая вещь, которую мир должен приобрести себе, хочет он этого или нет…

Таким образом, наш девиз должен гласить: реформа сознания не посредством догм, а посредством анализа мистического, самому себе неясного сознания, выступает ли оно в религиозной или же в политической форме. При этом окажется, что мир уже давно грезит о предмете, которым можно действительно овладеть, только осознав его. Окажется, что речь идёт не о том, чтобы мысленно провести большую разграничительную черту между прошедшим и будущим, а о том, чтобы осуществить мысли прошедшего. И, наконец, обнаружится, что человечество не начинает новой работы, а сознательно осуществляет свою старую работу».

Соответственно этой программе Маркс изложил дальнейшую аргументацию в двух своих работах, помещенных в «Немецко-французских ежегодниках»: «К еврейскому вопросу» и «К критике гегелевской философии права. Введение».